ГЛАВА 12
(июнь 2002)
Но есть в душе довольство тайное,
Что не забыли про меня,
И что-то очень чрезвычайное
Произойдёт средь бела дня.
Насчёт места, дня и времени встречи списались. Тожев отправился без машины, проделав путь на электричке, на метро и на маршрутке до той улицы, на которой живёт Ульяна. На перекрёстке с широкими улицами и тротуарами он сразу увидел название магазина, возле которого следовало быть в полдень, а он приехал раньше минут на двадцать.
Тожев совсем не был уверен, что узнает Ульяну по фотографии, и от этого чувствовал себя неловко, а Ульяна не появилась ни через двадцать минут, ни через час.
Не испытывая досады, Тожев прогуливался, поглядывал на приближающихся со всех сторон молодых женщин. Несколько раз ему показалось, что он видит Ульяну, и каждый раз ошибался.
Не хаживал Адриан Савельевич на свидания уже лет двадцать пять с лишком, но легко вспомнились такого рода ожидания в молодости. Особенно уж Рита, очень давняя его любовь, любила опаздывать. Тогда это огорчало, но теперь он спокоен и примет всё, как есть. Ульяна вправе передумать, и её не в чем упрекнуть, но сам он не чувствовал эту затею преступлением. Его сюда привело не чувство к конкретной женщине, а любопытство и интерес к теме их переписки, и ожидало его лишь какое-то новое знание, дополнительное ощущение темы, а ещё вдохновляла возможность доставить радость, ободрить и просто поговорить. Встреча писателя с читателем.
Тожев улыбался своим мыслям и был почти уверен, что Ульяна всё-таки придёт. Было уже без четверти два, когда две женщины, перейдя перекрёсток, направились к нему. Ульяну он узнал сразу и понял, что она с Леной.
Дамы опоздали на полтора часа с хвостиком, но встреча вообще могла не состояться, а относительно предшествующих событий Тожев ещё года на четыре останется в неведении.
Легко было пообсуждать возможность встречи в письме, а в назначенный день Ульяна проснулась рано и понять не могла, как она вообще могла такое затеять. Вчера обдумала, какое платье наденет, какие бусы на ней будут, а теперь силилась представить, о чём они при встрече станут говорить, и ничего не получалось.
Она заранее переполнилась ощущением неловкости, запаниковала, и в семь утра позвонила Лене.
Услышав о ситуации, подруга отпустила крепкое словечко, за которое ей полагалась бы порка. Ей надо провести три урока, на остальные найдёт замену и будет к половине двенадцатого.
Приехала она по какой-то причине в начале первого и Ульяну застала в домашнем платье, увидела жалкую виноватую улыбку.
– Ты знаешь…, зря я тебя сорвала, я не пойду. Кто-то увидит, Костику расскажут, и вообще.… Извини.
Лена ни за что бы не призналась, что в душе этому рада, но ехала она сюда ради участия в свидании, настроилась на роль дуэньи, и не в её обычаях перед кем-либо тушеваться.
– И тебе не стыдно обмануть пожилого человека, он в такую даль притащится. И как ты потом это объяснишь? Внезапно заболела? Дверь заклинило? Мама не пустила? Несерьёзно это, дамочка!
Ульяна в ответ уныло возражала, что, мол, не о чем будет говорить, что в письмах жила красивая сказка, и не лучше ли творцам этой сказки оставаться за кадром, чтобы краски её не померкли, а дальше пошли совсем уже не убедительные доводы.
Лена оскорбилась или притворилась оскорблённой.
– Значит, всё хорошее в ваших с ним сказках, а всё остальное серые будни, тоска беспросветная?
Ульяне стало стыдно, она совсем поникла, а Лена беспощадно насмешничала.
– Разумеется, за неявку ты будешь наказана. В стихах. Это приятно, это не больно, это даже лестно. А потом ты будешь красиво вздыхать о том, что это на самом деле не сбылось.
Обидно было Ульяне. Подруга безошибочно затронула самое уязвимое место в её душе и не унималась.
