Цезарио
Следуя за мастером Эрлом, он всё время смотрел вниз, под ноги, чтобы не в коем случае споткнувшись не уронить доверенные ему сумки. Хотя, постоянно ходить с опущенной головой, приподняв плечи, словно нахохлившаяся птица, уже давно вошло в его привычку.
Он назвал себя «Рон» - это было первое, что пришло в голову, когда у него спросили имя. Это первое, что он вообще произнёс, после того, как очнулся здесь, в этом странном безликом месте.
Около месяца назад, когда после долгого блуждания во тьме он открыл глаза, то увидел странный чужой, желтовато-серый мир, почувствовал спиной холод камня и сильную боль в затылке, затуманившую сознание и память. Вокруг, сколько хватало взгляда, были рукотворные камни – бетонные обломки опор и балок, ощетинившиеся гнутыми штырями ржавой арматуры. Над всем этим хаосом чьих-то былых деяний, величественно возвышался монолит тёмно-серого сооружения, похожий на памятник самому себе.
Подняв голову вверх, он острее ощутил боль в затылке, но продолжил всматриваться в эту поразительную картину, постепенно понимая, что оказался в месте последнего упокоения гигантского моста, замершего над обмелевшей стальной гладью реки, словно титан с переломанными костями.
Со временем боль стала отступать, а зрение окончательно прояснилось, но вот туманная пелена, окутавшая его воспоминания, ни как не желала рассеиваться. Сквозь неё иногда проступали какие-то образы, кажущиеся знакомыми до трепета, подстёгивающего сердце гулко стучать о пустоту ловушки, этого чужого настоящего. Он поднялся с земли и побрёл прочь из этого места, всё равно куда, главное только чтобы путь неукоснительно вёл вверх, туда, где светлее.
Задумавшись, он всё-таки споткнулся, но удержал равновесие и фыркнул на самого себя. Они шли мимо бывшего ткацкого цеха - длинного одноэтажного здания, с большими окнами, достающими почти до земли.
- Обожди. – сказал ему мастер Эрл, и поставив свою ношу на утоптанный грунт дороги, жестом велел Рону сделать то же.
Рон молча повиновался и, не поднимая вечно опущенной головы, сквозь закрывающую лицо длинную чёрную чёлку, украдкой взглянул туда же, куда смотрел его спутник.
За толстыми желтоватыми стёклами несколько хрупких силуэтов выводили неумелые па под тонкий звук дудочки и редкие удары самодельного барабана. Доносящиеся на улицу звуки были едва уловимы и, Рону показалось, что он о них скорее догадывается, чем слышит.
- Хена, - с обожанием прошептал мастер Эрл, - Моя красавица.
Одной из маленьких танцовщиц была его дочка.
Мастер Эрл был пожилым поваром, сколько себя помня, работающим в закусочной на рыночной площади, что находилась в двух милях к западу от останков разрушенного моста. На этой самой площади Рон обретался первую неделю пребывания здесь, в этом, до сих пор не понятном, сюрреальном для него мире. По началу голод заставил его подрабатывать чем придется – помогать разгружать тюки с товаром, устанавливать лотки, передавать сообщения и прочее, потом, его позвал к себе мастер Эрл. Согласно словам повара, он понаблюдал за Роном, и поняв, что паренёк не склонен к воровству, решил взять его посудомойщиком. Его так же радовало, что невысокий и худой подросток был очень сдержан в поведении, немногословен и мало ел.
Внезапный порыв холодного ветра отрезвил задумавшегося Рона, и он поёжился. Заметив это, или устав наблюдать за уроком танца дочери, мастер Эрл отошёл от окна и, продолжая улыбаться, махнул Рону рукой. Подняв свои сумки с земли, они снова двинулись вдоль выцветших стен старого цеха.
Пока Рон помог повару разгрузить продукты и отнёс мусор, вернулись его жена и дочь. Это сообщило ему о том, что пора уходить. Легко кивнув на прощание, он поднял воротник старого пальто и, снова нахохлившись, словно старый ворон, тихо вышел из квартиры, плотно притворив за собой дверь. Прохладный вечер обещал холодную ночь, и, так как обратный путь к рыночной площади занимал около двух часов, Рон решил не рисковать, и остался ночевать в подъезде под лестницей, этажом ниже жилища мастера Эрла. Обычно же, он коротал ночи на кухне в закусочной, прислонившись спиной к печи, которая до утра сохраняла тепло.
В подъезде было холодно, но терпимо, и здорово помогали остатки картонных коробок, сваленных кем-то в углу. Выкладывая из них себе кресло, Рон наткнулся на небольшой гвоздик и теперь, сидя, плотно подтянув колени и укутав их полами пальто, он царапал этим гвоздиком стену, выводя на её поверхности угловатые линии. Было очень темно, и Рон уснул, так не разглядеть своих художеств.
