– Ну, ошибка природы, и за каким чёртом ты это сделал? Ты что, псих?
– У вас есть сигарета?
Инспектор глубоко вдохнул, потом с шумом выпустил воздух из лёгких через стиснутые зубы. Поиграл желваками на скулах. Несколько секунд он мучительно размышлял над тем, дать ли собеседнику то, что тот у него попросил, или просто сунуть ему кулаком под дых.
Затем сыщик ещё раз вздохнул, и всё-таки придвинул сидящему перед ним длинноволосому человеку в наручниках заполненную окурками лёгкую пластиковую пепельницу и измятую полупустую пачку сигарет. Тот неловко выудил из неё одну, и, щурясь от табачного дыма, прикурил от протянутой бензиновой зажигалки. Жадно сделал несколько затяжек.
Инспектор тоже закурил, и, присев на край стола, горой навис над арестантом:
– Так зачем ты сделал это, придурок?
«Как ему объяснить? – подумал человек в наручниках. – Разве можно объяснить чужому человеку всю бездну обожания, любви, зависти и ненависти, копившуюся в душе годами?.. Как ему описать ту смесь холодного любопытства и огромного облегчения, почти оргазма, когда его жертва, его прежний Бог рухнул перед ним на асфальт, обливаясь кровью? Это была казнь, расплата за предательство и несправедливость мира. Великий уравнитель всего сущего – свинцовая девятиграммовая болванка... Как это объяснишь такому медведю? Да и стоит ли?..»
– Я не буду отвечать, это моё право, не так ли?
Инспектор молча кивнул, не сводя с него немигающего взгляда. Так дети, с безучастным вниманием, обычно разглядывают дохлую кошку на обочине оживлённой дороги. Удивить сыщика чем-то новым, казалось, было невозможно.
«Из-за этого мудака я теперь попаду домой не раньше утра, – думал он. – А ведь моё дежурство должно было закончиться полчаса назад. Вот непруха... Боже, кто плодит всех этих дебилов? Откуда они сваливаются на наши бедные головы с этими своими бредовыми комплексами? И ведь подумать только: завтра имя этого козла и то, что он совершил, окажутся первой новостью во всех газетах и телевизионных репортажах. Во всём мире...»
– Ты знал раньше человека, которого убил?
Лицо скованного наручниками мужчины исказила лёгкая ухмылка:
– Кто ж его не знал? Это был идол, божество, которому поклонялись целые континенты. Я сам от него с ума сходил в своё время... Теперь он мёртв, вот уже почти два часа, как его нет среди живых, а значит, и не было никогда. Вы меня поняли?! Не было его!!!
Преступник, точно в нём что-то вдруг сломалось, ссутулился на табурете, привинченном к полу, опустив лицо. Руки в стальных «браслетах», наконец, нашли покой между его острых колен:
– Я совершил это убийство в здравом рассудке. Не думайте, что у меня мозги не в порядке. Они, конечно, слегка набекрень, как у всех, но мне нужен был именно он, и теперь уже всё равно, что будет дальше. Абсолютно, верите?
Инспектор впервые за всё время допроса с интересом посмотрел на арестованного:
– Ты сказал – «это убийство». А были и другие? Ты уже убивал людей прежде?
– Да.
– Сколько раз?
– Я никогда не считал. Пять лет назад я делал это постоянно, чуть ли не каждый день. И так продолжалось два года.
Хотя сыщик и не показал вида, он весь сразу внутренне подобрался: «Серийный убийца, маньяк... И сам себя «сдал», вот удача! Говори, милый, говори!.. Стоп. Не может быть – не было никакой «серии» в нашем городе пять лет тому назад, я отлично помню. Все бы тогда на ушах стояли. Значит, он где-то «гастролировал», сука!.. Где?! Не вспугнуть бы его ненароком, раз «петь» начал...»
На этот раз инспектор сам достал из пачки сигарету, и протянул её длинноволосому. Вновь щёлкнул перед его лицом зажигалкой. Невольно затаил дыхание. Убийца затянулся, и опять отрешённо уставился на свои колени:
– Думаю, убитых мною людей было несколько десятков, ближе к сотне. Может быть, кто-нибудь из них потом и выжил, не знаю – вообще-то я очень хороший стрелок. Я убивал не только взрослых мужчин, но и подростков, стариков, женщин. Только детей старался не трогать, потому что это уже – край, дальше бездна, понимаете? Мне говорили, что я всё делаю правильно, только детей жалеть необязательно – из них со временем вырастают «кровники», которые в будущем будут убивать наших солдат.
