–Ма-а-ам! Ну почему ты не хочешь пойти?
–Да что мне там делать, доченька?
–Ну, ма-а-ам! – без малого пятидесятилетняя «доченька» стояла в проёме дверей, одной рукой уперевшись в косяк, а другой, как бы поигрывая, подбрасывала небольшой шарик теста, приготовленного для праздничных пирогов. – Завтра же девятое мая! Там праздник будет для вас, концерт, подарки! Поздравят! Медаль юбилейную дадут. Всё ж таки шестидесятилетие Победы! Не многие дожили то. А ты ж всю войну у станка на заводе!
–Да не-е-е… не пойду я… Я ж не фронтовичка. Ну и что, что на заводе. Это ж не в окопе с автоматом…
–Ну, ещё б в окопе с автоматом! Тебе ж всего 12 лет было в начале войны то! Тебя бы автоматом то и придавило!
Невысокая тщедушная старушка сидела на аккуратно заправленной кровати в небольшой комнатке, искоса глядя в окно на распускающуюся на деревьях листву. Не смотря на прошествие шестидесяти лет, она отчётливо помнила каждый день той военной поры. Да, ей только-только исполнилось двенадцать лет, когда солнечным июньским утром вся страна услышала сообщение Совинформбюро о начале войны. Она, маленькая девчушка с тонкими косичками, не сразу в полной мере поняла смысл услышанного, но до сих пор помнила ту тягостную атмосферу, царящую вокруг, то напряжение сковавшее всех взрослых. Как то враз все перестали улыбаться, все погрузились в какое то напряженное молчание, думы. Потом все пошли воевать.
Сначала забрали отца. Его призвали практически в первые дни войны. Он работал на заводе, занимался спортом, сдавал нормы ГТО. Очень хорошо стрелял. На фронте он стал снайпером. Особых наград и почестей не удостоился, хотя и было за что. Просто тихо и смиренно выполнял порученное ему дело. Он и на заводе был таким же – в стороне никогда не оставался, но и на рожон не лез. Был рассудительным, молчаливым и даже, немного излишне спокойным. За что, в общем-то, его и уважали. Все его суждения были хотя и редки, но всегда точны, правильны и неоспоримы. Таким образом, отец прошёл всю войну и дошёл почти до Берлина, когда немецкий снайпер точным выстрелом прервал путь снайпера русского по этому миру. Семья узнала об этом уже после победы, когда маму вызвали в военкомат и вместе с похоронкой вручили медаль – единственную награду отца за всю войну, которую он сам так и не успел получить.
Следующим стал брат. Ему в начале войны уже исполнилось восемнадцать. Он сам долго ходил в военкомат, просил, чтоб взяли на войну. Мальчишки того времени, все как один грезили фронтом, боями, самолётами… Брата долго не брали, не объясняя причин. Он учился в институте, и после окончания должен был прийти на отцовский завод инженером. Видимо это и служило причиной неторопливости военкомата. Брата это конечно сильно расстраивало. К тому же троих из его друзей уже забрали к тому моменту, и один из них даже успел погибнуть. Брат не находил себе места, рвался на фронт, каждый день ходил в военкомат, упрашивал. Мать же, напротив нимало радовалась тому обстоятельству, что сын до сих пор дома, рядом с ней. Она не отговаривала его от хождения в военкомат, не препятствовала в его рвении, но видно было, как она молча улыбается сквозь слёзы каждый раз, когда брат возвращался из военкомата ни с чем. Гром, как говорится, грянул среди ясного неба, когда брат уже смирился с тем, что ему придётся провести всю войну дома. Однажды ранним утром, когда брат собирался в институт на учёбу и уже почти вышел из квартиры на лестничную клетку, зазвонил телефон. К телефону подошла мама. Бледнея, выслушав голос в трубке, она молча протянула её сыну. Звонили из военкомата и просили срочно прибыть для решения некоторых формальностей. Брат бегом побежал в военкомат и через два часа вернулся радостный и весёлый. Оказывается, его и двух его сокурсников решено было срочно призвать. Срочность никак не объяснили, но уже во второй половине дня брат уехал на фронт, откуда уже никогда не вернулся…
