Я сижу в машине и ем шоколадные конфеты прямо из коробки. Коробка лежит на переднем сиденье рядом со мной. Конфеты призывно мерцают золотой фольгой. Искушают забыть о похороненных надеждах на талию. Меня искушать несложно. Реальные сладости для меня дороже мифической талии.
Сижу. Ем конфеты и с симпатией поглядываю на магазинчик, возле которого стоит моя машина. И вовсе не потому, что его закрома ломятся от разнообразных конфет: от умеренно-буржуазных «Раффаэлло» до надоевших «Коркуновых»; от щедрой россыпи полупролетарских «Ласточек», «Красных Шапочек» и «Каракумов» до простеньких ирисок и подушечек, именуемых в народе «Дунькина радость»; от субтильных драже и леденцов до гигантских «Гулливеров»; от иностранных псевдошоколадок, изготовленных из какого-то суррогата, до честных сахалинских, пока до заменителей не скатившихся, но компенсирующих провинциальность современными наименованиями типа «Греческая смАковница». Причем местные производители муками сомнений не терзаются, наивно полагая, что название библейского дерева произошло от слова «смак».
В конфетах я понимаю. Причем это знание пришло в мир одновременно со мной. Ближайшие родственники, озадаченные моей рано проявившейся страстью, сравнимой лишь с безумием игрока, самозабвенно просаживающего в азартные игры последние рубли и трешки, вначале создавали разумные ограничения, а затем перешли к жесткой диктатуре, выдавая мне перед сном ОДНУ конфетку. Но я уже давно выросла и в качестве вознаграждения за трудности взрослой жизни позволяю себе столько сладкого, сколько жаждет моя вечно неудовлетворенная душа.
Итак, магазинчик у въезда в Охотское мне дорог не из-за изобилия сладостей, а потому, что он цел и стоит себе как ни в чем не бывало. Радует входящих возможностью купить что-нибудь нужное. А ведь мог бы лежать в руинах. Он чудом уцелел три года тому назад, когда я впервые села за руль. Дело случая, что я успела затормозить и не въехала в его хрупкие стены. Воспоминания об этом событии одолевают меня всякий раз, когда я приезжаю в Охотское.
А приезжаю я сюда часто. В гости к подруге Тоне. У нее в Охотском дача, гостеприимно открытая для многочисленных Тониных родных, друзей, подруг, хороших знакомых, полузнакомых и едва знакомых. Тоня – человек общительный.
Вот и сегодня она назвала побольше гостей, наскоро придумав очередной повод. То ли годовщину знакомства со своим любимым и единственным мужем. То ли день их первого поцелуя. Это не суть важно. Было бы желание раскинуть столы на свежем воздухе, замариновать мясо для шашлыков, натопить пожарче баньку и врубить магнитофон на всю катушку. А ближе к ночи, когда напарившихся, наевшихся и натанцевавшихся гостей потянет на лирику, сесть рядком на крылечке, куда долетает соленый ветер с моря, и проникновенно затянуть на два голоса: «Ой то не вечер, то не вечер…»
В данный момент Тоня находится в недрах спасшегося от меня магазина. Покупает хлеб и воду. Все купили в Южном, а хлеб и воду забыли. Самое насущное, между прочим. А я ее жду. Но не скучаю. Мне хорошо. У меня есть все, что надо. И конфет осталось еще полкоробки. И Розенбаум поет из динамиков «Вальс-бостон». И кондиционер исправно создает прохладу, тогда как за пределами моего райского оазиса воздух раскален июльской жарой, которую не размывает сонное дыхание Охотского моря.
При некотором нажиме на воображение можно сказать, что моя «Тойота Карина» находится в центре базарной площади. По периметру от магазина стоят шаткие дощатые прилавки с деревянными навесами, защищающие торговцев от постоянного моросящего тумана, переходящего в мелкий дождик и логично следующий за ним ливень. Но сегодня ливня не предвидится. На небе ни облачка, и солнце беззастенчиво обжигает все, что не укрылось в тени.
По товарам и продавцам можно было бы при желании провести анализ развития экономики и сельского хозяйства поселка Охотского. Когда-то аккуратные хозяева продавали здесь густое молоко; жирный, маслянисто поблескивающий творог; желто-кремовый варенец, запечатанный коричневыми пенками; самосоленное сало с надрезами, заполненными чесноком; свинину с сахарной косточкой и молодую, с нежной тонкой кожурой, картошку.