– Да уж пусть он тебя выпорет, наконец, тогда будет о чём говорить. Что, не хочешь? Не хочешь?
Ульяна ответила неожиданно дерзко, с ударением на первом слове:
– Не знаю…
Она отвернулась к спасительному окну, как обычно это делает, если разговор принимает слишком трудный оборот. Так отпускают поводья или бросают руль.
На улице ждёт Тожев, а она растеряна и ошеломлена волшебным словом «выпорет», и пришла жутковатая сладость ожидания. Что-то сейчас произойдёт.
– Давай, Ульянчик, одевайся, – заторопила Лена примирительным тоном.
Ульяна молчала, не поворачивалась, не в её силах было сейчас на что-то решиться.
– Ну, тогда…
Чем-то знакомый и волнующий шорох насторожил Ульяну, она не выдержала и обернулась.
Лена уже расстегнула свой ремень и выдёргивала его.
– Иди сюда.
Ульяна замешкалась, и Лена сама шагнула к ней, за рукав подвела к дивану, а затем сдвинула подушку от изголовья на середину, и смысл этого приготовления всколыхнул и наполнил счастьем всё тело Ульяны. Она почти не слушала Лену, когда та, продолжая держать подругу за рукав, наставляющим учительским голосом объясняла свои намерения.
– Порку ты заслужила в любом случае: и за то, что пошла на свидание, и за то, что не пошла. Ложись!
Ульяна с наслаждением подчинилась. Ах, какой невероятный, сказочный стыд! Какая сладкая беспомощность и освобождение от мучительного выбора!
«В другой, обыденной свободе никто себя так не ведёт».
Не выпуская ремень из ладони, Лена оголила подругу для наказания не
как-нибудь, а от щиколоток до лопаток. До этого дня она даже не думала, что окажется в такой роли.
Трогательная покорность Ульяны и беззащитная красота её тела заставляли помедлить. Очень жаль, но Лена подумала и не нашла ни одной причины для помилования, и тогда она приступила к делу со всей решимостью.
«Никак нельзя ослабить взмахи на тех, кто дорог и любим».
Ульяна тихо ожидала с отчаянным желанием и нарастающим страхом. Желание бродило в каждой клеточке оголённого тела, а страх заставлял повторять немую мольбу: «Не сейчас, не сейчас! Пусть подождёт немного, я не готова, только не сейчас!»
Неотвратимый шелест ремня оборвался хлопком, и Ульяна, ещё ничего толком не ощутив, ахнула. Из всех пережитых сказочных приключений она знала, что боль сейчас же настигнет, и это знание подтвердилось во всей полноте. Стараясь терпеть, она всё же задёргалась, хватаясь за покрывало.
Впервые Лена видела со стороны, как постепенно расцветают и воспаляются следы ремня, и стегала, сначала отыскивая ещё нетронутые места на ягодицах и бёдрах, а затем без особого разбора, и Ульяна, несколько раз жалобно вскрикнув, заплакала. Она содрогалась, ёрзала на подушке, вскидывала голову, но ничем не помешала наказанию.
Боль не заставила её пожалеть, что она подчинилась, но заставила плакать, а плакала она с благодарным, счастливым чувством, поверив своей, казалось бы, безнадёжной мечте.
Боль заставляла мысленно молить о пощаде и, вместе с тем, молодая женщина всем существом восторгалась неизбежностью и суровостью наказания.
Боль перестала быть кошмаром, как только порка прекратилась, и, разумеется, наказанная испытала облегчение, радовалась избавлению, но больше всего радовало другое настроение, другие мысли. Ушла вся тяжесть и тоска этого дня.
Ульяна поднималась с дивана переменившейся, благодарной и повеселевшей. Прежние сомнения не стоили долгих разговоров.
Шли они к назначенному месту с опозданием почти на два часа, но Тожева увидели и распознали ещё с другой стороны улицы.
