Опубликована в журнале "Адвокат" №10, октябрь 2008 г. (с) Константин Бубон
Говорят, даже одна капля воды является достаточным основанием судить о наличии океанов. Не в меньшей степени каждое уголовное дело содержит в себе многие, или почти все родовые черты национальной уголовной юстиции.
Дело, о котором я хотел бы вам рассказать, выделяется из общего ряда именно тем, что в нём наиболее рельефно проявляют себя сразу несколько характерных свойств нашего судопроизводства, находящихся в теснейшей взаимосвязи между собой. В этой работе я планирую сделать акцент на изложении тех обстоятельств уголовного дела, о которых я хотел бы рассказать наиболее подробно. Мои собственные комментарии будут присутствовать ровно постольку, поскольку они не препятствуют решению этой главной задачи.
Итак, в течение почти всего 2007 года Следственной частью СУ при УВД Хабаровского края расследовалось уголовное дело, по которому Редько Н.В., Чуб М.М. и Черникин А.П. обвинялись в совершении преступлений, предусмотренных ст.ст. 162 ч.4 п. «А» УК РФ, 325 ч.2 УК РФ, 222 ч.3 УК РФ, 226 ч.4 п.п. «А, Б» УК РФ. Обвинение утверждало, что 09.01.2007 года указанные граждане, объединившись в организованную группу, вместе ещё с двумя лицами, дело в отношении которых было выделено в отдельное производство, совершили разбойное нападение на частный дом, принадлежащий Р. В ходе нападения использовалось оружие и были похищены деньги и личное имущество потерпевшего, а также водительское удостоверение и охотничье ружьё.
Редько обвинялся в том, что он доставил участников разбоя к месту совершения преступления на принадлежащем ему легковом автомобиле. Непосредственно в нападении на дом потерпевших он не обвинялся. Очевидно, что при таких обстоятельствах центральным вопросом, который надлежало решить по отношению к этому лицу, был вопрос о его участии в организованной группе (или хотя бы в предварительном сговоре), либо, иными словами, о его заведомой осведомлённости о намерении остальных совершить разбойное нападение. Ни один протокол допроса Редько не свидетельствовал об этом. Другие фигуранты уголовного дела также не давали показаний о его участии на стадии предварительного сговора либо о том, что его каким-либо образом посвящали в криминальные планы.
В период с мая по октябрь 2007 года следствие предприняло четыре или пять попыток передать уголовное дело в суд, но всякий раз дело возвращалось следствию из прокуратуры без утверждения обвинительного заключения. Данные прокуратурой указания каждый раз отличались от предыдущих в большей или меньшей степени, однако по поведению следствия нетрудно было догадаться, что фактически даны указания на сбор материалов против Редько.
К тому времени срок его содержания под стражей был продлён судом района имени Лазо Хабаровского края уже более чем на одиннадцать месяцев. В воздухе начала носиться пренеприятная идея об ответственности за незаконный арест. Обоснованность продления ареста я здесь затрагивать не буду, впереди и без этого хватает смешного.
И вот, при последнем ознакомлении с материалами уголовного дела, в ноябре 2007 года, мною был исследован и скопирован протокол допроса Чуб, датированный следователем Чередниченко А.С. девятым ноября 2007 года, периодом времени с 14 часов 10 минут до 15 часов 30 минут. Этот протокол был составлен с применением оргтехники – неизвестных стороне защиты компьютера и принтера. Протокол содержит пометку, что он составлен в помещении ИВС.
Из указанного документа следовало, будто Чуб кардинальным образом изменил первоначальные показания и пояснил, что преступление было совершено даже не просто по предварительному сговору, но организованной группой. Последняя перед преступлением встреча, в ходе которой были осмотрены два обреза, состоялась якобы в посёлке Некрасовка Хабаровского края на ул. Центральной . Редько, в соответствии с этим протоколом, конечно же, оказывался осведомлён о преступных намерениях остальных во всех мельчайших подробностях. Текст документа отличался грамотным языком и, кажется, даже цитатами из учебника уголовного права.
Стороной защиты была получена из ИВС при УВД Хабаровского края справка №17 от 23.01.08 года, в соответствии с которой 09.11.07 года в ИВС УВД следственные действия с применением оргтехники не проводились.
