Неизвестно, откуда он взялся и как смог прицепиться такой невзрачный на вид мужчинка к такой дородной даме, какой всегда была Татьяна Михайловна. Если восседала она на скамейке у подъезда, то скамейка казалась троном, а если отправлялась куда-то подальше дворовых владений, то не шла, а плыла в окружении собственной значимости, усугублявшейся крайне выразительными нарядами, самоуверенными украшениями и твердой поступью все на своем веку повидавшей и все лучше всех знающей женщины. Настоящая гранд – дама двухэтажного четырехквартирного дома. Дом этот почти небоскребом возвышался над мелким частным сектором, огуречными грядками и кустами смородины в полузаброшенных палисадниках. Дом потихоньку старел, но старел благородно, темнея кирпичом, окутываясь паутиной, но упрямо сохраняя лепные потолки над почти четырехметровыми стенами. Такой размах квартир давал волю воображению, и неудивительно было, что жившие в первой квартире дети, Таня и Женя, как-то разбили плафон на чудом купленной в ГУМе трехрожковой люстре, играя в зале в бадминтон. В школе им, конечно, никто не поверил, потому что остальные одноклассники жили в более современных, но лишенных высоких потолков типовых панельных многоэтажках. Многоэтажки были, конечно, престижнее, зато у дома, в котором жили Таня и Женя, была своя история, которую они частенько украшали таинственными подробностями, напуская на себя загадочный вид замалчивающего некую страшную тайну. Дом был построен не просто для обычных людей, а для загородного отдыха какого-то важного лица, давно потерявшегося на страницах истории. Отсюда и были лепные потолки, огромные трехстворчатые окна и следы балкона на втором этаже, который отодрали, уравнивая в правах всех многочисленных жильцов, заселивших некогда элитный особняк в конце пятидесятых.
Так вот, когда вдруг за Татьяной Михайловной стал волочиться тщедушный, робко – просяще улыбающийся Вовик неопределенного возраста, все отнеслись к этому если не с удивлением, то уж, во всяком случае, с некоторым смешком. И в самом деле: что он мог предложить царице своих очей, в которую, со всей очевидностью, безоговорочно влюбился? Татьяна Михайловна была женщина видная, дородная, в кавалерах недостатка не испытывавшая, внушавшая всем уважение и даже трепет, да еще и деловая. Не иссякал поток страждущих к дверям ее квартиры. Страждущие утоляли жажду, но не наносили вреда ни жильцам, ни подъезду, так что никто особенно и не возмущался и на Татьяну Михайловну никаких бумаг никуда не писал и участковому не жаловался.
Тем не менее, вопреки всем скептическим прогнозам, Вовик сумел не только обратить на себя внимание дамы сердца, но вскоре уже был замечен в непосредственной от нее близости на скамейке, а потом и вовсе был допущен на проживание в квартиру Татьяны Михайловны. Доподлинно неизвестно, как ему это удалось, и чем умаслил он совсем уже взрослую дочь Татьяны Михайловны, резкую и несчастливую, поначалу на Вовика огрызавшуюся и пытавшуюся внушить матери, что выглядят они рядом смешно, но стал Вовик мужем, а вскоре и отцом.
Девочка получилась мелкая, прозрачная и в точности скопировала черты Вовика, который, пузырясь от счастья, выгуливал коляску по засыпанным щебенкой улочкам и переулкам, килограммами таскал дочке погремушки и вывешивал во дворе постиранное им же белье. Он был, несомненно, счастлив, и даже тот факт, что появление малышки не прибавило ему авторитета в глазах супруги, не мог погасить его всегда дрожавшую на лице улыбку.
Дворовые мужики здоровались с ним сдержанно, в разговоры предпочитали не вступать, потому как не одобряли грубой своей мужской сущностью домашней хлопотливости Вовика. Но тот, казалось, ничего не замечал, весь был в своей Тусеньке и малышке Ирочке. По-другому он их и не называл, и если Ирочка радостно агукала в ответ, то Татьяна Михайловна к такому обращению не всегда была снисходительна, да и, откровенно говоря, не вязалась Тусенька с выразительной женщиной, какой она и была.
Но бестелесный Вовик порхал, улыбаясь блаженно и нисколько не стеснялся грозди прищепок, повисших на груди, и того, что Татьяна Михайловна то и дело одергивала его за излишне фамильярное, на ее взгляд обращение.
Вскоре Ирочка пошла, потом побежала, а раз побежав, с трудом могла остановиться, чем почти до обморока доводила своего чересчур заботливого отца. Угнаться за ней он не мог, а Ирочка, с лету уловив неимоверную отцовскую любовь, взяла в привычку постоянно его дразнить, то прячась в лопухах, то выскакивая из-за сарая. Мало-помалу Вовиковы чувства сделались ей несколько утомительны, детская легкая ее душа искала свободы и приключений, и Ирочка начала на отцовское воркование огрызаться, беря пример с матери, которой - и это становилось все заметнее - надоело постоянное мужнино обожествление. Сильная натура Татьяны Михайловны желала твердой мужской руки и зычного голоса, ей хотелось проплывать по окрестным улицам под руку со статным кавалером, вызывая зависть соедок, как это бывало раньше, и она стала подумывать о том, кем бы Вовика подвинуть, а то и вовсе заменить.