Мама всю войну работала на заводе, где до войны работал и отец. Работала почти круглосуточно. Появлялась дома не надолго, не успевая ни отдохнуть, ни поделать что-либо по дому. Двенадцатилетняя дочь сначала просто ходила к маме на завод, потом стала ходить чаще и бывать там дольше. К тринадцати годам, когда призвали брата, дочка почти всё время стала проводить на заводе с матерью. Помогала в работе, смотрела, как резко-постаревшая щуплая женщина управляется с большими металлическими заготовками, и как из них получаются какие-то детали. Позже начала уже просто работать наравне с взрослыми, выполняя какие-то подсобные работы. Так шло время, которое как бы разделялось на два течения. Одно – от смены до смены. Второе – от письма до письма. От отца письма приходили редко, были спокойными и обстоятельными, как будто писал он и не с войны вовсе. Брат писал сперва часто, восторженно, потом письма приходили всё реже и мрачнее, пока совсем не прекратились последним письмом… Официальным…
Когда ей исполнилось четырнадцать, она уже вовсю работала на токарном станке, изготавливая заготовки для каких-то деталей. Чтобы работать было удобнее, подставляла несколько пустых ящиков, на которые залезала, становясь ростом с взрослого человека. Так и пронеслись тяжёлые и долгие четыре года войны. Когда было объявлено о полной капитуляции Германии, ни для кого это уже не было неожиданностью. Все годы войны люди только и жили ожиданием этого дня! Особенно последние недели, когда советские войска были уже в Берлине! Все естественно понимали, что исход войны уже предопределён.
Со дня на день ждали отца. Всем миром праздновали Победу. Поминали погибших всем миром. Во дворе накрывали старые деревянные столы, на которых до войны мужики играли в домино и шахматы. Потемневшие от времени доски накрывали белоснежными скатертями. Каждый нёс что-то своё, чем был богат – картошка в мундире, солёные огурцы, полбутыли самогона, краюха хлеба, спирт в солдатской фляжке, остатки алтайского мёда ещё довоенного... Особых разносолов, конечно, не было, но всё это тогда, в день Победы, казалось таким вкусным, что никогда в жизни после этого дня никому из этих людей не доводилось пробовать что-либо лучше!
Невысокая тщедушная старушка сидела на аккуратно заправленной кровати и задумчиво смотрела в окно на распускающуюся листву, на двор, в котором резвилась счастливая детвора, на кусок дороги, по которой каждую секунду проносились машины… Она встала, всё ещё находясь в глубокой задумчивости, подошла к небольшому шкафчику, достала оттуда старинную, изрядно потёртую, шкатулку и снова села на кровать. Открыла коробочку и стала бережно выкладывать содержимое на светлое покрывало. Вот обе похоронки – на отца и на брата. Медаль отца, которую получила мать вместе с похоронкой после победы. Две её собственные юбилейные медали – 40- и 50-летия Победы. Их, всю войну проработавших на заводах детей и стариков, первые лет тридцать после Победы и за участников войны то не считали… А вот на сорокалетие всё же дали медаль. Ещё пара памятных значков, удостоверение участника войны… Безумно красивые мамины серёжки из потемневшего от времени серебра с крохотными камешками-бусинками… Она стащила их у матери ещё в начале войны, так как боялась, что та продаст их или поменяет на рынке на хлеб. Так и не признавалась до конца войны… Мама умерла уже в пятидесятом, промучившись пять послевоенных лет от всяческих болезней, приобретённых за военные годы, и от нестерпимого горя потери мужа и сына. Серёжки – единственная память, что от неё осталась…
– Ма-а-ам! Ну, сходи! Я тебя очень прошу! – уговаривала из кухни дочь.
