Слад проснулся как-то внезапно, будто кто-то толкнул его в плечо, проснулся, подтянулся, и мальчишеская рука наткнулась на что-то холодное. Слад почувствовал, как покрывается испариной – это что-то очень походило на прощальный подарок. Значит...
Мальчик стрелой взлетел наверх и похолодел – покои Мираниса и в самом деле были пусты – он проспал своего господина! Стоящий сзади Агор жалобно заскулил, и Слад понял, что ему делать – надо срочно бежать в замок, попытаться остановить повелителя или найти остальных. Главное – что-то делать. Но как? Для начала Слад запер Агора. Глупо ходить по городу со столь заметным псом.
Выбежав на улицу, Слад задумался – денег у него не было (еще вчера все потратил на сласти, а сегодня попросить как-то не догадался), плащ тоже остался дома, но это не беда – к холоду Слад уже давно привык. Хуже было то, что замок далеко, а как до него добраться? Только бегом! И Слад побежал, но как бы быстро он не бежал, замок приближался очень медленно:
– Куда несешься, заморыш? – крикнул кто-то и Слад почувствовал проблеск надежды, когда увидел перед собой добродушное лицо явного простака.
Именно такие люди когда-то составляли основную статью доходов беспризорника, и Слад, вспомнив старые добрые времена, завыл в полный голос.
– Ну что, что ревешь!
– Потерялся! – простонал Слад. – Папка к повелителю в замок поехал, конюхом устраиваться, а я потерялся.
– Ну и беда! Дай, подвезу, – засмеялся добряк, и Слад, сразу просохнув от слез, сел на телегу.
Это было все же быстрей, чем на своих двоих, да и этот простак умудрился заговорить стражу, и те и в самом деле поверили в сказку о конюхе. Слада пропустили внутрь, тем более что мальчик был одет чисто и опрятно и был похож на милого, ласкового ребенка. Все знают, что внешность обманчива – но многие ли в это верят, увидев подобного невинного ангелочка?
Слад даже не верил своему счастью – он в замке! Но радость быстро померкла – от него до замка простирался огромный сад. Если он пойдет по главной дороге, то его обязательно кто-нибудь остановит. А попадаться лишний раз на глаза Слад не хотел, вот и решил идти по дорожке параллельно дороге. Уже начало светать – ночи в такую пору всегда короткие. Мальчик очень спешил – но не успел. Внезапно пошел дождь и ребенок заспешил все по той же тропинке, пока не понял, что дорога далеко, а назад он не дотянет. Сил нет... Мальчик заплакал, сжавшись в комочек под огромным деревом. Сюда еще не проникали холодные струи, и он залез на дерево, прижавшись к огромному стволу, надеясь, что дождь вскоре кончиться.
Сколько времени провел Слад в таком положении, он и сам не знал. Но дождь не кончался. Вскоре намокшая листва стала пропускать редкие капли. Одна из них упала Сладу на нос, другая закатилась за шиворот. Мальчик вздумал было заплакать (все равно никто не видит!), как вдруг увидел в пелене дождя размытую фигуру. Испугавшись, Слад вжался в ствол, надеясь, что его не заметят, но шедший под дождем все равно никого не видел.
Пришелец нашел где-то ведро, перевернул его дном кверху, встал на него, и Слад засмеялся про себя – вешаться, что ли собрался? Но тут мальчику стало не до смеха – незнакомец и в самом деле собрался покончить жизнь самоубийством. Да только Слад и не такое видел – он часто смотрел в толпе казни на площади. Вот и теперь происходящее его не тронуло – хочет, дурак, умереть – пусть его! Не Слада это дело... Но рука сама полезла за шиворот и обнажила кинжал. Мало ли что сделает этот сумасшедший, если его, Слада, заметит! Однако самоубийца никого не заметил, в таком состоянии он бы и корову с крыльями не заметил, сунул голову в петлю и ногами опрокинул ведро. И тут Слад не выдержал – разве это дело, вешаться на глазах у детей? С риском свалиться, он добрался по скользкому суку до веревки и перерезал ее. Незнакомец упал на землю тяжело, как мешок с картошкой.
И тут Слад, наконец-то узнал. Узнал, и чуть было не слетел с дерева... Чудом оказавшись на земле, мальчик дрожащими руками прикоснулся к Миранису, пытаясь почуять тепло. Но тело, так долго находившееся под дождем, было холодным, и Слад зарыдал, уткнувшись лицом в грудь юноши. Мертв, он мертв, и это его, Слада, вина. Единый дал ему такую возможность, а он ее не использовал, и теперь господин мертв.
