БАБУШКА И НЕМЦЫ
- Ты обещала рассказать про немцев, - сказал внук.
- Ну, хорошо расскажу про немцев, - вздохнула бабушка.
Тот день начался для бабушки очень плохо. У бабушкиной мамы «гениальная уборка», как называла её бабушка. Теперь-то, она точно знала, что уборка генеральская. Бабушкина мама была ужасным генералом, особенно, когда убиралась. В другие дни бабушка её почти не видела. Мама много работала и приходила поздно. Мама была переводчиком, работала в радиокомитете днём, а иногда и ночью. Бабушкин папа тоже работал целыми днями. Это он называл бабушкину маму генералом. В те дни, когда мама убиралась, папа сбегал из дома. Дома было страшно. Всё начиналось с тяжёлого маминого вздоха «майн гот», через некоторое время раздавалось «шрёклихь», потом гремело «швайне, фаулен», но когда доходило до «доннерветтер» – все прятались по углам. Варвара, соседка, и та старалась в такие дни не высовываться из своей комнаты.
Бабушку с утра отправили «погулять во дворе». Во двор можно было пройти двумя путями: через переднюю и через кухню. В переднюю сейчас лучше было не соваться – мама там мыла пол. Значит надо идти через кухню, на чёрный ход.
Чёрный ход бабушка ненавидела. Чёрный ход вёл на помойку. Надо было спуститься по крутой, скользкой лестнице - всё, что падало из переполненных помойных вёдер, оставалось здесь навсегда. И всё это ужасно воняло.. Если бабушка зажимала нос двумя руками и задерживала дыхание, то у неё не получалось держаться за перила. Даже когда идёшь без ведра можешь грохнуться. Возле чёрного хода была котельная и высокая куча угля, там жили коты и кошки и их вопли гулким эхом доносились до небес, до последних этажей. Там не гуляли, там было страшно. Там ночевали нищие. Грязные, заросшие, замёрзшие, в рваных шинелях, они спали возле котельной, прямо на куче угля. Иногда их оттуда уводили милиционеры, если они шумели, горланили песни и ругались. Находился кто-то из жильцов, кто бежал в милицию и жаловался. Но чаще все терпели. Бабушку мама отгоняла от кухонного окна, что бы она не слушала. Но бабушка прекрасно всё слышала из своей каморки – окно выходило прямо на угольный двор. Это был двор-колодец – одна сторона дом, вторая и третья - глухие кирпичные стены, а в четвёртой была арка. Она вела в настоящий двор. В него был вход и с улицы, вернее из переулка. Бабушка не любила чёрный ход. Бабушка боялась при выходе наткнуться на оборванца с чёрным лицом. Бабушка боялась смотреть на этих людей. Каждый раз, когда она с ними встречалась, ей хотелось, что бы «этого» не было. «Это» было неправильно.
Когда-то бабушка притащила с «помойки» отвратительного котёнка. Он страшно орал, был почти без шерсти и без хвоста, глаза были подёрнуты гнойной плёнкой. Котёнка в дом не пустили даже с чёрного хода. Бабушка вынесла ему на чёрную лестницу молоко в треснутом блюдце. Котёнок стал жадно лакать и облизывать пол под блюдцем, потом он замурлыкал и пытался потереться о бабушкины тапочки. Котёнок был такой противный, что бабушка отскочила и быстро захлопнула за собой дверь. Через несколько дней она увидела его на помойной куче. Она забыла о нём, , а теперь он валялся дохлый на помойке. Бабушка долго старалась забыть об этом. Когда вспоминала - зажмуривалась и рычала. На удивлённые вопросы взрослых говорила, что она – тигр.
В этот день бабушка не пошла через кухню и чёрный ход. Она улучила момент, когда её мама выливала грязную воду из ведра в уборную и быстро прошмыгнула в переднюю, к входной двери.
Бабушка вышла из подъезда, прошла немного по переулку и увидела, что большие деревянные ворота, ведущие во двор, заперты на висячий замок. Такого раньше никогда не было, ворота всегда были распахнуты и только ближе к вечеру их закрывали. И высокая, чугунная калитка, с резным верхом, была прикрыта. Бабушка толкнула её и калитка со скрежетом распахнулась.
Двор был полон народу. И взрослые, и дети – все были тут. Бабушка не всех знала. Взрослых дядек из гаража, который был во дворе, она видела редко. Дядьки уезжали на своих грузовиках ранним утром и возвращались поздней ночью. Некоторые из них, жили тут же, во дворе, в бараке. С ребятами из барака бабушка была знакома и знала, что их «папки работают на грузовике».