На основании анализа материалов дела и справки №17 я сделал вывод, что протокол допроса содержит признаки фальсификации, а обвиняемому Чубу было предложено подписать заранее составленный следователем протокол в обмен на изменение меры пресечения с заключения под стражу на подписку о невыезде. На это он согласился и подписал протокол, ранее изготовленный на компьютере и распечатанный на принтере, который следователь принёс в ИВС с собой.
Мой вывод подтверждается также и тем, что мера пресечения в отношении Чуба была изменена в соответствии с этой версией. Меня неприятно удивило то обстоятельство, что подписка о невыезде была избрана в отношении Чуба, который принимал активное участие в разбойном нападении, ворвавшись в дом потерпевших, использовал насилие и угрозы по отношению к хозяину дома. При этом Редько, вина которого более чем сомнительна, оставался под стражей.
В связи с изложенными обстоятельствами, на основании ст. 124 УПК РФ, я обратился в прокуратуру Хабаровского края с жалобой на действия должностных лиц Следственного управления при УВД Хабаровского края. В ответ я получил письмо от 4.02.2008 года, где прокуратура Хабаровского края утверждает, будто следователь Чередниченко составил протокол от руки, после чего поднялся в кабинет УВД Хабаровского края и перепечатал протокол ещё раз, на компьютере. После этого он, по всей видимости, должен был вновь спуститься в ИВС и снова предложить Чубу подписать протокол. По крайней мере, это следовало из письма прокуратуры.
Моя дотошность отнюдь не была удовлетворена таким ответом, поэтому я направил в ИВС УВД Хабаровского края дополнительные запросы. В ответ на них была получена справка №5/306 от 18.02.2008 года, в соответствии с которой Чуб 9.11.2007 года доставлялся в ИВС, вызывался в этот день в следственный кабинет один раз. Производство следственных действий с ним продолжалось с 14-20 до 14-55, перерывов в работе не было.
Информацию, которую мне предоставила эта новая справка я расценил следующим образом: у следователя не было возможности изготовить протокол допроса Чуба в то время, которое указано в самом протоколе. Протокол напечатан заранее и принесён в ИВС в готовом виде.
На то, чтобы убедить Чуба его подписать, следователю Чередниченко было достаточно 35 минут, а для того, чтобы его допросить, этого времени не хватило бы. Дата и время в протоколе проставлены от руки, хотя сам протокол напечатан на компьютере. В судебном заседании было установлено, что улица Центральная в посёлке Некрасовка Хабаровского края не существует. Ситуация делалась всё более очевидной, однако прокуратура Хабаровского края вместо надзора за законностью расследования предпочла выдумать не лучшую версию в оправдание фальсификации.
Я принял решение пройти прокурорскую «вертикаль» всю, до самого верха, невзирая на то, что дело уже находилось на рассмотрении в суде района имени Лазо Хабаровского края. Смысл такому решению придавал небезынтересный ответ прокуратуры Хабаровского края, а также, мягко говоря, сомнительность действий следователя, которые, на мой взгляд, нуждались, и до сих пор нуждаются в правовой оценке со стороны уполномоченных органов.
В связи с этим мною были направлены в Управление Генеральной прокуратуры по ДВФО жалобы на действия прокуратуры Хабаровского края и СУ при УВД Хабаровского края от 24.01.2008 года и от 21.02.2008 года. В нарушение установленного порядка, они была направлены на рассмотрение в орган, действия которого должны были быть проверены – в прокуратуру Хабаровского края (05.02.2008 года исх. №42-119-8/156 и 29.02.2008 г., исх. №42-119-8/308 соответственно).
В результате была нарушена статья 124 УПК РФ, в соответствии с которой по результатам рассмотрения жалобы прокурор выносит постановление о полном или частичном удовлетворении жалобы либо об отказе в ее удовлетворении. Прокурор рассматривает жалобу в течение 3 суток со дня ее получения. В исключительных случаях, когда для проверки жалобы необходимо истребовать дополнительные материалы либо принять иные меры, допускается рассмотрение жалобы в срок до 10 суток, о чем извещается заявитель.
