После развода Яне досталась однокомнатная квартира. Дом, относительно новый, стоял в непрестижном районе на окраине города. И сама квартира, тщеславно носящая статус «новой планировки», была не очень удобной: невзирая на большую площадь, не имела даже крошечного балкончика, вынуждая свою новую хозяйку сушить выстиранные вещи на улице.
Это обстоятельство больше всего удручало Яну, не представлявшую, как она будет выходить во двор, нагруженная огромным тазом с грудой влажного белья и с ожерельем из прищепок на шее. Почему-то именно эта перспектива казалась ей наиболее унизительной, гораздо более неприятной, чем низвержение с четвертого этажа, где сверкала дорогим ремонтом ее бывшая трехкомнатная квартира, до уровня первого. И этот первый, странно низко расположенный этаж угнетал ее своей плебейской приземленностью, словно являлся символом утраты завоеванных высот.
До развода Яна даже мусор никогда не выносила сама, стесняясь нести пластиковые пакеты к переполненным контейнерам. Но в этом не было никакой необходимости: Гаврилов всегда сам, без напоминаний, выполнял эту повинность.
Яна искренне считала Гаврилова неудачником. Ни на что не годным растяпой, робким неуверенным молчуном, который и существовал-то сносно лишь благодаря ее титаническим усилиям. Яна уставала от постоянных хлопот по обслуживанию Гаврилова, но вдохновенно несла свой крест.
Ему, конечно, даже в голову не приходило, какая удача свалилась на него в виде деловой и целеустремленной Яны. До знакомства с нею он жил бирюком в своей прокуренной, захламленной, пыльной берлоге, питаясь консервами и пельменями. Носил какие-то затрапезные штаны, вздувающиеся пузырями на коленях, и вечно мятые несвежие рубашки. Брился раз в три дня, с отвращением соскабливая жесткую щетину с аскетично впалых щек.
Правда, работал он тогда много, но как-то бестолково, за символические гроши. Но своим неустроенным бытом не тяготился, не замечая его, с головой уходя по вечерам в какие-то доисторические растерзанные книги, теряющие хрупкие страницы.
У Яны прямо сердце зашлось, когда она впервые увидела его беспомощную неприспособленность. Она быстро взяла дело в свои руки: сменяла гавриловскую берлогу и свою уютную квартирку на большую, хорошую, в центре города. Подключила связи и устроила Гаврилова на нормальную работу. Купила ему приличную одежду. Отмыла, отчистила, в люди вывела. Кучу сил, здоровья и нервов собственных, между прочим, вложила.
И что получила в благодарность? Осталась на бобах в однокомнатной квартире без балкона. И без мужа, подарившего на память фамилию.
Теперь она пока побудет Гавриловой. А какой смысл восстанавливать предыдущую? Пока до девичьей доберешься, геологические пласты вскрывать придется. Гаврилов-то у нее был третьим мужем. Лишь бы не последним.
Яна воинственно приподняла подбородок и сжала в ниточку губы. Поживем – увидим. Найдутся более благородные люди, способные оценить ее. А что? Она и красивая, и умная, и преданная. Способна на любые жертвы во имя любимого человека.
Откровенно говоря, ей Гаврилов нравился. Она его даже полюбила, как творение рук своих. Как в песне поется: «Я его слепила из того, что было, а потом что было – то и полюбила». И поэтому Яне казалось, что он должен постоянно испытывать чувство благодарности за нечеловеческие труды со стороны Яны по облагораживанию, поддержке и воспитанию мужа.
Поэтому для нее полной неожиданностью стал гавриловский взбрык. Она даже ничего толком не поняла: что именно ему надоело и почему Яна его не устраивает? Всех, видите ли, устраивает, а его не устраивает!
Он, надо признать, повел себя по-рыцарски. После размена уступил ей лучший вариант, а сам перебрался в малосемейку, прихватив с собой лишь свои драгоценные книги и одежду. И с переездом помог, даже мебель по местам расставил, чтобы Яне самой не двигать.
И вот сидит Яна в битком набитой барахлом комнате, с трудом вместившей мебель, привыкшую к свободе. А теперь она, словно в отместку, подставляет всюду острые углы, перегораживает проходы, отчего Яне приходится передвигаться боком, как крабу, и протискиваться, чтобы достать посуду, постельное белье, полотенца. И полочку прибить некому…
Яна вздохнула и принялась распаковывать огромный картонный ящик, наполненный спрессованной одеждой. Она доставала наряды, встряхивала и придирчиво оглядывала, мысленно примеряла к грядущим победам и завоеваниям, а затем бережно распяливала их на плечиках, как экзотических бабочек в правилке, и пристраивала в шкаф.
Так. Красное платье из плотного шелка. Узкое, с разрезом по левому бедру, чтобы не сковывало движений, несмотря на длину чуть выше колена. Рукав узкий, три четверти. А плечи и грудь задрапированы свободно лежащими складками.
Далее. Алое платье из искрящейся синтетики, отливающей серебром. Подол справа приподнят и зафиксирован блестящей металлической пряжкой. Декольте в форме латинской «V». Виктория, то есть победа.
Следующее. Вишневое маленькое платье для коктейлей. Простое, но стильное в своей лаконичности. Оно обтягивает Яну как лайковая перчатка руку. Если бы не длинная молния на спине – ни за что бы не удалось в него втиснуться.
Еще одно. Малиновое, из тонкой шерсти, с атласными вставками, подчеркивающими линии фигуры. Фигуры, надо признать, весьма удачной. Ни грамма лишнего веса. Поэтому Яна может позволить себе носить вещи в обтяжку. Но не слишком короткие, не вызывающие. А чуть выше колена. Хотя злопыхатели уверяют: то, что ниже колена, Яне нужно тщательно скрывать. Врут. Завидуют.