Кандидат не замедлил появиться, и вскоре безответный Вовик лишился даже своего скромного места на уголке скамейки рядом со своей царицей. Место это, значительно его расширив и укрепив, уверенно занял куда более заметный и достойный, по мнению Татьяны Михайловны спутник, широкоплечий и накрепко сколоченный Пал Борисыч.
Вовик, и до этого не игравший главной партии в этом нелепом дуэте, сместился на второстепенные роли, а потом и вовсе скатился до бессловесной декорации, был выселен из квартиры и выдворен из сердца свой возлюбленной, ибо Пал Борисыч соперников не терпел, хоть с Вовиком, вопреки своему крутому нраву и тяжелому кулаку, обошелся, по мнению соседей, едва ли не благородно: с лестницы не спускал, денег подкинул и даже милостиво позволил своему предшественнику появляться во дворе и забирать гулять дочь. Татьяна Михайловна от решения вопросов с бывшим мужем самоустранилась, благодарно предоставив решать все ничего более для нее не значившие вопросы Пал Борисычу.
Так и пошло. Вовик гулял с Ирочкой, все больше на него походившей, а Татьяна Михайловна прогуливалась со внушительным Пал Борисычем. Бизнес их процветал, бывший муж не беспокоил - да и как бы он посмел, а соседи, безошибочно учуяв хозяйский нрав Пал Борисыча, единодушно признали за ним должность души компании, и только вечно пьяный балагур Колька из второй квартиры, втайне мечтавший прибрать к рукам двор и почти даже уцепившийся за пустовавший постамент, сокрушался втайне об упущенной возможности. Впрочем, вслух свои огорчения он никому не изливал, разве что скандалить стал чуть чаще, но этому никто внимания не придал, чему Колька про себя даже огорчился.
Ирочка, как и положено детям, росла, и все больше удивляла всех своей неуправляемостью при кроткой внешности отца, которого, кстати говоря, она со временем вообще перестала замечать, и едва ли с трудом терпела, когда тот приходил на нее посмотреть. К слову, это случалось все реже, и все неувереннее чувствовал себя Вовик, и все жалостливее вздыхали соседки, глядя, как он плетется вслед за дочерью, смущенно улыбаясь и доставая из кармана примятый и такой же неловкий, как он сам, кулек с карамельками, совершенно Ирочке не интересный и даже какой-то оскорбительный.
В высшей степени достойная во всех отношениях Татьяна Михайловна к бывшему мужу относилась покровительственно, как и приличествовало ее статусу царицы, да и суровый Пал Борисыч отчего-то проявлял к тщедушному Вовику едва ли не отеческую привязанность, то и дело похлопывал жилистой ручищей по плечу, предлагал пятьдесят грамм и даже звал к доминошному столу. Но жалкий Вовик даров этих нежданных, казалось, не ценил, все следил потерянным взглядом за дочкой, вздыхал шелестяще и вскорости уходил восвояси, чтобы через пару дней приплестись снова и повторить мизансцену в точности до полужеста.
Однако вскоре все стали замечать, что Вовик, и до того не больно уверенно державшийся на бренной земле, и вовсе стал терять равновесие, усугубляя свои шаткие позиции дешевым вином с замысловатыми названиями вроде «Каравеллы» или «Пиратской амброзии». Пить Вовик не умел совершенно, становился непроходимо глуп и ужасающе прилипчив, чем окончательно отвадил от себя Ирочку. Она была уже школьницей и стыдилась своего всегда несвоевременного и ни к чему не приспособленного отца, громко посылала его к черту, и даже тонкие ее косички, казалось, топорщились от отвращения, когда Вовик лез к ней с отцовскими чувствами, все так же выуживая из карманов непоправимо мятых брюк слипшиеся карамельки. Место за доминошным столом, как и покровительство Пал Борисыча, он потерял окончательно, а про расположение величественной Татьяны Михайловны и вовсе говорить не приходилось.
В конце концов, Вовик стал приходить все реже и реже, пока не исчез вовсе, так же незаметно, как и появился когда-то. Говорили, что он совершенно спился и умер, но точно никто ничего так и не узнал, да особо и не интересовался. Ирочка выросла, сразу после школы выскочила скоропостижно замуж и вскорости уехала куда-то вслед за мужем. Пал Борисыч по-прежнему басит за доминошным столом, хоть и утратил давешнюю свою могучесть и непререкаемость. Татьяна Михайловна же по-прежнему царски восседает на скамейке, блестит перстнями и зубами, своевременно красит волосы басмой и про Вовика давно и думать забыла.