В этот момент в кухню вошёл зять – муж дочери, и та дотянувшись до его уха, зашипела ему заговорщицким шепотом:
– Слышь, Сергеич, надо мать уговорить сходить на это собрание торжественное. Их там поздравят, концерт для них будет! Ну чё она киснет сидит, праздник всё же. Не долго уж ей осталось, поди семидесятилетия то уже не дождётся! Может, кого из своих заводских встретит.
Сергеич понимающе кивнул и проследовал к комнате тёщи.
– Анна Пална! – он так и не начал называть тёщу мамой – Может Лизка права. Сходили бы. Хотите, я с соседом договорюсь – он вас туда и обратно на машине доставит!
– Да нет, Мишенька, не надо человека беспокоить! У него, поди, своих дел хватает. Я съезжу. На троллейбусе. Чего тут ехать то до Дома офицеров – шесть остановок всего. У меня же проезд бесплатный!
На следующее утро, Анна Павловна из щуплой седой старушки в клетчатом платочке превратилась в солидную пожилую даму. Дочь с самого утра колдовала над ней – подзавила волосы, уложила их в причёску, сделала скромный, но выразительный макияж – как в журнале. Вытащили из шкафа и нагладили парадное платье, на которое сообща нацепили все мамины медали и памятные значки. И даже подобрали к этому туалету фетровую шляпку с лёгкой вуалью и маленькую дамскую сумочку. Дамочка получилась слегка старомодной, но от этого ещё более стильной и импозантной! И ровно в час дня всей семьёй выпроводили её из дома в направлении троллейбусной остановки. Начало торжественного собрания ветеранов было намечено на 14.00, так что за час она вполне успевала добраться, даже не торопясь.
Подготовка к семейному торжеству шла полным ходом. Суетились все. Дочь с зятем хозяйничали на кухне, дорезая, дораскладывая, доготавливая. Уже взрослые внуки шустрили у праздничного стола. Маленькие ещё правнуки просто резвились по квартире, время от времени, будучи выловленными кем-то из взрослых с целью что-то отнести на стол или наоборот принести из комнаты какую-нибудь вазу или что-то ещё в этом роде. С минуты на минуту ждали прихода бабушки с собрания ветеранов.
Обычно на такие торжества гостей не приглашали. Собирались узким семейным кругом, по-домашнему. Но сегодня надеялись, что бабушка, встретив кого-то из своих, из заводчан, обязательно приведёт их в гости! Стол уже ломился от яств, всё было готово – цветы для бабушки, выпивка, закуски, в духовке доходило горячее! По всей квартире горел свет, создавая атмосферу торжественности и праздника. Было шумно и по-праздничному весело. По телевизору показывали парад победы. С улицы в открытые окна доносились бравые звуки военных маршей и песен!
В какой то момент входная дверь тихо открылась и никто не заметил как в квартиру вошла бабушка… Вошла, села на лавочку в прихожей, и уставив взгляд в одну точку, долго сидела погрузившись в какие-то грустные думы… Наконец кто-то из правнуков, увидев тихо сидящую на низкой лавочке в прихожей бабушку, по-детски звонко заверещал:
-Бабушка-а-а!!!!!!!!! Бабушка пришла! - И вся детвора на перегонки помчалась в комнату, где схватив огромный букет, приготовленный для бабушки, вырывая его друг у друга, поволокла его в прихожую, поздравлять! Все кто был в квартире, побросав свои дела, высыпали в прихожую! Но, увидев совершенно печальный вид долгожданной бабушки, все недоуменно затихли… Воцарилась тишина, нарушаемая только детской вознёй с букетом и шушуканьем «Отдай, я буду поздравлять! – Нет, я! Я – старше!»… Немую сцену нарушила дочь:
-Ма-а-ам!... Что с тобой? Что случилось?
