Ведьма

       
       В последнее время он часто думал о своей жизни, погружаясь в воспоминания о прошлом. Нет, он не пал духом совсем, он ещё надеялся. Но с каждым новым днём надежда ослабевала. А вот воспоминания всплывали свершено неожиданными сценами. То он видел себя двенадцатилетним мальчишкой, отважно переплывавшим Ахтубу с двумя друзьями. То он вспоминал своего дядю с моторной лодкой, на которой тот возил его на рыбалку на Волгу. Он просто осязал ступнями упругий волжский песок, когда, выпрыгнув из лодки, он входил в воду с удочкой и, стоя по колено в воде, часами ловил рыбу. Дядя любил спиннинг, оставив лодку, он обходил остров, далеко забрасывая леску с блесной. Ему везло - щурята, окуни, судаки, порой шереспер блеснёт в воздухе, принявший блесну за серебристую рыбку. А ему, десяти-двенадцатилетнему мальчишке приходилось довольствоваться только удочкой и уловом из плотичек, краснопёрок. Однажды на донку попался сомёнок килограмма на три, но и его ему помогал вытаскивать дядя. А он только гордо нёс его по Волгограду домой на кукане.
- Да, - подумал он, - когда же я последний раз был на Волге?
И сам себе ответил:
- Лет двадцать назад, а уж рыбачил … Последний раз в пятнадцать лет, когда дядя взял его с собой на ночную рыбалку. Волга, костерок на островке, палатка, ранняя зорька. А через неделю после этого дядя скоропостижно скончался от обширного инфаркта.

       Своего отца он не помнил, тот ушёл из семьи, когда ему исполнилось только полгода, и исчез; вроде бы он завербовался на север после окончания института, и там где-то погиб при аварии на шахте. Жили они с матерью у дедушки, профессора института в Волгограде. Бабушку он помнил смутно, ему было года четыре, когда она умерла от перитонита. Дед второй раз не женился, так и жил с дочерью и внуком, посвящая ему всё свободное время. Дед казался ему всегда древним стариком, да, наверное, так и было. Исаак Абрамович женился поздно, единственная дочь родилась, когда ему было уже сорок пять лет, а к моменту рождения внука ему было почти семьдесят. Но внука он боготворил, называл его не иначе, как «кумир ты наш», никогда не отказывал ему ни в чём, водил его на занятия в спортшколу, ездил с ним на соревнования, всегда вместо мамы ходил на родительские собрания. Да, дед им занимался.
-А я? – Снова подумал он. – Что я могу дать внуку? Иногда поговорить с ним, даже на руках не подбросишь, только погладишь по курчавой головке…
       И снова тоска вползала в его душу. Молодой, энергичный сорокапятилетний мужчина, он был парализован после автомобильной катастрофы. Нет, не полностью, руки действовали, разум не покинул его, а вот ниже пояса… Перелом нескольких позвонков, парализация ног, и никакой надежды. Прошло уже двенадцать лет после этой страшной катастрофы, а ни малейшего намёка на возможность вернуть хотя бы частично движение, хоть бы пальцами пошевелить… А так хотелось пошевелить пальцами!