Ноги у нее действительно слегка тонковаты и совсем чуть-чуть изогнуты в стороны. Но это незаметно, когда Яна стоит, непринужденно выставив одну ногу вперед. Или элегантно сидит нога на ногу, приоткрыв бедро. Зато она стройна и может покупать вещи последних моделей, которые, как известно, бывают только маленьких размеров.
Так. Кофточка. Тоненькая, выгодно подчеркивающая линии груди. Коротенькая, заканчивающаяся на уровне талии. И цвет приятный: рубиновый.
И чего Гаврилову не хватало? Яна вздохнула и набрала номер мужа, теперь уже бывшего.
– Алло! Гаврилов, это ты? Чем занимаешься? Нет, мне не все равно. Я за тебя отвечаю. Перед кем отвечаю? Перед обществом, Гаврилов! А ты ел? А что ты ел? Опять пельмени? Эту отраву? Так! Приезжай, Гаврилов, я тебя накормлю. Почему это не хочешь? Гаврилов, мне плохо. Я тебя люблю. Приезжай, а? Да не буду я тебя воспитывать. И жизни учить не буду. Когда это я сто раз обещала? Чего это я тебя достала? Ну спасибо тебе, Гаврилов! Я тебе отдала лучшие годы своей жизни! Все! Прощай, Гаврилов! И не звони мне больше!
Яна раздраженно отключила телефон и еле сдержала слезы. Кипя праведным гневом, она продолжала мысленный монолог, полный обвинений в адрес неблагодарного Гаврилова.
Она вернулась к коробке с нарядами. Блузка. Жакет. Брюки. Юбка. Ярко-розовая блузка с воланами. В ней она «зажигала» в ресторане, познакомившись с Гавриловым на дне рождения их общего знакомого. Общий знакомый тогда был решительно отодвинут на задний план как успешно выполнивший функцию повода для знакомства. Яна была в ударе: она танцевала как заведенная, а потом, войдя в образ роковой соблазнительницы, играла плечами, пародируя цыганский танец, а воланы удачно колыхались, зазывно маня. Гаврилов был сражен наповал. Яна ведь не только хороша собой, но и остроумна. В любой компании она всегда оказывается в центре, а слушатели восхищенно внимают, то смеясь, то восхищаясь, то ужасаясь ее красочным рассказам.
Резкий звонок в дверь заставил Яну вздрогнуть. Она выронила знаменитую розовую блузку с воланами и судорожно метнулась к зеркалу. «Неужели все-таки Гаврилов? Я так и знала, что никуда он от меня не денется», – удовлетворенно подумала Яна и, надев томный взгляд, олицетворяющий одновременно горечь утраты и символ надежды, распахнула входную дверь настежь.
На площадке стояли дети. Три девочки лет десяти. Одна из них прижимала к груди крошечного котенка, вцепившегося лапками-царапками в ее шарф. А две другие стояли почетным эскортом у нее за спиной.
– Здравствуйте! – вежливо поздоровалась девочка с котенком.
– Здравствуйте, – растерянно отозвалась Яна.
– Бабушка! А вам котенок не нужен?
– Какая я тебе бабушка? – разозлилась Яна. – Не надо мне никаких котов!
И захлопнула дверь. От возмущения у нее прямо дыхание перехватило. «Бабушка! Это ж надо додуматься до такого! Слепая она, что ли?»
Яна подошла к зеркалу и внимательно вгляделась. Честно старалась оценить свое отражение беспристрастным взглядом. Объективно, без скидок. Она видела то, что видела. Стрижка стильная, светлые волосы тщательно уложены феном и недавно окрашены, так что седина не видна. Глаза подведены грамотно, верхнее веко подчеркнуто тенями, ресницы удлинены тушью «Ланком». Тон на лице ровный, равномерно распределенный. Губы четко обведены по контуру и намазаны яркой помадой «Макс Фактор», не оставляющей следов на бокале. Или на губах любимого мужчины – кому как повезет.
А сухую пергаментную кожу, собранную волнами на лбу и расходящуюся мелкими лучами вокруг глаз и губ, младенчески розовую кожу головы, светящуюся сквозь поредевшие волосы, обвисшие мешочки щек и мятую черепашью шею Яна не заметила. Потому что каждый видит то, что хочет.
Созерцание своей победной красоты несколько успокоило Яну, но она продолжала кипеть. «Удивительно неприятная девчонка! И кто только ее воспитывал?» Само собой разумелось, что сама Яна в воспитании преуспела. Наглядным подтверждением являлся Вадик, ее единственный сын. Он вырос под ее чутким руководством и привык во всем слушаться мать. Был покорным и покладистым. Был-был, а потом сплыл. Оказался неблагодарным. Правда, звонит. Приличия соблюдает – и за это ему спасибо большое.
Вадик – это ее непреходящая головная боль. Поскольку в личной жизни ему не везет. Вечно ему какие-то девицы попадаются, неспособные оценить его ум, красоту и благородство.
Первый раз Вадик женился рано. В двадцать четыре года. Яна, естественно, была против этого преждевременного скоропалительного брака. Тем более потому, что избранница сына, простушка Аня, Яне категорически не понравилась с первого взгляда. А первый взгляд – он самый верный. Не о такой жене она мечтала для своего Вадика – невидной, невзрачной, в очках с толстыми стеклами, из-за которых глаза Ани казались неправдоподобно большими и туманными, как у рыбы за стеклом аквариума. К тому же Аня была из провинциальной семьи, родом из небольшого городка, уступающего культурным уровнем их областному центру. Лимитчица, одним словом.