Пока переходили, Лена успела подтрунить:
– Ну как, будем извиняться, скажем, что виновные наказаны?
Ульяна незаметно и слегка пихнула подругу в бок.
– Не вздумай!
И тут же она обратилась тревожно и просительно:
– Не надо про это, ладно? Ленуль, не надо!
Так горячо упрашивая подругу молчать, на самом деле Ульяна сладко предвкушала обсуждение пережитого ею наказания, последствия которого сейчас ощущает её тело, но никогда бы она в этом не призналась.
Здороваясь с Тожевым, Ульяна чувствовала, что краснеет, но, улыбаясь изо всех сил, она познакомила его с Леной.
Тожев был улыбчив и добродушен, сразу завязался общий разговор.
Набежал небольшой дождь, и компания укрылась в небольшом кафе, но посидели недолго, курить там нельзя и место слишком тесное и бойкое, а погода наладилась, вышли на солнышко.
Лена тараторила о проблемах образования, о разобщении социальных слоёв, а Тожев ненавязчиво старался включить в разговор Ульяну, удачно ввернул какой-то анекдот, и, наконец, Ульяна завладела частью инициативы в проведении встречи. Она теперь жалела, что пришла с Леной, поняла, что при ней откровенной беседы не получится.
Ульяна предложила посидеть в сквере, и Тожев сразу понял, что это то безлюдное место, где она встречалась с одноклассницей Надей.
Быстро выкурили тожевские сигареты, и Ульяна вызвалась сходить к ларьку,
у неё оставалась волнующая надежда, что Лена в это время расскажет о наказании.
Тожев предложил деньги ещё на какое-нибудь угощение, и Ульяна принесла пива.
Устроились довольно удобно на каких-то ящичках, и Тожев извлёк из кейса «Женщину на кресте», хорошее издание «Истории О», и интересные давние газетные вырезки. Ульяна отдала ему кассету.
Тожев рассказывал то, что знал о женщинах, написавших эти книги, приводил исторические факты на излюбленную тему. Все со вкусом пообсуждали архивное свидетельство того, что когда-то в Санкт-Петербурге могли в полицейском участке на законном основании высечь девицу не дворянского сословия за переход Невы по льду, несмотря на развешенные запрещения в опасное для этого время весны.
Лена заговорила о школе и согласилась с Тожевым, что телесные наказания детей недопустимы, а Ульяна осталась при своём, противоположном мнении,
но разговор шёл скорее в шутливом тоне, нежели всерьёз. Ульяна развеселилась.
– Вот что, Владимир, в наказание за упрямство Вы напишите стихотворение о наказании в школе.
Тожев изобразил нерешительность и неохотное согласие.
– Ладно, но пусть это будет в придуманной школе.
Лена подхватила:
– А ученицей будет Ульяна. Не придуманная. Тебя, Ульянчик, случайно, никакая училка не выдрала?
Не удивительно, что Ульяна смутилась, но Тожев не мог догадаться об истиной причине её смущения.
Вскоре она объявила, что ей пора домой.
Подруги провожали Тожева до остановки, и Лена тактично отстала на несколько шагов, но разговор не завязывался, Ульяна выглядела грустной.
Идти оставалось минуту-другую, когда Тожев сказал:
– Мне кажется, хорошо, что мы встретились.
Ульяна кивнула, улыбнулась, и глаза её посветлели.
– Вы напишите? Скоро?
– Разумеется. Я сразу напишу…
Проводив взглядом маршрутку, увозящую Тожева, Ульяна подумала, что сейчас могла бы ему рассказать о сегодняшнем наказании.
А что ещё?
Дальше она скомкала свои мысли, запретила себе думать о том, до какой степени она готова довериться этому человеку.
Никаких ненужных мыслей. Ей не терпелось оказаться одной дома, чтобы сейчас же увидеть драгоценные следы на своём теле, происхождению которых она целиком обязана Тожеву. Увидеть, словно от этого зависит какое-то необходимое ей решение.