Обычно гаражные ворота были заперты, но сейчас их широко распахнули и мальчишки, с любопытством, заглядывали внутрь. Взрослые дядьки в грязных ватниках стояли неподалёку и курили. Это тоже показалось бабушке необычным – возле гаражей никогда и никто не курил. На воротах гаража висел большущий плакат: «Курить строго запрещается! Опасно для жизни! За нарушение - штраф!»
Женщины с маленькими детьми на руках и девочки собрались напротив гаража, возле барака. Там росло несколько кустов акации и сирени, стояла большая скамейка с выгнутой спинкой, кто-то притащил её во двор, сломанную, со Страстного Бульвара. Бабушка увидела на ней свою подругу Вальку.
Валька жила в одном доме с бабушкой, ниже на два этажа. Ей было четырнадцать лет. Она была намного старше бабушки и чуть моложе бабушкиной сестрицы. Сестрица никогда не гуляла во дворе. Она предпочитала «Нарышкинский сквер», как она называла Страстной Бульвар. Вальку она презирала и говорила бабушкиной маме, что «это неподходящая дружба для нашей малявки, да и, вообще, для кого бы то ни было». Но суровой бабушкиной маме, Валька, почему-то нравилась и она, иногда, просила её присмотреть за бабушкой во время гулянья.
- Да вы не бойтесь, - говорила Валька, улыбаясь, кокетливо щуря свои чернющие глаза и перевязывая бабушкины бантики на косичках по-своему, - она у вас хорошая, её все любят, а если, кто захочет её обидеть, сразу в глаз получит, у меня не задержится.
Бабушка, хоть и была самой маленькой из девочек, которые гуляли во дворе, знала, как надо там себя вести: не хвастаться, не спорить и быть со всеми очень вежливой. И ещё: отходить в сторону, когда большие мальчишки начинают ссориться, драться и выкрикивать ругательные слова. Однажды, она решила выяснить, что означает одно короткое слово, которое мальчишки выкрикивали чаще остальных. Она видела, что её мама, когда печатает на машинке, часто заглядывает в толстую, растрёпанную книгу. На книге большими буквами было написано: «ТОЛКОВЫЙ СЛОВАРЬ живаго ВЕЛИКОРУСКАГО ЯЗЫКА. Владимира Даля». Сестрица застукала бабушку в тот момент, когда она забралась на стул и пыталась достать толстенный том с полки.
- Та-а-ак, что хочешь узнать, какое такое слово? Во дворе услышала, от своей Вальки? – спросила она усмехаясь.
- Не от Вальки. От мальчишек, - огрызнулась бабушка, - Валька такого слова никогда не говорит, только один раз.
- Не ищи, спроси у меня. Молчишь. Значит понимаешь, что оно плохое. Ладно, я никому не скажу, а ты почаще уши затыкай, когда гуляешь во дворе и поменьше водись с этой Валькой, - сестрица помогла бабушке слезть со стула.
Больше бабушка не пыталась советоваться со словарём. Кое о чём она сама догадалась, кое-что подслушала у взрослых.
А сейчас Валька махала бабушке рукой, подзывая к себе. Бабушка побежала к скамейке.
- Куколка, приветик, - поздоровалась Валька с бабушкой.
- Доброе утро, Валя. Доброе утро, - сказала бабушка всем вокруг.
Никто бабушке не ответил. Женщины продолжали обеспокоенно переговариваться между собой, повторяя всё время: «Фрицы, фрицы, и зачем нам здесь эти фрицы, теперь и самим не выйти, и детей во двор не выпустить».
Постояв и послушав, бабушка поняла, что во дворе – фрицы. Оглянувшись вокруг, никаких фрицев бабушка не заметила.
Внук не выдержал и прервал бабушкин рассказ.
- Почему фрицы? Вы говорили «фрицы»? Это кто? Немцы? – удивился он.
- Да немцы, фашисты. Это имя такое, типично немецкое: Фриц. Мы для них – Иваны, а они для нас – Фрицы. Все тогда говорили фрицы. И дети и взрослые. Даже мой папа. Я как-то простудилась и тётя Поля закутала мою башку в мильон платков, сверху напялила на меня шапку-ушанку и велела дома ходить в валенках, а папа начал смеяться, и назвал меня «зимним фрицем».
- Ну и видок у тебя был, - засмеялся внук. – Ты была похожа на чучело. Ты чучело зимнего фрица, – продолжал он хохотать. - Ты на своего папу обиделась тогда?
- Я на тебя обиделась сейчас, - проворчала бабушка, - но я всё равно расскажу тебе всё до конца.
- Валяй, бабуська, рассказывай, - милостиво согласился внук.
Бабушка решила подойти поближе к гаражу и послушать, что говорят дядьки. Бабушка услышала: «милиция, стройка, машины и фрицы».