Но Яна все-таки снизошла до Ани и не стала держать дистанцию, подчеркивая свое превосходство. Правда, на свадьбе всем стало ясно, какой досадный мезальянс совершил Вадик. Уж больно разительным был контраст между Яной и Аниными родителями, скромной учительницей начальных классов и совершенно невразумительным инженеришкой с окладом как у вахтера. На их сером фоне Яна выгодно отличалась манерами и внешностью.
Она заказала себе вечернее платье в престижном ателье: длинное, декольтированное, из белой органзы, с накидкой из шифона, затканной серебряными витиеватыми узорами. Туфли и чулки, соответственно, тоже были белоснежными. Выглядела Яна гораздо лучше, чем невеста в своих очочках. Тогда Яна была временно не замужем и порхала, порхала, с упоением ловя комплименты и восхищенные взгляды мужчин, забывших о своих безмозглых толстых женах.
Легкое чувство досады из-за никчемности невесты лишь чуть-чуть испортило Яне праздник. Но у нее всегда был незлобивый характер, и она не стала расстраиваться, решив, что постепенно будет облагораживать невестку.
Аня оказалась, как и предполагала Яна, довольно бестолковой. Могла поставить изысканный букет из дорогущих голландских роз в трехлитровую банку. Могла надеть какие-то жуткие джинсы и бесформенный серый свитер. Могла заварить чай, не ополоснув предварительно чайник кипятком. Поэтому у Яны не было ни минуты покоя. За всем нужно было проследить, вовремя указать и проконтролировать. Но терпение Яны было безграничным.
Лишь один раз она вышла из себя. Когда внезапно выяснилось, что Аня ждет ребенка. Возмущению Яны не было предела. Подумать только! Никого не спросить, ни с кем не посоветоваться – и здравствуйте, пожалуйста! Естественно, Яна высказала свое мнение о том, что такие глобальные решения, как рождение младенца, надо принимать на семейном совете.
Вот тогда-то Аня и показала свое истинное лицо. Заявила, что она, дескать, замужем. И у замужних женщин случаются дети. И это их личное с Вадиком дело, видите ли. И разрешения у Яны никто спрашивать не собирался.
Последнее утверждение стало последней каплей. Яна нашла что ответить этой самозванке. Заодно и сыну глаза открыла. А то у него от радости в зобу дыханье сперло. И он начал забывать о том, что у него мать есть. К счастью, Вадик вовремя опомнился. Обнимал Яну, целовал в голову, прощения просил. Аню почему-то эта сцена оскорбила. Она наскоро покидала свои вещи в чемодан (и кидать-то особо было нечего, откровенно говоря), хлопнула дверью и ушла. Вадик порывался за ней, но Яна ему популярно объяснила, что порядочные люди себя так не ведут, как его взбалмошная мадам.
Вскоре Аня подала на развод, и это досадное недоразумение было исчерпано. Аня не звонила и не объявлялась, из чего логично следовал вывод: у бывшей невестки хватило ума избавиться от беременности. В противном случае она бы в покое Яну и Вадика не оставила: требовала бы алименты, угрожала разменом квартиры и так далее. Еще хорошо, что все хорошо кончается.
Но эта прискорбная история Вадика ничему не научила. Хотя мог бы сделать выводы. А он повторно наступил на те же грабли. То есть опять женился. Вторая его жена, Люда, оказалась побойчее прежней.
Свадьбу опять играли в ресторане. Но в этот раз Яна отнеслась к выбору своего наряда более тщательно: сшила элегантный черный костюм из атласа в английском стиле, подчеркивающий ее утонченность и изысканный вкус, а также косвенно намекающий на утраченные иллюзии. Надела изящные лодочки на высокой тонкой шпильке и черную шляпу с широкими, низко опущенными полями, из-под которых была видна лишь нижняя часть лица с яркими губами, намазанными кроваво-карминной помадой. Поле зрения поэтому было ограничено. Но это не создавало неудобств, впрочем. Поскольку Яна на свадьбе дубль-два символизировала разбитые надежды и не могла беззаботно веселиться и прыгать, как девочка.
Она сидела на почетной стороне стола, между свидетелем жениха и Гавриловым, за которого сама только-только успела выйти замуж и, низко склонив голову, аристократически держала бокал, наполненный красным вином, узкой рукой в черной кружевной перчатке. Олицетворение скорби – вот что выражала ее продуманная поза.
Гаврилов пытался участливо склоняться к ее ушку, обремененному бриллиантовой серьгой, но не мог проникнуть под шляпные поля. Он заботливо предлагал ей закуски, даже самостоятельно положил на ее тарелку пару волованов и кальмар по-восточному, но Яна лишь печально вздыхала и не попробовала ни кусочка (о чем сожалеет по сей день). Она позволила себе лишь изредка отпить глоток-другой рубинового вина, искрящегося отраженными огнями иллюминации.
Она и поднялась со своего места единственный раз за вечер, когда тамада с дурацкими шутками-прибаутками предоставил ей слово. Яна поздравила молодых тихим, прерывающимся от волнения голосом, в котором явственно проступали сдерживаемые рыдания. Неизбежные слезы она промакивала легкими касаниями шелкового платочка с кружевами. Родственники невесты и гости мгновенно прониклись высотой момента и притихли, осознав бесспорное превосходство Яны в эмоциональном плане (а также интеллектуальном, культурном, профессиональном etc.)
Люда оказалась орешком покрепче, чем Аня. Дополнительное преимущество ей давало наличие родителей в областном центре, а не на периферии, как у первой жены Вадика. К сожалению, Яна слишком поздно поняла, что географическая удаленность родителей Ани имела свои плюсы. Мать Люды, находясь поблизости, постоянно пыталась навязать свое никому не интересное мнение по вопросу: как жить молодым?