А Лена в этот день осознала, что, наказав Ульяну, она приняла участие в чужой игре, исполняя второстепенную роль, и нет ей места в нынешних переживаниях подруги. Ульяна распрощалась с ней рассеянно и небрежно.
Тожев заранее настроил себя ничего особенного от встречи не ожидать и остался в благодушном настроении лишь оттого, что лицезрел милых, юных особ, реально проживающих в его неотступных грёзах, слышал их голоса, соприкасался руками.
Нахлынули озорные и сладкие картины школьного наказания, но не ребёнка, а взрослой Ульяны.
Где-то за проплывающей в окне вагона нежной зеленью берёзовых рощ затеялась удивительная игра, под стук колёс возникла музыка стиха, а картины наполнялись зримыми, живыми персонажами.
Голоса и каждый звук, движения, лиц выражения, обстановка в необычной комнате – всё выглядело и звучало наяву, а поэт видел всё и слышал не со стороны.
Его душа и тело оказались в этот миг душой и телом провинившейся девушки. Ощутил он томление страхом, смущение, но оставались те же озорные мысли и яркое желание.
В ПРИДУМАННОЙ ШКОЛЕ
Выводится двоечка мягкой рукой,
А значит останемся после урока.
В придуманной школе порядок такой,
Что ждёт учениц провинившихся порка.
Судьбу мою быстро решил педсовет,
Поставили подписи взрослые тёти,
И я отправляюсь в такой кабинет,
Которого в школе другой не найдёте.
Задачку решить не хватила ума,
Ленилась почаще заглядывать в книжки,
А значит, теперь виновата сама,
Что надо спустить до коленок штанишки.
Но я, как осиновый лист, не дрожу,
Когда заслужила хорошую порку,
И с поднятой юбкой так тихо лежу,
Что можно поставить за это пятёрку.
Представьте, насколько причудлив мой вид
В присутствии должном полдюжины женщин:
Следит медсестра, методистка следит,
Чтоб дали ударов ни больше, ни меньше.
Пришла секретарша вести протокол,
Пришла из РОНО проследить за порядком
Инспекторша средних придуманных школ,
А розги доверили двум лаборанткам.
А мне, с голой попой распластанной ниц,
Видны только туфли, колготки, подолы;
Не видно серьёзных, ответственных лиц
Учащейся средней придуманной школы.
Краснеют ли щёки хотя б у одной,
Из них улыбнётся хотя бы какая?..
А вот уже розги свистят надо мной,
Впиваются, как кипяток обжигая.
И как тут не вздрогнуть, но млеет душа,
То в страх погружая, то в странные грёзы;
Быть может, я, как никогда, хороша
В моментах своей не придуманной позы.
И в крике уста разомкнуться хотят,
Но нет, вам не будет такого подарка;
При полном молчании розги свистят.
Молчу, как в плену у врага партизанка.
Не брыкаюсь вовсе и смирно терплю,
Не стану визжать, как девчонки другие,
Но знал бы хоть кто, как я страстно люблю
В таком кабинете минуты такие.
Нельзя без крутых воспитательных мер
За множество разных моих выкрутасов,
Но ставят меня, между прочим, в пример
Другим ученицам придуманных классов.
Придумала всё до подробностей я,
Но сущая правда, что есть, в самом деле,
Свирепо свистящие розги, скамья
И след не придуманной порки на теле.
Внушает забавная эта беда
Хорошие мысли и жажду познаний,
И, право, никто не заметил вреда
Во время и после таких наказаний.
Я розги люблю, и лелею мечту,
И чувства свои не упрячу в неволе;
Вот, честное слово, когда подрасту,
Я буду работать в придуманной школе.
…
Ульяна на письмо долго не отвечала, и у Тожева возникло предчувствие очередного недоразумения. Был ли он в предыдущем письме достаточно деликатен, не допустил ли по праву личного знакомства излишнюю фамильярность?
Но письмо, наконец, пришло.
***
……………………… . Если говорить о мечте, то я предпочла бы не работать, а вечно учиться в «придуманной» школе.
