Моя любовь к В. -И. Лн. Приложение к Лекциям

Э п и г р а ф: Тело Ленина живёт и побеждает.


* * *

Засранные козлы засадили меня в клетку! В Ментальный Институт! Вонючие куклы! Что они там себе возомнили, крокодилы?! Я даже не успел добежать до границы, как они прискакали, дали мне по хребту, связали, и вот- я здесь! Я рычу. Я лаю! Я обременён! Они думают заткнуть мне глотку этим дерьмом! Дураки! Нехорошие дураки! Мне глотку не заткнуть. Я и отсюда буду литься в земной эфир. Мой голос будет звенеть как ночной горшок, прыгающий вниз по булыжнику Красной Площади. Седьмого ноября! В пять часов утра по кремлёвскому времени! Мне здесь очень не нравится- весь день из телевизора воет какая-то дура в растопыренных ногах и ковбойской шляпе. Дуррра! Зачем она воет?! Кормят из мисок. Как кротов. Как вшей! Есть приходится ложкой- даже второе. Это претит моему воспитанию! Но приходится жрать! Ложка вся в пупырышках, в остатках зубов. Ей, наверное, ещё Достоевский хлебал эту вонючую жижу. И потому я горд! Я горда! С гордостью и счастием на моих умных глазах я хлебаю вонючую жижу и вспоминаю буйные дни своей пуританской молодости, моего пионэрского детства. О детство! Абшмахт!!

П и о н э р с к о е ~ Д е т с т в о.

О, мой В.И.Лн.! Она зарождалась долго, в тяжёлую, обременительную для всей страны кретину (или третину? или гардину? Впрочем, это не важно!)- моя любовь к В.И.Лн. Но я помню- о как хорошо я помню!- как ещё будучи совсем маленькой девочкой, маленькой октябрёнкой, я сидела на его коленях, и его мягкий волосатый палец копался в моих детских помпончиках, гениталиях то есть- это я их так звала- пом-пон-чики! Видимо это и было началом нашей любви, нашего эндокринно-партийного романа. Я часто спрашивала свою маман, уже лёжа в моей маленькой заскорузлой вонючей кроватке- ведь жили мы очень бедно... тогда...- я спрашивала: «Неужели он никогда не спит, мамми,- наш бедный В.И.Лн.?» На что маман всегда только трясла своей немытой головой. О! с какой бы радостью я запустила в эту башку какой-нибудь чугунной балериной, но в те годы я ещё была так слаба! Но вообще я её любила, мою странную мамашу. Но моя маман, швея и развратница, не любила моего В.И.Лна! Она говорила в присущем ей е*****ом стиле: «А-а-а, ****ь! Этот *уев утюг! Он только нам всем башку морочит, сранный мормон! Не доведут до добра эти его постулаты! Морочит нам голову, епифанский верблюд!» И это было самое доброе, что она могла сказать о моём чудесном, о моём великолепном В.И.Лн.! Я не любила свою мамашу. Она вечно чесала себе голову, отчего вши падали прямо на меня. В нос, в волосы, в рот, в живот, в стул, в танк, в граммофон, в унитаз. В безе. Поэтому я вечно ходила вся вшивая. Меня и мальчики за это не любили. Они звали меня «Вшивчик». Мне это не очень нравилось, но мальчики мне зато нравились. Я всегда. Всем. Никому не отказывала- с малых лет. Правда, прежде, чем предаться со мной бовуазьену, они всегда заворачивали меня в газету, а позднее, когда стали строить социализм, то и в целлофан- чтоб вши на них не перебежали, ну и в таком состоянии мордовали мою детскую плоть. Так вот это всё моя мамаша! Я не понимаю, зачем доводить себя до такого состояния? Моя мамаша долго не могла придумать мне имя. У неё был очень ограниченный словарный запас. У неё вообще не было никакого запаса: только какие-то «бла», «фла», «мла»- прямо, как у одного моего знакомого кретина с таким же добрым именем- Фэрзь! Мне уже было восемь лет, у меня уже был второй аборт за спиной, один выкидыш, я уже переболела гонореей, у меня уже усы стали расти... там- а моя дура-мама до сих пор меня называла «Зверушкой»! Дурррра! Родную дочь называть зверушкой! Но однажды к нам пришёл один гражданин. Он мне сразу понравился. У меня нюх на хороших. Я сразу подумала, что вот такому не плохо бы спротежировать свой попец или ещё что-нибудь- в зависимости от всеобщего настроения. Так вот у него, у этого доброго дяди был искристый взгляд, который падал из великолепных косых монголоидных глаз. Ооооо! - простонала я, как только он брызнул в меня своими монгольскими искрами. Так вот, помимо всего прочего у него ещё была узкая бородка, и я, в своей невинной детской невинности уже представляла, как он там елозит про моим всяческим местам своей этой идиотской бородкой. Я так вся распереживалась, разнервничалась, что у меня начались колики в... в... в неприличном месте... в анальном отверстии. Я немного покачалась и упала в обморок. Маман даже не сдвинулась с места (как мне потом рассказывал мой В.И.Лн.), она только сказала: «А! *****! У этой шлюшки каждый день обмороки! Наверное опять придётся звонить акушерке, *****!» Но тот гражданин стал её упрекать: «Гхак же так! - упрекал её этот гражданин Монгольской Народной Республики,- Мы тут гхеволюцию делаем, чтобы вам всем, ублюдкам, лучше жилось! Чтобы вам, гхенолобым пгхолетагхиям, было что жгхать и чем сгхать, а вы тут показываете такое меньшевистьское бессегхдечие! Что, совсем что ли о*уели вы все тут в вашей гхенландии?! Давай поднимай быстгхо гхебёнка, ты, дикообгхазина нехогхошая, и неси ко мне в офис. Там Феля- он хигхугхг, он её быстгхо в чувства пгхиведёт!» Ну, меня подняли -я всё это видела сквозь щёлочку в глазах- и понесли, на хрен, на воздух. В дверях они случайно за что-то зацепились, и уронили меня на цементный пол. Мне было очень больно, но я даже не моргнула- так мне хотелось сбежать из этой дыры. Ну меня подняли и понесли. Как Святую Амврозию, едрена корень! Но вдруг на ступеньках моей мамаше стало дурно, хотя я-то уверена, что она симулировала- так вот ей стало дурно, моей мамаше, и она выпустила мою голову из рук и как бы повалилась навзничь- на перила, а я снова со всей силы хрястнулась об пол. Должна заметить, что вот эти мои бугры на голове- так это от той блаженной поры моего счастливого пионэрского детства.