       Но эти мысли он отгонял от себя прочь. Хотя забыть этот ужас, когда в его новенький форд врезался военный грузовик, он не мог. Вроде бы ничто не предвещало несчастья. Тёще с тестем срочно понадобилось в город, позвонил кто-то из сослуживцев тестя, что приезжают на пару дней в Петербург, и они, радостные, помчались на встречу с юностью, а встретились со смертью. Удар пришёлся по той стороне машины, где сидела Елена Петровна, и она погибла сразу, а тестя вырезали из машины, успели довезти до больницы, но он скончался на операционном столе. Он был в шоковом состоянии, но хорошо помнил, как и его тоже вырезали из покорёженной машины, потом серия операций, но он остался жив.
- Жив?- снова он задал себе этот вопрос. – А не лучше ли было бы…
Но эти мысли он отгонял от себя сразу. Второму сыну – Петру– было тогда шесть лет, старший учился в политехе.
- Женя, - окликнул он жену.
       Никто не ответил. Наверное, в магазин вышла, когда он задремал в своём кресле- каталке.
И снова он вернулся к этому дню. Неужели ничто не предвещало несчастья? Нет. Ночью ему опять приснилась его шефиня по аспирантуре. Он никак не мог забыть её взгляд. Был юбилей института, а он в это время работал в процветающей коммерческой фирме у своего приятеля – Бориса. Лет десять онеё не видел. Казалось, что развязанная им с Борисом склока, направленная против неё, уже забыта, забыта навсегда. И неожиданно встретив её, чуть поседевшую, но практически не изменившуюся за эти годы, с улыбкой шагнул к ней, поклонившись. Её презрительный взгляд скользнул по нему сверху вниз, и она прошла мимо, сделав вид, что не заметила его приветствия. А он так и замер на миг, с жалкой улыбкой, не ожидая такой реакции. Эту встречу он забыть не мог. «Змея!» Иногда он видел во сне, как он стремительно подходит к ней и, обданный холодом её тёмно-серых глаз, просыпался, вздрагивая. В эти дни обязательно случалась какая-нибудь гадость. Однажды сын сломал руку, однажды угнали его старенький жигулёнок, разбили его и бросили неподалёку на площадке детского сада. В ночь перед аварией… Он вспомнил, да опять ему приснился этот проклятый сон. Что это? Она его предупреждала? Или откуда-то из подсознания робко взывали угрызения совести?

       Раздался скрип ключа, поворачиваемого в замке, чуть скрипнула дверь.
- Ты спишь, Изя? – спросила жена, заглядывая в комнату.
Ему не хотелось отвечать, он сделал вид, что дремлет. Жена тихонько прикрыла дверь и пошла в кухню.
       А он снова погрузился в воспоминания. С Женей Петрушко они учились на одном курсе. Симпатичная стройная девушка выделялась на курсе. Весёлая, кокетливая, жизнерадостная,
всегда модно одетая, была она дочерью капитана первого ранга, командовавшего подводной атомной лодкой, а в тот момент служившего в штабе. А он жил в университетском общежитии в комнате с ещё тремя сокурсниками. Но в Ленинграде! Ни дед, ни мать не захотели, чтобы он учился в Волгограде, а в Московский университет он не рискнул поступать, пугал его «пятый пункт», но казалось, что в столицах смышлёному пареньку из интеллигентной профессорской семьи будет побольше перспектив. Да, пробиться в окружение Жени было не так-то просто. Но он использовал все методы, шёл к этому три года, медленно и методично, пока, наконец, после летнего колхоза после третьего курса она не забеременела, и её родители, скрепя сердце, согласились на этот брак. Но жить с ним под одной крышей! Женин отец купил дочери однокомнатную квартиру на Пискарёвском проспекте, уже в построенном доме, так что к моменту появления первенца молодая семья имела крышу над головой и две стипендии четверокурсников, правда, у Изи она была повышенная, он стремился к красному диплому и аспирантуре. Женя взяла академический отпуск на год, а Изя получил рекомендацию учёного совета в аспирантуру. Летом после окончания университета он поехал в стройотряд – подзаработать, но топором разрубил себе ногу, полежал в травматологии, и уехал на Волгу на дедушкины и мамины хлеба. Вернулся он в конце сентября, и стал готовиться к экзаменам в аспирантуру. И вот тут –то и произошла осечка. В аспирантуру приняли вернувшегося после двух лет работы в Сибири выпускника, а он срезался на экзамене по английскому языку. Это он-то! Окончивший английскую школу.
       Даже сейчас, спустя столько лет, обида захлёстывала его: «Антисемиты проклятые!» Не хотелось признаться себе, что перепутал времена глаголов и исказил смысл перевода, поскольку грамматику даже не повторял. Вот и вкатили ему удовлетворительно.
       Что делать? Куда идти работать? Попросить тестя помочь? Нет уж! Только не Петрушко. Его университетский шеф, к которому он обратился за помощью, позвонил своей бывшей аспирантке, работавшей в одном из ведущих институтов. Вот тогда он впервые её и увидел.