Как и всегда, этой ночью его снова преследовали образы, зашторенные мутной пеленой поврежденной памяти. Однако, в череде их призрачных скитаний, Рон чаще и чётче прочих видел женщину, чей облик напоминал ему тихий дождь, случившийся поздним осенним вечером. Длинные прямые, чёрные волосы от части прикрывали её бледное острое лицо, а тонкие кисти рук – рукава тёмно-елового бархата. Взгляд на миг задержался на нём, и Рон заметил, как в больших грустных глазах полыхнул отблеск небесной стали.
Проснувшись, он долго и глубоко дышал, чтобы сдержать слёзы – никогда не позволительную для него роскошь. Когда, окончательно успокоившись, Рон начал убирать коробки обратно в угол, то обратил внимание на царапины, оставленные на стене его рукой. Буквы нездешнего, но знакомого ему языка складывали имя «Цезарио».
Прочтя это слово, Рон захлебнулся собственным вздохом, и несколько непрошенных слезинок всё-таки увидели свет.
Когда они с мастером Эрлом шагали в сторону рыночной площади, Рон все время, мысленно твердил это имя, почти не слыша упрёков повара в том, что он не попросился к нему на ночлег.
**
Схватка
Холода надвигались незримыми, наполнявшими весь мир волнами. В жизнь Рона они принесли широкий старый шарф, любезно предоставленный ему пожилым поваром, и новую обязанность – разводить по домам танцовщиц после их занятий. Но, по-прежнему, все эти ежедневные деяния были ни чем иным, как обычной, пустой суетой, и он постоянно чувствовал себя оставшимся «за кадром» настоящего действа.
Здешняя повседневность была ему не уютной и чуждой, его душа все время пыталась отторгнуть, вытолкнуть из себя, словно плоть занозу, те следы, что оставляли на ней события этой призрачной жизни. Рон чувствовал себя ужасно глупо, когда трудился на кухне, помогал мастеру Эрлу в доме, когда брёл по улице позади шумного выводка девчонок, постоянно галдящих в попытке перекричать друг дружку, и даже когда ел, чтобы поддержать своё хрупкое тело.
Худшим из всего он полагал обязанность конвоира. Раньше этим занималась жена повара Марита, но с наступлением ненастий она стала часто жаловаться на ломоту в костях и страшную угрозу простуды, которая обязательно, прицепившись, должна свести её в могилу. Рон же не мог отказать мастеру Эрлу в просьбе заменить на посту его супругу, и теперь, строго два раза в неделю вынужден был претерпевать острую неприязнь, ещё сильнее разводящую его с этим миром.
Был как обычно пасмурный день, наполненный прямоугольниками безликих улиц, выстроенных под всё тем же желтовато-серым небом. В этот раз он снова брёл позади юных танцовщиц, и никак не мог отогнать от себя чувства, наполненные удивлением и, одновременно, пренебрежением. Девочки были немногим младше него, но, не смотря на свой возраст, совершенно не умели себя вести, мало того, вид некоторых был, как минимум, глупым. Взять, к примеру, Хену, дочь мастера Эрла – волосы на её голове были постоянно закручены по бокам в какие-то уродливые шишковидные образования, при этом, судя по всему, сама она явно полагала таковую прическу очаровательной.
Что же касалось галдежа, вечно следующего шлейфом за этой компанией, то сегодня он достиг своей самой высокой тональности – редкие прохожие постоянно поворачивались в их сторону. Пройдя с девочками еще пару сот метров, Рон понял, что они стали его откровенно раздражать, ибо он догадался, что внимание окружающих – это именно то, чего их компания добивалась. Он не понимал, почему находит такое поведение отвратительным, но ничего не мог с собой поделать.
Когда небольшая группа ухмыляющихся молодых людей преградила им дорогу, Рон со злостью подумал, что юные барышни получили таки желаемое, однако с результатами их действий разбираться придётся именно ему. Он спокойно обогнал замедливших шаг и по притихших танцовщиц, оказавшись на пару шагов впереди них и в нескольких от группы «поклонников». Это было как раз во время, потому что события уже набрали ход.
- Эй, задохлик. - выкрикнул в сторону Рона один из преградивших путь, поигрывая длинной палкой, которую до этого использовал как трость. - Скажи им, пусть для нас спляшут.
- Исключено. – ровно проронил Рон, жестом указывая девочкам, чтобы они отошли назад, и те сразу попятились, сбившись в кучу, как испуганные овечки.
- Ты не понял меня, они будут танцевать, если я так хочу. – пафосно заявил всё тот же парень.
Рон молчал, чувствуя, как его дух будоражат жгучие волны гнева. Ему были безразличны эти дурочки как таковые, все дело было в том, что их поручили его заботам, и из обычных «некто», они превратились в «долг».