В связи с этим 4 апреля 2008 года, то есть по истечении более чем месяца со дня направления последней жалобы в адрес Управления Генеральной прокуратуры РФ по ДВФО, мною была направлена жалоба на имя Генерального прокурора РФ. В этой жалобе, как и в предыдущих, я требовал дать юридическую оценку обстоятельствам составления протокола от девятого ноября 2007 года. Органы прокуратуры впали в ступор, и была необходима терапия для вывода их из этого состояния.
В итоге столь длительной переписки я получил шикарный ответ из прокуратуры Хабаровского края, за подписью заместителя прокурора Л.В. Дьяконовой . Из него следовало, что, поскольку уголовное дело поступило в суд, то прокуратура не имеет никаких средств процессуального реагирования на мои обращения . Насколько я понял позицию прокуратуры, перечитывая и анализируя свою переписку с ней, этому органу, в сущности, глубоко безразличен запрет переправлять обращения граждан в тот орган, действия которого обжалуются (что не удивительно, ведь, в сущности, этот приём является одним из главных в деятельности советско-российской бюрократии).
Для меня, впрочем, гораздо интереснее фактический отказ анализировать имеющиеся в уголовном деле доказательства с точки зрения их допустимости. И ещё – у меня, признаться, даже возникли некоторые сомнения теоретического свойства: а не следует ли расценивать фразу «прокуратура края не имеет возможности принять процессуальное решение…» как констатацию некой процессуальной самостоятельности государственного обвинителя, представителя районной прокуратуры.
Однако, внимательно перечитав статью 246 УПК РФ, никаких следов чего-либо подобного я там не обнаружил. Сотрудник прокуратуры представляет обвинение от имени государства, поэтому он вполне может быть связан процессуальными решениями, указаниями вышестоящей в порядке подчинённости прокуратуры.
Всё оказалось гораздо проще – обыкновенный чиновничий страх какого-либо, самого незначительного решения. Разнообразие прокурорских адресов, с которыми я честно пытался вступить в переписку, позволяет мне обобщать мои выводы до размеров системы этого государственного органа в целом.
Разумеется, я не оставлял деятельности. Мною было заявлены ходатайства от 26 февраля 2008 года (получено судом района имени Лазо 28.02.2008 года) и от 6 марта 2008 года об исключении протокола допроса обвиняемого Чуб С.М. от 9 ноября 2007 года из списка доказательств, основываясь на приведённых выше обстоятельствах. В удовлетворении данного ходатайства судьёй Моховой М.В. мне было отказано.
Для любого практикующего юриста, я думаю, будет небезынтересно, что на основании статьи 235 УПК РФ при рассмотрении ходатайства об исключении доказательства, заявленного стороной защиты на том основании, что доказательство было получено с нарушением требований Уголовно-процессуального кодекса, бремя опровержения доводов, представленных стороной защиты, лежит на прокуроре.
В ходе судебных заседаний, в которых рассматривались упомянутые ходатайства, представитель государственного обвинения не принял на себя труд по опровержению доводов защиты и сослался на «преждевременность» заявленного ходатайства. Полагаю, что это дело вкуса читающего - определять, в какой степени это является опровержением приведенных доводов. Фактически суд уклонился от рассмотрения заявленных ходатайств по существу, объяснения обстоятельствам составления протокола от 9.11.2007 года не искалось, и найдено не было.
В ходе судебного заседания Чуб С.М. давать показания отказался, ссылаясь на протокол от 9.11.2007 года и утверждая, что он его полностью поддерживает. Отвечать на вопросы об обстоятельствах составления этого протокола он также отказался. Развёрнутых показаний, которые позволяли бы судить об обстоятельствах дела, Чуб в суде так и не дал. Небезынтересно, что предыдущие показания, которых он придерживался до 9.11.2007 года, свидетельствуют о невиновности Редько И.Е.
В ходе судебного заседания подсудимый Черникин показал, что ему (Черникину) органы предварительного расследования (следователь Чередниченко А.С.) также предлагали подписать готовый протокол допроса для того, чтобы «выйти на свободу». Особенно забавно в этой ситуации звучал вопрос государственного обвинителя о том, почему Черникин отказался подписывать этот протокол.