«Красивая баба!» - подумал он. Вьющиеся волосы, тёмно-серые глаза, внимательный взгляд. « Да, Николай Иванович мне звонил. Пойдёмте, я представлю вас начальнику отдела». Дирекция не разрешила принять его в теоретический отдел, где она работала, но выпускника с красным дипломом и ленинградской пропиской охотно взяли на работу в технологическую лабораторию, где он томился в бесконечных командировках, да и в институте частенько приходилось работать по сменам на опытных установках. И так ещё два года до аспирантуры.
       Снова жена заглянула в комнату.
       «Пора обедать! Я приготовила твой любимый салат с креветками». И она повезла его кресло- каталку в кухню. На столе стояла бутылка коньяка и открытая бутылка муската. Ему стало стыдно.
- Какое сегодня число? Я совсем забыл! Сегодня же Шурику четыре года!
- Они зайдут в воскресенье, так что, дед, пока отметим вдвоём день рождения первого внука.
       И снова ему стало не по себе, он вспомнил, что и сегодня снова видел во сне юбилей института. Опять эта ведьма приходила. «Как бы не случилось чего!»- мелькнула мысль, но он сразу отогнал её и залпом выпил рюмку коньяка.


       Подремав с полчаса после обеда, он подъехал к письменному столу и включил компьютер. Вот уже третий год его товарищ по общежитию, Сергей Коротков, профессор, ставший заведующим кафедрой, подбрасывал ему хоздоговорные темы по квантовой химии. «Пиши докторскую, - говорил он ему. – Вот тебе тема!» Да ещё и зарплату платил, правда, небольшую, но всё-таки… Борис-то уволил его из фирмы, как только выяснилось, что больше ему не встать на ноги. А ведь друзья были - не разлей вода. Но дружба дружбой, а прикованный к креслу инвалид в был не нужен. Работа отвлекла его от воспоминаний, и он погрузился в расчёты.
       Зазвонил телефон:
- Дед, а ты купил трансформер? – Голос Шурика прозвучал требовательно. – Ты обещал.
- Купил, купил, - неуверенно произнёс он, вспоминая, говорил ли он об этой просьбе Жене.
       Поговорил немножко с внуком, вернулся к расчётам, но работать не хотелось, что-то не получалось. Он выключил компьютер и задремал. Приснилась Дина.
- Что не заходишь? Я жду. Пообщаемся.
Он вздрогнул: сквозь дремоту услышал собственный голос: «Ты же умерла! Куда ты меня зовёшь?» Проснулся от сердцебиения, свесившаяся с коляски рука онемела.
- Тьфу, чёрт! Приснится же!
       Он помассировал руку. Взглянул на расчёты. Нет, сегодня работать не хотелось совсем. Прикрыл глаза и вспомнил Тольятти.
 
       Дина. Крашеная блондинка из бригады московских пусконаладчиков, было ей тогда лет сорок, шли испытания, они с Борисом уже почти две недели сидели в командировке
«без женской ласки», как говорил Борис. К лаборантке Наташке, этакой кустодиевской красавице из ЦЗЛ, которой они поочерёдно с Борисом, наносили визиты, приехала мать, так что путь был закрыт. Нет, она его не разочаровала, в отличие от сдержанной и холодноватой Жени Наташка любила разнообразие и была темпераментной, вопреки рассуждениям о фригидности полноватых натуральных блондинок. Дина приглашала «мальчишек» на чай, но появлялся на столе и разбавленный спирт, да и «мальчишки» не забывали порой принести бутылку или жигулёвского пивка. У неё был одноместный номер, а он жил вместе с Борисом в двухместном. Он вспомнил, как заливался соловьём, рассказывая всевозможные истории из своей волгоградской жизни. Она слушала с интересом, вспоминая Волжский, где жила месяцами при пуске завода, иногда кокетливо поглядывая на него из-под чёрных, густо накрашенных ресниц. Была она ладненькая, с неплохой фигурой, правда, чуть портили её коротковатые ноги.
 
