ранняя проза
I.
Они встретились на дереве. Дерево называлось тополем. Тополь одиноко стоял в центре города. Удачно вписываясь в вертикали городской площади. Он был так стар, что еще помнил, как эту площадь возводили.
Тополь зазнался. Потолстел. Раскинулся, как дуб, оброс густой, не пропускающей свет листвой. Еще тополь стал вредным, как и все старики. Вредность обычно демонстрировал в середине лета, осыпая объемной сединой дорогу, которая проходила около него, машины, трамваи и пешеходов. Но пешеходы не жаловались. Они прощали зеленому дедушке его летнее баловство. Тополь был единственным олицетворением живой природы на главной улице неприродного мегаполиса.
Они жили недалеко от тополя. И еще с детства заприметили его. Может быть, даже в один день. Как только солнце окрашивало город в красный цвет, медленно уходя за пятиэтажки и здание театра с колоннами от крыш до лестницы и с фигурками людей на этой крыше, он преодолевал поток машин, добегая до тополя, карабкался на него до уровня окон второго этажа и часами сидел на ветке, спрятавшись за густую листву.
Заглядывал в окна, разглядывая людей, о чем-то думал, мелом выводил на стволе непонятные символы и все мечтал покорить вершину могучего дерева, единственного для него друга.
В один из вечеров, когда солнце уже совсем свалилось за театр, и зажглись фонари, он, сидя на толстенной ветке, пытался вывести сочинение на тему «Мой лучший друг». Ничего не получалось. Ему оставалось только смотреть на небо, в окна, на желтую дорогу. Вот мчится пожарная, воет сирена. Синий маяк разгоняет желтый свет и приближается к тополю, окутывает его в свою акварель и едет дальше.
Красиво получилось! Он начал с интересом рассматривать друга, о котором не написать, восстанавливая в памяти, как отражались зеленые листья в синем цвете на фоне желтых туманных фонарей.
Он вертит головой и замечает, что на одной с ним вышине, на противоположной стороне, на такой же толстой ветке, сидит девчонка с черненькой косичкой. Может быть, это глюк из-за яркого света. Нет, и правда, сидит девчонка. Интересно, что она тут забыла?
- Эй! – не долго думая, он отталкивает гостью. Она, конечно, вздрагивает, оборачивается, но в глазах ее читается испуг. – Ты что здесь делаешь?
- Сижу, не видишь, что ли? – удивляется она.
- Это мое дерево – заявляет он.
- Ой, ну, конечно! Его оно! – девчонка была не из робких, что и следовало ожидать. – Я здесь лазила, когда тебя еще не родили.
- Ха, можно подумать, ты такая большая! – он не умел общаться с мягким полом и потому грубил. – Ты в каком классе учишься?
- Я в шестом, а ты?
- В пятом, - он был наказан.
- Малявка! – усмехнулась она.
Он кипел.
- А чем ты докажешь, что была здесь?
Она была спокойна.
- Я и доказывать не буду. Я еще в том году привязала вон на ту ветку сиреневую ленточку со своим именем.
- Дак это твоя ленточка! А я все думал…
А ты что, умеешь думать? – ей захотелось позлить его. А он вдруг выкинул такую фразу, которую никому никогда не говорил.
- Давай дружить!
- Давай! – тут же согласилась она, будто ей предложили порцию мороженого. Они уселись рядом. Она рассказала ему, как она впервые залезала на это дерево и падала аж целых три раза! Как проводила здесь вечера. О том, как ее увезли на год в другой город, а сегодня привезли, и она сразу пришла к любимому тополю.
Еще она призналась, что у нее нет друзей из-за плохого характера и плохого поведения. Все взрослые называют ее хулиганкой. Он пожаловался на свою скромность и нерешительность, то есть, скорее трусость, и поэтому у него тоже нет друзей. Он попросил разрешения написать о ней сочинение, она скромной не была и сама это сочинение накатала…
И тут настало самое неприятное для всех подростков время – расходиться по домам. Вечер заканчивался. Начиналось что-то доброе, неспокойное, сладкое.
Каждый вечер они встречались на дереве. Сдружились. Влюбились друг в друга. Толь не ревновал! Радовался! Не на каждом дереве подростки – романтики проводят вечера. И они были без ума от тополя. Он казался им мягким и нежным. Тополь. Они доверяли ему все-все свои секреты. Они даже позволяли ему быть свидетелем их поцелуев, первых – касающихся и позже – постоянных, страстных. Он по-старчески заботился о них и оберегал. Особенно от гвоздей дождя.