Инспектор так и не смог до конца скрыть разочарования в своём голосе, хотя старался изо всех сил:
– А-а-а, так это было на войне!
– Ну да. Единственное с ВАШЕЙ точки зрения преступление, совершённое мною, произошло сегодня.
– Понятно. Это мы ещё проверим. Ты хоть знаешь, какое наказание тебя ожидает? Смертная казнь сейчас отменена, значит, тебя ждёт пожизненное заключение. Лет через двадцать – двадцать пять «отсидки», ты, наверное, сможешь подать прошение на досрочное освобождение, при условии, что у тюремщиков не будет к тебе претензий по дисциплине. Ты представляешь, дурак, на что себя обрёк? Лучшие годы жизни за решёткой, потерянное здоровье, старость, одиночество? И вечное проклятие. Без срока давности.
– Мне всё равно. Только не кажется ли вам странным, что за убийство сотни людей государство даёт мне медаль и оставляет в покое, а за смерть одного-единственного человека готово пожизненно лишить свободы?
– Слушай ты, умник! Мне в этой жизни многое кажется странным. И самая главная странность – почему ты не застрелился сразу же после того, как убил этого несчастного? Не было бы сейчас столько возни с тобою. А ещё лучше, наложил бы ты на себя руки до покушения – и хороший человек живым остался, и воздух стал бы чище! У тебя ж пистолет был. Что, кишка тонка оказалась самоубиться, стрелок хренов?!
– Я не боюсь смерти. Но она бывает разная. Моя смерть - это городская статистика. Его смерть - это гибель целого мира. Мира, который я ненавижу! О самоубийстве я даже не думал. И с места преступления не бегал. Меня там же и схватили.
– Да знаю я, где тебя схватили, мне-то можешь не рассказывать. Ладно, закрыли тему. По закону ты имеешь право на телефонный звонок. Позвони своему адвокату или родственникам. Если своего адвоката нет, его тебе назначит государство. Суд над тобой состоится послезавтра.
Скуренная до фильтра сигарета погасла, испустив тонкую струйку дыма.
– Мне некуда и некому здесь звонить. Да и незачем. Я хочу спать, распорядитесь, пожалуйста, чтобы меня отвели в камеру.
Между тем тот, кто ещё совсем недавно был жив, полон энергии и планов на будущее, теперь лежал в морге под окровавленной простынёй. Пути двух людей, Музыканта и его Палача, сплелись воедино на улицах огромного зимнего города. Сплелись для того, что бы одного из них грубо вырвали из жизни, а второй на долгие годы оказался лишённым свободы.
Что, впрочем, очень мало его трогало.
***
Людьми правят не деньги, не принуждение или какая-нибудь иная форма насилия. Обществом управляет тотальная ложь. Начало любой форме власти даёт обман, он стоит над ней, используя её как послушный инструмент.
Палача обманывали всю его жизнь. Сначала родители и школа – твоя страна, малыш, самая могучая и справедливая на свете, ты должен делать всё для её блага, помни – Родина превыше всего!
Он рано стал понимать несоответствие между этими красивыми словами и действительностью. Он пока чисто интуитивно уловил то, до чего умом дошёл гораздо позже. Поэтому ему с детства казалось, будто его наглухо заперли в пустой тёмной комнате, стены которой давят со всех сторон. От этого гадкого ощущения необходима была защита. Оказалось, что далеко идти за ней не надо, стоило только одеться подобающе, отрастить волосы и выйти на улицу.
Тусовка.
Это был другой мир, законы которого в корне отличались от законов мира взрослых. Они казались искренними и естественными, как небо и солнце, как сама жизнь. Юный Палач с радостью их принял. Пару раз пришлось подраться за место в стае, пару раз – без драки уступить более сильному, но так, что бы не прослыть «шестёркой».
Этот мирок существовал для него.