В офисе у Феликса Мундовича, или Фели, как его любя назвал мой бог, мой В.И.Лн., было просторно и светло. Пованивало гнилым картофаном, но вообщем-то жили они на широкую ногу, как говорится в нашем любимом великом народе. Так вот меня принесли, ну, раздели, само собой разумеется, осмотрели. Феликс Мундович сразу же залез на меня, как был в сапогах, и собрался меня уже отыметь (отчумпорить), когда мой покровитель схватил его за ногу. «Вы что, Феликс Мундович!- воскликнул гневно В.И.Лн.- Вы что же не видите, ч т о пегхед Вами, к т о пегхед Вами? Ведь пегхед Вами дитя нашей с Вами гхеволиции! Наше с Вами будущее, а Вы тут себе такое позволяете. Как же так, Феликс Мундович?! Вы непгхеменно должны извиниться пегхед этой жегхтвой капиталистического беспгхавия! Если Вы тут же не встанете, не застегнёте панталоны и не извинитесь пегхед этим бедным дитятей, я уже никогда у Вас в гхот не возьму, Вам понятно?» Безусловно, что Феликс Мундович тут же вскочил, запихал кое-как свой хрен под ремень и стал передо мной извиняться. А я-то ведь всё это время в обмороке валялась. Но речь В.Ильича меня так пробрала, так ударила по всем моим фибрам, что я очнулась и открыла глаза. Мне хотелось плакать. Я никогда не слышала таких торжественных слов: «...наше!.. будущее!.. никогда!.. в гхот!.. гхеволюции!.. будущее!..» Я никогда не находилась в обществе великих людей. Я уже собралась взреветь, как я этот умела- как стадо африканских прямых саксофонов, но передумала.
-Можно я пукну?- обратилась я к В.И.Лну.
-Конечно, детка, конечно же можно!- с радостью вскричал мой адам и раскинув в стороны руки, двинулся прямо ко мне. Я пукнула два раза, подождала, напряглась и пукнула ещё раз. Сами знаете, почему. Кабализм, вандализм и всё такое прочее. В.И.Лн. принюхался и с восторгом воскликнул: «Вот, Феликс Мундович! Вот понюхайте. Ведь до чего довела этих наших детей бугхжуазная сволочь! Ведь у них э т о даже не пахнет! Значит им нечего жгхать! А значит завтгха мы начинаем гхеволюцию. Звоните в СовНагхКом! Точите ножи! Гхядёт великая битва!» Потом В.И.Лн. и Феликс Мундович со слезами радости взялись за руки и под звуки 24-го Интернационала совокупились прямо у меня на детских глазах! Я была так изумлена, так восхищена всем происходящим, что вскочила и изо всех завизжала. Мой визг, как мне потом рассказывали, заставил отелиться уборщицу Клавдию Федотовну, прямо в коридоре, а вообще ощущение было такое- как мне рассказывали, как будто по стеклу водили катком, или как будто батарею центрального отопления распиливали бензопилой. Я верещала- ведь на моих глазах свершалось будущее родной моей страны! Вершилась История! Потом, когда они кончили, вытерли рты и помыли руки, В.И.Лн. обратился ко мне: «А зовут-то тебя как, гхебёнок тгхёх гхеволиций?» Я опустила голову и прошептала: «Никак не зовут». «То есть как это «никак не зовут»?- оторопел мой Икар. «А вот так, никак- нету имени у меня, не назвали, понятно? А мамаша меня называет Зверушкой, только мне почему-то оно не нравится, а других слов она придумать не может, и никто не может- у нас весь двор дефективных. Сплошные ферзи!» Мой идол задумался на минуту, печаль прорезала глубокую складку на его покатом полуголом черепе, он поднял палец вверх и прокричал: «Нет, Феликс Мундович! Если капиталистическое воспгхиятие пгхиводит нас к тому, что детям невозможно пгхидумать имена, то вот вам моё пгхиказание. Не завтра. А сию минуту! Сейчас!!! Звоните.» Феликс Мундович подбежал к телефону, что-то туда проорал и через три минуты раздался выстрел из пушек. Это стреляла Аврора, корабль. Послышались вопли «урррра!», выстрелы, крики. Было 6 часов утра 28 минут, 25 ноября 1917-го года от Р.Х. по старому фашистскому стилю. Наша страна на высоком белом мустанге врывалась в самое своё светлое, самое счастливое своё будущее! «А тебя, детка, будут звать... Самуил!»- с радостной слезой не глазах прильнул ко мне ртом В.И.Лн. Надо ли сомневаться, что я ему сделала всё, чему меня научили мальчики из нашей вонючей подворотни? Так свершилась Ре-во-ли-ци-я ОКТЯБРЯ!

