ГЛАВА 4
(ноябрь 2001)
Такое, вот, решение проблем.
Характер мой и, правда, слишком вздорен,
Но я-то не придумана никем,
И страх, меня объявший, не притворен.
Здравствуйте, Владимир!
Спасибо за письмо и за чудесные стихи. «Ябеда» меня поразила. У меня такое впечатление, что мы давно-давно знакомы, только я не знаю, кто из моих знакомых Вы.
Надя – самая близкая моя подруга детства. С ней случалось нечто похожее, но, клянусь, без моего ябедничества. Она знала, что я однажды слышала её крик, когда её дома наказывали, но мы это никогда не обсуждали. Впрочем, не совсем никогда.
Позже меня сильно обидела одноклассница Марина, не буду говорить, как, но это было очень подло. Надя на перемене залепила ей пощёчину и задела по носу, и кровь пошла. В школе это происшествие раздули до мировых масштабов, и в этот же день Надю ожидало домашнее наказание. Вдобавок к этой неприятности, Марина жила в соседней с Надей квартире со стенами, через который каждый чих слышен.
Я была смущена и подавлена. Из-за меня будут пороть Надю. По дороге из школы мы остановились под нашим любимым деревом на краю запущенного сквера.
Я продолжала своё нытьё по поводу того, что за меня так жестоко пострадает лучшая подруга, и, сама не веря в свои слова, вызывалась всё объяснить надиной маме. Надя с неожиданной улыбкой постаралась меня успокоить.
- Брось ты страдать, ничего особенного, мне только противно, что эта зараза Маринка бесплатный концерт у стенки будет слушать.
И тогда от сочувствия у меня вырвался бестактный вопрос.
- А ты могла бы не кричать?
Надя приникла ко мне, и я не видела её лица. Она меня быстро поцеловала. Первый раз, в губы, потом быстро повернулась.
- Дальше я одна пойду, не волнуйся, до завтра.
Утром следующего дня она, как всегда, присоединилась ко мне по дороге в школу.
Встретив мой страдальческий взгляд, она деланно равнодушным тоном меня успокоила.
- Ничего не было.
Страдание за подругу ушло из моей души и сменилось очаровательными, воображаемыми картинами предполагаемого надиного наказания. Ничего не было, но я ожидала, что будет, и с ужасом обнаружила в себе нечто похожее на разочарование. Две строчки Вашего стихотворения одновременно оказались для меня и упрёком, и оправданием.
Но перед сладкой, сбывшейся мечтой
Легко и быстро тает слово «стыдно»
Я не скрывала от Нади своё отношение к юной служанке Розе из «Хижины дяди Тома», которую хозяйка отправила в специальное заведения для порки. Но особенно меня волновала школа, в которой учились Том Сойер и нежная умница Бекки, которую «никогда не секли в школе». Значит дома?
Мы даже заговаривали о варианте поиграть «в школу» но сошлись на том, что двух персонажей для такой игры маловато. А тут помирившаяся с нами Марина стала так настойчиво навязываться в подружки, что спрятаться от неё было негде.
Идея пригласить её в игру, кажется, возникла у нас одновременно.
Играли в надиной, свободной днём квартире. Марина – учитель, мы – ученицы.
«Учитель» вооружился ремнём, приготовленным Надей, и я сразу поняла, что это тот самый ремень, про который я знаю, шлепки которым, сопровождаемые воплями подруги, однажды слышала.
Марина оказалась талантливой актрисой. У меня лично от тона, которым она пригласила Надю лечь на кровать, по всему телу забегали мурашки. Я в комнату, где происходило наказание, не была допущена и осталась за дверью. Я сама так хотела. Звучные хлопки ремня по голому телу сопровождались тишиной. Оказалось, что Надя может не кричать…
Дверь открылась. Надя вышла раскрасневшаяся. Ого, её только что пороли! А Марина сделала приглашающий жест.
- Следующий, прошу!
Я предвкушала этот момент с волнением и счастьем. Но я – это я. Лишь только боль стала реальной перспективой, я проявила всю свою изворотливость, лишь бы избежать надиной участи. Я разыграла какую-то смешную сценку под общее ржание, и мне удалось изменить ход игры. Теперь провинившейся ученицей стала Марина.
Действие почему-то перенеслось из надиной комнаты в гостиную. Я поигрывала сложенным вдвойне ремнём, а Марина возле дивана расстёгивала брючки. Я думала, с чем сравнить выражение её лица, и вспомнила, что с такой же физиономией она как-то при мне в парке готовилась забраться на аттракцион в виде чудовищной вертушки. Я тогда на это не решилась.
