***

       
       З А В Е Щ А Н И Е

       (Н О В Е Л Л А)

       Муха, передвигая по глади окна чёрными ниточками ножек, казалось, не ступала, а, словно сапёр на минном поле, медленно и осмотрительно прокладывала себе тропу.
       «Если доберёшься… - доктора Лина охватила судорожная потребность загадать желание. - Если доберёшься до…»
       И тогда муха остановилась, брюшком прижалась к стеклу, а потом, скрестив над головой-шариком ниточки передних ножек, заиграла ими быстро-быстро.
       «Так точат ножи», - подумал доктор и попросил: «Иди же, муха, иди!..»
       Муха вздрогнула, отлетела вглубь комнаты.
       «Нет у меня будущего, больше нет», - решил доктор и, закрыв глаза, перенёсся в клинику, где многие годы водил ланцетом по телам бездыханным, холодным…
       «Директору клиники скажу, что убираюсь… Пусть пригласят другого патолога…»
       Ночь шла на убыль. Просочившись в окно, бледно-лиловый треугольник света лёг на корешки книг, но вскоре свои очертания растерял.
       «Мама!» - доктор ощутил в груди пустоту и обвал; вскинув ладони к глазам, он с силой надавил на них, будто пытался заставить их вылить из себя память об ужасе последних часов.
       Всполошив тишину, надрывно вскрикнул телефон. «Наверно, Тина», - подумал доктор.
       Телефон умолк.
       Доктор смотрел, как за окном гаснут ночные звёзды, и вдруг в ярких вспышках операционных ламп увидел свою ладонь, а на ней влажное коричневое ЭТО…
       Почувствовав во рту едкую горечь, доктор встряхнул головой, а потом долго сидел недвижный, оцепеневший от мысли: ему будет суждено видеть ЭТО постоянно…
       С улицы донёсся звонкий молодой смех. Хрипло пролаяла собака.
       Доктор взглянул на книжную полку; теперь ЭТО лежало в колбе с раствором формалина.
       
       
       * * *


       Глаза старшей сестры округлились, наполнились густыми колечками ужаса:
       - Что у вас в руках, доктор?
       Доктор не ответил. Он смотрел на ЭТО.
       - Вы в своём уме? - старшая сестра осторожно заглянула в глаза доктора и добавила: «У несчастной женщины метастазы оказались в печени, а у вас в руках…
       - Чрево моей мамы, - не поднимая глаза, проговорил доктор.

       * * *

       Тягучая, липкая ночь дурманила тело доктора, властно гнула голову к груди. Доктор потянулся к пачке «Мальборо», достал сигарету. Вспыхнув, огненный язычок зажигалки, замешкался, словно что-то для себя решал, и, так и не коснувшись сигареты, вдруг высветил бледное изваяние колбы.
       «Нет, - сказала мама, - не смерти боюсь, хотя и гадко там, в земле, и черви, слизкие, бездушные набросятся… Не боюсь… Измоталась я, устала… К утру меня не станет… Завещание бы передать следует… Молчи, сынок, молчи… Ты слушай… Конечно, от меня тебе ничего не… Знаю… Ты уважаемый доктор, хирург… Слава Богу, успела тебя вырастить… Всё отдала, и оставить мне нечего… Молчи, сынок, молчи… Завещание – это моя воля… Это святое… Ты должен её принять… Должен!.. Я напишу… Придёшь утром… А сейчас я утомилась, посплю…»

       * * *

       Зажигалка повисла в воздухе. Доктор услышал: «А когда я уйду… Уйду… Уйду…»

       
       * * *

       Утром женщина одним лишь движением глаз повелела сыну наклониться и торопливо зашептала: «Завещание… Написать не получилось… Я просто скажу… Ты только обязательно… Когда я уйду… Вскроешь меня… Сам… Лично… Непременно сам… А потом… Слушай и молчи… Когда уйду, сохрани ЭТО… Заклинаю, сохрани!.. Никому ЭТО не отдавай… Сохрани… Остальное – верни Господу… Остальное – не наше… Сделай, сынок, как прошу… Когда я уйду…»

       * * *

       Сбросив зажигалку на стол, доктор коснулся рукой колбы с жёлто-коричневой жидкостью, прошептал горячо, неистово: «Не отдам… Сохраню… Не отдам…»
       За окном поднимался робкий утренний свет, и доктор подумал, что наступят ещё и ещё утра, и жить он будет ещё и ещё, только иначе, уже не так, как прежде. Снова взглянув на колбу, он решил, что по утрам, просыпаясь, будет говорить ей «добрый день», а перед сном «спокойной ночи».
       «Добрый день! Спокойной ночи!» - доктор прислушался к звучанию своего голоса.

       * * *

       Глухо отзывались шлепки свежей земли.
       Задевая камни, жалобно стонала кладбищенская лопата.

       * * *

       «Тина, - писал доктор, - я остаюсь с мамой. И не требуй разъяснений, потому что тебе разъяснить не могу, как и не могу разъяснить самому себе. Я любил, и в эту минуту люблю тоже, но оставляю тебя, как оставляю себя… Господи, как всё путано!.. Вот я и говорю: «Не спрашивай меня…»
       Ощутив чьё-то присутствие в комнате, доктор задержал движение ручки, поднял голову.
       «Ты? - на окне он увидел головку-шарик и тонкие чёрные ниточки ножек. - Ты вернулась?»
       На этот раз муха не замерла, не прижалась к стеклу брюшком, а, напротив, с уверенно устремилась к верхнему углу окна, а года, наконец, добралась, доктор отвернулся и изо всех сил стал не думать о Тине и о детях, которых у него никогда не будет.