Где жить – вопрос решился сам собой, поскольку Люда была выгодной партией, получив в приданое двухкомнатную квартиру.
Страшно вспомнить, сколько пришлось вынести Яне в хлопотах по благоустройству молодых. Она руководила своим неопытным сыном, указывая, куда поставить стол, куда – диван; где вбить гвоздь для картины и в каком углу лучше смотрится модерный светильник, купленный ею по случаю.
У Люды вкус оказался не очень. Прямо скажем – совсем никакой. Яна бы под наркозом не позволила повесить такие шторы. И под дулом автомата не застелила бы кровать таким покрывалом. А столовый сервиз! Вообще неясно, кем надо быть, чтобы купить вопиюще-кричащий сервиз, который немыслимо на стол поставить. Надо признать, что все вещи, приобретенные Людой и ее пещерной мамочкой, были ужасны. Просто стыдно принимать людей в таком доме!
Но Яна смирилась и терпела. Молчала, когда в ее душе бушевали ураганы. Сохранять маску невозмутимости порой было невыносимо, но чего не сделаешь ради единственного сына. Ради святой материнской любви.
Поэтому она крайне редко, не чаще двух-трех раз в день, позволяла себе тактично указать невестке на ее очередную оплошность. Потому что только немая могла бы смолчать, увидев, как Люда нарезает вареную картошку для «Оливье» соломкой. Соломкой! Когда любому ясно: только кубиками. А соломкой – это уж вообще, извините. Или, к примеру, Люда могла жарить яичницу-глазунью на растительном масле. Кошмар! Иногда было совершенно непонятно, в каком глухом лесу выросла Люда. Или в диком племени. И все это Яна терпела.
А когда родилась девочка, Машенька, Яна просто крест на своей личной жизни поставила. Она и в роддом бегала, она и по магазинам, она и в аптеку. Мамаша Люды, правда, то и дело под ногами путалась. Тоже пыталась внести свой вклад. Но куда ей до Яны! Если бы не Яна – Машеньку просто загубили бы.
А девочка такая лапочка: ути-пути-симпампушенька! Красотулечка-лапотулечка! Жаль, что Люда плохой матерью оказалась. Не желала даже слышать советы Яны. А могла бы вникнуть, между прочим. Яна ей от чистого сердца подсказывала: как купать, в чем купать. Как кормить, чем кормить. Когда гулять, где гулять.
Но после рождения Машеньки невестку словно подменили. Она даже не стеснялась дать понять Яне, что ее мнение никого не интересует. И все делала по-своему. Конечно, сама бы она не осмелилась, если бы ее мамочка не выступала в качестве тяжелой артиллерии. Но самое ужасное – Люда плохо влияла на Вадика. И он даже пару раз попытался оспорить рекомендации Яны.
И это было финалом! Яна четко и определенно высказалась, причем в присутствии сына, невестки и ее маман. И они, видите ли, обиделись!
Нет, Вадик, естественно, осознал неблаговидность поведения своей благоверной и встал на сторону любимой, трогательной в печали мамочки.
А эта Люда даже по телефону с Яной общаться не желала. Но Яна быстро все расставила по своим местам. Когда она располагала свободным временем (что случалось нечасто, учитывая ее общую загруженность работой и Гавриловым, также нуждавшимся в постоянной опеке, просто как дитя малое), звонила и без лишних церемоний давала указания: приготовить Машеньку к прогулке. Накормить, умыть и надеть тот самый розовый костюмчик, который она подарила. И шапочку с оборочками. И вынести коляску и Машеньку ровно в шестнадцать ноль-ноль к подъезду. Они пойдут гулять.
Сама Яна к прогулкам с Машенькой готовилась как на первое свидание. Она пересмотрела свой гардероб и приобрела стильные брючки-капри, а к ним несколько пикантных кофточек. И темные очки в дорогой оправе со стразами от Сваровски. Когда она шла легкой походкой, непринужденно толкая перед собой коляску, все прохожие думали, что это идет молодая мама с дочкой.
В самом деле, кому в голову могло прийти, что Яна – бабушка? «Бабушка» – слово-то какое, ужас! Яна в дальнейшем планировала научить Машеньку называть ее просто по имени, как принято у цивилизованных американцев, не произнося эту позорную кличку «бабушка».
Но услышать свое имя из невинных детских уст ей так и не довелось. Жестокая судьба распорядилась по-своему. Хотя при чем тут судьба? Это бессовестная Люда и такая же ее мамаша распорядились. И подали на развод. И даже переехали в Тверь, на историческую родину. И даже запретили Вадику и Яне приезжать. Видите ли, пусть Вадик живет радостно под каблуком своей мамочки. Воистину, чем больше для людей делаешь, тем больше получаешь от них благодарности.
Вадик сильно переживал. Даже похудел. Осунулся. Яне пришлось массу сил и времени потратить, чтобы объяснить сыну, как он не прав. Радоваться нужно, что без особых потерь избавился от этих кошмарных людей, неспособных на поддержание нормальных человеческих отношений.
Но он какой-то ненормальный, честное слово! Мало того, что женился в третий раз, так сказал об этом Яне после регистрации брака. Можно подумать, Яне надеть было нечего. И даже с женой не познакомил. Только попрощаться пришел: сказал, что они уезжают на ПМЖ в Малаховку.
В Малаховку! Это ж подумать только – дыра дырой! Дырее некуда. Глухая провинция где-то в Подмосковье. И за три года ни разу не приехал, не навестил мать, не поинтересовался: как она живет, с кем она живет?
Только звонил по большим праздникам – в день рождения Яны, на Новый год и 8 Марта. Скороговоркой поздравлял, наспех докладывал, что у него все в порядке – и привет. А намеки Яны на родственный визит в Подмосковье игнорировал. Делал вид, что не слышит.