И вот лежит Марина с обнажёнными ягодицами, уткнувшись лицом в диван.
Я оглянулась на Надю, и она жестом, имитирующим порку, подбодрила меня, в чём я не особенно нуждалась. Я несколько помедлила, справляясь с удивлением. Не укладывался в голове факт, что появление в нашей компании этой не слишком приятной и даже сволочной девчонки привело к такому удивительному приключению.
Маринина попка покрывалась под моими ударами насыщенным багровым цветом, Марина долго молчала, потом заплакала, но не пыталась уклониться от ремня, и наказание продолжалось, пока плач не зазвучал совсем отчаянно и надрывно. Я остановилась.
Марина сотрясалась от рыданий, мы с Надей стояли и молчали.
Марина подняла голову, плачущим голосом выкрикнула вопрос:
- Всё?
Затем она вскочила, быстро застегнулась и бросилась в прихожую.
- Дуры, всё расскажу!
Сначала мы с Надей делали друг перед другом вид, что нам смешно. Потом обсуждали поведение Марины. Почему она не попросила прекратить порку, не вскочила с дивана? Никто бы не стал её удерживать. Лично мне показалось, что мы чего-то не поняли, и причина её обиды не боль, которую она испытала.
Как Вы, Владимир, думаете, о чём я жалела после этой истории?
Вы, разумеется, угадали. Я тысячу раз представляла себе, как ложусь на освободившуюся после Нади кровать. Но в реальности я никогда не признаю себя провинившейся. Обожаю обвинять и наказывать. Разойдясь, могу наломать дров, иду войной на врага, не слушая оправданий и не думая о последствиях. Надя однажды прозвала меня «маленьким Гитлером». Кто бы меня взял да выпорол!
Накажите меня в Ваших стихах. В реальном мире единственная доставшаяся мне порка электрическим проводом оказалась болезненно-неприятной, и мне не хватает смелости перенести этот случай в свой сказочный мир. Может быть, Вы это сделаете? Мрр! Я волшебное слово знаю.
Теперь постараюсь ответить на Ваши вопросы, хотя кое-что уже объяснила. Это странно. Я наказывала подруг в располагающие для этого моменты, а сама всегда умудрялась от наказания отвертеться, но в своих сказочных мирах я на скамье и плачу под розгами женщины. Вы можете это объяснить? Может быть, я просто не нарвалась на достаточно настойчивую партнёршу, которая выпорола бы меня, не обращая внимания на мои уловки и нежелание?
Я сразу поняла, что Вы гораздо старше меня, но не вижу причины по этому поводу не общаться с Вами. Это даже интересно, я чувствую выношенный годами опыт, разделяю Ваши проверенные годами мысли. Но Ваша увлечённость, азарт, вдохновенные стихи оставляют Вас молодым. Вы озорной, симпатичный мальчишка и напоминаете мне любимого Тома Соера.
Жду с нетерпением ответа. Целую, ЛЮДМИЛА.
А Вы пришлёте мне свою фотографию? Кто Вы по Зодиаку? Когда у Вас день рождения? У меня сразу после дня, когда все друг друга обманывают, а потом смеются.
***
В конверте с письмом Людмилы (Ульяны) небольшая фотография. Темноволосая, молодая женщина на чём-то сидит, подпирая подбородок ладошкой. В её улыбке Тожеву почудилось смущённое торжество, а в глазах благодарность.
С детства в голове Адриана строился таинственный и особый мир женщин. Несомненно, он идеализировал отношения между женщинами, подразумевая в них нежность, теплоту наряду с принципиальностью и привлекательной, располагающей к раскаянию, строгостью. В наказании девочки, девушки, женщины он ощущал красоту, заботу, потребность довериться. Он даже ощущал сожаление, что не родился женщиной ради того, чтобы быть своим в придуманном том мире и ощущать боль заслуженного наказания красивым, гладким и нежным телом. Но в тривиальном сексе мужская роль Тожева вполне устраивала. В объятиях женщины он оставался мужчиной, хоть мысли его при этом витали в живых картинах порки.
Людмиле (Ульяне) он послал давно написанный рассказ и выполнил просьбу подарить ей другое, ставшее забавным, воспоминание о полученном в детстве наказании.
НАКАЗАНИЕ
Я уже не спала. Первый утренний свет в придуманном мире. Комната по-прежнему моя, или такая же, как моя. На стене колыхающиеся тени от ветвей большой берёзы за окном. Я люблю наблюдать за ними каждое утро, ощущаю в них что-то дружеское, и, если позволяет погода, я не в силах противиться желанию вскочить, распахнуть окно, насладиться чистой прохладой воздуха и услышать приветливый, забавный щебет ранних пташек. Совсем нагая, стою минуту, другую восхищённая и умилённая, а, озябнув, закрываю окно и шмыг под одеяло. Нежусь, вытягиваюсь, но спать уже не хочу, просто витаю в мечтах или начинаю обдумывать какие-то серьёзные дела.