Что непреклонное, значительнее бетонных балок мертвого моста и черных утёсов, что он видел во снах, резко обнаружилось в его духе, заполняя все пространство сознания. Решив более не удостаивать своего оппонента словами, Рон молча ожидал его дальнейших действий, с каждой секундой обретая холодную уверенность в том, что будет делать сам.
Как он и предполагал, парень кинулся вперёд, по пути замахиваясь на него своей палкой-тростью. Сосредоточившись на ритме, отбиваемом собственным сердцем, Рон сделал шаг ему навстречу, но при этом уходя влево с линии атаки. Оказавшись на одном уровне с агрессором, он быстро развернулся и опустил руку на его оружие. Инерция продолжила толкать парня вперёд, и дабы придать ей большую динамику, Рон подтолкнул его бедром, а свободной рукой приподнял локоть. Закричав от боли, тот разжал пальцы вывихнутой руки, и, не имея возможности остановиться, покатился кубарем, оставляя Рону свою палку-трость.
Вооружившись, Рон автоматически сделал несколько крутящих махов, привыкая к весу оружия. Чувствуя себя с ним уверено и приятно, он чуть заметно улыбнулся, наверное, впервые за все время пребывания здесь. Его мысли текли ровно, они были графически чёткими и агрессивными настолько, что казалось, будто от них даже на языке появился металлический привкус.
Когда на Рона бросились остальные «поклонники», он заранее знал каждый шаг, каждый взмах палки, который сделает, потому что всё это было уже давным-давно промерено, сложено в науку, изучено и отыграно, и даже имело своё название – «боевые ката». Его же глупые противники проводили атаки, походившие скорее на конвульсии змеи, которой резко отрубили голову – непродуманные, спонтанные, хаотичные.
Спустя несколько минут, которые Рон собственно почти и не заметил, вся компания агрессоров отдыхала на стылой земле, оставив даже попытки подняться. Их заводила, присев на колени и потирая травмированную руку, сначала заулыбался, а потом и вовсе начал смеяться в голос.
- Ты нас уделал, задохлик. – сквозь смех проговорил он, протягивая раскрытую ладонь здоровой руки в сторону тощего паренька.
Рон постоял ровно пару секунд, потом сделал жест, словно пытается вложить палку во что-то, что должно висеть слева. Не добившись успеха, он просто перекинул оружие в левую ладонь. Снова низко опустив голову более ни на кого не глядя, и игнорируя вытянутую руку главаря, он процедил сквозь зубы, всё ещё чувствуя клокотание жгучей ненависти у себя в груди, а во рту привкус металла.
- Как я вас всех ненавижу. Всех, за то, во что вы заставили меня превратиться.
**
Объятия холода
Сам не понимая почему, последние несколько дней Рон делал крюк, и по пути на рыночную площадь останавливался возле развалин гигантского моста. Это место, по началу напугавшее его и заставившее буквально бежать от сюда, теперь обрело совсем иные черты. Оно казалось Рону более реальным, чем весь этот мир-город вместе взятый, и подходя к огромным монолитам бетонных стоек, он чувствовал, что ему становится хорошо.
Здесь, подле мертвого скелета моста, словно витал незримый дух надежды, и бессознательное ожидание, составляющее жизнь Рона, вдруг становилось наполненным смыслом. Когда, постояв несколько минут, он поворачивался спиной к обмелевшей ленте реки и шёл к рыночной площади, то всегда чувствовал, как нечто важное и значимое остаётся за его худыми плечами, закутанными в несоразмерно большое пальто.
Рон затягивал широкий ворот тугим узлом выцветшего шарфа, поднимая его углы так, чтобы ветер не холодил ему уши, и шагал вперёд, встречая всем корпусом натиск холодного ветра. Ему казалось, что студёные порывы так неистовы потому, что не хотят пускать его снова во чрево чужой и ложной жизни.
Иногда, ближе к вечеру Рон покидал закусочную, чтобы конвоировать злополучных танцовщиц. Когда позволяло время, он снова делал крюк, и стоял под обломками серых балок моста, торчащих вверх, словно обрезанные крылья.
В этот день, как и все предыдущие совершенно не имеющий отличительных черт, плясуньи задержались дольше обычного, и, когда он развёл их всех по домам, было уже совсем темно. Последней, по традиции, Рон вёл Хену, заодно доставляя хозяйке Марите продукты, любезно переданные экономным поваром. Ветер неистовствовал, и даже ставшая молчаливой после случая с дракой Хена, начала недовольно пищать себе что-то под нос.
Мастера Эрла не было дома – в ночь перед выходным днём он частенько оставался на работе, зная, что по утру заказов будет вдвое больше. Рон разгрузил сумки, и когда, как обычно относил мусор, подумал, что на обратном пути к закусочной ему несдобровать – непогода разошлась не на шутку. Покидая жилище повара, он впервые пожалел, что ему не предложили остаться.