Сейчас картина другая. Крепких хозяев, уверенно стоящих за прилавками, сменили усталые люди, профессиональную и социальную принадлежность которых определить сложно. То ли безработные рыбаки, то ли бескоровные и безогородные сельские жители. Лица хмурые. Взгляды безрадостные. Товары из разряда «дары моря»: сушеная корюшка, связанная пучками, как петрушка; морская капуста, смотанная длинными лентами в клубки; морской виноград, в отличие от сухопутного тезки обжигающий острыми приправами; колючие ярко-красные крабы, в которых под нарядным лаковым панцирем съедобных волокон кот наплакал. Когда меня угощают этим деликатесом, я всегда вспоминаю известные строчки Маяковского: «в грамм – добыча, в год – труды». Пока добудешь микроскопическое содержимое, все пальцы в кровь исколешь. Все равно что сгущенку из банки без ножа добывать. Но там хоть есть, ради чего бороться. В отличие от мелких крабов.
От гастрономических рассуждений меня отвлекает стук по боковому стеклу. Такой, знаете ли, настойчивый. За окном стоит незнакомая тетка. Я опускаю стекло, и в машину врывается раскаленный воздух, приправленный запахами выхлопных газов и перегара, кстати, тоже являющегося конечным продуктом внутреннего сгорания.
– Привет! Ты в город едешь? – тетка всунулась в окно.
– Нет… – удивленная неожиданной фамильярностью незнакомки, ответила я.
Моя растерянность не укрылась от наметанного взгляда незнакомки.
– Лен, ты че? Не узнаешь, что ли?
Я внимательно вглядываюсь в круглое блинообразное лицо и мысленно отшелушиваю изменения, внесенные неотвратимым временем. В выражении живых глаз смутно проступает что-то неуловимо знакомое. Глаза, правда, почти совсем спрятались, сверху прикрытые нависающими припухшими веками, а снизу подпираемые одутловатыми щеками. Я разгребаю, опять же включив воображение, наплывы рыхлой плоти и внезапно узнаю смешливые глазки-вишенки. Правый чуть косит, но самую малость, и эта легкая косинка делает взгляд обаятельно лукавым, неповторимым, принадлежащим единственному человеку в мире…
– Лидка! Ты как здесь оказалась? – я искренне радуюсь, узнав свою одноклассницу, на десятилетия канувшую в неизвестность и внезапно выплывшую на поверхность, как русалка из глубин Охотского моря.
Русалка, надо признать, того… Подрастерявшая живой блеск чешуи, соблазнительные извивы плавных линий и зазывно-манящую грацию ленивых движений. Потасканная какая-то русалка. Побитая малость злым прибоем о жесткие валуны, обиженная хамскими прикосновениями сетей прибрежного лова, хлебнувшая вместо прозрачной морской воды ядовитые отходы цивилизации. Но при этом отнюдь не растерявшая оптимизма. Скорее, приобретшая жизнеутверждающий цинизм и деловую хватку, без которых в наше время, как известно, не выжить.
– Я? – отвечает Лидка, обегая машину спереди и плюхаясь на переднее сиденье, с которого я жестом фокусника успеваю подхватить драгоценную коробку. – Я? Живу я тут.
– А где работаешь? Как она вообще – жизнь? – я спешу заполнить белые пятна в биографии одноклассницы.
– Замужем, – неожиданно лаконично, тоном респектабельной замужней дамы сообщает Лидка. – Вот, собрались с супругом в город. По делам.
Неподалеку от дощатых прилавков действительно слоняется какая-то невразумительная личность мужского пола. Щеки небриты. Взгляд мутен. По небрежному кивку Лидки в сторону личности я догадываюсь, что это и есть спутник ее жизни.
– Ну так что, – возвращается Лидка к нашим мутонам, – подбросишь в город? Заодно и поболтаем.
– Я бы с удовольствием, но не могу, – я отказываю с неподдельным сожалением. Действительно, встретились через сто лет после окончания школы. Нужно было бы пообщаться. Вспомнить дела давно минувших дней. – Я только приехала. В гости.
– К кому это? – с пристрастием допрашивает Лидка.
– К подруге Тоне. У нее тут дача.
– А-а-а. Сама-то она из Южного? – продолжает допытываться Лидка.
– Ну да.
– Че, и работает там?
– Да. Экономистом на базе.