В это утро всё не так. Тени на стене, казалось, не зовут, а приказывают, явившись оттуда, где ждёт меня трудно вообразимый позор и боль. Я не подошла к окну.
- Будет очень больно? - спрашивала я себя с тревогой и любопытством, а воображение строило картины предстоящего действа…
Я вся извертелась, одеяло сползло и упало, тогда я перевернулась на живот, вытянулась, как привязанная.
Неужели всё так и будет! В ярком свете утра, невдалеке от других дач!
Может быть, меня просто попугали?
- Что, если ничего не произойдёт? - опять спросила я себя и не ощутила облегчения от такой возможности.
Разумеется, после порки со мной будут обращаться вполне деликатно, я смирилась и как бы заранее пережила свой стыд, и помогало мне в этом раскаяние, чувство вины, которую я искренне согласна искупить, не протестуя против избранного Дианой наказания. А если это лишь комедия?
Подумав так, я ощутила ещё большее унижение. Вот так, не всерьёз обращаться с обожающей тебя взрослой, восемнадцатилетней девушкой! Как можно в шутку велеть приходящей мрачноватой горничной Дарье приготовить розги и с утра пораньше высечь провинившуюся ученицу, отведя её, чтобы не тревожить сон остальных, в дальнюю сторону сада, где у оврага вкопана подходящая скамья. Тогда я, кажется, впервые увидела, как дарьино лицо на миг осветилось понимающей, лукавой улыбкой.
Нет, со мной не шутят, сейчас она придёт, и тогда…
Скрип половиц в коридоре помешал мне додумать, что будет «тогда». Как рано она пришла! Мне б надо было как-то приготовиться, что-нибудь одеть, но я успела только сесть, спустив ноги с кровати. Схватила скомканную сорочку, прикрываясь.
Дверь открылась тихо. Дарья вплыла из невидимого коридора, как тёмная туча.
Голос её звучал совсем обыкновенно, без угрозы и повелительности, однако не стало сомнений, что порученное ей дело будет добросовестнейшим образом выполнено.
- Вставай, моя милая, пора.
Я ещё крепче прижала к груди сорочку.
- Рубашечку набрось и покрывальце захвати, постелишь себе.
Не поднимаясь, стараясь повернуться боком, я натянула сорочку и, тщательно одёргивая её, нащупала ногами шлёпанцы.
Дарья сама сунула мне в руки покрывало и посторонилась, выпуская меня из комнаты. Осторожно, стараясь шагать бесшумно, я двинулась по коридору.
- Не сюда, через чёрный ход надо, - остановила меня Дарья полушёпотом.
Мы вышли через кухню на низкое крылечко, и прохлада легко проникла через мою сорочку. Но загорелись щёки и стало совсем неловко, когда я увидела всем в посёлке известную выпивоху и попрошайку Татьяну по прозвищу Тяпка (из-за её приговорки
«тяпнуть надо»). Мне частенько по дороге в магазин доводилось встречаться с этой исхудавшей, с остатками былой красоты на бледном лице особой. Она останавливала меня и, смущая бесстыдным взором больших синих глаз, излагала одну и ту же просьбу:
- Выручите, девушка, пожалста, на двадцать две копейки, будьте уж так добры, не хватило…
Ощущая внутреннее возмущение и неловкость, я всегда поспешно отдавала мелочь и ещё больше злилась на звучащую вслед громкогласную благодарность.
В это утро Татьяна была трезва, и в платье сиреневого цвета казалась необычной и даже привлекательной. Но то ли ей было прохладно, то ли лихорадило её от возбуждения, вызванного причастностью к происходящему. Она сразу дала мне понять, что оказалась здесь не случайно.
- Здрасть, девушка, так и думала, что это ты будешь. Добралась, значит, и до тебя Дианка.
Дарья тем временем сняла висячий замок с двери сарая, шагнула внутрь и вынесла оттуда, как мне показалось, целый ворох длинных прутьев.
- Бери, - велела она Татьяне.
Оказалось, что прутья связаны в пучки, которые Татьяна забрала по одному, внимательно их разглядывая и, как бы со знанием дела, лизнула влажную кору, понюхала один из пучков.
- В рассоле огуречном держали?
- Где надо, там и держали, - оборвала её Дарья, а меня, как маленькую, взяла за руку и повела к скамье, затем забрала покрывало и стала его расстилать.