Через десять минут пути по морозной пустоте ночи, напористый поток колючего ветра встал стеной перед Роном, окончательно сбив неуверенный ритм его шагов. Решив, что продолжать двигаться глупо, он повернулся и, подгоняемый холодом, побрёл назад.
Рона снова ждал подъезд и небольшой альков под лестницей, вот правда картонные коробки в этот раз не сильно помогали. Он сгруппировался как мог: ширины шарфа хватило до середины затылка, руки спрятаны муфтой в рукава, колени прижаты к телу и закутаны полами пальто. Однако эта ночь не питала к Рону благосклонности, и постепенно, пронзаемые морозным воздухом, стали болеть мышцы, от острого холода заломило кости, но делать было нечего - что-то незыблемое, неискоренимое в нём не позволяло подняться на один этаж и постучав, попроситься на ночлег. Прижимая к себе плотнее озябшие колени, Рон вспомнил это слово, определяющее важную часть его характера – «Гордость».
Спустя некоторое время боль отступила, и ему стало легче, он почувствовал как накатывается безразличная тихая дремота. Рон знал, что сулит такое состояние, но сразу решил для себя, что больше не будет бороться, да и бороться по сути не за что – то, что с ним сейчас происходило трудно было назвать жизнью. Все, о чём думал, что чувствовал Рон, сидя здесь, в тёмном углу, под лестницей в объятии холода мира, это что он устал, и у него нет сил сражаться ни за себя, ни за кого-либо другого. Возможно, происходящее сейчас было самым правильным для него, и зря не случилось раньше. Уголки его губ дрогнули вверх, эту странную улыбку спровоцировала мысль, что только теперь он смог наконец понять кто он, и одёрнуть призрачный полог, до селе накрывавший воспоминания.
Угасающая жизнь вспыхнула сочным фейерверком образов, разлившимся в душе Рона последним теплом.
Свет сияющей голубой лазури заполнял всё, от края до края, и даже старый разрушенный Небесный Мост, с чётко отрезанным краем, выглядел возвышенным и умиротворённым. На этом самом краю, сидел он, свесив вниз ноги и любуясь на клубящиеся, лиловые и снежно-белые облака. Они походили на пену моря, подброшенную вверх неистовым ветром, или на лохматые перья бесчисленных стай птиц. Золотые лучи Солы пронзали это пушистое море из облаков, тысячами стройных стрел сыплясь к подножию древнего строения. Он смотрел вниз, туда, где лёгкий ветер поигрывал перьями воздуха, не думая ни о чём, что лежало за пределами радости и беспечности.
- Цезарио, отойди от края. – услышал он знакомый и любимый голос. – Тебе ещё рано учится падать.
Он поднялся на ноги, и побежал ей навстречу, по пути завязывая на шее шнурок, удерживающий лёгкий голубой плащ.
- Равэна, я не упаду. – крикнул он, подбегая и обхватывая руками талию матери.
Она подняла его на руки, и он смог обнять её за шею, глядя в тёмные омуты глаз, играющих стальными переливами.
За её спиной поднимались в высь острые шпили белых башен. Увенчанные светоносными фиалами. Они словно таяли в струях собственного света, разливающегося по бескрайней лазури небес.
Тьма вдруг окутала его, пронзая и душу и тело ломотной болью, и правда растаяла, снова уступив место мутной лжи. Голоса циркулировали вокруг, словно заблудившееся в круге коридора эхо, они теснили его, обступая всё плотнее, и он начал тонуть в них, захлёбываясь собственным горем.
- Ладно Марита, - доносилось из далека, резонируя в висках давящим грузом, - У неё никогда не было сердца, но ты то, дочка!
Он хотел закричать, чтобы они все замолчали, хотел стиснуть голову руками, чтобы больше никогда их не слышать, но руки его не слушались, их жгло, как и всё тело, в которое он был помещён и обречен на эти страдания.
- Я хочу домой. – превозмогая душные волны боли прошептал он, и снова погрузился в гулкую тьму.
**
Небесный свет
Все, что ему было нужно в настоящий момент, это поскорее покинуть жилище мастера Эрла. Рон хотел снова остаться наедине с собой, со своими мыслями и вернувшимися воспоминаниями, посмаковать их, побродить там. Он понял, что чем скорее снова изучит себя и познает весь спектр своих способностей, тем, вообще, быстрее сможет убраться от сюда, из этого мира.
Желание Рона явно разделяла хозяйка дома, однако пожилой повар и его дочь обмотали его заботами, которые удерживали прочнее железных цепей. Мастер Эрл был просто всегда добр к нему, а Хена, наверное, пыталась искупить вину, приклеенную ей совестливым отцом. Хотя, может, это просто стало для неё новой игрой, которой барышня чересчур увлеклась. Единственное, в чём все семейство сходилось во мнении, и Рон не мог с ними поспорить, это всерьёз разыгравшееся ненастье, из-за которого никак нельзя было отпускать на улицу пока ещё слабого здоровьем подростка.