Кстати, завтра – как раз Международный женский день, хотя его отмечают только в России. Почему международный-то? Так звучит лучше. Вот завтра Вадик и позвонит. Отметится.
Яна добралась до дна картонной коробки и повесила в шкаф последнее платье (из пурпурного шелка, все в меленьких оборочках с золоченым кантом). Затем она понежилась в ванне по расширенной программе: с пенкой, ароматическими солями, скрабами, шампунями, бальзамами и другим содержимым многочисленных флаконов, баночек и тюбиков. Вышла из ванной и долго ублажала свое тело кремами (для рук, для ног, для бюста и для того, что осталось). Нанесла маску на лицо, полежала, умылась и занялась маникюром-педикюром. Завтра в честь праздника нужно быть во всеоружии.
Перед сном она выпила чашку зеленого чая без никакого ужина. Только позволь себе расслабиться – и тут же набегут лишние килограммы. А они Яне ни к чему. Она должна быть постоянно в тонусе, чтобы не разочаровывать многочисленных поклонников ее неувядаемой красоты.
Вглядываясь в свое лицо, отраженное зеркалом, Яна с возмущением вспомнила давешнюю девчонку с котенком. «Бабушка! Какая я ей бабушка? Удивительно гадкая особа, даром что малолетняя».
Утром Яна проснулась в хорошем настроении. Ощущение праздника, предвкушение поздравлений и подарков заставили ее легко вспорхнуть с кровати, подбежать к окну и настежь распахнуть форточку, впустив радостный птичий щебет и морозный воздух, в котором, несмотря на холод, проступало предчувствие весны.
Яна долго стояла под душем, а потом вплотную занялась прической и макияжем. Одежду она выбирала тщательно, придирчиво перебирая наряды. Наконец остановилась на вельветовой бордовой юбке (талия занижена, покрой годэ) и облегающей водолазке в тон.
Натянула тонкие колготки с рисунком (аккуратно, начиная с носка, расправив на пятке и подтягивая дальше, к голени и бедру, подняв ногу повыше и поворачивая ее из стороны в сторону, любуясь плавными линиями. Как в рекламном ролике).
Надела красные туфли из мягкой кожи на невысоком, но все же каблучке. Тапки она не признавала, особенно в праздник. Они способны разрушить любой, самый продуманный ансамбль, вынуждая свою хозяйку заваливаться назад и расхлябанно шаркать. О какой элегантности может идти речь в тапках?
А вот украшения Яна надевать не стала. Носить украшения дома – это моветон. Правда, в ушах качались эффектные серьги треугольной авангардной формы с огромными фианитами, на шее – золотая цепочка с подвеской, украшенной таким же сверкающим камнем, на запястье – браслет-змейка, да на пальцах три-четыре кольца. Но это, извините, не считается. Это всегда при ней, как вторая кожа.
Приведя себя в порядок, Яна посидела перед телевизором. Посокрушалась по поводу прилизанной прически и убогого костюмчика дикторши.
Полистала глянцевый журнал. (Нужно будет заказать себе такой же стильный жакет. На Яне он будет смотреться куда лучше, чем на этой пощипанной вешалке.)
Выпила стакан апельсинового сока. (Витамины необходимы весной, чтобы сохранить цвет лица.)
Полюбовалась на себя в зеркале.
Снова полистала журнал.
Никто не звонил. Никто не поздравлял. Никто никуда не приглашал. Странно…
Ах, но она же совсем забыла, что из-за переезда у нее пока нет домашнего телефона. А друзья и знакомые наверняка звонят по старому номеру. А новые жильцы отвечают, что такая-то здесь больше не проживает. И они теряются в догадках, куда запропастилась Яна. Мучаются. Переживают. Не могут ее отыскать. А номер мобильного не все знают. Потому что она недавно сменила компанию сотовой связи.
Ах, как она раньше не догадалась! Потеряла целое утро, предназначенное для поздравлений. Нужно немедленно всех обзвонить. Успокоить. А то они там уже с ума все посходили.
Но первым делом надо позвонить Гаврилову. Он наверняка забыл о том, что сегодня праздник. Вот с ним всегда так: обязательно надо обо всем напомнить, проконтролировать. Вечно он где-то в облаках витает. Если бы не Яна, совсем бы пропал.
– Алло, Гаврилов? Гаврилов, у тебя совесть есть? Мог бы позвонить. Поздравить меня, между прочим. Я, между прочим, женщина все-таки. Хоть и брошенная. Но имею право на человеческое отношение. Что? Помнишь? Удивительно, Гаврилов. Даже странно. При твоей-то расхлябанности! Да. Да. Спасибо, Гаврилов. Снизошел все-таки. Может, в ресторан пригласишь? В память о светлых чувствах. Почему не можешь? Почему это не хочешь? Все, Гаврилов! Ты меня достал! И не звони мне больше никогда, слышишь?
Урод. Гад. Свинья неблагодарная. Ну ничего. Приползет еще. На коленях будет стоять, молить о прощении. Но Яна не простит его. Ни за что и никогда!
Яна часто-часто заморгала, загоняя назад слезы, угрожающие макияжу. Так. Надо успокоиться. Переключиться на близких. По-настоящему близких людей, а не на этого приспособленца.