Неделю тому назад бабушка видела фрицев довольно близко. Тогда было жарко и душно. Бабушка вышла на улицу без панамки. Она даже не вышла, а очень быстро выбежала из дома, услышав странные звуки - шуршанье, шарканье и топот большой толпы. По их переулку, вымощенному булыжником, вели колонну пленных немцев. Жители переулка плотной толпой, стояли на тротуаре. От немцев их отделяла цепочка наших солдат с винтовками. Солнце светило прямо в голову.. Бабушка приподнималась на цыпочки, пыталась протиснуться через ряды взрослых и, в конце концов, оказалась очень близко от немцев. Они были не такие как все вокруг, они были не наши, они были чужие. Они слились перед бабушкиными глазами во что-то серо-зелёное. Потом появились грязно-жёлтые пятна. Бабушка перестала слышать топот, шарканье и голоса взрослых за спиной. Она сильно сжала кулаки и сделала глубокий вдох. Пятна перестали сливаться и расплываться. Звуки вокруг стали чётче. Бабушка услышала, как кто-то в толпе взрослых негромко сказал: «!Фрицы проклятые». Бабушка стала вглядываться в проклятых фрицев. Никто из них не смотрел в сторону толпы на тротуаре. Многие, к бабушкиному удивлению, улыбались. Улыбались, скривив рот набок. Бабушка знала такую улыбку. Когда она чувствовала себя виноватой и не хотела признаться в этом, пытаясь сдержать слёзы, она начинала улыбаться и кривить рот набок. Бабушкину маму выводило из себя это «гримасничанье».
Бабушка видела всё по отдельности: рыжая щетина, белые худые ноги, короткие штаны, грязные бинты, оттопыренные большие уши, красные облупленные носы, серо-зелёные шинели и кургузые куртки, короткие сапоги и тяжёлые грязные ботинки без шнурков. Колонна двигалась по переулку медленно, шурша и шаркая. Наши солдаты подгоняли фрицев, покрикивая «шнель, шнель», подталкивая их ружьями и громко топая сапогами. Лица наших солдат не показались бабушке злыми, да и взрослые на тротуаре замолчали. Слышалось тяжёлое дыхание проклятых фрицев, сопенье и окрики наших солдат. За бабушкиной спиной кто-то шмыгнул носом, кто-то всхлипнул, кто-то хрипло закашлялся. Бабушке перестало нравиться, что она стоит так близко от колонны, ей захотелось отойти подальше, но она понимала, что назад, сквозь толпу пробраться трудно. Она зажмурилась и тихо-тихо зарычала.
Из дальнего конца переулка послышался треск мотоциклов. Шествие фрицев заканчивалось. По переулку проехали милиционеры. Люди на тротуаре, не разговаривая друг с другом, стали расходиться. Бабушка медленно побрела к дому. Когда она почти уже зашла в подъезд, её догнала Валька.
- Куколка, ты принесла, что обещала? – тихо спросила она бабушку.
Чёрные Валькины глаза казались заплаканными.
- Ты что, плакала? Из-за фрицев? – удивилась бабушка.
Валька покачала головой, потрясла плечиками, как цыганка и вопросительно взглянула на бабушку. Бабушка тяжело вздохнула, зашла в тёмный, прохладный подъезд, посмотрела вверх, в сторону лестницы и, быстро нагнувшись, вытащила из носка основательно помятую папиросу. Валька выхватила ее, чмокнула бабушку в губы и исчезла. Бабушке ещё сильней захотелось, что бы «этого» никогда, никогда не было. «Это», связанное с Валькой, было самым неправильным: воровать из маминого портсигара папиросы, отдавать их Вальке, которая два раза уже говорила, что «в последний, самый последний разик покурит и больше не будет».
Всё это было неделю назад. А сегодня с утра весь двор твердит – фрицы!
- Их завтра привезут. Они будут у нас во дворе милицию строить, - сказала Валька простуженным голосом.
И все, кто стоял рядом с бабушкой, посмотрели в дальний угол двора, на пустырь. На этом пустыре росли два больших старых дерева. Деревья стояли близко друг к другу. Кто-то говорил, что это старые тополя, кто-то называл их ясенями. У них была густая листва, под ними была тень. В жаркие дни женщины с маленькими детьми расстилали на чахлой траве под деревьями одеяла и оставляли там малышей под присмотром старших детей. Стволы деревьев были толстые, неровные, спиленные нижние ветки превратились в наросты. По ним, как по ступенькам, мальчишки забирались на верхние ветки. Однажды, бабушка тоже решила залезть на одно из этих деревьев. Мальчишки помогли ей забраться на нижнюю ступеньку, дальше бабушка карабкалась сама. Она добралась до самой толстой ветки, уселась на ней, крепко обняв ствол обеими руками. Бабушка посмотрела вниз и поняла, что никогда не сможет слезть отсюда. Мальчишки легко спускались по веткам и ступенькам, некоторые просто спрыгивали на землю. Бабушка продолжала сидеть и делать вид, что ей очень нравится сидеть так высоко. Она сидела и сидела. Мальчишки все давно слезли и теперь играли посреди пустыря в ножички. Бабушке пора уже было идти домой обедать, а она всё продолжала держаться за ствол и трусить. И в это время к дереву подошла Валька.