       Первым остался ночевать у неё Борис. В эту ночь он плохо спал, злился на Бориса. Этот «Пархоменко», как он дружески его иногда называл, всегда опережал его на секс-фронте, хотя был толстым, неуклюжим, каким-то сальным и, по словам Наташки, громко сопел в минуты страсти… Он же был спортивным, упругим, подтянутым, всегда имел в запасе новый анекдот или какой-нибудь афоризм на все случаи жизни. Но вечно второй. Утром появился удовлетворённый Борис, с маслянистой улыбкой на устах:
- Сегодня твоя очередь. Будь готов!
- Всегда готов, - произнес он бодрым голосом, но в душе шевельнулось злое чувство к нему – опять опередил.
       И надо же было такому случиться! Утром, когда он выходил от Дины, через номер увидел свою шефиню, приехавшую ночью, она шла по коридору с «тётей Галей», своей правой рукой. От неожиданности он вскрикнул «ой!» и быстренько ретировался к Дине.
- Надо же быть таким дураком, - корил он себя потом. - Надо было выйти, поздороваться, как ни в чём не бывало, а теперь…
- Дина, посмотри, ушла шефиня!
       Дина вышла в коридор; её номер располагался как раз у холла с телевизором. Обе женщины сидели в холле.
- С приездом! Анна Петровна, вчера приехали?
- Да ночью прилетели.
- Напоить вас чаем?
- Нет, спасибо. Ждём машину. А Вы заходите вечерком на привальную, торт из Метрополя ждёт. Василий Владимирович с Вами?
- Нет, шеф должен появиться завтра. Ну, я пошла, - Дина вернулась в номер.
       Анна Петровна ушла позвонить. Минут через пять Дина снова выглянула в коридор. «Тётя Галя» по-прежнему была на посту.
- Да иди, как ни в чём не бывало, подумаешь проблема! Они всё равно тебя видели!
- Ты не представляешь, какой язык у тёти Гали. Приедет, вся лаборатория будет знать, а у шефини работает сокурсница жены.
- Да ладно, иди, я опаздываю.
       Он, съёжившись, встал и вышел, в холле поздоровался с «тётей Галей», сказал, что заходил за чертежами.
- Знаем, знаем такие чертежи, - она усмехнулась. - Не бойся, Люсе не расскажу.

       А ведь рассказала, но рассказала при всей лаборатории. Вернулись они все из командировки, а тут седьмое ноября. Накрыли стол в лаборатории, пили, закусывали, обсуждали производственные и непроизводственные дела, кто-то поинтересовался командировкой. Вот тут тётя Галя и блеснула историями о любовных похождениях их парочки. Но ничего обошлось, до Жени не дошло. Только Люся взглянула на него с нескрываемым презрением: «И Женя всё это терпит? Выставила бы твой чемодан за порог, и покатился бы ты к себе на Волгу широкую». Да Нора, вспыхнула, взглянула на Бориса, но тут же отвела глаза.
- Боренька, потом зайди в нашу комнату, посмотри, у нас что-то самописец барахлит.
Но это были проблемы уже одного Бореньки – на эту территорию он не вступал, слишком уж непривлекательна она была, да ещё и такая разница в возрасте…

       Люся, Люся… Прошла любовь. А какая страсть вспыхнула осенью в колхозе. Он даже хотел уйти из семьи, срочно прилетела из Волгограда мать, охладила его пыл словами: «Изя! Ты рос без отца! Хочешь и для своего сына сиротскую долю?» А вот преступить черту эта рыжеволосая синеглазка не захотела . Её он не видел очень давно. Люся вышла замуж, родила сына и уволилась. Поговаривали, что она вскоре разошлась с мужем, но он не был уверен, так ли это.
 - А женись я на ней тогда, может быть, был бы здоров, и тесть с тёщей были бы живы.
 Эта мысль впервые пришла ему в голову…