И всё же, хоть и понимая нерациональность своего порыва, Рон никак не мог оставить мыслей о скорейшем возвращении в закусочную. Ему уже не просто казалось, а он действительно чувствовал, что скоро должно произойти нечто важное для него, что никак нельзя пропускать.
Глядя на прямую белую плоскость потолка, Рон решил для себя, что завтра, во что бы то ни стало, непременно покинет этот дом.
К нему подошла Хена, и бесцеремонно убрав волосы с лица, положила ладонь на лоб.
- Угу… - молвила она деловито. – Жара нет уже пол дня.
Рон невольно поморщился и отвернулся, он ненавидел, когда к нему кто-либо прикасается.
- Ты такой странный. – пожала плечами Хена. – Ты прячешь лицо, потому что оно как у девушки?
Поняв, что терпит её присутствие уже из последних сил, Рон стиснул зубы. Если бы была его воля, да под рукой привычное оружие, он бы распылил её, оставив лишь кружащие в прозрачном воздухе атомы.
- Нет. – тоном лишённым эмоций произнёс он. – Я закрываю лицо, чтобы меньше видеть окружающий мир.
- Ааа. - протянула девочка, явно ничего не поняв из сказанного. – Понятно. А я думала, что ты стесняешься, – она хихикнула. – Потому что красивее девчонок.
Рону ещё сильнее захотелось её убить. Как могла подумать эта жалкая дурочка, что он стесняется своей внешности, внешности, унаследованной от матери - божественной Равэны!
Сжав под тяжёлым одеялом кулаки, он снова произнёс прежним тоном:
- Прошу, оставь меня, ты меня утомила. И, пожалуйста, верни мою одежду, я завтра ухожу.
Почти всю ночь Рон не сомкнул глаз. Он вспоминал свою прежнюю жизнь в Небесном Граде, залитом сиянием Солы, свою мать, изящную и непреклонную, отца, изысканного и безвольного, обоих дядей со стороны матери…. Перед его глазами, словно сны наяву, проплывали картины с видами домов и улиц, столь величественных, что бросив один только взор, им всегда хотелось поклониться. Древние светлые крепостные стены и стройные, витые, словно рог Единорога, башни, широкие просторные улицы, украшенные фонарями и светоносными фиалами, что в ночи сияли россыпями звёздных дорог. Он вспомнил, как часами заигрывался в тенистых скверах, под кронами лохматых деревьев с изумрудной листвой, как бродил вдоль Края, изображая крылатого стража Поднебесья, или следил за движением облаков, раскинувшихся бескрайним морем под обломками старинного моста, в прежние годы, задолго до его рождения, соединявшего Землю с Небесами. Вместе со знакомыми картинами, Рон вспоминал себя, каким он был там, в месте, которое называл своим домом, вспомнил свои мысли, идеи, обуревавшие им, и чувства, рожденные и найденные на тропах странствия его разума. Но самым главным было то, что он вспомнил, почему стал именно таким, и почему таков его характер.
Бескрайние любовь и понимание матери не смогли сделать его мягче, потому что слишком рано к нему пришло понимание, дар глубокого проникновения в саму ткань жизни, словно его сердце билось в унисон с сердцем мира. Вместе с этим он понял, где берёт источник отстранённость его отца, укрывшегося от своего дара за грёзами и погруженностью в искусство.
Рон зажмурил глаза и глубоко вздохнул, вспомнив так же, как один из его дядюшек постарался, чтобы он таки научился падать. Он и его отец….
Поднявшись прежде всех, задолго до рассвета, он наскоро умылся прохладной водой, облачился в привычные, не по размеру огромные вещи, и собрался было уже уходить, когда услышал за спиной деликатное покашливание.
- Обожди, вместе выйдем. – сказал мастер Эрл заспанным голосом. – Я бы ещё чая выпил.
Они сидели напротив, на маленькой кухне пожилого повара, и потягивали горячий напиток, с горьковатым терпким вкусом. Рону казалось, будто он слышит тиканье вселенских часов, переданное через его собственное сердце, такое же гулкое и ритмичное.
- Где твой дом? – подняв на него всё ещё мутный ото сна взгляд, спросил мастер Эрл. – Ты давеча, в бреду, говорил, что домой хочешь.
- Далеко, но за мной скоро должны придти. – не поднимая опущенной головы, тихо произнёс Рон. – Не сочтите меня неблагодарным, но именно поэтому я так спешу покинуть Ваш дом.
Повар отхлебнул чая и хмыкнул.
- Далеко или высоко? – снова спросил он.
- Совсем не здесь. – просто произнёс слова Рон, словно обронил монеты.
**
Богоборец
Когда они добрались до рыночной площади, небо уже совсем посветлело, и за мутной пеленой вечной желтовато-серой завесы проглянулась Сола, похожая на старую жемчужину.