Татьяна положила розги на траву, подошла близко.
- Раздевать?
Дарья промолчала, а её бессовестная напарница вздёрнула подол моей сорочки, и мне осталось только наклониться, чтоб сорочка снялась.
Особого стыда я при этом не испытала, словно не меня, а какую-то совсем чужую девицу разложили голую на скамье, привязали за руки и ноги, действуя уверенно, без оглядки на возможных случайных свидетелей.
Находясь во власти двух взрослых женщин, я осознала неизбежность и абсолютную правомерность такого наказания. Здесь можно увидеть лишь то, что происходило веками в этой и в любой другой деревне. Наказывали крепостных девушек, непослушных дочерей, нерадивых учениц. Подобные сценки в книгах о прежних временах я, признаться, вычитывала и перечитывала с удовольствием, а теперь настал удивительный случай испытать на себе действие розог. Стало страшновато, но ни пощады, ни избавления я уже точно не хотела.
Женщины, взяв розги, встали по обе стороны скамьи. Перед ними юная девушка, растянутая для позорного наказания, тихая и беззащитная. Наступает конец тревожному, возбуждающему ожиданию, а невдалеке уже гремят цепью в колодце, где-то включили радио, и диктор скороговоркой сообщает новости и прогноз погоды, и по шоссе уже машины фырчат. Но не встать, не прикрыться от стыда, вспыхнувшего с неожиданной силой.
- Ну, кто первая? – нетерпеливо спросила Татьяна.
Начинай, - буркнула Дарья, словно на что-то досадуя.
Просвистевшие розги шлёпнулись на моё тело, и боль не показалась слишком страшной.
Последовал дарьин удар. Терпеть можно, и я недолгое время была собой довольна, а затем ощутила всю беспощадность этих розог. Они, терзали, жгли, как раскалённые, и я позорно взвыла, задёргалась, забыв о гордости.
- Ой, нет, не надо! – визжала я, - Хватит, не могу, ааа!
Я изнемогала в слезах и воплях, а боль чудовищно нарастала. Такую порку я и представить себе не могла.
Когда удары прекратились, я, обессиленная смолкла, стыдясь своего поведения, не зная, что это ещё не конец наказания.
Всей кожей я ощутила ещё чьё-то присутствие, и длинные, сильные пальцы оказались у меня на запястье, нащупывая пульс, а потом прикоснулись к щеке. От руки исходил знакомый, лучший в любом мире запах земляничного мыла и табака.
Как оказался здесь доктор Медушин – скрытый предмет моих грёз, я не могла понять. Я не придумывала его присутствие в этом волшебном мире. От его прикосновения я мгновенно забыла о боли. Стало мне сладко и стыдно, но в этом странном, унизительном положении я впервые ощутила себя перед ним свободной, красивой, взрослой, а не угловатой, краснеющей барышней на приёме.
Потом Дарья что-то невнятно сказала, и Медушин восхитительно равнодушным голосом разрешил:
– Можно.
Он здесь, и я с восторгом поняла, как хотела услышать это слово!
Продолжение порки оказалось не менее ужасным. Снова я содрогалась с рёвом и воплями. Но ничего, осталась живой и здоровой.
На другой день после наказания мне повстречалась Татьяна, и я хотела дать ей пятёрку, но она решительно и даже испуганно отказалось:
- Вам, девушка, самой пять рублей не лишние, так что спасибо, встретимся ещё…
- Почему мне так хорошо? - спрашивала я себя, продолжая ощущать прикосновение докторских пальцев.
Наверное, потому, что меня любят.
Я шла к нему в поликлинику и не знала, в каком я мире.
1986г.
Написанное пятнадцать лет назад поразило Тожева совпадением с нынешними его ощущениями. Он прикоснулся к счастью.
Двойственное отношение Людмилы к телесному наказанию тронуло его, а её воспоминание о порке за школьные неуспехи вызывало сочувствие. Будучи махровым флагеллянтом, Тожев, тем не менее, считал телесное наказание детей недопустимым, и не только детей. Но он легко выполнил просьбу Людмилы, проникшись доброй иронией к нерадивой школьнице.
ГЛАВА 5
(декабрь 2001)
Я вежлива, как истинная леди,
Со всеми я любезна и добра,
Меня почти не узнают соседи
И пёс облаял собственный вчера.