Недели через две я уеду погостить к родственникам в Архангельскую обл. Последний раз я была там десять лет назад, и помню как неспокойным, жадным взглядом выискивала подтверждения своим грёзам.
Старинная, самобытная деревня, высокие, глухие заборы, дома такие большие и высокие, что слово «изба» здесь явно неуместно.
В просторных сенях я увидела скамью и легко представила себе, как она может быть отодвинута от стены. И случайно ли у той же стены, ближе к углу, оказалась деревянная бадья. Фантазия моя разыгралась, и я почти убедила себя, что в этой посудине принято готовить розги. И надо же – одна из моих дальних родственниц, студентка, тоже приезжавшая туда на каникулы, на второй день нашего знакомства, по ходу совместного распития самогонной настоечки, запросто, без особого смущения рассказала мне, как была наказана за участие в грандиозной пьянке после выпускного вечера. Но пороли её не в приглянувшихся мне сенях, а в предбаннике.
На другой день, когда мы с ней намывались в той самой внушительных размеров бане, представила я себя на её месте, и мороз по коже пробежал, несмотря на горячий пар.
В наших сказках всё так прекрасно, а на месте Аллочки я бы, пожалуй, утопилась. Почему же она рассказывает об этом, не стыдясь, увлечённо, как о всего лишь интересном приключении? Впрочем, с ней всё обсуждать было просто. У неё отсутствовал страх представить себя в невыгодном свете, а это часто располагает к симпатии и ответному доверию. Я поинтересовалась орудием наказания, и Аллочка не только объяснила, но и продемонстрировала приготовление пучка розог из разобранного банного веника.
Я тогда сказала ей, что розги в моём представлении, это длинные, прямые прутья, и усомнилась:
– Неужели такой метёлочкой можно серьёзно наказать?
В ответ Аллочка забрала у меня розги и дала историческую справку. Я узнала, что такие пучки в старину назывались «кашкой». Кашка не оставляет таких глубоких следов, как обычный прут, считалась менее вредящим орудием наказания, и во многих волостях и губерниях только она и применялась, но вряд ли провинившимся было от этого легче. Эти тонкие, ветвистые, хлёсткие прутики неотвратимо делают своё дело. Кожа под ними быстро воспаляется и становится настолько чувствительной, что и силы особой не требуется, чтобы выпороть, как следует, вот только кашку надо менять раза два-три-четыре, а то и больше.
Таким образом, разговор о наказании завёлся у нас второй раз, и обе мы, конечно, понимали, что это не случайно.
Розги в руках у Аллочки, мы уже ни о чём не говорим, и за этим что-то должно последовать. Достаточно было бы какого-то моего движения, означающего готовность подчиниться. Аллочка оказалась слишком деликатной, и моё замешательство она расценила по-своему. Короче говоря, на скамейке очутилась она, и не единственный раз.
После наказания она была ешё разговорчивей, увлечённо обсуждая свои и мои ощущения.
Она легко призналась, что про наказание за пьянку она выдумала, а для чего – это даже не надо было объяснять. Я тогда каждый день просыпалась с намерением повернуть игру наоборот, а в последний наш день, перед расставанием, я расплакалась. Аллочка, словно читая мои мысли, расцеловала меня в мокрые щёки и шепнула:
- В следующий раз я эту плаксу высеку…
На вечную дружбу и любовь она не подписывалась, в Москве у неё была вполне подходящая ей подружка.
Прошло десять лет, я про Аллочку ничего не знаю. А вдруг встретимся.
А Вы, Владимир, могли бы описать наказание, которое я заслуживаю по Вашему мнению? Вы меня видели, и я не поверю, что такие мысли Вас не посетили. Пусть это будет грубо и неприятно. На этот раз я прошу Вас не церемониться. ……………….. …………………………………………………………..
………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………….. .
………………….
Порку, полученную накануне встречи с Тожевым, Ульяна раз от разу вспоминала в деталях, проникаясь чувством, с которым подчинилась и легла на диван, позволила себя оголить.