22 апреля 2008 года судом района имени Лазо Хабаровского края в составе судьи Моховой М.В. вынесен обвинительный приговор, в соответствии с которым подсудимые Чуб, Черникин, Редько были признаны виновными в совершении преступлений, предусмотренных ст.ст. 162, 222 УК РФ. Кроме того, Чуб и Черникин признаны виновными в совершении преступления, предусмотренного ст. 226 УК РФ.
В основу обвинительного приговора в отношении Редько И.Е., кроме упоминавшегося уже протокола допроса, положен также протокол проверки показаний на месте обвиняемого Чуб С.М., датированный следователем Чередниченко А.С. 13 ноября 2007 года.
В этом протоколе отсутствует указание на то, что лица, участвующие в следственном действии, были заранее предупреждены о применении при производстве следственного действия технических средств (в конце протокола имеется пометка, что была применена видеосъёмка), чем была нарушена ч. 5 статьи 166 УПК РФ. Вид и модель видеозаписывающего устройства в протоколе не были отражены.
Упаковка и способ хранения видеозаписи в протоколе отражения не нашли. Отсутствует указание на лицо, которое вело видеозапись, отсутствует указание на то, что этому лицу были разъяснены его права и обязанности. В ходе судебного заседания видеозапись не просматривалась и не исследовалась, хотя вопрос о её просмотре ставился представителем государственного обвинения, и даже назначалась дата для проведения этого мероприятия.
В соответствии с частью 6 статьи 166 УПК РФ протокол предъявляется для ознакомления всем лицам, участвовавшим в следственном действии. При этом указанным лицам разъясняется их право делать подлежащие внесению в протокол замечания о его дополнении и уточнении. Из исследуемого мною сейчас протокола следует, что никому из участвовавших лиц не было разъяснено право делать подлежащие внесению в протокол замечания. Обвиняемого Чубу С.М. не была разъяснена статья 51 Конституции РФ.
В соответствии с ч. 4 ст. 170 УПК РФ, перед началом следственного действия следователь разъясняет понятым цель следственного действия, их права и ответственность, предусмотренные статьей 60 УПК РФ. Из протокола проверки показаний на месте обвиняемого Чуб С.М., от 13 ноября 2007 года видно, что понятым статья 60 УПК РФ не разъяснялась, соответствующая графа в протоколе отсутствует.
В соответствии с частью 4 статьи 194 УПК РФ, проверка показаний начинается с предложения лицу указать место, где его показания будут проверяться. Лицу, показания которого проверяются, после свободного рассказа и демонстрации действий могут быть заданы вопросы. Как видно из протокола, проверка показаний не начата с предложения указать место, где его показания будут проверяться.
Часть 2 статьи 194 УПК РФ требует воспроизведения на месте действий и обстоятельств ранее допрошенным лицом. Однако Чуб не был фактически допрошен по тем обстоятельствам, которые воспроизведены в протоколе от 13 ноября 2007 года ни ранее, ни после производства этого мероприятия, ни в суде (справками ИВС УВД Хабаровского края №17 и №5/306, а также письмами прокуратуры Хабаровского края №15-79-07 от 4.02.2008 года и от 04.04.2008 года ранее уже было доказано, что протокол от 9.11.2007 года не отражает реальных показаний обвиняемого Чуб).
Собственно, сам этот протокол ничего не прибавлял к материалам дела по существу, а содержал свободный пересказ протокола от 9.11.2007 года, с изящным пропуском на месте несуществующей улицы «Центральной».
Надеюсь, читателю не наскучило простое перечисление автором материалов и обстоятельств уголовного дела. Уверяю, позже я дам всему самый подробный и развёрнутый анализ, какой только могу.
Забавных подробностей делу добавили сотрудники РУБОП, когда, после одного из возвращений дела из прокуратуры следователю без утверждения обвинительного заключения, рассекретили звукозапись своей беседы с Редько, которая состоялась в январе 2007 года, до того, как тому было предъявлено обвинение.
Протокол осмотра и прослушивания фонограммы от 7 октября 2007 года содержит следующий отрывок беседы Редько И.Е. с оперуполномоченным Овчинниковым В.Г.: «Редько: Если бы я знал изначально, куда я поеду, я бы никогда не поехал. Овчинников: Само собой. Редько: Я бы туда не поехал».