- Куколка, ты чего там делаешь? Тебя дома ищут. Ты, что, не можешь слезть? Прыгай! Я тебя поймаю. – Валька протянула к ней руки.
Бабушка перестала держаться за ствол. Ободрав коленки, локти и разорвав платье, она полетела. Валька её поймала и шлёпнулась вместе с ней на землю. Коленки заживали долго и бабушка больше на дерево не лазила, хотя ей очень хотелось.
По воскресеньям бабушка во дворе не гуляла. Чаще всего, по воскресеньям, папа диктовал бабушкиной маме свой роман про море. Бабушка устраивалась рядом с ними, обещала, что будет сидеть тихо и внимательно слушала. В такие моменты бабушка восхищалась родителями – папа диктовал очень торжественно, с выражением; мама быстро-быстро печатала на своей машинке, аккуратно складывала отпечатанные листы в стопочку, заправляла в машинку новые и, когда папа делал паузу, обдумывая следующую главу, мама на цыпочках выходила из комнаты, приложив палец к губам. Бабушка знала, что мама шла на кухню покурить папироску.
В одно из воскресений бабушка упросила родителей отпустить её во двор.
Вот тогда-то бабушка и увидела, что бывает во дворе по воскресеньям. Жители барака, и взрослые, и дети, собрались на пустыре. Они плясали, пели песни и выпивали. Женщины надели нарядные платья, мужчины поставили под деревьями верстак из гаража, вынесли из дома стулья. Многих женщин из барака бабушка не узнала. Их волосы были завиты и спускались до плеч; некоторые закололи прядь надо лбом и сделали «кок », как у бабушкиной мамы; все показались бабушке выше ростом : многие были в «лакировках». И на всех «трофейные» платья, как говорили тогда во дворе. Бабушке всё очень понравилось и ей стало весело. Зазвучала самая любимая бабушкина музыка, кто-то играл на гармошке, нет, на аккордеоне.
- Куколка, ты пришла?! Иди скорей ко мне, - услышала бабушка Валькин голос.
Но Вальку она не увидела. Бабушка подошла поближе. Валька лежала под деревом, на земле. Неподалёку от неё – аккордеон: чёрно-бело-красный, с перламутровыми рёбрами. На нём - голова, сбоку - руки. На аккордеоне играл человек, на которого бабушка очень боялась смотреть. Он был без ног, он передвигался по двору на деревянной тележке с подшипниками, такими же, как у мальчишек на самокатах, он отталкивался от земли деревянными брусочками, держа их в руках. На тележке лежали обрубки ног, обёрнутые во что-то чёрноё и кожаное. Бабушка никогда не подходила к нему близко. Она понимала, что его лицо, будет наравне с её коленками, она знала, что бояться его нехорошо, неправильно. Но это опять было, как с теми людьми с угольной кучи, как с противным котёнком, как с фрицами бредущими по их переулку.
А сегодня все посмотрели на пустырь и не увидели своих любимых деревьев. На их месте торчали два больших неровных пня. Сами деревья лежали на земле, раскинув едва зазеленевшие ветки. Несколько человек в милицейской форме с топорами и пилами суетились возле них. Мальчишки выбежали из гаража и с криками «Гитлер капут!», «хенде хох!», «ахтунг, ахтунг», побежали на пустырь.
- Завтра двор закроют, гараж запрут. Будут выпускать только на работу и в магазин, - продолжала Валька, - мне в милиции сказали.
Все поверили Вальке, потому что она часто бывала в милиции: Валькины родители пили. Напиваясь, они начинали кричать песни, ругаться и плясать. Они плакали и всё заканчивалось дракой. Соседи вызывали милицию, родителей забирали. Валька бежала их выручать. Родителей отпускали. Бабушка знала, что один из мильтонов влюбился в Вальку, ей Валька сама об этом сказала. И ещё Валька сказала бабушке по секрету, что он обещал подарить ей серёжки.
Мужчины вывели свои грузовики из гаража и уехали. Мальчишки продолжали носиться по двору с криками: «внимание, внимание, на нас идёт германия». К бараку подошёл милиционер и попросил всех разойтись: «Скоро фрицев привезут». Бабушка вышла в переулок. Переулок был абсолютно пустым, ни одного человека. Бабушка зажмурилась и представила, как неделю назад она стояла в толпе на тротуаре, а по переулку шла колонна пленных немцев. Бабушка услышала треск мотоциклов, открыла глаза, но переулок по-прежнему был безлюден. Домой ей идти не хотелось - там сплошные «шрёклихи» и «швайны».