Более всего её с новой силой ошеломляла причина наказания – опять Тожев! Но никакой вины перед ним она признавать не хотела. Пусть это будет расплатой за её тайную переписку, за свидание, которое, покривя душой, можно счесть невинным. Однако, как Ульяна не раздумывала, всем её мыслям, раскаянию, протесту и возмущению сопутствовала неотвязчивая радость. Случилось, произошло! Она говорила, что пороть её будет только женщина, и это сбылось, однако нарастало раздражение от несомненной роли Тожева в этой истории. Ужасно, в первые дни после встречи она чуть не написала ему про это наказание. Нет, с ним она встречается в сказках, в них её сладкий, сказочный страх и такая же вина. Так пусть наказание за эту вину будет непредугаданным, жестоким и даже неприятным. Хватит открывать его письма так, как разворачивают фантик на конфетке, предвкушая лакомство. Хватит млеть и благодарить!
И просьбу её нужно было понимать следующим образом – напиши так, чтобы мне не понравилось!
ГЛАВА 13
(сентябрь 2002)
Прощай глубокое молчание,
В котором страшен каждый звук,
А мне лекарство от отчаянья
Пора вкусить от чьих-то рук.
Картины грубого наказания, не щадящего ни стыда, ни гордости женщины, никогда не являлись в грёзах Тожева. Он ценил те сюжеты, когда на известную скамью женщину приводит её собственное, тайное или явное желание. Но разве не пускаются литераторы на описание жестоких сцен, порицая эту жестокость?
Заказы Ульяны – игра, ей почему-то захотелось ощутить чувство взыгравшей и грубо сломленной гордыни, пройти краткий путь от негодования к слезам, и было уже понятно, что за этим последуют обвинения и упрёки в адрес автора стихотворной истории. Почему Тожев не постарался этого избежать? Возобладало любопытство.
Задуманная сказка никогда бы не вышла из-под его пера без неожиданного для самой Ульяны её каприза. Ему не нравилось то, что он писал, неприятная получалась сценка, но фантастическое событие развивалось убедительно и сочно. Даже о плохом нельзя писать плохо.
***
ДО СВИДАНИЯ
Ну, как твоё здоровье, как дела,
Нет аритмии, головокружений?
Что делаешь, где будешь, где была,
И нет ли в личной жизни изменений?
Здорова? Позабыла про врачей?
Пьёшь пиво и стреляешь сигареты?
Была не дома несколько ночей?
Что? Не соваться мне в твои секреты?
А что ты приготовишь на обед,
И почему посуду не помыла?
И почему не гасишь в ванной свет,
И телефонный счёт не оплатила?
Что-что не придираться к пустякам?
Так значит, я несчастная зануда?
Когда тебе спокойно жить я дам?
Когда я к чёрту уберусь отсюда?
Ты рассердить пытаешься меня?
Что, стала взрослой, позабыло детство?
А ты не хочешь, милая, ремня?
Что, не для женщин взрослых это средство?
Что, не поможет? Что, тебе плевать?
Ах, не боишься? Ну-ка марш к дивану!
Снимай штаны! Ну, долго буду ждать?
Отстать? Ну, нет, теперь уж не отстану!
Ну, что ты смотришь, сколько говорить?
Снимай штаны, ты своего добилась!
Мне? Стыдно? Ты меня ещё стыдить?
Сама бы лучше раньше постыдилась!
Бездельничаешь, шляешься, грубишь,
И слушать ничего не хочешь даже!
Ну, что, как истукан, теперь стоишь?
Не слышала? Снимай штаны сейчас же!
Вот так-то лучше, а теперь ложись!
Простить? Прощу, но выпорю сначала.
Ну, милая моя, теперь держись!
Вот так! А ты не рано заорала?
Вот так! Сюда разок, Теперь сюда!
Пора тебе узнать, почём фунт лиха!
Что, больше так не будешь никогда?
Не смей вертеться, выпрямись, трусиха!