Сторона защиты добилась вызова указанного сотрудника милиции и допроса его в суде. Будучи допрошенным, в ходе судебного заседания, Овчинников В.Г. пояснил, что смысл его реплики заключался в том, что, в соответствии с его выводами, если бы Редько знал, что остальные фигуранты уголовного дела намерены совершить разбой, он не повёз бы их к месту совершения преступления.
Однако наибольшее впечатление лично на меня произвёло прослушивание звукозаписи беседы Редько с оперативными сотрудниками РУБОП, которое было организовано в ходе судебного следствия. Оказалось, что реальное содержание звукозаписи расходится с протоколом осмотра и прослушивания фонограммы от 7 октября 2007 года на несколько минут, и именно в это время Редько сообщает оперативным работникам о том, что на первоначальном этапе расследования к нему применялись недозволенные методы обращения с задержанными.
И здесь следует вернуться немного назад по шкале времени. В материалах дела имеется заключение СМЭ №49 от 18.01.2007 года, в котором зафиксированы побои у Редько на лице (на верхнем и нижнем веках правого глаза, на верхнем веке левого глаза), спине и голове, а также повреждения на руках, которые могут быть следами от наручников.
В ходе судебного следствия оперуполномоченный Шпенёв, допрошенный в качестве свидетеля показал, что он и другие оперативные работники ОВД района имени Лазо – Лобанов, Войтехович, Савельев, Шутко, Ним, перевозили Редько из ТПМ села Некрасовка сначала в ТПМ пос. Хор, а потом в ОВД района имени Лазо. Длительный промежуток времени с момента фактического задержания Редько И.Е. до момента доставления его в ТПМ пос. Хор он объяснить не смог.
Ещё ранее, 2 июля 2007 года, мною подавалась на имя Прокурора Хабаровского края жалоба на неправомерные действия должностных лиц, в которой я просил провести проверку обстоятельств, при которых обвиняемым Редько были получены побои. Моя жалоба была переправлена на рассмотрение в прокуратуру района имени Лазо (по месту совершения предполагаемых противоправных действий).
В конечном итоге было рождено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела от 26 июля 27 года, полное смутных намёков на то, что Редько сам причинил себе все перечисленные повреждения, но лишённое каких-либо признаков того, что у него (Редько) были получены хотя бы объяснения.
Заканчивая изложение обстоятельств уголовного дела, я хотел бы отметить, что на момент окончания работы над этой статьёй , автору ещё даже не была известна дата рассмотрения дела в кассационной инстанции, хотя жалоба на приговор от 22 апреля 2008 года была подана своевременно.
Приступая к анализу, я предлагаю попытаться определить, каков необходимый здесь уровень обобщения? Я бы предложил выделить три таких уровня, и остановиться, в общих чертах, на каждом из них.
На самом низком уровне обобщения можно сказать, что государственная система в целом, без разделения на ветви власти, демонстрирует целый набор бюрократических приёмов по поддержанию обвинительного уклона (в большинстве случаев превращающегося в обвинительную предопределённость).
К таким типичным приёмам, существующим не в силу закона, а только по принципу «я так хочу» относится, например, перенаправление любых заявлений (жалоб) в тот орган, действия которого обжалуются; в том деле, о котором рассказано выше, одно из моих обращений было перенаправлено прокуратурой Хабаровского края «для дачи ответа» в СУ при УВД Хабаровского края, то есть была локально перераспределена надзорная функция государства в пользу Органов внутренних дел. Такая метода применяется, когда «необходимо» вообще, по возможности, избежать ответа на неудобные вопросы.
В этот же набор можно отнести и «слепые» прокурорские проверки по фактам противоправных действий органов расследования, избегающие даже получать объяснения у подозреваемых/обвиняемых, но претендующие на то, чтобы «закрыть вопрос о процессуальных нарушениях».
Там же находится фактическое отсутствие реакции суда на доказательства, представляемые защитой. Таковые просто не вносятся в описательно-мотивировочную часть приговора, и всё. Аналогично, ходатайства защиты по любым значимым вопросам уголовного дела тупо игнорируются, под самыми различными предлогами. Так, в приведённом примере, в качестве такого предлога выступила широко распространённая ссылка на «преждевременность» заявленного ходатайства. Вообще-то закон не содержит предписаний, когда защита должна заявлять то или иное ходатайство, поэтому придуманный термин «преждевременность» обычно трактуется более чем широко, едва ли не до самого момента окончания судебного следствия.