- Скорей бы Полечка вернулась из больницы, - подумала бабушка. - Фигово мне без неё, фигово, фигово, - шептала бабушка, сжав зубы.
Бабушка вошла в тёмный, прохладный подъезд и забилась в угол.. Отвратительно пахло. Хуже чем на чёрной лестнице.
- Опять нассали, - крикнула бабушка . После этого крика ей стало легче. Она села на холодные каменные ступеньки и задумалась. О фрицах, о пустыре, о деревьях. Она думала, почему о людях все говорят – фрицы, а если хвалятся вещами – перочинными ножиками, губными гармошками, часами, портсигарами – говорят немецкое, трофейное или заграничное?
В подъезд вошла Валька.
- Куколка, ты что здесь делаешь? О чём грустишь? – ласково спросила она. - Не сиди на ступеньках, а то детей не сможешь родить. . От Вальки «несло, как из винной бочки». Так Полечка говорила про дядек в трамвае.
Бабушка пошла домой. Бабушкина мама закончила генеральскую уборку и собиралась на работу. Бабушку она встретила в коридоре.
- Ты где шляешься? Пора обедать! Всё в твоей комнате, на столе, давно остыло, - прошептала она сердито.
Сестрица сидела за папиным письменным столом – готовилась к экзаменам. Папа, положив подушку на голову и укрывшись кителем, спал рядом на диване. Он вернулся с ночного дежурства. Бабушка молча повернулась и пошла в свою каморку.
- Помой руки, – крикнула ей вслед мама из передней и ушла, громко хлопнув входной дверью.
Бабушка сидела в своей каморке и с трудом доедала остывшие макароны. Бабушка очень не любила есть, ей было скучно. Она думала о маме и о немцах. Бабушкина мама говорила по-немецки, она работала немецкой переводчицей. Однажды к ней пришел какой-то дядька с её работы, и они сначала говорили по-русски, а потом стали секретничать и говорить по-немецки. «У взрослых много секретов, - думала бабушка, - мама с папой тоже, иногда, говорят по-немецки, когда мы все вместе завтракаем. И мальчишки во дворе и дядьки из барака говорят по-немецки. Но у них не настоящий немецкий: арбайтен, зер гут, моя фрау, шпрехен, яволь – и всё. Мама с папой говорят намного лучше, но часто повторяют одно и то же. Особенно по воскресеньям за завтраком».
По воскресеньям с утра бабушка долго стояла у них под дверью и слушала, как мама смеётся тоненьким- тоненьким голосом. «Наверное, папа её щекочет и ей это нравится», - думала бабушка. Наконец все усаживались завтракать. Мама в японском халате и без своей обычной причёски с «коком», а папа в пижаме и с растрёпанной кудрявой головой. Бабушка смотрела с восторгом и разинув рот. Папа наливал маме кофе из красивого немецкого кофейника.
- И-и-хь л-и-и-би д-и-ихь, - говорил папа тихо и протяжно.
- Вас? – грозно хмурила брови мама.
- Ихь либи дихь, мой генерал, - продолжал папа чуть громче.
- Вас ист дас? – удивлялась мама с улыбкой и подергивала плечами, как Валька.
- Ихь! Либи! Дихь! – громко рапортовал папа.
Мама начинала хохотать так, как будто папа опять её щекочет. Бабушка знала, что это такая игра и тоже начинала хохотать. Сестрица краснела и опускала глаза, она всё понимала. Её учили иностранным языкам: немецкому, французскому и английскому. «У неё уникальные способности, - говорила мама, - не то, что у малявки». У бабушки с немецким было плохо, вернее с мамой и немецким. Бабушка путала «дертыш» с «дерштулем», мама сердилась, стучала кулаком по «дертышу».
- Мне не нравится этот фрицевский язык. Я не буду его учить, - бунтовала бабушка.
Так и не прожевав эти проклятые макароны, бабушка осторожно вышла из своей каморки и прокралась в уборную. Закрывшись на крючок, бабушка выплюнула их в унитаз и продолжила думать о взрослых секретах. Однажды она услышала, как соседка Варвара сказала тёте Поле: «Да она из немцев, точно тебе говорю – немка она!» А тётя Поля ей ответила: «Да хоть китайка, тебе какое дело? Опять в милицию побежишь?» Бабушка тогда не поняла, про кого они говорили, но сердитый Полечкин ответ её удивил и она его запомнила.