       Вошла жена.
- Поедем ужинать, мыться и спать!
- Как с малым дитём обращается, - недовольно поморщился он. – А я бы её ненавидел, случись такое с моими отцом и матерью. А она простила. Простила? А за что? Не виноват я,
Ну, реакция не сработала, не нажал на тормоза…
       Вспоминать расследование и суд не хотелось…
- Ты Шурке трансформер купила?
- Трансформер? Я купила ему железную дорогу и спортивный костюм.
- Какую дорогу! У тебя что, совсем память отшибло? Он трансформер хочет! Все уши мне прожужжал.
- Не волнуйся, куплю, ты мне ничего не говорил про трансформер.
- Я? Не говорил? Ты записывай! Что склероз уже?
       Она промолчала, толкая коляску в сторону кухни, только взглянула на него зло, без обычного смиренного терпения. Он со злостью отбросил её руки, сам начал крутить рычаги своей инвалидной коляски. В кухне залпом выпил грамм сто коньяка, но раздражение не проходило. Съел котлету с картофельным пюре и жареной капустой, налил ещё рюмку коньяка…

       После ванны лёгкая истома разлилась по его телу, но спать не хотелось. Он лежал с закрытыми глазами и думал, думал…
       В соседней комнате жена кому-то жаловалась по телефону.
- Сегодня что-то хандрит, раздражён.
       Он накрыл голову одеялом, чтобы не слышать
       Опять вспомнился институт, Люська, шефиня. Когда ему осточертели установки, он попросил Люсю переговорить с Анной Петровной.
- Трудно будет перейти, дирекция мне постоянно вставляет палки в колёса, но попробуем, попытка – не пытка. Действительно, квантовику после университета торчать на опытных установках нерационально.
       Ей удалось преодолеть сопротивление дирекции, теперь он занимался теоретическими разработками, сдавал кандидатский минимум и готовился к аспирантуре. Он вспомнил сорокалетие шефини, и её рассказы на банкете. Отдел праздновал своё пятнадцатилетие
- Я – ведьма, произнесла она неожиданно. – В средневековье меня точно бы сожгли на костре. И она рассказывала всевозможные фантастические истории, в которых предсказывала судьбу, и всё сбывалось, и о конфликтах, в которых какие-то высшие силы всегда стояли на её стороне.
- Я даже боюсь этих сил судьбы. Если я делаю кому-то только добро, а он или она потом отплатит злом, обязательно наступает расплата. Причём без моего участия. Стоит только от обиды сжаться моему сердцу, от несправедливости, и карающая рука обязательно настигнет обидчика. Но только в том случае, если я не отвечаю какими-то действиями на эти незаслуженные обиды. Если же начинается двусторонняя война, то сверхъестественные силы не вмешиваются. – Она засмеялась. – Наверное, наблюдают со стороны, кто же победит, чтобы потом поддерживать победителя. Просто всех новых знакомых предупреждаю, рассказываю все истории. Не верят, пока самих судьба не шлёпнет за очередную гадость.