На другой уровень обобщения можно перейти, если поставить вопрос о внутренней природе этого самого «обвинительного уклона». В криминологической литературе, кажется, у кого-то из американских авторов, я встречал версию, мол, общество, обыватель, стремится к безопасности. Он инстинктивно требует изолировать любого, кто выглядит опасно. Ну, а кто ж ещё может выглядеть потенциально опасным, как тот, кого обвиняют в совершении преступления. Дескать, суды исполняют социальный заказ, потому что оправдательный приговор всегда выглядит скандально, в то время как осуждение (в том числе, когда впоследствии оно оказывается незаконным), особого внимания не привлекает.
В российских реалиях такое соображение не работает, по крайней мере, работает не в полную силу. Речь о социальном заказе здесь может идти пока что только в смысле исполнения «пожеланий» начальства различного рода и различных уровней. По многим причинам, в том числе чисто психологическим, российские судьи не готовы к принятию самостоятельных решений. Жива психологическая установка «пусть плохонький, но приговорчик».
На своих должностях остаются высокопоставленные руководители судебной системы, известные афоризмами типа «оправдательный приговор – брак в работе судьи». Я-то думал, оправдание подсудимого может быть ещё как-то связано с неквалифицированной работой органов государственного обвинения, но никак не судьи, однако «генеральная линия», похоже, снова проходит где-то далеко в стороне от меня.
Подход к роли судебной системы в уголовном правосудии как к дополнительному, второстепенному, и какому-то «придаточному» инструменту борьбы с преступностью, остаётся незыблемым и не видно, чтобы у кого-то имелась мотивация к преодолению такого подхода. Даже если вообразить себе, что такое движение в обществе когда-то и начнётся, судейское сообщество, видимо, будет в самом его арьергарде.
«А что не так»? – может спросить дотошный читатель. Почему не поднять на борьбу с преступностью волну всенародного возмущения? Всех – судей, бухгалтеров, слесарей-сантехников, велосипедистов?
«Не так» заключается в следующем. Уголовный процесс, утрачивающий признаки состязательного и скатывающийся к инквизиционному, резко снижает уровень требований к государственному обвинению, прокуратуре, правоохранительным органам вообще. Иначе говоря, если следователю заведомо известно, что суд примет доказательства, полученные с нарушением закона (как правило, по принципу «наименьшего сопротивления»), то у него нет мотивации активно собирать доказательства, информацию, что подчас требует значительных усилий.
В том числе правоохранительными органами утрачивается мотив и к сбору адекватной оперативно-розыскной информации. Понятно, что признательные показания можно выбить, когда есть лицо, которое может быть заподозрено, когда есть, кого бить. Но вот когда такого лица нет – тогда у отечественной милиции и начинаются проблемы.
Пытаясь сервильно «подстроиться» под снижающийся уровень обвинения и предварительного расследования, постоянно «входя в положение» милиции и прокуратуры, суд на деле отнюдь не «борется с преступностью». Он просто провоцирует эти органы на раскручивание нового витка нарушений законности и по отдельно взятому делу и в ходе осуществления процессуальной деятельности вообще. А создаваемая в этом процессе атмосфера отнюдь не повышает эффективность этих самых правоохранительных органов. Напротив, зависимое положение суда способствует ускорению их деградации, и так далее, по нисходящей.
Пытаясь выступить «стеной» против отдельного, конкретно взятого человека, и отказываясь, полностью либо локально, от принципа разделения властей, правоохранительная система попадает в ситуацию, на которую она всякий раз предпочитает закрывать глаза. Дело в том, что адекватность и компетентность такой «связки» в целом не превышает компетентность самого слабого из её звеньев.
Всей системе приходится выстраиваться под наименее компетентного из её представителей. Объяснить это явление несложно. Нарушение обычно допускает самый неквалифицированный и недальновидный из сотрудников правоохранительных органов. По «логике стены» все остальные, вся неразделимая прокурорско-судейская машина бросается поддерживать и оправдывать самые глупые фальсификации и самые очевидные нарушения.