Дня два бабушку и во двор не пускали и куда её девать не знали. У мамы, как всегда, уйма работы, Полечка всё ещё в больнице, у папы «сдача номера», а у сестрицы экзамены. Бабушка старалась не вертеться под ногами, как все её просили, и сидела в своей каморке. Она перечитала все свои книжки, пересмотрела картинки во всех томах толстого маминого словаря «Майерса», на который её обычно усаживали за взрослым столом; она даже сделала несколько уроков из немецкого учебника и выучила одну поговорку и одну надпись под картинкой про физкультурников: «айн, цвай, драй, фир – алле, алле, турнен вир!». Наступил день, когда дома никого не будет с утра и допоздна. Бабушкина мама решила попросить Валентину побыть с бабушкой до её прихода.
- Жё нэ компран па, - начала было сестрица.
- А тут и понимать нечего, моя дорогая, - перебила её бабушкина мама, - Валентина добрая и весёлая девчонка, она мне очень нравится, а её родители не всегда были такими забулдыгами, я их давно знаю.
- И всё-таки я не понимаю, что в ней хорошего? – настаивала сестрица. – Может быть, тебе имя её очень дорого? – сказала сестра, так тихо, что бабушка еле расслышала. Бабушкина мама аж вздрогнула, укоризненно покачала головой и, приложив палец к губам, вышла из комнаты. «Покурить пошла, опять какие-то секреты! Отсохни у жилетки рукава, секреты!» – сердито подумала бабушка. Сестрица юркнула вслед за мамой.
На следующий день утром, пришла Валька и рассказала, что делается во дворе.
- Фрицы раскопали весь наш пустырь. Приехала пятитонка-самосвал с большими камнями для фундамента и кирпичами для стен. Сначала фрицев было человек десять, а наших солдат и милиции ещё больше. В первый день фрицев привезли в закрытом фургоне, а солдаты все были с немецкими овчарками в намордниках. Сейчас осталось всего шесть фрицев, два милиционера и два солдата с винтовками, но без собак.
- Откуда ты всё это знаешь? – спросила бабушка испуганно, - ты из барака смотрела или за скамейкой спряталась?
- Куколка, все давно выходят во двор. Это только в первый день не разрешили. Хочешь пойдём прямо сейчас, только дай мне попить чего-нибудь, - попросила Валька.
Бабушка достала с подоконника кастрюлю с компотом и поставила перед Валькой. Валька стала пить прямо из кастрюли. Сделав несколько больших глотков, она рассмеялась.
- Куколка, не бойся, пойдём и сама всё увидишь. Фрицы совсем не страшные. Они чего-то там шпрехают между собой, здоровски так работают, одну стенку почти до половины уже сложили, ровненько-ровненько. Наши солдатики с мильтонами сидят, курят, скучают, а когда у фрицев перерыв мильтоны приносят им воду в вёдрах из колонки, ну возле барака которая. Фрицы свою одёжку снимают и начинают поливать друг друга из вёдер. Долго так моются, без мыла моются. У них ни мыла, ни жратвы. Водички попьют и кусочек хлеба сжуют, - вздохнула Валька. – Пойдём куколка. Ты что боишься фрицев? – Валька растопырила руки и зарычала, стараясь испугать бабушку.
- Фрицев я не боюсь, я маму боюсь, - нахмурилась бабушка. – Валечка, а какие у тебя серёжки красивые, тебе твой мильтон подарил? – бабушка решила перевести разговор на другую тему.
- Ага, мильтон. Его Валеркой зовут и он обижается, когда я его мильтоном называю. И ты, куколка, так больше не говори, ладно? – И Валька стала двигать головой из стороны в сторону, как в татарском танце, у неё это здорово получалось. Бабушка решила тоже попробовать, но у неё двигалось всё сразу: и голова, и шея, и плечи и больше всего нижняя челюсть.
- Ничего, куколка, у меня тоже не сразу получилось, научишься, - утешила Валька бабушку. – Давай платья мерить.
Когда они уже перемерили все платья и туфли бабушкиной мамы, напудрились, накрасили губы и, накинув на себя скатерть и покрывало с дивана, начали разучивать «цыганочку», открылась дверь и на пороге появилась сестрица и бабушкина мама. Сестрица пришла с французского экзамена, а мама – с работы.
- Сэ манифик! Трэ жоли! - сказала сестрица ехидным голоском.
Бабушкина мама прошла в комнату и устало присела к столу. Валька стала быстро всё убирать в шкаф, вешать платья на плечики и ставить туфли под диван. Бабушка сняла с себя скатерть и хотела застелить стол, Валька расправляла покрывало на диване и, вдруг, бабушкина мама стала смеяться:
- О, майн гот, на кого вы похожи! Надо же так намазюкаться! Ох, Валентина, Валентина, я думала, что ты взрослая уже, а ты такая же дурында, как и наша малявка, - вздохнула мама, - вы хоть поели, цыгане?