Пришла беда – с достоинством встречай,
На то и порка, чтобы было больно!
Сумела провиниться – отвечай!
Уткнись в подушку и лежи спокойно!
Вот так, ведь можешь тихо потерпеть,
А плакать можно, не поплакать как же?
Вот так, теперь приятно посмотреть,
Таких, как ты, пороть приятно даже.
Запомни этот день и эту боль,
Запомни, как грубить и пререкаться!
Ещё раз десять поперёк и вдоль…
Ну, хватит? Ладно, можешь подниматься.
Вставай, себя в порядок приведи.
Когда приду? В субботу, как обычно.
В какое время? Около пяти.
Что? Будешь ты вести себя прилично?
Что? Будешь меня вежливо встречать?
Что? Приготовишь вкусную свинину?
Что? Буду ли пороть тебя опять?
Не сомневайся, я найду причину!
Что? Ты не будешь больше возражать?
Что даже розги приготовишь в бане?
Что-что? К скамье покрепче привязать?
Ну, ладно, до субботы, до свиданья!
…
Летние дни пролетели быстро, и от Ульяны пришла открытка. Всего два слова:
«С приездом!». Это означало, что дама ждёт письма, но не имеет настроения для задушевного диалога, не испытывает в настоящий момент желания доверять свои переживания человеку, на письма которого всего лишь год назад отвечала обстоятельно и вдохновенно.
«Чёрт знает что!» - подумал Тожев, - «Меня это задевает. А чего я ждал?»
И он напомнил себе, каким чудом казались ему первые письма Ульяны.
В этот раз он отправил ей короткое, дружеское письмо и давно заготовленный опус «До свидания».
Ульяна прочитала стихотворение, выйдя из почты, и первым её побуждением было изорвать и выбросить этот лист, заполненный строфами с двух сторон.
Впечатление от стихов оказались далеко не такими, как раньше. Она не могла не признать, что ощутила себя героиней произведения, что сценка наказания чарующе страшит, возбуждает, но, вместе с тем, она обижена и возмущена. Её выставили любительницей пива, стреляльщицей сигарет, личностью без определённых занятий (ещё хорошо, что без определённых). Её обличает и наказывает чужой, неумный человек, равнодушный к её переживаниям.
Ульяну одолело невозможно мятежное настроение, когда она, вдобавок ко всему, поняла, что злится уже не на Тожева, а на себя. Оказывается, она сходит с ума из-за нелестной характеристики, принимаемой на свой счёт, так болезненно воспринимает бред ненормального стихоплёта, у которого лишь одно на уме! Пришлось с неудовольствием признать, что ей важно его мнение, и ответ последовал незамедлительно.
***
…………………………………. Я помню, что просила Вас не церемониться, а Вы этого и ждали? А вот я такого совсем не ждала, доверив человеку свои сокровенные мысли, и поплатилась за это. Вы сделали всё, чтобы причинить мне настоящую боль (не только физическую), унизить, лишить всякого достоинства. Вы использовали все мои прежние откровения, всё, что я позволила узнать о себе. Даже то, что я в спешке забыла купить себе сигареты, оказалось всяким лыком в строку.
Вместо чарующей, возбуждающей сказки, я попала в яму с нечистотами. Какой-то грязный, потный скот, похотливый папаша-сантехник с инцестуальными наклонностями подчиняет и избивает ремнём беззащитную девушку. Примирение в финале сомнительно и также мерзко. Не верится даже, что когда-то я наслаждалась сказочной романтикой Вашего творчества, или это было приманкой, чтобы приблизить меня, а потом облить такими помоями? Это Вам доставляет удовольствие?
В связи с изложенным, я сильно сомневаюсь, что нам следует продолжать переписку, но объяснение Вашим уродливым и грязным мыслям получить хотелось бы на память, и не скажу, что на добрую память. Вы ранили меня метко и жестоко. …………….. ………………………………………………………………………………
------------------------
Не зная зачем, она позвонила Лене, и попросила приехать, успела сбегать на почту и отправить письмо. По дороге домой удержалась, не закурила. Дома, дожидаясь Лену, развернула смятый лист. Глаза попали на строчку с издевательским замечанием: «Таких, как ты, пороть приятно даже».