Двери закусочной оказались открытыми – ночной сторож уже пустил первых посетителей. Двое огромного роста мужчин, с мощными плечами, скрытыми под тяжёлой ниспадающей драпировкой плащей, стояли по бокам от небольшого тонкого силуэта. Один из них держал на руках нечто завернутое в такую же ткань, как и его плащ, другой не сводил глаз с тонкой фигуры, которая, по всей видимости, была женщиной.
Когда Рон, подойдя ближе, второй раз бросил на них взгляд, то буквально побежал навстречу. По пути опомнившись, он остановился в метре от женщины и низко поклонился. Сделав ему навстречу шаг, она взяла его за плечи, побуждая выпрямиться. Не выдержав, Рон крепко обнял её, как когда-то в детстве.
- Мой Цезарио. – со вздохом, тихо прошептала она. – Наконец я нашла тебя.
По-прежнему не размыкал объятий, Рон прятал в её черных волосах лицо, по которому струились непростительные для него слёзы.
Через несколько минут они уже сидели за одним из столов общего зала. Рон наклонился вперёд, не в силах выпустить из своих рук ладони матери, Равенна же не сводила с него взгляда, полного гордости и обожания. Источающие обильный пар кружки, до верху наполненные горячим чаем, оставались нетронутыми.
Один из Крылатых стражей стоял у дверей, другой присел, ни на миг не оставляя без внимания свою ношу.
- Рафаэль совсем плох, - тихо говорила Равэна, - Если твоего отца оставить здесь, он не выживет – этот мир слишком резко обошёлся с ним.
- Тогда идите вперёд, а я вернусь через месяц, когда ты снова сможешь открыть проход. – сказал ей Рон. – Пришлёшь за мной одного из них. – он кивнул в сторону гигантов, скрывающих под плащами сложенные крылья.
- Я не могу тебя оставить. – с тревогой в голосе возразила его мать. – Не смогу….
- Даже этим малахам не под силу защитить троих, если на нас обрушится дюжина гвардейцев дядюшки Жоржео. – Рон покачал головой в унисон своим мыслям. – Это он нас сюда отправил.
- Я…
- Послушай, мама, выбора нет. – он крепче сжал её руки в своих ладонях. – Ты же меня знаешь, я могу за себя постоять, да и устроился здесь неплохо. Всего месяц….
Слушая его, Равэна не переставала качать головой, но во взгляде уже читалось согласие.
Когда они снова обнялись, стоя у двери, на границе тепла и холода, Рон почувствовал, как резко заныло что-то в его груди.
Долго провожая взглядом три одетые в тёмное фигуры, он чувствовал, как всё сильнее и сильнее болезненно сжимается сердце, провоцируя каждый вздох на рыдания. Но он не мог себе этого позволить, запретил, наложил табу.
Так было нужно, необходимо, и этим всё сказано! Ничего не поделать - отец совсем слаб…. а Равэна…. Хоть на неё никто и не посмеет поднять руку, но её жизнь может стать предметом торга. Рон крепко сжал кулаки, и грубая шесть перчаток впилась в кожу тысячей колючек.
- Я вернусь. – прошептал он глядя туда, где в дали растворились три призрачных силуэта.
Преодолев электрический разряд боли, экспрессом пронёсшейся по всем его мышцам, он расслабил кисти, разжимая кулаки, и вернулся внутрь закусочной.
Бегло и легко обведя взглядом пространство зала, Рон задержал его на запотевшем окне.
- Здесь всё не так, мне даже воздух горло царапает. – тихо сказал он, снова опустив голову и закрывая лицо плотной вуалью чёрной чёлки.
Ближе к вечеру, когда в зале оставалась только пара посетителей, мастер Эрл, перед тем как пойти домой, позвал Рона с ним перекусить. Они устроились за тем же столом, где давеча мрачный подросток снова, хоть и не на долго, превратился в Цезарио, где он держал за руки свою мать, чувствуя, что закончился долгий кошмарный сон. Однако, теперь ему снова предстояло уснуть, забыться в холоде чуждого мира, погрузится в «нигде» однообразной, безликой вереницы дней.
Рон потягивал горячий напиток, опасаясь того, что зная себя, он всё-таки начнёт считать минуты, впав в иллюзию, что отматывает и тем самым сокращает срок этой мрачной летаргии.
- Я всегда любил сказания древности, знаешь ли. – неожиданно начал разговор повар, расколов пасмурную дрёму, окутавшую мысли Рона.
Рон поднял на него взгляд, в котором, словно знак пробуждения, мелькнул стальной росчерк.
- Может, ты мне скажешь, почему Небесные стражи разрушили Мост. – внимательно глядя на него, спросил мастер Эрл.
Если бы не уважение, которое Рон испытывал к этому человеку, он никогда бы не проронил даже слова, касающегося этой темы.