– Алло! Вадик? Вадик, это ты? А чего ты так долго трубку не берешь? Чем это ты занят, интересно? Спишь? Я очень рада, что ты можешь себе позволить так долго валяться в постели. Четыре часа утра? Чего это четыре? У меня уже одиннадцать. Ах, ну да. Совсем забыла. В вашей Малаховке все не как у нормальных людей. Сам виноват, что забрался к черту на кулички. Ну, поздравляй меня! Да. Да. Спасибо. А как ты поживаешь? Хорошо? Молодец. А как твоя благоверная? Она тебя хоть кормит? А чем она тебя кормит? Дрянью какой-нибудь, наверное. Чего это я начинаю? Я ничего не начинаю. Я тебя выносила, родила, выкормила. На ноги поставила. В люди вывела, между прочим! И вот она – благодарность! Оригинально! Все, Вадик! С меня хватит! Но имей в виду: ты получишь по заслугам! Она тебя бросит. А я приму. Куда ж я денусь. Вадик! Алло, Вадик! Ты где?
Непонятно. Разъединилось. Совсем безобразной стала связь. Ну ладно. Перезванивать не стоит. Пусть себе нежится в постельке с молодой женой. А мать в это время страдает. На мать ему наплевать. Но Яна не будет обижаться. Она будет смиренно терпеть. И когда-нибудь Вадик прозреет. И ему станет стыдно.
Так. Кому бы еще позвонить? Блиновым? Не хочется что-то. Блинова Яне завидует. И поэтому разговаривает в последнее время односложно. Да и нет. Черный с белым не берите, да и нет не говорите. Вы поедете на бал? Нет, Яна не поедет ни на какой бал. Потому что балов почему-то не предвидится. А если и предвидится, Яну не приглашают. Боятся. Потому что королевой бала однозначно будет именно она.
Может, позвонить Школьной Подруге? Старая дружба – она, как говорится, не ржавеет. Хотя Школьная Подруга на Яну за что-то дуется. И очень давно. И чего обижаться, спрашивается? Можно подумать, Яна не права. А ведь когда-то дружили взахлеб. Из одной чашки пили, с одной ложки ели. И в школе, и потом. И семьями дружили, несмотря на то, что мужья у Яны менялись. Но Яна-то оставалась. И это главное.
И дети дружили: Вадик с удовольствием общался с Леночкой, своей ровесницей. Жить бы им всем поживать да добра наживать. Но рассорились. И все из-за Школьной Подруги. Как-то она неправильно себя повела. И все из-за чего? Из-за детей. Детская дружба Вадика и Леночки вдруг приобрела нежелательное направление, когда им было лет по семнадцать. Но, извините, мы так не договаривались. Не хватало еще амуры разводить в столь юном возрасте. Когда еще вся жизнь впереди.
Поэтому Яна быстро пресекла их свидания-провожания. И Школьная Подруга обиделась. А чего обижаться-то? Понимать надо – не для того Яна сына лелеяла, чтобы первой встречной его отдавать! Но Яна великодушно простила Школьной Подруге ее заблуждения. И звонила по старой дружбе. Иногда.
– Алло! Это ты? Привет. Привет, говорю! У тебя со слухом проблемы? Куда ты пропала? Чего не звонишь? Ждешь, когда в газете мой некролог опубликуют? Не забудь: я люблю белые хризантемы. Да. Да. Ну ладно, поздравляй меня! Спасибо. А у меня новый адрес. Можешь записать. Потом? Еще сто лет в гости не придешь? Тебя дождешься… А где ты сегодня праздновать собираешься? На даче? А кто будет? А, эти… Что, больше общаться не с кем? Когда есть старая преданная подруга. Слушай, мне тут идея в голову пришла. Идея, говорю, пришла! Я, наверное, выкрою время и с вами поеду. Как это куда? На дачу. Почему места в машине нет? А… Ну, Лену могла бы и в городе оставить. Незачем ей взрослые разговоры слушать. Да помню я, сколько Лене лет. Столько же, сколько Вадику. Это я шучу. Что? Уже уезжаете? Ну ладно. На похороны мои не забудь прийти! Ага! До свидания. И тебе того же…
Оригинально! Хоть бы вспомнила для приличия о существовании Яны, когда поездку на дачу планировала. Мало того, что с Гавриловым не сложилось, так еще и старая подруга совсем очерствела. Могла бы проникнуться сочувствием к временному одиночеству Яны. Ну и черт с ней. Яна может еще кому-нибудь позвонить. Институтской Подруге, к примеру.
Они ведь очень тесно дружили. По одному конспекту к экзаменам готовились, по общим шпаргалкам сдавали, вместе курсовые писали и с лекций сбегали. Старая дружба – она надежная, проверенная временем.
Но все-таки приходится признать, что их отношения приобрели направление игры в одни ворота. Яна готова была отдать все, вплоть до последней рубашки. А Институтская Подруга предъявляла вздорные претензии без всяких оснований. Изображала оскорбленную добродетель.
Все из-за того, что муж Институтской Подруги проявлял мужской интерес к Яне. Но разве Яна виновата в том, что она красива, стройна, элегантна, обаятельна, изящна и обладает изысканным вкусом, непринужденным шармом, утонченным чувством юмора и острым умом? На ее блистательном фоне Институтская Подруга выглядит унылой серой мышью.
Когда Яна приходила к ним в гости, вместе с ней в дом врывались атмосфера праздника, каскад историй, феерия остроумия, водопад смеха.
И ничего Яна не кокетничала сверх меры.
И глазки в угол, на нос, на предмет не строила.
И плечиками не пожимала.
И головку набок томно не склоняла.
И три верхние пуговки на блузке нарочно не расстегивала.
И зазывно не смеялась, запрокидывая голову вверх.
И ножкой под столом никого не касалась.
И на кухне с чужим мужем вероломно не целовалась.
Ничего такого не было. Институтская Подруга все преувеличила. Яна в парандже должна ходить, что ли? Но Яна зла не помнит. Она смиренно терпит несправедливость. Она Институтскую Подругу понимает. Еще бы, с такой-то внешностью закомплексуешь. Правильно французы говорят: «Все понять – значит все простить». Яна ей прощает. И вот прямо сейчас благородно возьмет и позвонит.