Ульяна прочла «Наказание», влюбившись в безымянную героиню этого рассказа и завидуя ей. А ещё она поняла, что хочет больше знать о Владимире и даже увидеть его. Она нафантазировала себе и ему другую судьбу. Вот бы родился он лет на двадцать пять позже, и тогда они бы обязательно встретились до её замужества, и тогда…
Вслед за сладостью мечты пришла тоска, за тоской беспокойство, за беспокойством страх. Сама себя испугалась, потому что присутствие этого человека после обмена всего лишь несколькими письмами она стала ощущать постоянно. После первого его письма настроение Ульяны часто менялось.
Она даже не могла понять, кстати или не кстати заявилась Лена с бутылкой вина. Пооткровенничать хотелось. Письма Ульяна подруге не показала, дала почитать стихи и «Наказание», с удовольствием следила за выступившем на щеках Лены румянцем.
Интересно, необычно, - заключила Лена совсем не одобрительным тоном.
А вот это и я ещё не читала, - сказала довольная произведённым эффектом Ульяна, доставая из-под диванного валика последнее письмо. Туда она его поспешно сунула, услыхав дверной звонок.
Читали и смеялись вдвоём.
ЗАКОН ОМА В ШКОЛЕ И ДОМА
Подумала о том, что будет дома,
И сразу закружилась голова.
Не подружилась я с законом Ома,
И в дневнике чернеет цифра «два».
Какое НАПРЯЖЕНИЕ для мысли!
Такой закон написан не для дур,
Чулочки отстегнулись и обвисли,
В родительской руке электрошнур.
Изволь, как подобает, наклониться,
Постыдное внушение терпи,
А мне уже в шнуре зловещем мнится
УЧАСТОК ЭЛЕТРИЧЕСКОЙ ЦЕПИ.
Моё СОПРОТИВЛЕНИЕ ничтожно,
А восклицаний с визгом полон дом.
Не будет мне пощады, но, возможно,
Простил бы меня мудрый физик ОМ.
Зачем несчастных школьниц так тревожить,
Подумал бы электрики отец;
Его великодушие умножить
На СИЛУ ТОКА можно, наконец.
Но нет, ему важнее свет ученья,
Сползли мои штанишки, а затем
Вся ПЛОЩАДЬ ПОПЕРЕЧНОГО СЕЧЕНЬЯ
Впитала суть мудрёных теорем.
Такая, вот, в научном мире драма,
Когда есть в доме твёрдая рука.
Я вскрикиваю жалобно: «Ой, мама!»,
Свистит в ответ ДЛИНА ПРОВОДНИКА.
А ПРОВОДНИК хорош на удивленье,
И для науки служит с давних пор,
УДЕЛЬНОЕ ЕГО СОПРОТИВЛЕНЬЕ
Впечатывает рдеющий узор.
Ни встать, ни сесть, учебник, как икона
Передо мной, и нет важнее дел,
А впереди ещё закон Ньютона…
Ах, что-то будет с МАССОЙ ТВЁРДЫХ ТЕЛ!
Лене понравились стихи, но, в отличие от Ульяны, обрадованной она не выглядела.
- Ты, наверное, захочешь с ним встретиться?
Ульяна об этом не думала, но ей захотелось подразнить подругу.
- Может быть, - сказала она и сразу испугалась этого предположения.
- А зачем? – спросила она то ли саму себя, то ли Лену.
Лена поддельно-мечтательным тоном предположила:
- Он тебя выпорет…
Как просто она рассудила! И верно. Ульяна сразу, без возмущения, и даже испытывая счастливый трепет, представила себя под розгами этого годящегося ей в отцы человека, но она не в силах была признать правоту подруги и готова была рассердиться или обнять её, страдающую от ревности.
С этого момента она говорила и делала не то, чего больше всего хотела на самом деле. Новых стихов ждала с нетерпением, и с тревогой ждала чего-то ужасного. Автор этих замечательных писем стал ей казаться всеведущим и всемогущим. Ей казалось, что он всё о ней знает. Ей думалось, что это, может быть, кто-то из знакомых отца, который по роду работы лично знает многих литераторов, а многие из них знают её, и теперь все хитрости с псевдонимом под журнальным объявлением не казались надёжными.
Тревога возросла, когда она столкнулась возле почтового отделения с пожилым издательским рецензентом Тимским. При встречах с Ульяной он всегда был остроумен, ироничен, и ей подумалось, что он к ней более внимателен, чем как к дочери сотрудника.
Тимский с удовольствием с ней поболтал, и она проводила его до метро, стараясь выглядеть совершенно беззаботной, но пустилась первым делом объяснять, что на почту зашла купить для папы конверты. Потом она панично заключила, что эта встреча не случайна, и он выследил её при получении письма, а потом она старалась себя успокоить, отыскивая противоположные доводы.
Но воображение так охотно рисует картину, в которой она вынуждена раздеться перед соблазнителем-шантажистом и лечь на скамью. Это крах жизни! Этого не может и не должно быть!