Почти физически ощущая противный голос и перегарное дыхание поровшего её урода, Ульяна мысленно добавляла к отправленному письму убийственные, язвительные упрёки, пока не позвонили в дверь.
Подруга, смешливо ахая, прочла «До свидания». В отзыве её звучало неприкрытое злорадство.
– Мне понравилось, и не понимаю, чем ты недовольна. Мы попали на зуб человеку поколения, так сказать, старой закалки. Хороша девица, если посмотреть: дымит как паровоз, пиво на улице хлебает, а потом рыдания – дяденька обидел!
Слышать это было странно. Ульяна опустила голову, не понимая, почему не обрежет этот глумливый монолог, не остановит нахалку, почему слова подруги её не возмущают. Мало того, эти слова воспринимались как выговор, за которым может что-то последовать, и это было счастливым ощущением.
Она не удивилась, когда Лена принялась убирать с дивана газету, плед и лишние подушечки, оставив одну. По-хозяйски открыв дверцу шкафа, Лена выбрала подходящий ремень.
– Снимай штаны.
В прошлый раз, перед свиданием с Тожевым, Лена была деликатнее, а Ульяну грубость приказания и оскорбляла, и покоряла, награждая сладким, мстительным чувством к самой себе. Замешкалась она намеренно, чтобы убедиться в том, что с ней происходит, чтобы понять, сохранить и запомнить это состояние, когда берёт верх над страхом желание неотвратимого, жуткого чуда.
– Не стой, как статуя, штаны до колен спускай и ложись!
Уже ничего не обернуть в шутку, и никакие отговорки не помогут, знаешь точно – высекут, и молодая женщина послушно приготовилась к наказанию.
Она поклялась себе молчать и не шевелиться, но выдержала таким образом лишь ударов пять, и вырвался крик, тело помимо воли панично задёргалось, скрючилось.
Подруга была безжалостна.
– Лежи, как следует!
–
Ульяна заплакала, но заставила себя подчиниться.
С этого момента она впитывала обжигающую боль с наслаждением и благодарностью. Правда, она даже мысленно боялась сказать, кому она благодарна, и боялась напомнить себе собственные слова: «Пусть это будет грубо и неприятно. На этот раз я прошу Вас не церемониться».
Шлепки зазвучали громче. Дёрнувшись, Ульяна исправно возвращалась к начальной позе. Лена порола её со всей страстью и озлоблением от ощущения, что вновь участвует в чужой игре. Оголённая, с темнеющими полосами на ягодицах подруга как никогда любима и желанна, и Лена мысленно приговаривала: «Это я тебя наказываю, это я сопереживаю твою боль и твой стыд, я твоё утешение, я твоя совесть, я твоя любовь…»
Лена мечтала и надеялась, что такая порка станет для Ульяны знаком отречения от ненавистного Тожева. Он причина этих, уже переходящих в безумный крик, рыданий…
После всего настоящим утешением для Лены стали тёплые объятия наказанной подруги. Опьянённые близостью, они даже обсуждали подробности грандиозной порки плаксивыми, но счастливыми голосами.
Скоро Лена опять приедет. Они не говорили об этом, но сам по себе установился такой порядок: Ульяна будет наказана, если вызывает Лену, а если Лена появляется сама, то наказание обеспечено ей.
Впрочем, Ульяна пока представить себе не могла, что когда-нибудь ещё хоть раз наберётся смелости вызвать Лену. Что и говорить, она была восхищена пережитым приключением, но одна мысль о возможном повторении вызывала настоящий страх. Ещё страшнее было признать, что уже в двух случаях она наказана чуть ли не самим Тожевым, и есть искушение рассказать ему об этом в письме, но это искушение уступит место осторожности.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.