Но Миранис еще не умер – зря его Слад в очередной раз хоронил. Очнувшись от обморока, он открыл глаза и механически обнял ребенка. Слад принялся реветь с новой силой – теперь уже от счастья, а Миранису внезапно расхотелось вешаться – как можно такое вытворить на глазах у невинного ребенка!
– Идем... домой, – прошептал теперь уже бывший повелитель.
И Слад пошел, все еще всхлипывая. К тому времени дождь перестал, и они, поддерживая друг друга, проползли к выходу. Их бы выгнали, как последних нищих, если бы ожидавший у входа все тот же офицер не подвел Миранису оседланную лошадь и не накинул бы на плечи юноши теплый плащ. Повелитель был щедр, он заботился о своих подданных и друзьях...
Так и ехали они всю дорогу – маленький, напуганный мальчик и угрюмый бывший повелитель Алиссии. И все, встречая столь странную пару, шарахались в сторону при виде лица Мираниса. Потому что смерть читалась на этом лице.
Вот они и приехали. Выбежавший им навстречу слуга трясущимися от волнения руками принял лошадь. Недавно на него впервые в жизни накричал сдержанный до сих пор Милан за то, что он пропустил выход Мираниса. Но теперь этот самый Миранис вернулся, да какой-то странный, убитый горем.
Миранис был страшен настолько, что Агор даже не решился подойти к нему в обычном приветствии, а остальные окликнуть. Так бы и шел он вперед мимо застывших в изумлении людей, если бы один человек, только один, не решился к нему прижаться:
– Нис...
Миранис замер, слегка улыбнулся и с жаром обнял свою жену. Как же он скучал по ней, как долго ждал ее! Странно, она слегка поправилась. Ну да – она же ждет их дитя...
Осознание беды заставило Мираниса вновь похолодеть. Устало оттолкнув от себя Сарину, он поднялся наверх и заперся в своих покоях.
Но был еще и Слад. Когда мальчик рассказал о попытке самоубийства Мираниса, все на мгновение замерли, и в следующий миг Валессий впереди, а все за ним – неслись наверх. Постучали. Никто не ответил, и Валессий одним ударом вышиб массивную дверь. Как только сил хватило?
Миранис сидел в кресле и пил травяной чай. Валессий отобрал чашу и понюхал питье, потом попробовал на вкус – чай как чай.
– Может, объяснишь нам, что случилось? – спросил, наконец, Влансар.
– Ничего, – ответил Миранис. – Я понял, что я – дурак. А Сарж, Сарж – умный!
– Ребячество..., – заметил Милан. – Откуда такой пессимизм?
– Сарж вынудил меня дать клятву...
– Тьфу! – скривился Влансар. – Если бы я выполнял все клятвы, которые дал, я бы был женат раз сто.
– Клятву мага...
Все замолчали. О таком слышали все, но решались поверить немногие. Разве можно поверить, что твоя собственная сила может изменить тебе из-за пары слов какой-то клятвы...
– Это конец, – прошептал Милан. – Ты – прав. Давай просто уедем.
– Повелитель хочет потребовать моего ребенка, – не слушая его, ответил Миранис, – наследника оставлять боится. И я не смогу ему отказать...
Стоявшая за мужчинами Сарина вскрикнула, и подоспевший Лансард увел девушку.
– Что он сделает с ребенком? – холодно спросил Милан, подливая в чашу Мираниса успокаивающего зелья.
– Не убьет. Просто воспитает по-своему там, где я его никогда не найду.
– «Никогда» – сильное слово, – ответил Влансар. – И чаще всего – неверное. Ты не найдешь – мы найдем, не волнуйся.
– Завтра в полночь Алиссия измениться, – безжизненно ответил Миранис. – И я ничем не смог помешать. Изменятся Лансард и Валессий, я и Сарина. А вам двоим лучше уехать – неизвестно, что из нас выйдет.
– Это ты нас пугаешь? – усмехнулся Влансар. – Забываешь, с кем ты говоришь – мы с этим явлением познакомились гораздо раньше тебя, не забывай это...
– Как знаете – а теперь уходите... Уже скоро полдень. Я хочу немного побыть один до этого... и не бойтесь – даю слово, что не убью себя.
Но Миранису не долго давали тосковать в одиночестве. Дверь внезапно распахнулась, и помрачневший Валессий доложил своему господину о прибытии людей повелителя. Теперь даже телохранитель не осмеливался назвать Саржа иначе.