П у р и т а н с к а я ~ м л а д о с т ь

Кто бы мог подумать, что маленькая вшивая девочка, которой в те славные времена была я, смогла повлиять на ход вашей, пардон, нашей истории?! И тем не менее, не пукни я тогда, не было бы никакой говняной Революции, никакого сранного Октября. А что? Ведь и мой В.И.Лн. сам всегда так говорил, он говорил «Да что уж там, товагхищи! Дали мы Кегхенскому по яйцам нашим Сгханным Октябгхём! И пгхавильно! Не будут мешать вегхшить гхабочему классу их говняную Гхеволюцию!» Или, скажем, поешь я в тот день какой-нибудь брюквы или кислой капусты, учуй его, моего апостола, моего Ильича, нос тот неповторимый запах, то амбре, ту вонь, какую мы выделяем, объевшись всякой овощной дряни- и всё бы передвинулось на день позже. А день позже это не хухры-мухры, господа, это вам не хер собачий, дорогие товарищи! А что если бы эсеры схватили моего голубка и шашками изрубили его белое тело в ту злую нехорошую ночь? И точно бы схватили и изрубили! Почитайте Историю 6-го класса в издании тов.Вяткина! Там всё чёрным по белому ясно сказано. Эсеры готовили покушение на моего птенчика, моего сурипупика- и не пукни я тогда, не пёрни я в ту б л а г о с л о в е н н у ю ночь, не было бы вам к хренам никакой вашей ё*анной революции!! Никакой! Революции! Вам! Бы! Не! Бы! Лааааааааааааа!!!!!!!! Но я скромна. Скромность- моё главное и лучшее качество, что и отличает меня, скажем, от нескромного писателя Ончарова или нескромного писателя Доевского. Зачем, спрашивается, вылезать? Выпендриваться? Что, лавров захотелось? В учебники попасть? В
энциклопедии?! В Канны ездить захотелось?!! (Впрочем, они-то в Канны уже поехать не смогут- вот уже третье столетие, как им никуда не поехать, не полететь, не поползти, не порпа...- но вот новое поколение- фа-фа-фа! Какое самомнение! Какой фаршмак! Сколько помпы! Затрапезности! Тщеславья!! А как творили мы в суровые времена? Под столом, на обрывках газет, под завывания вьюги в нетопленой печи, под спазмы пустых желудков мы писали наши войны и миры, наши поднятые целины! Да что говорить! Всё обосрали! Всю культуру, пардон, превратили в силос. В навоз!