Бабушка, превратившаяся из солидной дамы в обычную старушку в шляпке с вуалью, подняла на дочь наполненные невыразимой печалью глаза, на которых медленно проступали слёзы.
-Доченька!...
Она произнесла это так, словно вокруг никого больше не было…
-Доченька… А медаль они мне не дали!...
-Ма-а-ам! И ты из-за этого так расстроилась?! Да брось ты! Подумаешь из-за какого-то значка на память!..
Тут все в один голос начали утешать бабушку, говорить, что ничего страшного, что в этой медали и силы то никакой нет…
-Ну, мам! Ну, хватит! Давай к столу уже заждались тебя! Будем праздновать!
-Дочка… Дело ведь не в медали… Они отругали меня при всём народе! Сказали, что у меня в трудовой книжке какая-то дата не сходится и, все предыдущие медали я получила незаконно!.. Сказали что таких обманщиков как я, надо в тюрьму сажать! Что сейчас много желающих примазаться к военной славе!... Они меня просто опозорили перед всеми…
Бабушка закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Сквозь морщинистые ладони было слышно только всхлипывания и обрывки фраз:
-Я ж всю войну у станка!.. Я что, просила у них эти медали! Да там же намного моложе меня женщин поздравляли и награждали!... Откуда они то на войне были…
Все обступили бабушку плотным кольцом, и каждый пытался сказать что-то утешительное, погладить её. Говорили, что это просто ошибка, и что виноватых найдут и накажут и даже обязательно заставят принародно извиниться! Наконец бабушка отняла руки от лица. Её глаза и щёки были измазаны остатками макияжа, а глаза по-прежнему наполнены слезами.
-Мам! Ну, перестань! Ну, главное ж, что все мы тебя любим! И знаем что ты у нас героиня! Ну? Ну, успокойся!
-Спасибо вам! – голос старушки, в момент, казалось бы, ещё больше постаревшей, дрожал. – Спасибо вам, дорогие мои! Вы идите, садитесь к столу, я пойду, полежу пять минут, и приду к вам! Идите! Не переживайте за меня… Я успокоюсь…
Дочь зашикала на всех, прогоняя из прихожей:
-Давайте, к столу быстро! Только не шумите! – и, подняв мать со скамеечки, повела в её комнату. Через минуту, уложив маму на постель прямо в праздничном платье, вышла в гостиную!
-Сергеич, матери, кажется плохо! Вызови скорую на всякий случай, - и присела на стул у края стола, поставив локти на скатерть и закрыв руками лицо. Все молчали. Дочь убрала ладони от лица. – Вот сволочи! До чего старуху довели! Ну не давайте вы свою медаль, ну зачем позорить то перед людьми?..
Сергеич тем временем набрал на телефоне 03 и объяснял причину вызова скорой. За столом стояла тишина! Все сидели молча, задумчиво глядя перед собой. Праздник был явно подпорчен. Сергеич положил трубку и подошёл к столу:
-Сейчас приедут.
Скорая приехала быстро. От силы минут десять – как раз были на вызове в соседнем доме. В тягостную тишину квартиры уверенно-быстрыми шагами вошел высокий молодой доктор в белом халате, держа в руке серебристый чемоданчик с красным крестом. Лицо его было приветливым, но в тоже время серьезным и сосредоточенным. Прямо от двери он коротко спросил:
-Где?
Ему молча указали на белую дверь бабушкиной комнаты, за которой он в следующую секунду скрылся, плотно закрыв её за собой. И он и его коллеги уже бывали в этой квартире – бабушке не часто, но всё же приходилось вызывать скорую время от времени. В квартире стало ещё тише. Слышно было дыхание всех присутствующих. Даже дети, понимающие, что бабушке плохо, сидели тихо, изо всех сил стараясь не двигаться.
В комнате доктор пробыл не долго. Спустя минуты две, дверь открылась. Лицо появившегося в проеме врача было ещё более сосредоточенным.
-Елизавета Александровна, можно вас на минуту.