Письмо от Тожева лежало в сумочке, и Ульяна поспешно отыскала безлюдное местечко в дворовом сквере.
В конверте письмо и листок со стихами.
Ей определённо нравятся его взвешенные рассуждения об объединяющей их страсти. Может быть, это чтобы не вспугнуть раньше времени заходящую в капкан жертву?
Тожев высказался относительно её несбывающейся мечты.
«……… Не надо отчаиваться. Вы в начале своей сказки, которая будет удивительна и прекрасна. Желание, подобное Вашему, трудно и, порой, невозможно высказать особенно, как ни странно, самым близким, самым дорогим людям. Не знаю, хорошо это или плохо, но попробую предсказать дальнейшее. Вы очень молоды, и у Вас ещё не прошла оглядка на детские страхи, на останавливающее и пугающее «нельзя».
Вы избавитесь от этих страхов, но во все тяжкие не пуститесь. Скажется воспитание и привитое воспитанием отношение к традиционным ценностям. Жертвовать семьёй во имя своих тайных или явных предпочтений не следует в любом случае. Клятва верности священна, и поэтому не построить своего счастья на несчастье ближнего. Но Ваша сказка состоится без участия всякого зла. Вас окрылит свершение мечты, с которой невозможно расстаться, как не пытайся. Тонкое, чувственное ощущение вины вместе с любопытством и потребностью всей души и тела свойственно и органично для зрелой женщины, вынесшей из детства и юности свои сны о девушках и розгах, и не стоит сомневаться, уважаемая – Вас ждёт порка! От этой мысли Вам хорошо, и не пытайтесь это отрицать. Ещё хочу опять убедить себя и Вас в том, что наше общение абсолютно невинно и простительно, потому что необходимо нам, как воздух, как лекарство. Уж такие мы не такие, как все………. Вы просили показать каких-нибудь моих демонов, они есть.
Высечь крепостную балерину – дело, разумеется, нехорошее и даже возмутительное, но если такой факт переходит в область отражения средствами искусства, то тут уже другое отношение и чувства, это уже сказка. А ещё Вы просили сказку о том, как Вас накажет Ваш любимый – пожалуйста. ……………..»
ЛЮБОВЬ
Чтоб за таким понаблюдать процессом,
Не поленилась встать я в ранний час.
Скамейку у конюшни под навесом
Увидела тогда я первый раз.
Лечь на неё – не то, что на перину,
А в бочке розги вымокшие ждут,
А вот и крепостную балерину,
Смущённую, под рученьки ведут.
Она ещё в беду свою не верит,
Краснеет, упирается слегка.
А барыня, нахмурясь, розгу мерит
И замечает строго: - Коротка!
Сейчас же принеси длиннее, олух!
И с девкой хватит цацкаться, раздеть! –
И розгу заменил угрюмый конюх,
Да на такую – страшно посмотреть!
Нет на пощаду никакой надежды,
Рыдает балерина, как дитя,
Пытаясь удержать свои одежды,
Но с девушкой справляются шутя,
И на скамью кладут совсем нагую,
А я, такое видя первый раз,
На девушку красивую такую
Любуюсь, оторвать не в силах глаз.
Ах, мне бы длинноногой стать такой же,
Пленять собой с огромной сцены свет,
Пусть даже расцветёт на нежной коже
От беспощадной розги алый след.
Я не обижусь, можете поверить!
И стыд, и боль, блаженствуя, стерплю,
Я выпорхну из платья, словно лебедь…
Ах, боже, как я барыню люблю!
С ЛЮБИМЫМ
У лётчика есть мёртвая петля,
Атака в лоб, прыжок на катапульте,
А ты могла б без нижнего белья,
Как крепостная девка, лечь под прутья?
Акулу многозубую дразня,
Ныряльщики подводный мир тревожат,
А ты не испугаешься ремня,
Когда тебя, как школьницу, разложат?
А кто-то, чуть не голову сломя,
На лыжах полетел с отвесной горки,
А ты представь, что ждёт тебя скамья,
И ты уж не отвертишься от порки!
Про всё спросила ты себя сама,
И только лишь саму себя боишься,
Но не сойдёт Вселенная с ума,
Когда ты покаянно обнажишься.
Твоя мечта прозрачна и легка,
И ты не знаешь, верить ли приметам,
Но вряд ли что получится пока
Беседа ваша блещет интеллектом.
Ты влюблена, ему ты смотришь в рот,
Моля твоё мучение заметить,
И медленный свершился поворот
От смутных фраз до ясных междометий.