Конечный результат состоит в том, что весь механизм принятия процессуальных решений фактически завязывается на самого тупого изо всех, кто мало-мальски причастен к принятию этих самых решений. Если объяснять действия российских властей с этой точки зрения, то многое можно понять, и не только в уголовно-процессуальной сфере. Вместо капитальной "чистки конюшен" государство озабочено консервацией их содержимого.
Теперь давайте вспомним, что автор обещал раскрыть третий, самый высокий, на его взгляд, уровень обобщения. Для этого давайте поищем в явлениях обвинительного уклона и сращивания различных ветвей власти, кроме чисто аппаратно-бюрократических рефлексов, ещё и некий рациональный элемент.
Каков правовой, теоретический источник обвинительного уклона? Считаю, что таким источником является сформированная когда-то давно, и существующая по сей день, иллюзия установления истины по уголовному делу, и я берусь обосновать этот тезис.
Прямого указания на "установление истины" как цель или результат уголовного судопроизводства действующий Уголовно-процессуальный кодекс Российской федерации не содержит. Рассуждения на эту тему отнесены, главным образом, в сферу институтских учебников по криминалистике и уголовному процессу. Таким образом будущему юристу, что называется, "с младых ногтей" прививается точка зрения, в соответствии с которой суд устанавливает истину, излагает и обосновывает её в приговоре по уголовному делу. Учитывая, что большинство из нас очень ценят знания, полученные в ВУЗе, следует констатировать, что отнюдь не все готовы подойти к этой мысли критически. Кроме того, "установление истины судом" – это просто хорошо и благородно звучит.
Каков же внутренний смысл этой позиции, чем она оборачивается на практике и столь ли она красива, как кажется на первый взгляд? Почему она не нашла прямого выражения в УПК РФ? Давайте рассудим!
Статья 297 УПК РФ требует, чтобы приговор был законным, обоснованным и справедливым. Законность, обоснованность и справедливость приговора трактуется этой же статьёй как его соответствие требованиям УПК РФ и правильное применение УК РФ. Следовательно, УПК РФ не требует буквально, чтобы приговор обязательно основывался на истине, но концентрирует внимание на соблюдении процедуры сбора, анализа и оценки доказательств.
Иными словами, добросовестного судью в большей степени должно заботить то, насколько корректно с формальной точки зрения собраны улики, чем то, какая в деле кроется "правда" или "истина". Поиск "истины" в том смысле, в каком её может понимать по отдельности каждый конкретный человек (а судья, что ни говори, тоже человек) довольно скоро может разойтись с соблюдением буквы закона, а это уже прямой путь к "рабоче-крестьянскому правосознанию, свободному от формальных пут", то есть попросту к произволу.
В приведённом выше примере информация об осведомлённости Редько о преступных намерениях группы поступила в дело с грубыми нарушениями процедуры. Однако, "ради установления истины" в том виде, в котором она представилась (или была удобна) должностным лицам, этими нарушениями решили пренебречь.
На этом основании мне представляется, что формальная безупречность доказательств важнее "установления истины" (в том, что две этих категории в практике российского уголовного судопроизводства именно противостоят, я не сомневаюсь). Кроме того, я не сомневаюсь, что суд не является и не может являться органом, который "устанавливает истину по уголовному делу". Так, при рассмотрении дела судом присяжных, может получиться, будто истина устанавливается голосованием, а это уже абсурд.
Давайте примем во внимание, что процесс сбора доказательств направлен, прежде всего, на преодоление презумпции невиновности. В связи с этим признание "истины" в качестве конечной цели судопроизводства глубоко противоречит этому фундаментальному правовому принципу. Если считать что суд "устанавливает истину", то фактически сбор и оценка доказательств обвинения и установление истины сливаются в одном процессе, а истина логически состоит в виновности подсудимого.
Мне кажется, что эти мотивы, кроме названных ранее, лежат в основе обвинительного уклона российских судов. Уклона до такой степени сильного, что он препятствует не только вынесению оправдательных приговоров , но даже и переквалификации действий подсудимого на другую статью УК РФ, предусматривающую менее строгое наказание, о чём могла бы пойти речь в приведённом в этой статье примере, если посмотреть на него с точки зрения эксцесса исполнителей.