Зимой он был одинок. Они оставались вдвоем. Он был раздет, его скелет хорошо просматривался со всех сторон улицы. Он грустил. Когда они, одетые в пуховики, перевязанные шарфами, варежкой гладили его морщинистый ствол, он плакал. Его слезы скатывались по их щекам. Весной он рыдал сосульками и ждал своих друзей, как дед в деревне ждет своих внучат на каникулы. В мае они снова залезали на тополь.
…Каждый год было так. Несмотря на их взрослость. Они не могли оставить лучшего друга. Они не забыли, как много он для них сделал. Как соединил их. Правда, приходили они все реже. Теперь их пребывание на тополе приобрело философский смысл. Этот смысл оправдывал детскую привычку старшеклассников.
Они сидели на уровне пятого этажа. Это не было вершиной дерева. Она положила голову ему на плечо.
- Как клево! – повторяла она. – Сидим тут вдвоем, выше домов, выше людей, выше всей этой городской грязи и пыли. Любуемся. Только с высоты можно любоваться грязным городом. Мы одни - и тополь, а вокруг что-то реально неописуемое – она втянула в себя воздух – Чувствуешь?!
- Булочками пахнет. В кафе пекут
- Нет же. Я не об этом. Ты разве не чувствуешь? Я не могу слов найти… Здесь мы как будто в другом пространстве, другом слое вселенной.
- В самой начинке – перебил он.
- Да, может быть, – ее прежняя восторженность отлетела вместе с листиком.
- Ну вот. Я опять что-то не то ляпнул. Извини.
- Нет, не в этом дело. Я все пытаюсь тебе сказать… Этот вечер…может стать для нас последним. Завтра я уезжаю.
- Куда? Надолго? То есть?
- В столицу. С родителями. Работа у них такая. Они обещали, что мы вернемся. Только не сказали когда. – Она глядела ему в глаза. Она всегда была сильной. Он никогда не дотягивал до нее. Не смог сдержаться и сейчас. Он больше не слышал шум дороги, болтовню листьев – тополь пытался успокоить парня. Бесполезно. Она вытирала ему мокрые глаза, осыпанные переливающимися от фонарного света слезами, она гладила ему волосы. Она жалела его. Он жалел ее. Тополь жалел обоих.
II.
Поезд набирал ход. Поезд увозил ее. Она плакала: он не пришел ее провожать. Почему? Ей лезли в голову самые страшные мысли – тараканы. Она рыдала навзрыд. Попытки мамы успокоить ее приводили молодую психику к грани срыва… Она бросала свои нервы в слезы, в истерику…
Поезд подъезжает к первому на пути большому городу. Родители выходят на перрон, закрывают купе на ключ.
Она прилипает к окну. В здании вокзала ей видится старый тополь. В прохожих – он. Тут вдруг откуда ни возьмись появляется он, вернее, вылазит из багажной полки.
- Привет, это я!
- Дурак! – она бьет его плечи, смеется – Ты сумасшедший. Это же глупо.
- Я всегда буду делать глупости без тебя. А для тебя я буду делать хорошие глупости. Давай сбежим!
- Ты серьезно?! Нас же все равно найдут.
- Тихо!– он прижимает ее к себе, целует, ласкает. И не поверите! Появляются родители, которые в шоке. Папа даже улыбается.
- Я так и знала, они что-то задумали. Я сразу поняла, здесь что-то не так, раз он не пришел провожать, – заворчала мама.
- И что нам теперь с тобой делать? Когда же вы думать-то начнете, дети? – принял эстафету отец ,– придется поручить тебя милиции.
Он пинался. Он кусался. Дикий дьявол рвался из его тела. Его пытались удержать два крепких плечистых мужика в форме, а он нашел в себе силы вырваться. Обнял ее всей своей нежностью. Их развели еле-еле, потому что он не хотел делать ей больно.
Объявили отправление. Взбешенные от собственного бессилия, менты вытолкнули его на бетонный перрон. Он вылетел из вагона лицом вниз. Разбил нос. Это обстоятельство привело их в чувство.
- Вставай, братуха, домой поедем, да увидишь ты ее еще. А вообще ты молодец! Настоящий мужик. Я бы вот на такое не решился. – подхватили его обессиленного, униженного.