- Насколько я знаю, это случилось из-за вас, людей. – своим привычным, ровным голосом, начал говорить он. - Вам было мало того, что вам давали, и вы решили остальное взять сами. Ваши предки так и не поняли, что рождённые быть прикованными к земле, никогда не взлетят. А если когда и сподобятся на полёт, то он всем принёсет только горе.
- Почему ты так говоришь? – с удивлением и лёгкой обидой в голосе спросил мастер Эрл.
- Потому что знаю, о чём говорю. – Рон вздохнул, и в этом вздохе читалось всё преодоление, которое он претерпевает, продолжая этот разговор. – Ваши предки узнали многое, и возгордились этим знанием. Они создали искусственные крылья и напали на Небесный Град. Их было больше, но поддельные, механические крылья никогда не сравняться с настоящими. Малахи разбили их армию, и чтобы подобное не повторилось впредь, спустились последний раз на Землю, сжигая и затапливая города – прогрессивные научные и промышленные центры человечества. А потом разрушили за собой все Небесные мосты.
- Вот как. – опустив взор, промолвил пожилой повар. – А мы то все думаем, что живём в покинутом Богом мире, где даже Сола укрыла от нас светоносное лицо.
Рон хмыкнул.
- Богом? Вы имеете в виду то существо, что затеяло всю эту игру? – со вздохом он пожал плечами. – Лично я такого не знаю, не встречал, а если бы и встретил, то звук пощёчины разлетелся бы над Небесным Градом и над Землёй.
Мастер Эрл всплеснул руками.
- Да что ты такое говоришь, ты же ещё совсем дитя?
На остром, бледном лице Рона расплылась хищная улыбка.
- Да, дитя, причём такое, которому не на что жаловаться. В отличии от вас, я рос без нужды и печалей, в залитом Солой Небесном Граде. – он снова хмыкнул. – Но, меня никогда не оставляли мысли о мироустройстве и, однажды, я понял, что обречён на понимание того, что с ним происходит. Я чувствовал его каждую вибрацию, каждую, в которой были заключены все страсти, вся боль и все страдания, что ежесекундно творятся и вверху и внизу. Я понял, что ненавижу то существо, которое сотворило мир таковым. Я даже встал на путь Воина, чтобы однажды нанести ему удар. И не важно, что из этого выйдет, главное – ударить.
Несколько минут в потемневшем вечернем зале висела полная тишина, такая, как случается в сердце сумерек, когда даже ветер не смеет шевелить листья.
- Может ты и прав. – сказал пожилой повар со вздохом. – Может и прав…. А может, еще мало видел, от того и печален.
Рон пожал плечами и, поднявшись, пошёл на кухню. Ему надо было вымыть оставшуюся посуду.
**
Желание Хены
Спустя две недели холода потихоньку начали отступать. Все это время Рон, словно узник, провёл в закусочной, выходя буквально только на пару минут, чтобы отнести мусор или быстро сбегать в ближайшую лавку. Когда же зимние ветры сменили гнев на милость, возобновились его привычные заботы.
То, что мастер Эрл не изменил к нему отношения после их беседы, очень порадовало Рона, потому что он не хотел ничего менять в здешнем жизненном укладе. Он посчитал, что эта монотонность поможет быстрее пережить отпущенный ему здесь срок. Однако, его стало настораживать поведение Хены, которая активизировала своё дружелюбие после того, как Рон пробыл в доме повара три дня.
Вот и в этот день, пока он разводил танцовщиц по домам, Хена вцепилась в его руку под предлогом, что боится поскользнуться. Решив не позорить её перед подружками, Рон стерпел это проявление внимания, но, стоило всем барышням разойтись, он осторожно убрал с предплечья её пальцы.
- Я и сам опасаюсь упасть, Хена, поэтому не стоит, ведь могу утащить тебя за собой. – сказал он ей, надеясь, что она понятливее, чем выглядит.
До дома мастера Эрла они просто шли рядом, и Рон было уже вздохнул с облегчением, когда увидел на пороге подъезда пожилого повара. Он стоял и добродушно улыбался, а это не сулило ничего хорошего, ну, по крайней мере, «рядовой» вечер точно отменялся.
- Рон, можешь выручить старика. – после этих слов Рон понял, что отступать не куда. – Я забыл вторую сумку с продуктами в закусочной, а там как раз оказалось все крайне необходимое Марите. – он напустил на лицо самый несчастный на свете вид. – Сходи, а? Потом с нами поужинаешь и заночуешь. Можешь с собой Хену взять, чтоб не скучно было.
Последняя фраза просто убила Рона. Он бы с радостью прогулялся по пустынным улицам в одиночестве, насладившись уединённостью своего духа. Однако, глядя на просиявшее лицо девчонки, понял, что теперь она ни за что не отстанет.
Его печаль была не выразима словами, поэтому кивну, он развернулся и побрёл по дороге, погружаясь в плетение сумеречных улиц, постоянно слыша рядом торопливые шаги Хены.