Миранис повиновался без лишних эмоций. Все вымерло в душе Мираниса, его жизнь, гордость, и желание бороться вылетели наружу вместе со словами той проклятой клятвы. Миранис позволил угрюмому слуге облачить себя в лучшие одежды и молча сел в карету напротив того же офицера, что когда-то был его тюремщиком. Слуга Саржа тоже, казалось, не был расположен к разговорам: откинувшись на подушки, мужчина с легким презрением взирал на жертву своего господина.
Миранис внезапно подумал о жене. Он даже не захотел увидеть ее на прощание – вернее, не смог. Не смог заставить себя посмотреть ей в глаза, ведь он предал их еще неродившегося ребенка. Да и сама жена почему-то не высказывала желания увидеть мужа. Лишь когда он сел в карету, мужчина заметил ее – украдкой стоявшую у окна за занавеской. Он ее даже не видел – лишь заметил легкое колыхание занавеси и понял, что это она – сердце подсказало.
Опять пошел дождь – видимо Алиссия оплакивала саму себя прежнюю. Последний день для привычного Миранису мира. Последний день для его страны и его подданных. И все это – благодаря его же глупости...
Они приехали – в замке сегодня было много гостей, и все они собрались в честь какого-то неизвестного им праздника. Одни поговаривали, что это годовщина первой любви повелителя, другие – что Миранису просто стало скучно в последнее время, вот он и придумал устроить небольшой праздник просто так... Как бы там ни было, а истину не знал никто. Никто, кроме Мираниса.
А Мираниса уже ждали – сам повелитель, сверкая ослепительной улыбкой, направился к юноше. И все с ужасом замерли – по зале неслась весть об истории смерти Алексара. Но Саржа не волновали очевидные противоречия. Сегодня, в день его триумфа, повелителя не волновало ничего! Люди пили, ели, смеялись и не знали, какая беда расправляла над ними крылья. Один Миранис знал – но ему было уже все равно. Что толку беспокоиться, если он уже не в силах ничего изменить – поэтому юноша пил, ел и смеялся вместе со всеми. Даже сам Сарж поражался жизнерадостности своего бывшего врага, и не подозревал, что это всего лишь был танец обреченного на смерть, танец отчаяния.
Тем временем погода в Алиссии все портилась. Неожиданно к замку стянулись свинцовые тучи – страшные тучи, которые, казалось, вот-вот упадут на землю и раздавят их всех своей тяжестью. И эти тучи были густого багрового цвета. Люди сбегались посмотреть на чудо, некоторые паниковали, заполняли дома служения, неистово молились, инстинктивно чуя беду. Завыли все подряд собаки в окрестностях, забеспокоились в столах лошади, замычали коровы, заблеяли козы. Только коты молчали – лишь собрались на крышах и с ужасом смотрели друг на друга, выгибая свои спины и вздыбливая шерсть. От необычного поведения животных люди застыли на месте, пытаясь закрыть ладонями уши. Но все зря – странные звуки не могло приглушить ничто, как и предчувствие страшной беды.
Начало быстро темнеть. Тучи сгустились, опустились еще ниже, вся земля покрылась зловещим черноватым туманом. Этот туман немного помог людям, приглушая все звуки. Теперь издаваемые животными крики, казалось, доносились издалека. Люди не видели друг друга – несущиеся по улицам в панике кареты давили прохожих и, не замечая столкновения, проносились дальше. Все дороги покрылись кровью, эта кровь пачкала подошвы прохожих, подолы пробегавших женщин. Люди уже не чувствовали себя в безопасности в своих домах – они выбегали на улицы, но и там не становилось легче. Они носились по столице, давя и ругая друг друга, чего-то добивались с жаром, но через мгновение сами не знали – почему они так кричали...
И вот началось главное. Вся Алиссия будто сжалась в комок – смешались лица, судьбы, растения, зверье, земли. Все стало общим, неожиданно понятным. Каждый чувствовал себя как часть целого, великого и каждый захотел остаться таким навсегда. Миранис в это мгновение почувствовал, как открыл глаза дракончик, как огромное тело магического животного вытянулось в дугу. Но дракончик боялся действовать – клятва Мираниса сдавила его глотку как тугой ошейник.