– Алло! Узнаешь? Вот, решила позвонить. От тебя ведь не дождешься. Но если гора не идет к Магомету, то Магомет сидит без горы. Я, между прочим, и не думаю обижаться. Наоборот, очень рада, что у тебя все в порядке. Как это откуда? Если бы было плохо – позвонила бы. Я ведь нужна только в качестве жилетки. Или нужника: когда нужно что-нибудь достать, пробить. Вот и хорошо, что тебе ничего не нужно. Пообщаемся бескорыстно. Ну ладно, поздравляй меня! Да. Да. Спасибо. И тебя тоже. А у меня новый адрес. Записывай. Потом запишешь? Я ведь переехала на новую квартиру. Ничего, район хороший, тихий. Что тебе твой подарил? Цветы? Скромно. Из цветов шубу не сошьешь. Мог бы на что-нибудь существенное разориться. А где праздновать будете? В ресторане? Каком? Да ну… Там кухня не очень. Что это вы забегаловку какую-то выбрали? Могли бы и в приличное место пойти. А с кем вы идете? А, с этими… Соболезную. А у меня как раз вечер свободный. Может, выкрою время, подбегу. Почему не надо? Мест свободных нет? Уж для меня-то найдется. Стульчик можно подставить. Ну ладно, я пошутила. Меня в приличный ресторан пригласили. Так что, видно, не судьба сегодня встретиться. Как-нибудь в другой раз, при случае. Пока, веселись. Сильно не напивайся. Чао!
Яна подошла к окну. Мимо шли люди в пугающей близости от нее, привыкшей наблюдать прохожих сверху. И никто не замечал ее, всю такую нарядную и красивую, застывшую невидимкой за плотной шторой.
Под окном лежал кактус. Прямо на снегу, в керамическом горшке. Горшок треснул, и земля вывалилась на слепяще-белый снег черным языком. Экзотический уродец гофрированной грязно-зеленой грушей лежал на боку, как раненый, ощетинившись колючками.
И откуда кактус взялся под окном? Может, с неба свалился? Летел себе, летел из далекой Африки. Или Мексики. И приземлился в качестве подарка на 8 Марта. А может, все гораздо прозаичнее? Наверняка он свалился из открытого окна этажом выше. Со второго. Или третьего. Или четвертого. А может, даже и пятого.
Хотя какое может быть открытое окно в марте? Холодно. Не Африка. И даже не Мексика.
И тут Яну посетило озарение: его нарочно выбросили. И выбросила его дама, которой 8 Марта вместо шикарных роз, изысканных орхидей или даже банальных хризантем подарили колючее страшилище. Наверняка с оскорбительным подтекстом. Поэтому подарок отправился в полет. Но он все-таки живой, хоть и страшный. Надо его срочно спасать!
Яна накинула шубку (короткую, из щипаной норки, свободного летящего покроя), выбежала на улицу и подняла подкидыша.
– Это с третьего этажа упало. Я видела, его специально выбросили.
Яна обернулась. Перед ней стояла вчерашняя девочка, только без котенка.
– Вы наша новая соседка? В вашей квартире раньше Кузаковы жили. Жаль, переехали. Я с Настей дружила. А у вас дети есть?
– Нет.
– А как вас зовут?
– Яна, – сдержанно представилась Яна, по инерции сердясь за «бабушку». – А тебя?
– Катя. Я тоже живу в этом подъезде. На первом этаже, напротив вас. А хотите, я целый горшок принесу? Этот разбился.
– А мама тебя не заругает? – сменила гнев на милость Яна.
– Не заругает. У нас лишний есть, без цветка. Мама его на балкон вынесла.
– Неси, раз такое дело, – согласилась Яна. – Будем спасать камикадзе. Раз уж кактус с неба прилетел, значит, и горшок для него должен найтись.
Вместе с Катей они пересадили колючего уродца, поставили его на подоконник и даже полили. Чуть-чуть, совсем немного, потому что кактусы привыкли в своем жарком климате обходиться почти без воды.
– А котенка ты вчера пристроила? – спросила Яна.
– Пристроила. Маму уговорила к нам домой взять.
– И она согласилась? Как же тебе удалось ее убедить?
– Легко! – беспечно ответила Катя. – У меня вчера день рождения был. Вот я и попросила живой подарок.
– Поздравляю! И сколько же тебе исполнилось?
– Одиннадцать, – похвасталась Катя. – Мама говорит, я очень удачно родилась: два праздника подряд. А если бы родилась 8 марта, день рождения был бы безнадежно загублен.
– Это еще что! – воодушевилась Яна счастливым случаем, пославшим ей благодарную аудиторию. Конечно, в былые времена она бы не снизошла до общения с ребенком, но ситуация изменилась, и надо понизить критерий. Радоваться, что Бог послал ей и подарок с неба, и гостью. – Это еще что! У меня знакомый есть, ничего особенного, так, учитель физики. Так его угораздило родиться 8 марта, представляешь?
– И что? – не поняла девочка.
– И у его жены нет 8 Марта! Все подарки и поздравления – ему.
– Очень смешно, – Катя залилась счастливым смехом, радуясь такому непредвиденному повороту судьбы.
– А хочешь чаю? – спросила Яна, которой неожиданно не захотелось отпускать эту милую хохотушку и оставаться в гордом одиночестве. – С эклерами!
– Да! – легко согласилась девочка. – Где у вас тут руки моют?
Они вместе накрыли на стол по всем правилам этикета. Яна руководила, а Катя радостно помогала. Потому что ей понравилась эта смешная бабушка. Ой! То есть Яна! Она уморительно жестикулировала сухими птичьими лапками, сопровождая забавными движениями ужасно интересные истории.