Ты подчинилась, мысленно хваля
Такую суть мужского деспотизма,
А на тебе и нитки нет белья,
Как будто ты заядлый враг вещизма.
Но о какой ты думаешь вине,
И грех какой скорей всего простится?
Халатик твой собрался на спине
И не спешит обратно опуститься.
И взглядами не встретиться никак,
И ясно всё, как дважды два четыре.
Кого ещё наказывают так
Не в сказочном, а в этом явном мире?
Ты хочешь вскрикнуть: «Только не меня!»
Но знаешь, что уже не отклонишься,
А на стене качнулась тень ремня…
Ну, как ты там? Волнуешься, боишься?
Однако, как быть может сладок страх!
Душа в раю, но у порога ада,
И, над собой услышав первый взмах,
Ты захотела вскрикнуть: «Ой, не надо!»
Но испарилась жалкая мольба
В невероятно яркой вспышке счастья,
И в нить свою впряла твоя судьба
Особое телесное пристрастье.
Ещё не осмелевшая рука
Румянит бело-трепетную мякоть;
Ты маленькая девочка пока,
Но от ремня совсем не хочешь плакать.
Ты чувствуешь влюблённый, нежный взор
И, содрогаясь, жаждешь большей муки,
Следов горячих ярче стал узор,
Бесстыдней, громче шлёпания звуки.
Ты сразу удостоилась понять,
Такой несладкой услаждаясь ролью,
Как можно нежно женщину обнять
И взглядом обожания и болью.
Ты будешь рада памятному дню,
И восхитишься ты не беспричинно,
Что волю дал ужасному ремню
Любимый твой и ласковый мужчина.
Была ты где румяна, где бела,
Но белизна не в скорый час вернётся.
Потом сомкнутся губы и тела,
И снова несдержимый стон прорвётся…
Под куполом летает акробат,
А ты могла б без лишних прекословий
Пойти к скамье в душистый, вешний сад
И точно знать, что высекут до крови?
Ты восхитишься вздутостью рубцов,
Которые тебе оставит вица,
Но нет сомнений, что в конце концов
Ты здесь одна богиня и царица.
Я лью тебе нектар твоей мечты
Из полного до крайности сосуда,
И я могу сказать, что можешь ты:
Ты можешь всё и ждёшь такого чуда.
Ответ Ульяны последовал скоро.
***
……… Спасибо, Владимир пребольшое за встречу «С любимым». Я читала и таяла, как мороженое в июле. Поразительно, как Вы угадываете то, что я больше всего люблю. Лётчики – моя слабость, и стихотворение начинается с лётчиков. Полёт мне всегда казался искусством, непостижимым для простых смертных. Один из моих дедушек, которого я не успела увидеть, был лётчиком, и его парадная форма хранится в моём шкафу, не могу поместить это великолепие в какую-то кладовку. А так я словно ощущаю присутствие смелого, справедливого и строгого человека, который любит меня, но и наказать мог бы.
Ваше предсказание меня страшит, но как оно заманчиво! А пока горько от того, что именно с любимым не заговорить о самом сокровенном, именно перед ним неловко и стыдно, хотя он знает обо мне тоже, что и Вы. Значит, он не может понять и не знает, как мне это нужно, как я этого от него жду. Горько и обидно, но он единственный мужчина, которого я люблю. Остаются придуманные миры и Лена. Кажется, она меня и к Вам ревнует, стала язвить и вредничать. Тогда я велела ей приготовиться к порке, и пошла за ремнём. Вернулась я, а она стоит совсем голая. Я рассердилась.
– Ты что, в баню пришла? Одень сорочку!
Я уложила её поперёк дивана, и привязала ей руки бинтом к батарее, а то в прошлый раз она вздумала перевернуться на спину, и не от боли, а, мол,
смотри, какая я красивая. А скажите, Владимир, зачем у Вас девушки для наказания раздеваются догола? Прямо концлагерь какой-то! И порют их зачастую, как я заметила, отвратительные конюхи, дворники, и чуть ли не сантехники. В своих сказках я всегда имею дело с женщиной, а в Ваших типажах мне видятся сальные улыбочки от гадкого удовольствия максимально унизить и без того страдающую девушку. Будьте добры, учтите это, а не то в одной из своих сказок я прикажу выпороть Вас не очаровательной фрейлине, а безобразному и злобному груму.
А теперь о главном. Владимир, я стала утверждаться в догадке, что мы с Вами давно знакомы, и Вы по объявлению меня узнали. Если это так, то я в Ваших руках и предвижу дальнейшее. Вы объявите мне о наступлении долгожданного часа, намекнёте на возможность огласки, и я окажусь под Вашими розгами, буду вынуждена изворачиваться и лгать мужу. Это меня погубит, Вы сломаете всю мою жизнь! Неужели Вы на это способны? Умоляю, не делайте этого! …..