Кроме «своей» тусовки у будущего Палача имелось и другое занятие – рок-н-ролл. Он до самозабвения любил эту сумасшедшую музыку, да и сам иногда поигрывал на гитаре. Ритм, раскрепощение, вечные слова о любви, красоте и свободе. В кайф шли многие команды, но больше всех – команда Музыканта. Это было круто: четверо парней выдают на-гора хит за хитом, один лучше другого. Просто фантастика!
Их имена уже вовсю гремели по планете, затмевая собой имена любых других «звёзд» на музыкальном небосводе, когда Палач стал их верным фанатом.
В этом не было ничего удивительного, также как ничего удивительного не было и в том, что он довольно сильно походил внешне на Музыканта. Случайное совпадение, каприз природы, не более того. То же узкое, немного скуластое лицо, небольшой рот с тонкими губами, тот же разрез карих, чуть по-восточному раскосых глаз, прямые каштановые волосы.
...Господи, каким идиотом он тогда был! «Зелёным» молодым дураком с лицом и повадками своего кумира, а значит, совсем без своего лица. В нём узнавали не его, и это действовало как наркотик. Да чего там говорить – в тысячу раз лучше любого наркотика, нравилось до опупения...
Самодовольный кретин.
Обычно на концерты группы Музыканта попасть просто не представлялось возможным. Билеты расходились моментально. Но однажды Палачу всё-таки повезло.
Гигантский стадион напоминал потревоженный муравейник – Палач еле сумел протиснуться на поле, к стриженым затылкам оцепления у трёхметрового дощатого помоста с аппаратурой. Как раз в этот момент вся огромная людская масса, заполнившая трибуны, словно разом вобрала в себя воздух и замерла. Потому что на площадке появились Боги.
И впереди всех, с бас-гитарой в руках, стоял ОН.
ОН ?!
Палач как будто со стороны увидел себя самого. Только более взрослого. Их разделяло не более десятка-другого шагов, поэтому Палач отлично видел каждую капельку пота, выступившего на лице Музыканта. Именно в этот миг холодок разочарования впервые коснулся его сердца. Нет, концертное зрелище было великолепным, но этот человек с гитарой совершенно не соответствовал тому образу, который сложился о нём прежде в сознании Палача.
Музыкант выглядел самым обыкновенным, усреднённым, что ли, почти таким же, как и десятки тысяч других молодых людей в возрасте от шестнадцати до тридцати лет - в джинсах, с волосами до плеч и усами до подбородка. Таким же, как и сам Палач в то время.
Снова ложь.
Между тем, на трибунах и поле творилось нечто невообразимое. Все вопли, свист, топот, женский визг слились в единый приветственный рёв, и будущий Палач ликовал вместе со всеми, поддавшись общему настроению.
Музыканты выждали немного, и, кивнув друг другу, принялись за дело.
Стадион вновь замер, боясь перевести дыхание, завороженный представлением, разворачивающимся перед ним. Гастролёры себя не жалели. Они не скакали по сцене, не били гитары о динамики, не корчились в судорогах среди электропроводки, глуша толпу децибелами. Напротив, они стояли спокойно, почти статично и, улыбаясь, гнали свою шикарную музыку без перерыва, песню за песней.
Над городом стоял прекрасный оранжевый закат.
А потом была повестка.
Привычный мир рухнул. Родина, самая справедливая и могучая, предала молодого Палача, бросив вместе с тысячами ровесников под пули - отстаивать словесные сотрясения воздуха, производимые стариками-политиканами. Его обрили «под ноль», одели в хаки, спеленали присягой и отправили убивать людей в чужую непонятную страну на Востоке.
И он стал послушным военным механизмом, бортовым стрелком на вертолёте, быстро научившись хладнокровно расстреливать землю с небес. Потому что очень часто земля сама пыталась расстрелять его в небесах.
Страха не было. Всякий раз, когда он сквозь прорезь прицела ловил мечущиеся внизу фигурки, и раскидывал их меткой пулемётной очередью, его охватывал неизведанный прежде азарт. Это было забавно. Но стоило только отпустить гашетку, как приятное возбуждение проходило, вновь сменяясь обычной пеленой апатии и безразличия к окружающему.
В кого он вдруг превратился???