Люди закрыли лица руками, открыли, засмеялись. И все это делали вместе, синхронно, как одно целое. Вот они повернулись на месте, раскинули руки и начали танцевать – огромное людское море, где каждый знает о другом и о себе все, где все двигаются в одном направлении. Но вот это море начала колыхаться, меняя свой цвет с бардового на нежно-серебристый. Свет брызнул в глаза людей и все зажмурились, ожидая боли. Боли не было. Было блаженство, состояние полного покоя и ласковые руки, мнущие податливую глину. Кто-то менял их – осторожно, ненавязчиво, не причиняя боли. Кто-то сильный и доброжелательный, ласковый и добрый. А пока шло изменение, чтобы они не испугались, этот кто-то нашептывал слова истины, и люди слушали, слушали, слушали... Наслаждались услышанным...
И вот все закончилось – неожиданно, странно. Закончилось, и все вздохнули с некоторым разочарованием – они ждали нечто большего, но не дождались. Посмотрев друг на друга, люди увидели знакомые лица, но они теперь смотрели друг на друга по-другому. Они знали что-то важное. И это знание заставило изменившегося Саржа задрожать от ужаса – в этом изменении почти никто не изменился, даже он, но все знали, знали, что он – всего лишь самозванец.
– Ты! – закричал он, указывая на Мираниса. – Ты все же пошел против меня!
– Нет, – грустно покачал головой Миранис. – Это не я – это твоя богиня восстановила справедливость.
– Я приказываю тебе ум...
Миранис напрягся, но Сарж так и не успел произнести проклятого слова – очертания мужчины вдруг поплыли, Сарж стал прозрачным туманом, этот туман менялся, густел, и вот на месте кого-то, очень похожего на Алексара, появился некто плотно сбитый, веселый и добродушный.
– Освободи меня! – потребовал Миранис.
Он знал, что если новый Сарж не сделает это, то толпа убьет его, просто разорвет на части. Преображение пошло как-то не так, вся Алиссия узнала о Сарже все, увидела глазами скраханца каждый миг прожитой лжеповелителем жизни. Теперь толпа была похожа на доброго, но капризного ребенка – она была готова прощать, если сам Сарж исполнит ее каприз. Добряк, тем не менее, не потерял до конца стремления к власти – он колебался. Миранис не мог применить против него свою силу, но толпа могла и уже тянула к лжеповелителю свои огромные щупальца.
– Хорошо, – со страху решился Сарж, и Миранис почувствовал, как его отпускают невидимые оковы.
Он свободен! Его Алиссия теперь приняла его как истинного повелителя!
Столица наполнилась криками ликования. Разошлись тучи, на землю хлынул удивительно яркий свет звезд. Люди разжигали костры, грелись у них и рассказывали о своих видениях. Рассказывали не все, а только то, что можно – ведь каждый из них раскрыл для себя все тайны, которые мог. Это знание было даром – единственным даром Саржа.
Миранис, всеми забытый, но всеми принятый, стоял рядом с Саржем. Этот новый Сарж был глуп и жалок. Он уже не мог плести тонкие интриги, он лишь страшно боялся и хотел уйти отсюда, скорее уйти. И Миранис дал ему уйти. Теперь и он смог простить своего врага. Но на рассвете повелитель уехал – замок был ему чужим, люди ликовали в своем новом знании, приносящем удовлетворение, а про него забыли. Забыли все, кроме собравшихся в том доме. Помолодевшая и примирившаяся Сарина бросилась в объятия мужа. В этот день все прощали все, все понимали всех. Все, кроме Мираниса. Ему Алиссия вдруг показалась чужой, далекой. Маленький дракончик незаметно стал маститым драконом. Миранис чувствовал себя настоящим магом, и теперь ему не нужна была больше власть, власть ему показалась вдруг на удивления гадкой, чем-то, к чему никогда не стоило стремиться:
– Я хочу уехать, – сказал, наконец, он.
Никто не удивился, не сказал ни слова, но и уехать им не дали – едва Миранис вышел на порог, как ожидавшие его люди, заполнившие все ближайшие улицы, упали перед ним на колени. Юноша опешил, но вот среди толпы появилась ленточка делегации, и одетые в праздничные одежды придворные склонились перед своим повелителем:
– Прости нас!
Миранис не знал, что сказать. Преображение мало изменило его, но Миранис знал, что никогда всерьез и не думал о себе, как о повелителе. Даже с Саржем он боролся только ради порядка, но не ради власти. Миранису помог Великий, появившийся среди толпы:
– Чего ты молчишь, мой мальчик? – спросил служитель Единого, которого не коснулось преображение.
– Я... прощаю, – решился повелитель.
Да, теперь именно он – повелитель Алиссии!