Но мне вспоминается наша первая ночь с вождём, с моим В.И.Лным. Это случилось на следующий день восстания. Он прибежал ко мне, вернее, к себе домой- ведя я тут же перебралась к нему в Смольный. (Эх, горячая у меня судьба! Судьбища!! Ртуть!!!) Прибежал и тут же стал писать конспект того, ну той херни, пардон, того манифеста... а! а! манифеста «К Согражданам Зимбабве». Да-да, именно его. Помните там ещё такая шаланда, что как бы Временное Правительство низложено... э... э... Государственная власть перешла в руки органа... э... бля!.. стоящего во главе... ну! ну же! Вот, что с памятью делают годы и героин! Так вот, во главе... пролетариата и гарнизона... и потом- дело, за которое боролся род... или народ? Скорее всего всё же народ... отмена помещичьей собственности на землю... э... собак... свиней... орангутангов... мнда... орангутангов, и затем- рабочий контроль... полный рабочий контроль над... ад... над... да! рабочими... над производством... земледелием... работорговцами... у... у... это дело обеспечено... чем обеспечено? И потом уже в самом конце проникновенно- ДА ЗДРАВСТУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ РАБОЧИХЪ, СОБАКЪ И КРЕСТЬЯНЪ! УРА!!! Разве это не вышибает слезу? У меня вышибает! Воооот такую слезу! Слезищщщу! Так вот, он строчил свой конспект, вернее, строчила его та... дефективная с глазами беременной шимпанзе... с почками... ну... а! а! Одежда Хрупская! Впрочем, а разве бывает такое имя «Одежда»? А разве бывает такое имя «Зверушка»? Так вот, Одежда строчила этот самый панимпсест, когда Лёвочка подсел ко мне на кровать, погладил меня печаткой с золотым черепом по щеке и спросил: «Ну что Муля Яковлевна (это он так меня звал- любя! И всегда по имени-отчеству. Необычайной культуры был человек!), что Муля Яковлевна, будете с нами стгхоить коммунизьм?» Я конечно же сразу вся разволновалась, стала икать, пускать ветры, заломила себе за спину руки, и вздрагивая всем моим мальчишеским телом, ответила: «Я... я... конечно буду, Владимир Ильич!». «Ну и чудненько! Ну и чудненько! - ответствовал мой кумир, искрясь монгольскими глазками на арауканском смуглом лице.- Я знал. Я в Вас вегхил, багхышня! А тепегхь гхаздевайтесь- я скогхо вегхнусь». И ушёл в левую дверь. Я скоренько поснимала с себя всё, что на мне было, все мои вонючие обноски, в умывальнике помыла пумпышку (гениталию!) и забралась под одеяло. Через пятнадцать минут в комнату быстрым шагом вошёл мой В.И.Лн., что-то на ходу объясняя крестьянскому ходоку. А подмышкой у него была стопка книг.
-Да ведь я вам гховогхю, ёб вашу мать, ногхмальным гхусским языком! Ну не можем мы делать нашу гхеволюцию без обоснованной поддегхжки со стогхоны угнетённого кгхестьянского слоя. Не можем, не можем и не можем! Вы меня понимаете, ёб вашу мать?!
-Да видь я... этого... я видь... ну того-то,- мямлил ошеломлённый ходок, почёсывая свой крестьянский затылок.
-Ну вот и пгхекгхасно! Вот и чудненько! А тепегхь валите к себе в свой Сыгхомяг и скажите вашим кгхестьянским массам, пусть точат ножи. Будет битва!- В.И.Лн. рыгнул, и повернувшись спиной к оцепеневшему от интеллектуального шока ходоку, стал расстёгивать свои серые брючки.
-Ну раз эдак... то конешна мы этого... ну...- слышались из коридора затихающие умозаключения ходока, которого за шиворот волок к выходу розовощёкий красноармеец.
- А постой-ка, милок- я видь того- я шапку в кубинете забыл- вдруг опомнился уроженец Сыромяг, и стал дёргаться на руках серьёзного красноармейца.
-Ничиво, папаня, тваей шапке не будит!- увещевал ходока красноармеец.- У нас вабще всё типерь обсчее. Абабщиствлённое будит! А ривалюция тваю шапку збережёт- не боись!- И дав ходоку по шее так, что тот перекувырнулся через голову и рухнул всем своим сыромягским телом на дворцовую площадь, красноармеец сплюнул, рыгнул, снова сплюнул и со словами «Ривалюция- это тебе не хрен в огороде растить, пап-паня!» с грохотом захлопнул ворота Зимнего Дворца.