Ему не давали покоя воспоминания, особенно назойливо надоедая по вечерам, после полётов. Ночью его экипаж почти не летал. Но порой, когда хотелось волком выть от тоски и обиды на судьбу, Палач начинал напевать свои вчерашние песни, покуривая «дурь». Он продолжал это занятие до тех пор, пока мрачные мысли не уходили прочь. Тогда на душе его становилось грустно и тихо...
Однажды по утру, когда Палач сидел в нужнике, ему на глаза попался обрывок газетной полосы с любопытной статейкой. В ней сообщалось, что Музыканту, совершавшему в ту пору турне со своей группой по странам Востока, было предложено выступить и перед воевавшими в этом регионе солдатами его собственной страны.
Музыкант отверг эту затею, сказав журналистам, что не намерен развлекать захватчиков и карателей, уничтожающих мирный народ иноземного государства, которое борется за свою независимость.
Палач скомкал проклятую бумажку. Его опять предали. Его назвали карателем. И кто? Человек, прежде бывший для него даже более чем просто божеством или кумиром!
Этот день стал самым чёрным в его жизни. Это был день Перелома, конечным итогом которого явились Решение и Приговор. Но Палач пока ещё не стал самим собой, ощутить своё предназначение ему предстояло несколькими годами позднее.
А пока внутри затаились только пустота и боль.
И хотелось погибнуть. Но война, прежде крепко державшая молодого человека в своих железных объятиях, вдруг отшвырнула его прочь от себя, навесив ему на прощание несколько крепких оплеух. Она отпустила парня обожжённым, дважды раненным пулями партизан, но живым и озлобленным на весь белый свет.
Напоследок его даже наградили медалью, которую по приезду домой он с удовольствием спустил в унитаз.
Он вернулся, но окружающие будто и не заметили его двухлетнего отсутствия, словно этих долгих двадцати четырёх месяцев, наполненных страхом, кровью и потом не было вовсе. Однако старые приятели почему-то сторонились Палача, а прежние подружки либо стали уже чьими-то жёнами, либо пустились во все тяжкие. Но все жили своей новой жизнью, в которую он со своими военными приключениями совершенно не вписывался. Видимо, он всё-таки здорово изменился за эти два года!..
Время шло – неспешная череда лет. Палач снова зарос волосами, даже одно время отпускал бороду. Снова стал слушать Музыканта.
Странное чувство постепенно овладело всем его существом. Прежнее благоговение перед кумиром юности давно уже сменилось жестоким разочарованием, на смену которому день за днём, неделю за неделей приходило острое ощущение ненависти, чей первый укол он почувствовал ещё тогда, в солдатском сортире.
«Разве я виноват, что меня заставили убивать? – думал Палач. – Неужели я заслужил, что бы на меня смотрели как на опасное хищное животное, этакую бешеную двуногую собаку? Почему Он ещё тогда презрительно отвернулся от меня и подобных мне людей? На основании чего он с нами так поступил? Конечно, откуда ему знать, что такое страх смерти, боль в израненном теле и тупая рутина солдатской службы? Откуда ему знать это, ведь он идол толпы, «звезда», новый Мессия! Красивая жизнь, большие деньги, шикарные девочки... Чистюля! Почему он имеет всё, а я – ничего? Почему, во имя каких глупейших политических принципов, я и мои товарищи должны были стрелять в людей, кем-то названных врагами Родины, а он с чистой совестью мог нас за это осуждать, находясь в безопасности, полном ладу с миром и самим собой? Интересно, а как бы он сам поступил, окажись вдруг на нашем месте? Неужели этот «сверхчеловек» полагает, что устроен иначе?.. Для него люди – ничто, пустое место. Они всего лишь ступеньки на лестнице к безграничной славе. Но какой бы крепкой эта лестница не казалась, можно здорово поскользнуться на одной из таких ступенек. И даже свернуть себе шею при этом».
Палач иногда чувствовал, что сходит с ума.
Он раздавлен, выпотрошен этой войной напрочь, кто ответит за это? Никому до него нет дела, он абсолютный ноль – без мечты, настоящих способностей, таланта. Его жизнь не имеет смысла, он обречён на безвестность и вечную зависть к тем, кто счастливей и удачливей него.
Хотя...
А почему бы ему ни стать той самой маленькой скользкой ступенью, на которой идущие наверх «везунчики» теряют равновесие? Пусть даже не все, а только один из них?..