УПК РСФСР был, в отношении рассматриваемых нами элементов, довольно непоследователен. Так, статья 20 УПК РСФСР указывает, что "суд, прокурор, следователь и лицо, производящее дознание, обязаны принять все предусмотренные законом меры для всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела". Как мы видим, прямо "устанавливать истину" закон никого из перечисленных участников процесса не обязывал, хотя требование "объективного исследования обстоятельств" и означает, в сущности, то же самое. Отсутствовало слово "истина" и в статьях 69, 71 УПК РСФСР.
Однако статья 257 УПК РСФСР содержала правило, в соответствии с которым "Если раздельное разбирательство затруднит установление истины, всё производство по делу приостанавливается". В той статье УПК, где речь не идёт о доказывании, законодатель всё-таки "проговорился", что в основе советского уголовно-процессуального законодательства всё-таки лежала идея "установления истины" в суде.
Авторы действующего УПК РФ, видимо, придерживаются точки зрения, которая близка той, которую поддерживаю здесь я. По крайней мере, мне не удалось найти в тексте Уголовно-процессуального кодекса каких-либо следов критикуемой мною концепции. Однако это вовсе не значит, что она мертва. Напротив, она активно проявляет себя в судебной практике, часто встречается в текстах процессуальных документов (особенно о продлении содержания обвиняемого или подсудимого под стражей, где он постоянно "может воспрепятствовать установлению истины по уголовному делу"). Кроме практического, эта "ползучая идея" оказывает и сильнейшее психологическое воздействие на судей и сотрудников прокуратуры, мол, "мы тут истину устанавливаем, чего ты, адвокатишка, нам мешаешь".
Недаром УПК РСФСР не рассматривал защитника как субъекта процесса доказывания ни на стадии сбора улик ни на стадии их оценки. Правда, статья 70 УПК РСФСР устанавливала, что доказательства "могут быть представлены", в частности, и защитником. Только каким образом они могли быть им получены, оставалось загадкой.
Думаю, читатель вправе задать совершенно справедливый вопрос о том, что, если суд не устанавливает истину, то, на каком фактическом материале ему надлежит основывать свои акты. Ответ на этот вопрос будет банален, но здесь и не стоит оригинальничать.
Так, рассмотрение дела в порядке главы 40 УПК РФ, вообще не зависит от степени приближения фактов, установленных процессуальными средствами, к реальным событиям, а зависит от согласия подсудимого с предъявленным обвинением. И эта глава считается прогрессивным нововведением, хотя это больше похоже на сделку, совершаемую по обоюдной воле сторон.
Я полагаю, что всякий факт, установленный в зале суда, является плодом некоего компромисса. Компромисса между "тем, что произошло на самом деле" и способностью органов расследования, обвинения, защиты и суда приблизиться к этому посредством использования инструментов, предоставленных им в руки уголовно-процессуальным законом.
При этом корректное использование этих средств важнее степени приближённости установленных обстоятельств к реальности. Так, подозреваемого можно пытать, и он, возможно, расскажет "как всё было". Возможно, расскажет, а, может быть, и нет, а как-нибудь солжёт, в своих интересах или даже против своих интересов. Только показания, пусть и самые правдивые, но полученные под пыткой, не примет ни одна современная развитая судебная система. Аналогично дело обстоит и с фальсификацией. Подложное доказательство, в принципе, может недалеко удаляться от истины, но использовать его категорически нельзя, как бы ни хотелось к этой самой "истине" приблизиться.
Таким образом, судья, на мой взгляд, должен стать подобен арбитру на футбольном матче. Он должен следить за соблюдением правил (в нашем случае, правил, прописанных в УПК), но быть совершенно безразличен к "конечному счёту". Разумеется, при строгом соблюдении процедуры и исключении недопустимых доказательств, выводы суда, основанные только на тех материалах, которые получены в соответствии с законом, могут не совпадать с объективной истиной в стиле "так всё и было". Но этого и не стоит бояться.
Гораздо хуже получится, если полицейские структуры, приученные к тому, что "истина дороже процедуры" начнут творить собственную "истину", основываясь иногда на личном понимании ситуации и голом внутреннем убеждении, а иногда и на мотивах значительно более грязных и отвратительных. Мы с вами, уважаемые сограждане, подобное уже проходили. Думаю, это не тот опыт, который многим хотелось бы повторить.
8.09.2008 года
Константин Бубон