А тем временем мы с моим В.И.Лн. предавались любви. Но перед этим мой кумир долго бегал по комнате в одних голубоватых кальсонах и, потрясая кулаками, кричал: «Фот бльяди! Фот олухи! Фот то чьего дофели Гхоссию, декаденты! Фсех, Фсех пот дуло! Ф Петгхопавловку! Ф кагхцегх! Ф пьечь! Ф аншлосс! Сфолочьи! Фонючьие сфолочьи! Неагхдентальцы! Собачий гхусский нагход!!! Милая сегхцу Гхоссия!»- внезапно он остановился и вдруг что-то сообразив в своей гениальной голове, направился ко мне.
-Вы читать умеете, багхышня?- подозрительно мне глядя в глаза, спросил Владимир Ильич.
-Я... я... да... конечно... как можно... я учила.... меня учили... научили... да, конечно умею. Да!- ответила я, преодолевая смущение.
-Ну вот и чудненько! Вот и пгхекгхасно!- повеселев, закружился на каблуке мой пролеткультовский казанова. Вы ведь прекрасно понимаете, что т а к о й человек... человек... мнда, человек не мог позволить себе терять ни секунды своего гениального драгоценного времени. И поэтому естественно, что и при совокуплении его мозг должен был поглощать и выделять, выделять и поглощать. Работать должен был его мозг, короче, ****ь! Он открыл передо мной тоненькую брошюру, положил её на подушку, развернул меня лицом к книженции и уже собрался было присовокупиться ко мне с кормы, как вдруг увидел алегофреническое лицо тов.Хрупской.- А Фам бы, Одежда Константиновна, было бы лучше пойти и пгхоштудигховать статью нашего немецкого дгхуга «Социология Несоциального Естества»- федь завтгха я фыступаю с гхечью пьегхед студентами Политехнического Института. Я должен быть в фогхме! Одежда Константиновна что-то проквакала и поползла к дверям. Ползти пришлось ей очень долго- ведь зала, в которой вершилась наша с вами История и другие... мировые дела, была в длину 150 метров. Поэтому ещё до-о-олго слышалось сопенье, кряхтенье и прочее енье уползающей товарищи Хрупской. Но я продолжаю. Мне очень нравилось, как они его Владимиру Ильичу пришили в Швейцарии. Совсем почти не видно было швов. Такой ровненький, гладенький, пухленький. Мне потом сказали, что это какой-то швейцарский профессор из демократов пожертвовал ради дела нашей революции. Он на конференции в Цюрихе прямо так и сказал: «Вот- сказал он- отдаю свой х*й делу служения Великой Русской Революции! Служи, х*й!»- сказал и упал на брёвна эстрады. Его быстренько взяли за ножки и спустили вниз головой с 12-го этажа Парламента- как бы сам бросился. Всё было продумано до мелочей! До каждого гвоздя. Скрепки! Сурепки! Кастрюли! Доски! Силосной ямы! Роты! Полка!! Лотты!!! Жевачки!!!!! Так вот, да- мой В.И.Лн. пристроился ко мне сзади и стал запихивать в меня свой организм. Ему это удалось не сразу. Он долго пыхтел, отдувался, ругался по-монгольски, сучил в нетерпении ногами- и пока он всё это делал, то инструктировал меня примерно в таких выражениях: "Ты, Мулечка Яковлевна, читай гхомко- у меня пгхобки в ушах. И медленно. А важные места подчёгхкивай интонацией. Вот так: «Вопгхос идёт не о «дне» (подчегхнкуть: днеЕЭЭ!) воссания... пагхдон, восстания, не о «моменте» (подчегхкнуть: момЕЭЭнте!) его в узком смысле. Это гхешит лишь общий голос тех, кто с о п г х и к а с а е т с я (подчегхкнуть: со- пгхи- ка- СССА- ет- ся!) с гхабочими и солдатами, с м а с с а м и (подчегхкнуть: мААС- са- ми!!) ну и так далее в таком же гходе. Поняла, голубушка?» Я кивнула головой, вернее задницей вверх и вниз, что мол, да, поняла». «Ну и чудненько! Ну и чудненько!- слышался весёлый резвый тенор моего политического избранника. Однако у вас тут... у вас тут Агхтезианский туннель, багхышня! Метгхополитенус! Будете стгхоить с нами метгхополитенус?»- слышался бархатный голос сзади. Я снова утвердительно подмахнула задницей: вверх, а потом сразу вниз. «А Кузбасс будете с нами стгхоить?»- продолжал вопрошать голос любимого В.И.