Поезд тронулся. Она не подавала признаков жизни. Родители били ее по щекам.
- Все перетрется, пойми, жизнь она такая…
Жизнь шла, но ничего не проходило.
Она вернулась студенткой… Столичной леди. Был вечер. Расплывался бордовый закат. Фонари жгли киловатты. Она пришла к тополю. Тот никак не отреагировал на ее появление. То ли не узнал, то ли спал. Это было уже не бодрое, полное сил и зелени дерево. Ветки опустились, листья свернулись, седины стало больше. Машины, подъезжая к тополю, сбавляли скорость, окна домов были закрыты, пух стучал во все стекла. Просил помощи? Кого-то искал? Прощался?..
- Как ты постарел, дружище! – она карабкается на ветку. Несколько водителей просигналили в помощь – красотка лезет на дерево!
Он не заставил себя долго ждать. Это был уже не тот мальчик, кипешивший в купе. Внизу стоял тот, кого девушки обычно рисуют в мечтах. Он захлебывался от счастья. Бросил ей пять желтых роз. Она поймала только одну. Две зацепились за ветки. Две упали на выступившие из земли корни. Тополь вздрогнул. Проснулся! Зашевелился, закачался, разговорился, но они его не слушали. Не до него было.
Он уговорил ее подняться почти под самую верхушку.
- Как здесь здорово! Как красиво! Восхождение того стоило! Такой вид! А там? Неужели через пруд строят мост.
- Мы ведь никогда не расстанемся?
- Никогда! – ей нельзя было не поверить.
- Мы всегда будем на высоте. Выше всех, выше города. Там, где красота. Там, где любовь. – теперь она должна была поверить ему.
- Как ты хорошо говоришь! Ты всегда нестандартно выражался. По-любому твои ровесники места не находят от зависти.
- Мои ровесники на земле. И зависть там же. И все пороки, вся грязь, и гадость, и тупость. Все селилось в людей. А люди не хотят подниматься наверх. Они ко всему привыкли. Там, на земле.
Она восторженно слушала своего оратора. Но она была студенткой, поэтому обрубила, совсем не специально его высокую речь:
- Но ведь и нам придется тоже спуститься на землю.
И они спустились. Когда не горели фонари, и не ездили машины, и не ходили люди.
Через восемь часов они встретились там, где начиналась центральная улица. Здесь было много пуха. Чему они очень были удивлены. По мере приближения к площади пуха становилось все больше. Они ловили его руками, ртом, волосами, увивались от него, подкидывали, превращали в теплые комочки. Они чувствовали себя детьми. И получали недетское удовольствие. До тех пор, пока не увидели пустоту. За полчаса до их прихода тополь выкопали и увезли в неизвестном направлении. Поляну, по которой расползались корни тополя, оградили цепью.
Молодая психика взорвалась…
Они прижимаются друг к другу. Поцелуй. Глаза в глаза. Перешагивают цепь. Электрическая волна проходит по их телам, будто энергия дерева переходит к ним. Если так, то эта энергия – вселенская страсть…
Он начинает ее раздевать. Она рвет его рубашку. Мгновение и они на земле, они обнажены, они возбуждены. Он любит ее у всех на виду. Толпа визжит от восторга. Пух – единственное, что осталось от тополя живое, поднимается ветром, кружится, пытается залепить глаза зевак. Но куда там! Люди и сквозь песок бы разглядели, как два безумца сгорают в экстазе. Он любит ее все отчаяннее, все сильнее, стоны сводят с ума пешеходов.
Пух метелью закружил над поляной, закрывая от пошлых глаз молодых любовников.
… Когда ветер ослаб, и пух позволил смотреть сквозь себя, то люди увидели, что на поляне никого нет. Только белый слой седины убитого старика и сиреневая ленточка.
P.S. Происшедший секс стал главной новостью города. Местные газеты уделили ему первые полосы, обвинив в очередной раз молодежь в разврате. Журналисты раскопали биографии наших героев, выбрали в них самые неудачные моменты, о которых тут же поведали массам. Психологи ставили диагнозы, печатались мнения других компетентных лиц. Горожане согласились во всем с писаками и «лицами», поддакивая им на кухнях, в лоджиях, в парках, в кинотеатрах, в трамваях… Что поделать? Живая любовь всегда удивляет, пронзает и не любится окружающими.