Смущённая Валька быстро распрощалась и ушла.
А на следующее утро бабушка появилась во дворе. Всё было так, как рассказывала Валька. Мальчишки носились по двору с самодельными игрушечными автоматами и изображали стрельбу по фрицам. Самые смелые старались подбежать поближе к пустырю, к новенькой стенке из красного кирпича и, крикнув «Гитлер капут!», изобразить расстрел в упор. Солдаты и милиционеры их не прогоняли, а фрицы продолжали работать, о чём-то переговариваясь между собой. Иногда пленные делали вид, что хотят схватить мальчишек и те с визгом отбегали от них и уже издали кричали «немец-перец колбаса, тухлая капуста» или «эйн, цвей, дрей, сдохни поскорей». Тётки из барака обзывали мальчишек дураками и говорили, чтобы они не мешали людям работать. Время от времени наши солдаты говорили немцам «генук! раухен!» и те присаживались на корточки, в кружочек, неподалёку от лопат и вёдер с песком. Они передавали друг другу самокрутку из газеты и затягивались по очереди. Один из фрицев, самый маленький, белобрысый, с тонкой шеей и большими оттопыренными ушами, которые просвечивали насквозь, доставал из кармана губную гармошку и начинал играть на ней тихонечко. Бабушка с каждым днём подходила всё ближе и ближе к немцам. Однажды она услышала, что белобрысый наигрывает знакомую мелодию. Она подошла совсем близко, встала за спиной одного из милиционеров и начала петь под гармошку белобрысого фрица.
- Ах, майн либер Аугустин, Аугустин, Аугустин, ах майн либер Аугустин алес ист хин, - пропела бабушка тоненьким дрожащим голосом.
Милиционер обернулся и посмотрел на бабушку; немец перестал играть, посмотрел на бабушку и сказал «Майн Гот!», а милиционеру он показал большой палец и сказал «зеер гут». Бабушка опять запела, а немец заиграл погромче.
- Куколка, я и забыла, что ты у нас знаешь немецкий, - воскликнула неизвестно откуда взявшаяся Валька. – Спроси, как его зовут, он такой маленький, беленький, ты только посмотри какие у него длинные пальцы. Он, наверное, музыкант. Ну спроси, Куколка, - продолжала Валька жалостливым голосом.
- Вот я Валерке скажу, что с фрицем знакомишься, - пригрозил Вальке милиционер, - а ну-ка, р-разойдись, и ты девочка уходи, - сказал он строго.
Бабушка пообещала Вальке, что она посмотрит в учебнике немецкого и завтра научит Вальку. И ещё кое-что решила сделать бабушка завтра. Мама была на работе, Полечка всё ещё в больнице, сестрица готовилась к следующему экзамену, а папа сидел за письменным столом. Накинув китель на плечи и, подперев голову рукой, бабушкин папа сочинял про море. Бабушка пошла на кухню помыть руки перед обедом. На кухне соседка Варвара Кузьминична чистила селёдку. Она ласково поздоровалась с бабушкой и бабушка, роняя слюнки, глядя, как заворожённая, на ловкие Варварины руки, стала рассказывать ей про фрицев во дворе, про белобрысого с губной гармошкой, про Вальку и про то, что бабушка решила сделать завтра.
- Только, вы никому не говорите про это. Это секрет! – попросила бабушка Варвару.
Вечером, когда вся бабушкина семья собралась за ужином, кто-то громко постучался к ним в дверь.
- Открывайте! К вам милиция! – крикнула Варвара из-за двери.
Бабушкин папа, застегнув китель на все пуговицы, встал из-за стола и открыл дверь. На пороге стоял пожилой милиционер, а из-за его спины выглядывала Варвара. Бабушка знала этого милиционера. Это был их участковый Степан Васильевич.
- Здравия желаю, товарищ майор, - сказал Степан Васильевич бабушкиному папе. – Разрешите войти?
- Добрый вечер, Степан Васильевич, проходите, садитесь с нами чай пить, - сказал папа участковому. – А Вы, Варвара Кузьминична, закройте, пожалуйста, дверь с той стороны.
Варвара медленно прикрыла дверь. Бабушка знала, что Варвара никуда не ушла, а стоит и подслушивает. Участковый сел вместе со всеми пить чай и они с папой завели разговор о том, сколько же они не виделись. Бабушка посмотрела на свою маму и заметила, что мама сегодня очень бледная, такая же, как Полечка, когда её увозили в больницу.