       Он вспомнил свою реакцию на её откровенность, пожал плечами: «Вроде бы естественник, и такую дурь несёт». И забыл, и больше не вспоминал никогда эти байки.
       Нет, однажды вспомнил. Это было перед его предзащитой. В институте бушевала склока, уже готовились вопросы и выступающие с тем, чтобы его прокатить по всем правилам современной науки и техники. Особенно активным был Безухов со своим замом, враждовавший с шефиней уже несколько лет после того, как его стараниями уволили из института пожилого профессора, к которому она относилась с безмерным уважением. Приходившие из столовой лаборантки, встречавшиеся там с подружками вражеской лаборатории, и особенно тётя Галя приносили безрадостные слухи о том, что его не выпустят. Он нервничал, перечитывал ещё и ещё раз доклад, сам себе задавал вопросы. Обычная самоуверенность иногда покидала его, и он холодел, представляя, как будет доволен тесть его провалом. Шефиня же была оживлена, отмахивалась от приносимых сплетен. « Да успокойтесь вы, всё будет нормально, рекомендуют к защите, а в университете… Кто там будет слушать их бредни?» Он успокаивался и всё же нервничал. И вдруг, за неделю до защиты в лабораторию влетела тётя Галя с выпученными глазами. «Представляете? Безухов умер вчера на операционном столе!». Все замолчали. А она продолжала рассказывать о командировке на завод в Эстонию, где они отметили, конечно, прибытие, утром ему стало плохо, весь пожелтел. На заводе врач предложила вызвать скорую помощь, он отказался, дождались поезда, вернулись в Ленинград, прямо с вокзала отправили его на операционный стол, сделали операцию. Выйдя из наркоза, он пришёл в себя, поблагодарил врачей, и через два часа умер в реанимации от общей интоксикации. Все заохали и заахали, и только Анна Петровна подняла на него глаза, ему показалось, что они были чёрными, как гагат, и спокойно произнесла: «Вот всё и решилось. Смерть работает на нашей стороне». Его поразила жестокость её слов, подумал: «Действительно, ведьма!» Ни один из безуховцев не рискнул произнести ни слова на защите, правда, пара анонимок в ВАК всё же поступила.

       Прошло две недели. Младший сын дома появлялся редко. Студентам разрешали порой оставаться ночевать в общежитии в Петродворце, чем он регулярно и пользовался, когда деньги были. Женя нервничала. Звонила ему, а он… он никогда не набирал его номер. Петя был светлорусым, синеглазым, круглолицым с открытым взглядом синих глаз, чуть курносым, и очень походил на тестя. Увидев его впервые, Елена Николаевна улыбнулась: «Ну, этот наш, вылитый Петрушко». Она так и звала его –Петрушко. Когда он начал говорить, и его спрашивали, как его фамилия, он всегда отвечал – Петлуско! Дед с бабкой смеялись, Женя улыбалась, а он приходил в ярость. Но ничего сделать не мог: пришла пора совершеннолетия, и сын взял фамилию матери. Женя тоже не стала менять фамилию при замужестве, смеясь, сказала ему, что женщина должна сохранять индивидуальность, да и каждый раз менять фамилию хлопотно. Он с трудом сдержался, хотя ярость вскипела: «Еврейской фамилии не хочет, Петрушка!» Но цель была близка, смирился, единственный раз уступив ей за всю жизнь. Но чтобы сын не взял фамилию отца! Да ещё больного, беспомощного отца! Этого он простить не мог, и вычеркнул его из своего сердца.
       
       Опять вспомнился тот проклятый день. Накануне ему снова приснилась шефиня, презрительно взглянувшая на него. «Ну, ведьма, никак не забудет ко мне дорогу!» - подумал он. Но день не предвещал ничего плохого. Пети не было, он сказал, что они в общежитии отметят его совершеннолетие, а дома – только в воскресенье. Так и отмечал три дня в общежитии, появился домой только часа два в воскресенье, голодный, похудевший, но весёлый и жизнерадостный. Как бы мимоходом сказал: «Папахен, а я взял мамину фамилию, так что …» Но договорить не успел: «Подонок! Да я тебя!» Ему показалось, что он даже вскочил от ярости, пытаясь ударить сына, но руки ослабели, и он беспомощно сполз в кресло. «Подонок!» Слёзы ярости полились по худым, гладковыбритым щекам. Вбежала Женя: «Что случилось?» «Твой, твой, ублюдок…» Больше он ничего не смог сказать, забился в истерике. Женя бросилась в кухню за корвалолом. Руки её тряслись. «Уйди! Не могу видеть вашу проклятую породу!» Но она всё-таки ухитрилась влить ему корвалол, потом принесла стопку коньяка, Он выпил, выпил ещё рюмку, и остался один на один со своим горем. Вечером, когда пришли гости и старший сын с внуком, никого не захотел видеть, даже внука, так и просидел один в комнате, закрытой Женей по его требованию на ключ.
       
