От шести до восьми. Счастливое детство. 4.
***
Забраться на крышу дома можно было по известняковой стене, отделявшей дворик нашего хлева от хлева соседей Мухиных. Лазить по неплотно уложенным камням было легко, и вот в два счета я уже на железной крыше. Деревенская крыша для малолетнего пацана – это что семь чудес света для взрослого.
Первое чудо – это большое полукруглое слуховое окно, через которое можно было пробраться на чердак дома, где было сухо и очень жарко (был ли вход на чердак из комнаты, я не знал). Волшебная тяга чердака определяется тем, что там не бывает взрослых! А если нет взрослых, то это уже как бы другая планета с абсолютной свободой…
Второе чудо – это сам скат крыши: сначала пологий – над амбаром, потом крутой – над жилой частью дома. На солнце жестяная крыша (ее крыл дедушка, который был жестянщиком) сильно нагревалась, и потому моим босым ногам приходилось туго. А вот холодным утром на теплой крыше было приятно понежиться. Внизу ската крыши был водосточный желоб, предохраняющий от падения на землю. На крышу я забирался всегда незаметно, так что за это меня никогда не ругали.
Третье чудо – это многократное увеличение радиуса обзора. С крыши открывалась даль километра на четыре, и там, на горизонте, я видел неведомый для меня мир. В общем-то ничего особенного: луга, невысокие леса, какая-то далекая аллея. Но в то же время все это было как бы нереальным, ибо добраться туда я не мог никак. И вот это противоречие – «нереально-реальное» – меня просто гипнотизировало: а вдруг там у горизонта нет ничего...
Два водосточных желоба объединялись, и по водосточной трубе дефицитная влага стекала в большую дубовую бочку. Вода быстро тратилась, и потому бочка была полна наполовину. С этого времени она становилась детским бассейном.
На стене каждого кирпичного дома с железной кровлей, под самой крышей, тянулась цепь ласточкиных гнезд. Эти птицы с маленькими черными внимательными глазками были неотъемлемой частью деревенской жизни и считались как бы домашними. И даже хулиганистая детвора не стреляла по ним из рогаток…
***
В семь лет я уже в одиночку мог уходить за речку. Однажды я перешел по камням на другой берег и ушел от дома метров на двести. Издали я впервые увидел свою часть деревни со стороны. Было, наверное, часов восемь утра. Еще не сошла утренняя прохлада. Оттуда я видел, что, наверху за рекой, возле нашего сарая дедушка ударял кувалдой по наковальне. И тут меня поразило одно явление: кувалда падала на наковальню совершенно беззвучно, а вот когда дедушка поднимал кувалду вверх, я слышал… ее удар о наковальню! И это было впечатляюще!
От нашего сарая через дорогу река виделась в виде латинской буквы «S» с горизонтальными верхом и низом. Слева к этой букве со сдвигом на четверть вверх примыкала вторая буква «S» – контур основания опоясывающего холма. Нижнюю часть площади между этими буквами занимало поле, а верхнюю – топкое болото. Мы, дети, обходили это болото слева, по основанию холма. По краю болота в изобилии рос конский щавель. Мы рвали его толстые сочные стебли, очищали их от лыкоподобной оболочки и ели как лакомство.
В походах к болоту мы, дети, почти всегда сталкивались с загадочным явлением: над болотом разносился заунывный гуд, как будто стонало само болото. Меня охватывал ужас. Никто не знал источник этого гуда. И только через шестьдесят лет один человек объяснил мне его происхождение: это пели… тритоны.
Деликатесов в доме у детей было два: сахар и подсолнечное масло. Большие головы сахара дедушка покупал сразу по полмешка. Потребляли экономно, да и не помню, чтобы вообще пили чай. А вот квашеная капуста, посыпанная сверху растолченным сахаром, была необычайно вкусной. Так же редко привозилось и подсолнечное масло, только что отжатое из жареных семечек. Ароматнейшее масло наливали в деревянную плошку и макали в него ржаной хлеб. А если хлеб был еще и только что испеченным, то это был настоящий праздничный обед! Не менее вкусным было и конопляное масло, которое после отъезда из деревни я уже не видел нигде.
Иногда тетя Шура (жена дяди Сережи) упаривала свекольный сок. Этот процесс сопровождался запахом, который позже, в городской жизни, я встречал при покупке новых резиновых галош с розовой байковой подкладкой. С исчезновением галош ушел в небытие и их запах…
Где покупалось масло, не знаю. Но скорее всего на ярмарке в Крапивне, куда дедушка ездил раза два в году. А однажды он взял меня с собой на водяную мельницу, находившуюся от нас в двух километрах. У меня такое ощущение, что мне не позволили хорошенько разглядеть это фантастическое сооружение, чем-то похожее на овин (яма, в которой лошади крутили гигантской маховик, приводящий в движение сельскохозяйственные агрегаты) под ригой: огромные грохочущие колеса и все покрыто мукой…
Иногда нас, детей, посылали за веничной (равнинной) полынью, росшей на береговых известняковых обрывах, и листьями лопухов, которыми зарастали мелкие овраги. Из полыни делались веники для подметания пода (дно топки) печи перед тем, как в ней начнут печь хлеб. Лучшими вениками считались, конечно, гусиные крылья, но их на круглый год не хватало. А большие листья лопухов были нужны для того, чтобы на них класть хлеба в печи, чтобы они меньше пачкались сажей. Переехав в Подмосковье, я тосковал по веничной полыни, а потому был рад до слез, когда лет через пятнадцать на северо-восточном Ставрополье (на родине жены) встретил похожее растение – полынь таврическую. Другим похожим растением является обычный вереск, и потому сегодня (уже во Франции) я рассадил его вдоль ограды.
