Суета, гомон, лязг прибывающих и отбывающих поездов, голос, громогласно вещающий вокзальные новости, крики и ругань. Толпы людей с сумками, чемоданами. Кто-то куда-то бежит, кто-то радуется встрече, кто-то печалится разлуке. Одним словом – вокзал. Столько людей, столько судеб, характеров проходит в одночасье. Здесь разыгрываются драмы и трагедии, случаются комедии и невыразимо прекрасные лирические сцены. Вокзал – это театр, где все одновременно и зрители, и актеры. Какой театр мира сравнится по размаху, средствам выражения, натуральности с вокзальным миром. Одно отличие: театр – искусство, вокзал – жизнь. Но кто скажет однозначно, что лучше. Тем более, что искусство, как ни крути, порождение жизни, а не наоборот. И только слабое ее подобие, нужное для того, чтобы подвести, подготовить человека к восприятию и пониманию более сложного, прекрасного, нерукотворного – ее величества Жизни.
Двое стояли на сцене жизни. Подмостками им служил вокзальный перрон, зрители – снующая, орущая бестолковая толпа. Удивительное свойство толпы, состоящей из отдельных вполне достойных людей, превращаться в массе своей в нечто бессмысленное, слепое, грубо-животное. Но двое не видели никого. Словно само небо накрыло их своим куполом, защитило от неосторожного вмешательства.
Хрупкая темноволосая девушка, слегка вскинув подбородок. И высокий русоволосый молодой человек, склонивший к ней лицо. Глаза в глаза. Разговор без слов.
«Я люблю тебя!» - страстно кричали горящие серые глаза, - «Где бы я ни был, я буду с тобой!»
«Хороший мой, я знаю! Я знаю… Но поверь, я должна побыть одна. Особенно сейчас…» - в карих глазах светилась грусть.
«Позволь мне быть с тобой!» - молили серые. Юноша прижимал руку девушки к своему сердцу.
«Милый, мы так много об этом говорили. Пойми! Нет..» - карие с тоской смотрели в сторону, - «Ты же понимаешь…»
Серые настойчиво вернули карие к себе: «Я понимаю, я все понимаю. Тебе нужна свобода. Я отпускаю. Лети…» - серые с болью закрылись. Потом, вспыхнув непогашенным костром: «Ты знаешь, что я примчусь к тебе по первому слову, вздоху о помощи!» Юноша поднял руку девушки к своей щеке, провел по губам и закрыл ею свои глаза: «Не пытайся скрыться, я найду тебя даже на другой планете!»
«Прости меня!.. Простишь ли мне эту боль?» - девушка с неизъяснимой грацией положила голову на плечо юноши, затем вжалась в него лбом.
«Прощу ли я тебя!? Наверное, я простил бы тебе даже ложь… Но ты не лжешь. В этом твоя сила. Любимая!» - юноша нежно отстранив девушку, заглянул ей в глаза.
«Любимая!» - прошептал он с просветлевшим взором.
Поезд лязгнул, дернулся и медленно тронулся, набирая обороты. Девушка последний раз коснувшись щеки юноши ладонью, вскочила на подножку вагона. Юноша поймал на ходу ее руку и поцеловал, прощаясь. А потом еще долго стоял на опустевшем перроне. Губы его как молитву повторяли: «Ты вернешься, ко мне, любимая, ты вернешься… Я верю… Верю! Иначе не может быть. Господи, я верю!» Глаза его затуманились от подступивших слез.
Бабье лето кружилось вокруг него, танцуя с опавшими листьями. Юноша побрел в сторону парка. Прикосновения осеннего ветра напоминало ему руки милой. Легкие паутинки с веток будто распустившиеся волосы. В шорохе листвы чудились ее слова. Она так любит эту пору, этот танец листьев. А их длинный шлейф сзади привел бы ее в восторг.
Сейчас бы она сорвалась с места девчонкой-подростком и, звонко смеясь, окунулась в осень. Еще недавно они гуляли здесь, и она с искрящимися глазами танцевала между деревьев, обнимая и улыбаясь им как лучшим друзьям. А вон там они остановились и долго смотрели в небо, где среди облаков плыли стаи улетающих птиц.
«И ты моя птица. Птица не может не улететь, ее тянет в дорогу, но она возвращается. Приходит весна, и летит она домой. Ты вернешься…» - так, борясь с горькими мыслями, думал юноша.