- Как ваша младшенькая выросла, прямо не узнать, - сказал Степан Васильевич, - и такая самостоятельная стала, смелая, ничего не боится. На деревья залезает, песенки распевает, - участковый погрозил бабушке пальцем, - а разве тебе не пора спать, а?
Бабушкина мама строго посмотрела на бабушку и та мигом выскочила из-за стола.
- Гутен нахт, - попрощалась со всеми бабушка и сделала книксен.
Бабушкина мама вздрогнула и побледнела ещё больше. Сестрица погладила мамину руку, тайком подмигнула бабушке и сказала: - Бон нюи, малявка. Я к тебе сейчас приду и расскажу стра-а-а-ашную сказку.
- Ауф видерзейн, - участковый помахал бабушке на прощанье.
Утром бабушке велено было сидеть дома, ждать маму, во двор не выходить, Валентину не звать. Но бабушка обещала Валентине узнать имя белобрысого фрица. Она полезла в учебник и постаралась запомнить: «Заген зи битте. Ви ист ир наме?» Потом бабушка открыла мамин портсигар, взяла оттуда три папироски и спрятала их в носок. Завернула два куска хлеба с маслом в лист бумаги с папиного стола и засунула этот свёрток под резинку юбки. Бутерброды выпирали на животе, но бабушка прикрыла их скрещенными руками. «Если, кто спросит, - подумала бабушка, - скажу, что живот болит». Она выглянула в коридор – никого, только у Варвары громко играет радио, значит она дома.. Бабушка смело открыла дверь. Кухня была пуста. Бабушка быстро подбежала к двери чёрного хода и, придерживая бутерброды, плечом толкнула дверь на лестницу. Она забыла даже, что надо зажать нос, чтобы не чувствовать вони. Держась одной рукой за холодные шаткие перила, бабушка осторожно спускалась вниз. Она всё время повторяла: «Ви ист ир наме? Заген зи битте.. Она вышла на помойку, прошла мимо котельной и вдруг услышала: «Дочка, подай чего-нибудь, Христа ради! Жрать хочу!». Бабушка обернулась и увидела нищего в рваной шинели и в галошах на босу ногу. Бабушка прошла несколько шагов и остановилась: не глядя на этого страшного человека, она протянула ему свёрток с бутербродами и побежала ,что есть силы. Выбежав во двор, она посмотрела вокруг, но Вальки не увидела. Тогда бабушка быстро пошла к пустырю. Немцы, переговариваясь между собой, курили и слушали губную гармошку. Белобрысый фриц увидел бабушку и заиграл про Августина. Бабушка присела на корточки и хотела достать из носка папироски для фрица, но, увидев рядом с собой знакомые туфли, замерла от ужаса.
- Встань сейчас же, - сказала мама. - Иди за мной! Быстро! – приказала она бабушке.
Когда они вошли в подъезд, бабушкина мама села на холодные каменные ступеньки и притянула бабушку к себе.
- Мышка, я не буду тебя наказывать, а ты дай мне слово, что никогда и ни о чём не будешь разговаривать с Варварой, только здороваться и всё, не будешь гулять во дворе пока там работают пленные, не будешь больше воровать у меня из портсигара папироски для Валентины. Кстати, дай их мне - сказала она тихим усталым голосом. – А спичек у тебя не найдётся?
Бабушка пожала плечами и достала из кармашка юбки коробок с тремя спичками. Мама рассмеялась, чиркнула спичкой и закурила.
– Данке шён! Ну, а теперь, скажи мне, о чём ты всё последнее время молчишь, какие загадки разгадываешь? – мама поцеловала бабушку в щёку. – Быстрей, Мышка, я очень устала, я всю ночь сегодня не спала из-за твоих фокусов.
- Мама, ты немка? – грустно спросила бабушка.
- Нет! То есть да! - быстро ответила бабушкина мама. – В паспорте у меня написано – немка. Моя мама, твоя бабушка, была русской, а твой дедушка и мой папа – немец, - вздохнула она, - больше пока я тебе не могу сказать, потом, когда постарше станешь. - Ну, что ещё?
- Мама, почему тебе нравится имя Валентина? Кто такая Валентина? – бабушка заволновалась и стала говорить очень громко. Бабушкина мама приложила палец к губам:
- У меня была сестаршая сестра. Очень добрая и весёлая. Её звали Валентина, - бабушкина мама странно сощурила глаза.
- Она умерла? - спросила бабушка.
- Нет! Не знаю, я много лет ничего про неё не знаю, - бабушкина мама поднялась со ступенек, загасила папиросу и вытерла платком помаду с бабушкиной щеки. – Ну всё, всё! Хватит! Пойдём домой малявка. Там тебя тётя Поля ждет, не дождётся.
- Вот и всё про немцев и про меня. И про мою маму. - Бабушка посмотрела на внука.
Он давно и крепко спал.