***
По правде говоря, Тожев ждал от Ульяны (Людмилы) поздравления с днём рождения, сама интересовалась этой датой, а теперь её не заметила. От этого было грустновато, но Тожев постарался найти для молодой женщины тысячу оправданий и даже внутренне её не упрекнул. Её тревоги и опасения вызвали недоумение, но Тожеву показалось, что он легко их развеет шуткой, которую она, разумеется, поймёт, и ответ по этому поводу он писал, потешаясь.
***
…. Разумеется, уважаемая, поскольку представилась такая возможность, Вы будете высечены. Ваши мольбы не помогут. К каким только уловкам не прибегает большинство девушек, чтобы избежать порки, но удаётся это немногим, и Вы не из их числа. Наказание состоится в нашей с Вами сказке, где случиться может всё, что нам угодно, на совершенно законном основании. Мысли неподсудны.
В реальности Вам ничего не угрожает. Вы доверились мне, в какой-то степени это рискованно, но Ваш выбор исходил из искреннего чувства и здравого размышления, и Вы, к счастью, не ошиблись. Чтобы поступать согласно Вашему предположению, надо одновременно быть и подлецом, и сумасшедшим. Не знаю, есть ли в Вашем окружении такие субъекты, но догадка Ваша неверна, мы не были и не могли быть знакомы.
Лучше вернуться к нашей сказке, в которой одна известная мне особа позволяет себе сомневаться в друзьях. За окном у нас холодный декабрь, но я решил совместить полезное (порка) с приятным (лето). Наказание публичное, и погода имеет значение. А Вашего злобного грума из нашей волшебной страны навсегда изгнали. Пожалуйте к скамье, милая барышня!
СНЫ В САДУ
Сверкнуло утро вслед ушедшей тьме
И медленно сползающим туманам.
Я шла почти раздетая к скамье,
Поставленной в саду благоуханном.
Босые ноги стыли на росе,
Подталкивали в спину чьи-то руки,
Но видели собравшиеся все,
Что я спокойна, словно на прогулке.
Щебечут птицы в утреннем саду,
Не ведая предчувствий нехороших,
Но я пугливо взор не отведу
От длинных розог, с вечера намокших.
Я подчинюсь, достоинство храня,
Чужим прикосновеньям и приказам.
Ни разу в жизни не секли меня,
И я себя поздравлю с первым разом.
Сознаюсь, ничего не утая,
Что этой процедуры я стеснялась,
И даже необсохшая скамья
Спасительным прибежищем казалась.
Меня погладил нежно по спине
Поток тепла под солнышком лучистым,
И почему-то показалось мне,
Что я лежу на облаке пушистом.
А ниже разомлевшейся спины
Уже совсем другие были «ласки»,
Поочерёдно, с каждой стороны
Впивались, словно когти, розог связки.
Хлестал с присвистом наглым каждый прут,
И объяснить никто не мог бы лучше,
Что на скамье под розгами орут
Отнюдь не по причине малодушья.
Нет, это молча вытерпеть нельзя,
И ротик очень скоро я разжала,
И, по скамейке животом скользя,
И головой мотала, и визжала.
Меня не украшает этот факт,
Но, если уж дошло до розог дело,
Наказывать девицу надо так,
Чтоб долго всякий вздор молоть не смела.
Да, я иметь обязана ввиду,
Что я урок вкусила не напрасный,
Но почему-то на скамье в саду
Себя не ощутила я несчастной.
И это чувство странное храня,
Я думаю в мечтании тревожном,
Что, если вновь не высекут меня,
То это будет свинством невозможным.
В моих мечтах не сладостный дурман,
Я чувствую смущение и робость,
И снова утром в тающий туман
Шагну с крыльца отчаянно, как в пропасть.
В обнимку ходят радость и беда,
И силою волшебного заклятья
Неотвратимость боли и стыда
Раскрыла мне любовные объятья.
В саду роса и алые цветы
Всех самых изумительных названий,
В саду витают девичьи мечты,
В саду стоит скамья для наказаний.
Во всём своя особая краса,
И радость, и целебная отрада,
И беспрерывно снятся чудеса
С напевом розог, слышимым из сада.
Ни с чем такую песню не сравнить,
И, если будут мнения такие,
Что розги надо чем-то заменить,
Согласна, замените на другие.
***
Тожев искренне уже считал Людмилу (Ульяну) своим хорошим другом, а друзья на его шутки никогда не обижались. Ничего плохого он не ожидал.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