Лна. Я снова кивнула жопой. «А Тугхбасс?» Я кивнула. «А Магнитку?» Я кивнула. «А зенитку?» Я кивнула. «А Тугхксиб?» Я кивнула. «А электгхифицигховать стгхану с нами будете?» Я быстро и вдохновенно закивала ягодицами. «А-а-а, постойте, багхышня! Ведь я же сейчас... ведь у меня сейчас пгхоизойдёт эякуляция! А нам ещё столько всего надо сегодня пгхочесть!» Тогда я выдернула его орган из своего шлюза и вставила его себе прямо в ротовое отверстие. Естественно, что когда я делала вождю миньет, ни о каком чтении вслух не могло быть и речи, зато он, мой тушканчик, мог всё прочитанное обдумать и не торопясь конспектировать. Нализавшись языком его пластмассовых прелестей, я снова сунула его в свой кратер и начала читать. (Должна заметить, что эта брошюрка, которую я читала Ильичу в нашу первую ночь большевистской любви, теперь хранится в Музее Революции в городе Москва.) Я читала примерно так: вначале очень медленно, вдумчиво, со смыслом: «Концепция причинности г-на Свружайло представляет собой странную смесь вульгаризации марксизма с идеалистическими теориями о надкла-кла-кла (это В.И.Лн. попал мне своим клинообразным шпунтом в предстательную железу) ссовой роли государства. Признание роли объективных факторов в развитии революционных движений, в частно О! О! Оооо! (а это мой красный идол проткнул мои мочеточники) ооости социальных противоречий, грабежа развивающихся стрАН! (царапнул печень) транснациональными монополиями сочета- та- та- да! да! ДА! ДААААА! (это уже я ему сама подмахивала в забвении, в экстазе открывающихся перед любимой страной грандиозных социальных перспектив) дддддаются с игнорированием коренных марксиииИИИИИИ (моя селезёнка упала в область тазобедренных суставов) ИИИИстких положений о противоречии между да! да! между! Хочу между! Между хочу! Голубчик! Супчик! Предводитель! Дай мне между! Ох, дай мне больше между!!! Произз- зз- зззз- ззззз (грызла я зубами металлическую раму кровати) зззззводительным силами и производственными отношениями- Ух! Ух! Ух! (а темп между тем всё убыстрялся, учащался, уводнялся!) как главной двигательной, двигай, двигай, родной! Коммуниситческиииииыыый!- вопила я, стукаясь лбом о набалдашник кровати- вигательной силе исторического развития (я чувствовала, как его резвый пеликан, его гордый молодой буревестник весело протыкает мне лёгкие), с отрицанием роли передовых прогрессивных классов! Ананасов! Кузбассов! (надрывалась я ощущая, что вот ещё мгновение и его штык полезет мне в горло), и прежде и пгхежде сссео габочео куасса, ф гевоуюционном пгоуцессе!!!!!- чувствуя его беснующийся революционный орган в своей глотке, задыхаясь визжала я. Тут его грач вылез из моей правой ноздри и брызнул пролетарским семенем по всем четырём направлениям. Он залил весь паркет. Всё красное знамя, которое вместо балдахина свешивалось над нашей священной постелью. Над нашим Алтарём Революции! А я задыхалась от счастья. Слёзы, горячие жгучие слёзы радости ползли по моим щекам, и их слизывали большие розовые вши, которых я ещё не успела добить. В самой дали слышалось мычание. Это Одежда Константиновна зубами силилась открыть дубовую дверь. Я сползала с кровати, подбежала к ней, схватила её за волосы и приволокла к месту, где только что свершилось великое священнодействие. «Вот... это надо сохранить... для потомков!- ткнула я её лбом в остывающее на осеннем морозце зеленоватое семя великого вождя и прекрасного человека.- Нельзя допустить, чтобы этот сгусток, этот концентрант большевистских идей просто так вот взял и сгинул, пропал в унитазе! Вы меня понимаете, Одежда Константинова?! *****?!!» Та что-то хрюкнула, улыбнулась кривыми зубами, и причмокивая стала слизывать божественный конгломерат демократической мысли. Через два часа пол блестел как арбуз на бахчах Зербайджана. А мой гений, мой прорицатель, мой классовый тяжёлоатлет в это время писал что-то в конспекте. И весь следующий день наши парни приносили к нам в спальню чьи-то отрезанные бошки в пенсне и конечности в белых манжетах. Я была в полном восторге. К вечеру они завалили нашу залу настолько, что ходить приходилось прямо по челюстям и носам. Я ликовала! Я видела, что мой проницатель был прав, сделав свою революцию. Что мой пук был началом больших перемен. Что на счастье я не нажралась в тот день тухлой капусты. Что будущее наше светло. И что мы победим!