Дочь подскочила со стула и подбежала к доктору. Доктор окинул присутствующих вопросительным взглядом и посмотрел на дочь.
-Это все родственники, - поняв немой вопрос, поспешно выпалила дочь.
-Елизавета Александровна… Мне трудно это вам говорить, но… - доктор секунду помедлил, - К сожалению, Анна Павловна скончалась…
Похороны состоялись через три дня. На небольшом кладбище на окраине города у края могилы стоял скромный гроб. Бабушка была всё такой же – щуплой старушкой в своем парадном платье с медалями. Прощались без речей. Дети, внуки, правнуки молча стояли вокруг могилы. Было ещё несколько родственников, срочным порядком приехавших из других городов на похороны. Над кладбищем стояла тягучая похоронная тишина, и только зеленеющие листья на березах, набирающие свою майскую силу, печально шелестели над головами.
Тишину нарушила, резко затормозившая у ворот кладбища, черная Волга. Дверь распахнулась, и из машины с трудом вылез упитанный человек в военной форме с генеральскими погонами. Он выпрямился, одернул китель и зашагал в сторону молча наблюдавших за ним людей. Подойдя вплотную к гробу с бабушкой, он по-военному четко, но по-генеральски вальяжно кинул:
-Здравия желаю! – и без предисловий заговорил генеральским басом, - Товарищи! Время не стоит на месте! Всё больше мы теряем нашей гордости – фронтовиков! Один за одним уходят они от нас, эти заслуженные в боях за нашу Родину, люди!
Генерал говорил бессвязно, затёртыми помпезными фразами, время от времени теряя нить повествования. Присутствующие его слушали, но скорее из понимания необходимости ритуала, нежели из действительной нужности этой речи. Никто не знал непредставившегося генерала, думая, что, возможно, он от военкомата, что называется по поручению, а, возможно, ещё от какого-нибудь комитета…
Генерал распространялся недолго, закончив свой монолог так же внезапно, как и начал:
-Никто не забыт и ничто не забыто! И каждый, не взирая, живет в наших сердцах вечно!
Продекламировав последнюю фразу, он как бы облегченно выдохнул, слегка расслабился, будто по команде «Вольно», опустил глаза и виновато, как провинившийся школьник, забормотал:
-Мы тут… ошибочка вышла… - все удивленно подняли глаза на генерала, - мы всё проверили… Всё правильно!... Всё сошлось по документам… Просто делопроизводство допустило ошибку… Архив, понимаете… Опечатку, так сказать, в официальных бумагах…
Все недоуменно смотрели на резко сменившего амплуа, генерала, мямлившего какие то оправдания себе под нос. Что хочет сказать этот человек, никто не понимал, ожидая, чем же это закончится.
-Но мы нашли виновных! – продолжал жевать оратор, - и, поверьте, они понесут соответствующее наказание! Мы не оставим этого просто так, как некоторые хотели бы…
Это бормотание прервал зять:
-Товарищ генерал, вы о чем?
Генерал ещё больше потупился, нахмурился, потянул паузу и, наконец, как бы решившись, сказал:
-Одним словом, мы тут вот…
В руках у него появилась красная бархатная коробочка небольших размеров. Он неуверенно повертел её в руках, подошёл ближе к гробу и, слегка наклонившись над ним, поставил коробочку рядом с бабушкой, предварительно успев ловко открыть её. Распрямился, встал по стойке смирно, четким натренированным движением, отдал честь и, развернувшись, как на параде, зашагал к выходу, почти, что строевым шагом! Все присутствующие, будто по команде, не отрывая глаз, следили за генералом, пока за ним не захлопнулась дверца тонированной Волги. Хлопок автомобильной двери, будто разбудил всех от какого то гипноза, и несколько десятков взглядов одновременно перекинулись на гроб, туда, где осталась стоять открытая красная коробочка. В ней, на переливающемся, алом бархате сверкала медаль с надписью «60 лет победы».