       Петя же, как ни в чём не бывало, входил к нему, интересовался самочувствием, помогал матери мыть его, укладывал в кровать, когда был дома, но никогда ничего ему не рассказывал о своей жизни, односложно отвечая на все вопросы: «Нормально!» А после предательства он ни о чём не спрашивал сына, только приказывал: «забери, отнеси, принеси», как чужому прислужнику. Женя поклялась, что она ничего не знала, хотя где-то в тайниках души была довольна, что не прервётся род Петрушко. Она была единственной дочерью у родителей, жизнь которых так трагично оборвалась. О вине мужа она старалась не думать, но иногда, когда он был особенно раздражителен и придирчив, вспоминался вопрос судьи: «Почему вы не тормозили?» Она тяжело вздыхала: «От судьбы не уйдёшь!» Хорошо ещё, что не отпустила тогда с дедом с и бабкой Петю. И терпела, терпела, терпела.

       Женя была благодарна Сергею Короткову, присылавшему мужу работу. Он был на пару лет старше Изи, но они учились на одной кафедре, вместе играли в футбол, и связи не нарушились. А вот Борис… Она поморщилась, вспомнив, как просила его помочь, отправить на лечение в Германию, а он сначала дал пятнадцать тысяч, а как только мужу оформили инвалидность, сразу уволил его. Она вздрагивала каждый раз, вспоминая эту жуткую сцену, как Изя сначала просил, а потом кричал на него: «Ты, Пархоменко, что ты без меня? Ноль! Ты хоть бы подумал, сколько для тебя я сделал». И потом со слезами на глазах сказал: « Переживём как-нибудь!» А она, если бы не Петрушка, она не смогла бы пережить всё обрушившееся на неё горе. Но подойдет этот маленький человечек, прижмётся к щеке , и проваливалось куда-то вглубь горе, нет, не уходило, просто оставляло её на несколько минут, на лице появляляась улыбка: «Что, Петрушенька, что милый?» Его мать перебралась в Петербург, и жила в квартире её родителей, днями не отходя от сына. Но облегчения не наступало. А однажды в институте Вредена профессор жёстко произнёс приговор:
« Надежды нет, терпите, готовьте себя к жизни с парализованным мужем. Это на всю жизнь». Готовить? Она давно уже всё почувствовала сердцем и была готова.
       
       День выдался пасмурный, по стёклам бил дождь, бушевал ураган, западный ветер гнал в Неву длинную волну. Он проснулся часов в пять утра. Опять приснилась шефиня. Но на этот раз она выступала на учёном совете. Чёрт его дёрнул туда пойти, это было в разгар склоки. Он недавно защитился, хотелось получить старшего научного, а по штатному расписанию в лабораторию должен был быть один старший и один ведущий сотрудник. И встала она у них с Борисом на пути со своей аспиранткой, защитившейся на несколько лет раньше. И началось! Сначала получили благословление у нового зама по науке, тот был им поближе, разработали план. Бросились на заводы организовывать письма, что не хотят они работать с Анной Петровной, а хотят лицезреть только их двоих. К великому удивлению, их не поняли, и не только ни пришло ни одного отказного письма, а наоборот главные инженеры и начальницы техотдела звонили ей, предупреждая о миссии этой пары гнедых. Но клубок завертелся, отступать было нельзя, и пошёл поток анонимок в партийные органы, и служебных записок. Да, молодой зам поддерживал их начинания, один за одним на доске приказов появлялись выговоры… Но никто же не думал, что получит такой отпор! И пошли в институт комиссии одна за другой, и партийные, и министерские, и отменялись приказы… «Чёрт меня дёрнул, - думал он, - связаться с ней. Всё Пархоменко!»
       А уж этот Совет он не мог забыть никогда. Зам в сете разработанной программы поставил отчёт руководителей аспирантов. В актовом зале, кажется, собрался весь институт. Дошла очередь и до неё. Она в лучших традициях демагогии рассказывала о том, как сложилась судьба её аспирантов – эта возглавила крупный институт в Ленинграде, тот – правая рука академика, директора института в Новосибирске, уже назначен начальником лаборатории, готовит докторскую диссертацию. Наконец, она делает паузу и с горечью произносит: «Конечно, нужно признать и недостатки в моей работе. Предпоследний мой аспирант - и серые глаза остановились на нём, - к сожалению, занимается не научной деятельностью, а организацией склоки в институте. – Сделала паузу.- Что делать? Где-то допустила пробелы в воспитании молодёжи. Но, даже у Иисуса Христа, если верить легенде, среди учеников один оказался Иудой. А я всего лишь старший научный сотрудник». При слове Иуда, в зале захихикали, многие взоры обратились на него. Потом информация быстренько распространилась по министерству и заводам и каждый знакомый считал своим долгом обсудить с ним. « А знаете, Изя, тут рассказывают….» Мурашки побежали по его спине, как будто совет был только сегодня. Где-то промелькнуло сожаление, зря, наверное мы всё затеяли. Старшего всё равно ждал ещё два года. Но сожаление так и исчезло, не явившись на свет.
       