Что ж, проходили дни. Проходили и ночи. Социализм победно и твёрдо шагал в своих керзовых сапогах по стране так, что слышался треск и хруст костей и дантистских коронок погибающего буржуазного обчиства. Естественно, что у меня накопилось множество переживаний, воспоминаний. Я все их совокупила и выпустила том под названием «Мои дни и ночи и вёрсты с В.И.Лным. Развёрнутая аннотация сексуально-маниакальных переживаний в эпоху великих социальных побед», главу из которого вы и имеете сейчас счастье читать. Мне её редактировал мой любовник, сам Фелестиамин Бонч-Бруевич, а вёрстку сделала моя наперсница, лесбиянка и некроманка, сама Клотильда Церетели! Бедный! Он столько пережил! Он столько выстрадал! Хотя бы вспомнить его тайный переезд из Гельсинфоргса в Петроград в сопровождении этого финского рабочего молодчика Ааоо Рахья! Этот ублюдок заставлял моего птенчика всю дорогу кидать в топку уголь, а сам в это время пил русскую водку, орал лапландские песни и надругался над телом моего дорогого В.И.Лна посредством кочерги, полового органа и анального отверстия. Он постоянно угрожал моему сурку, хоть тот и был тщательно загримирован под турецкого хана, говоря «Я тибя знаай, дядя, ти есть Ленин-бей. Я тибя даать полицайт на гранитс! Я тибя обязательнаа даать полицайт на гранитс!» И моему страдальцу приходилось снова спускать свои шаровары и раздвигать своё нежное девственное многострадальное естество навстречу кувалде этого финского узурпатора. Так мучиться! Так страдать!!! И если бы только всё закончилось этим! Ну дал под хвост и отвали в свою нерусскую манчжурию. Так нет! Владимиру Ильичу приходилось ещё и набивать полный род его, нашего младшего финского брата, смердящими гениталиями! Подумать страшно! Меня саму в дрожь бросает при мысли о том, как.... о том, что... при мысли об этих гениталиях во рту моего полубога! Но жизнь не разбирает ударов, и если её хочется дать вам коленом в яйца- она даст! Уж поверьте моим сединам! Но тем не менее будёновской колесницей время скакало вперёд. Каждый вечер мы читали конспекты, писали статьи, выпускали брошюры. Естественно, всё это делалось в потоках нашей высокой исторической миссии и любви и вождиного семени, которое каждый вечер поедала тов.Хрупская, которая совсем к тому времени разучилась говорить, и только улыбалась кривыми зубами и мычала. Думаю- и это моё убеждение- что сперма нашего гениального вождя и титана всечеловеческой демократии несколько повредила и без того уже повреждённый мозг Одежды Константиновны. Это моя теория, и я готова отстаивать её с пулемётом в руках. Я даже горло любому могу перегрызть, если придётся её защищать от нападков Антанты и прочих ублюдочных ублюдков буржуазии!!! Так вот, мы вершили историю, совокуплялись, но меня всё время глодала одна мысль, одна эфемеризация, один вечный вопрос,- тот, что я задавала своей порочной мамаше, ещё будучи живя в наших смердящих трущобах. Вот какой вопрос я ей тогда задавала: «Неужели он никогда не спит, мамми,- наш бедный В.И.Лн.?» На что она мне отвечала только эти свои «бла» и «фла». Вы прекрасно всё помните, я надеюсь. Я питаю такую надежду. Во мне теплится эта надежда! Так вот через 30 лет наших постоянных сношений с вождём мне наконец у д а л о с ь ответить на этот вопрос! Мой вождь. Мой всадник. Мой геркулес не спал НИКОГДА! Он никогда не спал, мой В.И.Лн.! Он не спал! А потому он не спал, что ему было НЕЧЕМ спать!!! Вы меня понимаете? Он не мог, не хотел, не желал, не изъявлял желания спать. Ведь у него не было того, ЧЕМ спят. Он заводился! Я сама его каждый день заводила: в дырочку в колене, если он оставался дома, то есть для повседневных нужд революции, и в дырочку в спине- если предстоял какой-нибудь митинг перед рабочими и прочими массами. Вот почему никогда не спал наш командор! Вот почему он 24 часа в день, минута в минуту, секунда в секунду, только и думал, как бы ваши, пардон, наши вонючие хари направить к свету! К дружбе! К свободе! К любви! И, уж поверьте, он направил наши вонючие хари к светусвободедружбелюбви! Направил! Вам что мало света?! Нет, не мало! О! Совсем нам не мало света,- кричим мы, взявшись за руки в гимне свободы и любви. И дружбы! Нам совсем не мало света, дорогой наш Владимир Ильич! Спа-си-бо Вам, дорогой наш Ильич! От всего комсомольского сердца-