Про то, как в нее на пароходе влюбился капитан дальнего плавания и даже звал ее с собой в кругосветное путешествие.
Про то, как ее чуть было не пригласили в цирковой номер воздушной гимнасткой, летать под куполом цирка, но у нее оказалась редкая болезнь – боязнь высоты.
Про то, как ей подарили миллион-миллион-миллион алых роз.
Про то, как за ней прислали военный вертолет, чтобы лететь в Хабаровск, слушать оперетту «Сильва», но ее случайно не оказалось дома, и билеты пропали.
Про то, как ее пригласили на телевидение вести кулинарное ток-шоу, но она отказалась, потому что у нее аллергия на софиты.
Про то, как ее чуть было не продали в гарем арабского шейха, но ей удалось бежать под покровом ночной темноты.
Про то, как ее пригласили на главную роль в кинофильм «Зависть богов», но у нее случился гнойный аппендицит, и режиссер рвал на себе волосы от отчаяния, а сроки поджимали, и роль отдали другой актрисе.
Катя смотрела сияющими влюбленными глазами на Яну. А Яна была в образе. Истории, в которых она была главной героиней, так и сыпались градом. Праздник удался!
С тех пор Катя стала забегать по-соседски в гости. Яна ее ждала с нетерпением. И не столько потому, что она нуждалась в постоянной слушательнице, сколько в силу необъяснимой симпатии к своей маленькой соседке. Честно говоря, Катя была единственной гостьей Яны, совершенно не выносившей одиночества. Ведь Яна всю жизнь была в центре внимания и не собиралась отказываться от своих привычек.
Жизнь постепенно налаживалась. В один прекрасный день кактус решил отблагодарить свою спасительницу за гостеприимство. Из него вдруг полезли три пугающие шершавые серые змеи с удлиненными головками-бутонами. Бутоны обещали распуститься, и Яна с Катей нетерпеливо ждали этого сказочного события.
Змеи ползли, растягиваясь, несколько дней, дойдя до немыслимого предела, превышающего самые смелые прогнозы. Змеиные головы набухли так, что должны были неизбежно треснуть под яростным напором весенних соков, но все росли и росли, испытывая терпение Яны и Кати. Им очень хотелось увидеть наконец таинственные цветы, медлящие раскрыться.
И чудо свершилось. Воскресным утром Яна подошла к окну и увидела три огромных цветка, развернувших белые с зеленоватым отливом лепестки. Было удивительно, что колючий уродец мог создать эту хрупкую, трогательно нежную красоту. Едва уловимый горький аромат, неприятно отдающий тленом, веял от цветов, но Яна вдыхала его с упоением.
А под окном стояла Катя и восхищенно смотрела на долгожданное чудо. Яна махнула ей рукой, приглашая в дом, но девочка отрицательно помотала головой и, смешно перебирая указательным и средним пальцами, показала, что она куда-то уходит.
К Кате подошла молодая женщина, наверное ее мама. Девочка оживленно стала что-то говорить ей, показывая ладошкой на цветок и Яну.
Яна улыбнулась своей самой лучшей улыбкой, желая произвести впечатление и завязать знакомство, ведь ей так не хватало общения в последнее время. Она встретилась взглядом с Катиной мамой, глаза которой за толстыми стеклами очков казались неправдоподобно большими и туманными. Как у рыбы за стеклом аквариума.
Аня! Аня, первая жена Вадика! Улыбка сползла с лица Яны. Сердце споткнулось.
Аня взяла дочь за руку и повела ее за собой. Почти побежала. Прочь от Яны вместе с ее кактусом. Катя на ходу оборачивалась, перекручиваясь узкой спинкой, и, улыбаясь, махала Яне рукой.
Яна доползла до кресла и безвольно растеклась, забыв про осанку, элегантную позу и прочую шелуху.
Истина начинала смутно брезжить сквозь первое изумление. Сколько Кате лет? Седьмого марта исполнилось одиннадцать. Аня ушла… Стоп, когда же она ушла? В каком это было году? Так. А месяц какой был? Кажется, ноябрь. Да, точно – ноябрь. Тогда еще первый снег выпал и Яна раздумывала: можно ли надеть новое меховое манто или еще рано?
Значит, что получается? Катя – дочь Вадика? Не может быть! Почему Аня не пришла, не позвонила, не сказала? Нет, этого просто не может быть!
Или может? Катя, так же как и Вадик, склоняет голову к плечу, когда удивляется. И ходит как он, слегка выворачивая носки внутрь. А не наружу, как добивалась Яна от маленького сына. Добивалась, да так и не добилась. И разрез глаз у них один, с чуть припухшим верхним веком. И нос прямой, но самую малость вздернутый, отчего выражение лица у обоих задорно-насмешливое.
Катя – дочь Вадика? Значит, она – внучка Яны?
Яна сидела в своем уютном кресле, потеряв счет времени, забыв о еде, о массе неотложных дел, которые она планировала на выходной. Солнечные дорожки перемещались по комнате, последовательно освещая полированную стенку, обеденный стол с китайской вазой синего стекла в центре, комод с выдвижными ящиками, украшенными ручками в виде стилизованных львиных голов, телевизор с глухо потухшим экраном, обои с полосатым рисунком и, сверкнув напоследок в трехстворчатом зеркале, покинули печальную квартиру. Сумерки постепенно сгущались и превратились в ночную темноту.
Яна встала, включила свет и пошла проведать кактус. Серые змеи, еще недавно тугие и упругие, бессильно сморщились и поникли, уронив безнадежно увядшие цветы.
И Яна никак не могла придумать: что же теперь делать?