Рон открыл заднюю дверь и, пропустив Хену вперёд, зашёл следом.
- Если тебе нужно, зажги свет. – сказал он ей на всякий случай. Сам он прекрасно видел и ориентировался в темноте.
- Нет, не нужно, я за тобой пойду. – с этими словами, она снова уцепилась за его руку.
Глубоко вдохнув, Рон проследовал в глубь подсобных помещений.
Сумка мастера Эрла стояла возле ножки кухонного стола, и едва Рон поднял её, и собрался идти назад, как почувствовал, что его руку перехватили. Забрав у него груз, Хена прильнула к нему, преграждая дорогу.
- Давай задержимся немного. – прошептала она ему в самое ухо.
Такого оборота, Рон никак не ожидал. Он хотел оттолкнуть её, но вспомнил слова матери, о том, что низко наносить женщине подобные оскорбления.
- Хена, не стоит. – тихо, и по возможности смягчив голос, произнёс он.
- Ты интересней, сильнее и красивей всех, кого я знаю. – продолжала она шептать ему на ухо, прижимаясь всё плотней. – Я хочу, быть с тобой, хочу, чтобы ты стал первым….
Услышав это, Рон взял её за плечи, и осторожно, но твёрдо, отстранил.
- Нет. – уверенно сказал он, прямо глядя ей в лицо.
Глаза Хены наполнились удивлением, сквозь которое начала проступать обида.
- Почему нет? – тихо прошептала она.
- Это не правильно. – продолжил он тем же тоном, подняв голову и даже смахнув жестом свою извечную вуаль чёлки. - Потому что мы ещё дети. – он отвернулся, продолжая свои объяснения. – И вообще, разве это причина? Я уверен, что для близости необходима, как минимум страсть, а это достаточно зрелое и взрослое чувство.
После его слов возникло долгое напряжённое молчание.
- Я тебя не пониманию. – наконец проронила Хена. – Почему у тебя всегда всё так сложно, будто ты с неба свалился?
Рон ничего не ответил, только уголки его губ предательски дёрнулись вверх, когда он подумал, что она наврядли узнает, насколько была сейчас права.
- А может…. – начала было говорить Хена, но он остановил её жестом, не желая более выслушивать бредовые предположения барышни.
- Да у тебя просто души нет! – внезапно бросила она, сильно повысив тон.
Эти резкие ноты внезапной фразы заставили Рона вздрогнуть. Он всегда терпеть не мог, когда при нём повышали голос, так что и теперь разозлился.
- Естественно, это исключительно ваша прерогатива. – очень холодно молвил он. -То, что находится вместо души у таких как я, называется «даймон». Эта субстанция мощнее и больше, её пульсация интенсивнее. – он между делом взглянул на Хену. – Хотя, ты всё равно не понимаешь, о чем я говорю.
- Ну куда мне. – с вызовом бросила она.
- Хорошо, что ты это понимаешь. – абсолютно спокойно подытожил Рон и замолчал.
Когда они шли назад, по стылой сумеречной улице, он всю дорогу думал о небесах, и был благодарен молчаливому настроению Хены, которое было залогом уединённости течения его мыслей. Как-то плавно и тихо из этих размышлений вытекло чувство, напомнившее, что скоро он от сюда уйдёт, что уже пришло время ему возвратиться назад, в тот чудный город, что сокрыт желтовато-серой пеленой здешнего неба.
Посмотрев на грустную Хену, всё время глядящую себе под ноги понуро опустив свои маленькие плечи, Рону стало её жаль. Он осторожно взял её за руку - это было добрым, но нечестным, да и несвойственным ему жестом, ведь сжать чью-то ладонь, все одно что подарить надежду, заверить, что ты рядом, и что всё обязательно будет хорошо. Однако, чувствуя в своей руке холодные пальцы девочки, он знал, что её желаниям не суждено сбыться. Со временем ей завещано превратится в свою мать – окутанную суетой, вечно уставшую женщину, которой кажется, что её безразличие ко всему тому, что не относится к домашним заботам, со стороны выглядит спокойным нравом умудрённой жизнью особы. Мечты Хены не будут разбиты о жёсткий гранит повседневности, они просто незаметно потонут в ней, словно в тихом дремотном болоте, а она и сама не заметит, как и когда это произошло.
Когда всё это случится, Рон будет далеко от сюда, он будет другим – взрослым, сильным и может даже величественным, как все в его семье. Он позабудет и Хену, и этот безликий город в этом бесцветном чужом мире, он позабудет имя, которым его здесь называли, потому что будет давным-давно отзываться на другое, своё настоящее, данное ему при рождении. Он обернётся, услышав «Цезарио».
Единственным, что будет служить ему напоминанием, это след от падения, оставшийся навсегда рубцом на его сердце и, наверное, сны, парящие призраками летаргии над морем перистых облаков его души-даймона.