БАЛЬШОЕ!!!!!!

СПА- СИ- ..........................................................
......................................................
.................................................
..........................................
....................................
...............................
.........................
....................
...............
...........
.......
.....
....
...
..
.
..
...
....
......
...........
................
....................
..........................
................................
.......................................
................................................
......................................................

............ну воооооооооооооооооооооооооооооооооот!
А я тут сижу в этой клетке! Мне даже стула не дали! Я сижу на полу! У меня может развиться ревматизм! Лимфатическое возбуждение нижних желёз! Я в Париж хочу. К Робеспьеру! К Марату! К товарищам по борьбе! К кокоткам!!! Я всю жизнь отдала борьбе. Служению! Делу! И вот за это... за все мои заслуги меня... меня- Самуила Яковлевича Бальзака!- засадили в эту говнянную клетку! Козлы! Павианы! Вундеркинды вонючие! Думаете вы мне глотку заткнёте?! Да я в канализационные трубы проору вам мои постулаты! Меня услышит сам Рим! Кремль! Звёзды услышат! И мой Вэ. И. ЭЛн.! Он услышит, наденет свои серые портки, взмахнёт своим пластмассовым жезлом и придёт. Явится. Придёт во плоти. И-

..Всем

..........Вам

................Отрежет


ЯЙЦА!


28-го григоря
Метальный Институт «У долгой ромашки»
г. Актюбинск