В сенях, слева под потолком, висело множество веников из лекарственных трав. Травы как бы мимоходом собирала балушка. Четко запомнились две травы: тысячелистник и красный клевер.
***
Страна детства – это, прежде всего, лужи. Если ребенок не лезет в лужи, значит, ему отбили детство…
А начинаются лужи, как известно, с дождя. И вот он посыпал с неба: сначала – как пшено, затем – как из решета, а уж если разойдется, то и с градом. В начале дождя мы, дети, прятались в дверях сеней, высовывая руки под капли. А когда брызгами покрывается вся кожа, то потихоньку высовываемся под дождь. И вот все уже под проливным дождем с плясками и припевкой:
«Дождик-дождик, перестань –
Мы поедем в Арестань
Богу молиться,
Христу поклониться».
И – о, чудо! Дождь выдыхается, туча отходит в сторону, облака раздвигаются и тут наступает апофеоз: на небе вспыхивает семицветная радуга! Это сегодня городского жителя не удивить никаком цветом, а в нашем детстве фиолетовый и оранжевый цвета в жизни почти не встречались. И потому вся детвора деревни высыпала на улицу и зачарованно смотрела на чудо, до которого ни дойти, ни до тронуться! Вроде бы и есть, а где оно и что оно – загадка. А иногда над первой радугой отчетливо просматривалась и вторая, и мы спорили о том, можно ли по радуге забраться на небо...
Но вот облака раздвинулись, уступая место солнцу, и от почвы вверх потянулись мягкие испарения. Почва превращалась в черную липкую грязь, и мы, босоногие, бежали на выгон (большое ровное пространство, где рано утром стада коров и овец делали остановку в ожидании опоздавших животных). Весь выгон был покрыт низкорослой душистой ромашкой и гусиной гречишкой, так что после дождя в понижениях почвы образовывались большие, чистые и чуть ли не горячие лужи, в которых можно было даже валяться! И для нас, детей, это было истинным раем!..
Помню, как я научился читать. Сижу в яме (это высокая ступень вниз) перед дверью в наш подвал, в руках – букварь, и вдруг понимаю, что буквами обозначаются первые звуки названий предметов на картинках. Просмотрев букварь до конца, я понял механизм чтения…
В доме было одно таинственное помещение, куда детям ходить не разрешалось. Это – амбар. Из сеней вели четыре двери: на улицу, во двор (в хлев), в комнату и в амбар. Амбар был завален всякой всячиной, но более всего запомнился ящик со скосом для муки (забыл, как называется) с двумя отделениями – сусеками. Так что в сказке про Колобка по поводу сусек у меня вопросов не возникало…
Бабушка пекла хлеб (только ржаной) раза два в месяц. Дрожжевое тесто замешивала в большой деже (в конической бочке), которую накрывала льняной тканью. Конечно, ходить мимо такого деликатеса было нелегко, посему, улучив момент, я запускал в дежу руку и ущипывал кусочек сладковатого теста… Половина испеченного хлеба тут же расходилась по соседям, у которых через неделю хлеб будет брать уже бабушка.
Сегодня я понимаю, что был большим вредителем в домашнем хозяйстве. У бабушки был большой и красивый кленовый гребень. Не помню, кто отломил в нем первые три длинных, широких и тонких зубца, но вот следующие отламывал уже я – по своему желанию. С одним из зубцов произошла такая история.
Я уже общался со сверстниками, один из которых, Ваня Холин, жил в соседнем доме. Прозвище у него было «Золотой» (так же называла его и мама). Он был сексуально натаскан, а потому, рассказывая какую-нибудь похабную историю, сопровождал свой рассказ известным жестом, просунув палец в кольцо, образованное пальцами другой руки. Что это значило, я не имел ни малейшего представления, но жест почему-то показался мне важным и многозначительным. И вот, придя домой, я выломал из гребня очередной зубец и вырезал из него, как помню, нечто похожее на контур карточной масти пик – с маковкой на конце. Ну, думаю, это будет хороший подарок для Золотого.
Однажды случилось так, что мы втроем – я, Золотой и его мать – шли по деревне. И тут я решил показать Ване, что вместо пальца в описанном выше жесте можно воспользоваться моим «изобретением», которое тут же и продемонстрировал. Я ожидал от Вани похвалу, но его мать, увидев мои действия, оторопела и тут же доложила моей бабушке о высшей степени моей безнравственности. Однако не помню, чтобы бабушка придала какое-либо значение словам доносчицы. А я так и не понял, что именно я натворил…
До школы оставались считанные дни…
Продолжение следует.
==============
На фото : Малынская улица через двадцать лет. Еще мало что изменилось, еще как тогда...
Слева – угол нашего палисадника, справа – сарай Соколовых, возле которого сидят тетя Оля Соколова и тетя Маша Холина.