Живой шакал лучше дохлого льва. И даже если шакала потом тоже прикончат, у него будет достаточно времени для торжества над поверженным им владыкой зверей.
Что ж, он, Палач, согласен стать таким шакалом.
***
Осенью Музыканту исполнилось тридцать три года. Классический возраст!.. Жизнь пошла «на второй перевал», но это никак на нём внешне не сказалось. Четыре года он воспитывал сынишку, став примерным папашей. Нелегко дались ему эти годы, но, чёрт возьми, как приятно прошли они в семейном гнёздышке!
Весь мир – это загрунтованный холст, а люди в нём – художники. Теперь он снова был готов сказать своё слово в музыкальном искусстве после несколько затянувшейся паузы. Он по-прежнему молод, и совершенно непредсказуем в своих поступках.
Что бы ни откладывать дела в долгий ящик, Музыкант подыскал себе подходящую студию, заключил договор с её владельцами, и уже сделал несколько черновых записей. Всё пока шло отлично.
Журналисты ещё не пронюхали про его новые эксперименты – и, как говорится, слава Богу! Всему своё время.
Хорошо, когда никто не дышит в спину, можно про всё забыть и спокойно заниматься тем, чем хочешь заниматься. Будь то музыка, любовь или просто блаженное безделье.
Он улыбнулся своим мыслям. Всё идёт здорово: жена помогает работать в студии, сынок растёт смышлёным. Вот только... Только не хватает рядом трёх старинных друзей. Тех, с кем он когда-то начинал и покорил весь мир. Эх, забыть бы про старые распри, и вновь, как прежде, всей командой!..
Недавно бывший ударник предложил Музыканту свои услуги в аранжировке его будущего альбома. Завтра они должны встретиться, обговорить детали.
А пока Музыкант возвращался с женой из студии в отель. Работа спорилась, и настроение было как никогда хорошим, несмотря на оттепель и густой снег, весь день валом валивший с хмурого неба. Скоро будет Рождество и Новый год.
Между тем Палач терпеливо ожидал Музыканта у парадного, дотягивая очередную сигарету в стороне от людской толчеи. Он продрог до костей, устал, но отступать от задуманного не собирался. Всё должно закончиться сегодня.
Решение принято, и Приговор скоро будет приведён в исполнение.
Падающий снег несколько приглушал пульсацию мегаполиса. В этом ватном пространстве шум проносящихся рядом машин звучал как-то не совсем обычно, словно у Палача заложило уши. Он нервно зевнул, и тут заметил, как от общего потока отделился красный автомобиль, остановившийся затем примерно в тридцати шагах от фонарного столба, у которого мёрз Палач.
Музыкант, припарковав машину, выбрался из-за руля. Его жена немного замешкалась с ремнём безопасности, и ещё только открывала дверцу с другой стороны салона. Весело крикнув ей, что бы она скорее его догоняла, Музыкант быстро зашагал по сугробам к стеклянному подъезду гостиницы.
Палач направился ему на перехват, поставив пистолет в кармане своей зимней куртки на боевой взвод.
Расстояние между двумя идущими в снежной мути мужчинами неумолимо сокращалось, и когда оно составило метра четыре, жертва рассеянно взглянула на своего палача.
И случайно встретилась с ним глазами.
Вынимая оружие, Палач успел заметить спокойный и немного грустный взгляд за толстыми линзами модных круглых очков. В этих тёмных близоруких глазах лишь в самый последний миг засветилось нечто, напоминающее лёгкое недоумение.
Музыкант же увидел измученное лицо человека, идущего ему наперерез сквозь редкую цепочку уличных прохожих, и это лицо кого-то смутно ему напомнило. Наверное, кого-нибудь из старых знакомых. Но кого именно, он так и не успел понять, потому что в руках этого странного молодого мужчины появился пистолет.
Всё это показалось Музыканту настолько нелепым и неожиданным, что он даже не успел никак отреагировать на происходящее, продолжая свой путь к дверям отеля.
«Что за чушь? Кто это? – пронеслось у него в голове. – Он – меня?!»
Увидев воронёный ствол, какая-то женщина дико завизжала над ухом. И страшная, беспощадная сила вдруг выдернула тротуар из-под ног Музыканта.
Выстрела он так и не услышал.
Октябрь 1990 – апрель 1991, г. Львов