       Во время вспомнил рассказ Бориса. Они встретились в ресторане Дома Архитектора, где праздновал своё семидесятипятилетие один из технических руководителей института. Поздоровались. « А тут на меня нахлынула волна сентиментальность. Знаешь, Анька, я мало о чём сожалею в жизни. Но вот за ту историю мне стыдно до сих пор. А она мне в ответ: «Да брось, Борух, главное не извиняйся. А то началась эпоха покаяния. Как только покается, и сразу на тот свет! Ты только пересчитай их всех!» Я чуть в сторону не отскочил от неожиданности. Всё-таки она ведьма!»

       Он, конечно, не верил ни во что сверхъестественное, но в подсознании нет - нет да и раздавалось: «Ведьма! Ведьма!» Спать не хотелось, полежал с открытыми глазами, подумал о Софе. Как только Сергей Коротков стал давать ему работу, за ней всегда приезжала Софа. Она была лет на пять его моложе, окончила ту же кафедру и теперь, уже на пенсии подрабатывала курьером. Приезжала, рассказывала университетские новости. В отличие от увядшей бесцветной Жени она хорошо выглядела, была всегда в хорошем настроении и щебетала, щебетала, чуть грассируя букву «эр». «Вот на ней бы жениться, - иногда мелькала у него мысль,- но…» И снова безумно хотелось встать, просто встать на пол.

       Со дня аварии прошло пятнадцать лет, Петька был на сборах после окончания четвёртого курса, Женя поехала с внуком на экскурсию. Был светлый июньский день, солнышко светило в открытое окно. Он пребывал в радостном настроении, казалось, должно было произойти что-то радостное и светлое. Давно у него не было такого радужного настроения. Послышался звук поворачиваемого в замке ключа. «Кто бы это?» И он, крутя руками колёса коляски, направился в коридор. Не успел. Два короткоостриженных парня лет двадцати пяти с татуировкой на руках были уже в комнате. «Вон!» - только и успел он крикнуть. Один из них наотмашь ударил его по голове с такой силой, что выбил его из коляски и, падая, он ударился виском об угол стеклянного журнального столика.

       Когда Анна Петровна выходила с работы, на двери института висел очередной некролог, у которого толпились сотрудники. «Кто ещё? - спросила она, подходя и увидев издали «Трагически погиб…». И остановилась, как вкопанная. Всезнающая секретарь директора рассказывала подробности убийства. «Дааа, каждому свою осину! И крест у каждого свой» . Она подумала о Жене и, вздохнув, тяжело пошла к автобусной остановке. На следующий день сдала профоргу деньги на венок, но на панихиду не поехала.