Лидка задает еще несколько вопросов относительно моей подруги Тони, и я покорно отвечаю, видимо, потому, что очень люблю рассказывать о Тоне всем встречным-поперечным, причем с оттенком легкого хвастовства. Горжусь я подругой Тоней не зря. Она умная, веселая и надежная. Познакомились мы с ней в роддоме. Она родила своего первого сына, а я – последнего. С тех пор мы вместе празднуем день рождения наших сыновей, растягивая это мероприятие на два дня, потому что несколько часов разницы в моменте появления наших детей на свет явились причиной того, что дни рождения пришлись на разные сутки. Ежегодно я хвастаюсь, что вместе с Тоней услышала первый крик ее сына. А Тоня рассказывает, какая довольная физиономия была у моего после кормления. Эти реалистичные повествования в нашем исполнении уже превратились в семейное шоу, но, как всякая традиция, никого не раздражают и являются неотъемлемой составляющей семейных праздников.
Привыкнув к многолетним дифирамбам в честь моей подруги Тони, я без тени сомнения выкладываю все, что интересует Лидку. Наша светская беседа сопровождается нырянием Лидкиных пальцев с траурными ногтями в коробку с конфетами. Наконец, выяснив и обо мне нехитрые сведения, Лидка прощается и, утянув за собой мужа, пристраивается голосовать на обочине.
Я провожаю ее взглядом и жалею, что наша встреча после долгой разлуки была так коротка. Хорошо было бы поговорить. Пообщаться. Но Лидка обещала вскоре позвонить. Телефон-то мой она записала.
Правда, нельзя сказать, чтобы нас в школе связывала тесная дружба. Мы с ней особо и не общались. За исключением совместных походов на телевидение в десятом классе. Я сама-то туда попала случайно, когда кто-то из внешкольных знакомых позвал меня в молодежную телевизионную студию «Ровесник». Студийцы под руководством опытного режиссера, чья фамилия лишь одной буквой отличалась от всесоюзно известной фамилии другого режиссера, репетировали телеспектакль. То ли про лесорубов, то ли геологов. В общем, что-то лесное, жизнеутверждающее. В духе времени. И им срочно понадобилась девушка на эпизодическую роль, говорящая по-французски. Что само собой разумелось: на лесоповале просто непременно обязана быть девушка, говорящая на языке Вольтера и Жан Жака Руссо.
Меня привели. Режиссер с почти известной фамилией неопределенно хмыкнул, так как моя посредственная внешность не вселяла оптимизма по поводу рождения новой телезвезды. Но, прослушав мою бойкую грассирующую речь, режиссер нехотя утвердил меня на роль. Он мог бы не колебаться, потому что главную героиню играла настоящая красавица, и мое скромное присутствие могло лишь выгодно оттенить ее победную красоту.
Вскоре, когда студии понадобились статисты в массовку, я сделала объявление в классе. Откликнулась одна Лидка. И мы стали вместе ходить на репетиции.
У меня тогда в студии любовь случилась. Даже не любовь, а так, намек. Застенчивый мальчик Саша провожал меня после репетиций домой. Шли мы обычно пешком, от телецентра вниз, по проспекту Победы. Брели рядом на пионерском, как тогда говорили, расстоянии и почти не разговаривали. Но я, как любая женщина, уже в юные годы интуитивно ощущала его влюбленность. А когда появилась Лидка, мы стали возвращаться домой втроем. Жили мы тогда в соседних домах. Смешливая Лидка нашим полусвиданиям-полупровожаниям нисколько не мешала. Скорее наоборот: своим присутствием она придавала благопристойный декорум и без того платоническим прогулкам.
В один прекрасный день Лидка заявила таинственно: «Больше с Сашей не гуляй».
«Почему?» – искренне удивилась я.
«Не могу сказать, – опустив глазки-вишенки, загадочно ответила одноклассница. – Но я про него такое узнала! Такое узнала!»
На все мои приставания и нытье по поводу открытия страшной тайны Лидка ничего толком не объясняла, ограничиваясь неопределенным: «Я про него такое узнала, что если бы ты такое узнала – на километр бы не подошла!».
Зерно сомнения, удачно брошенное в мою доверчивую душу, взошло. В наших и без того неопределенных отношениях с мальчиком Сашей появилась трещина.
Больше Саша нас не провожал, потому что мы с Лидкой синхронно демонстрировали независимость и демонстративно уходили из студии вдвоем, пресекая на корню его привычные попытки провожаться. Потом Саша исчез, его незаметную роль отдали другому мальчику.
А Лидка раскололась только на выпускном, размякнув от запрещенного шампанского, выпитого подпольно на школьной лестнице. Меня продолжало мучить любопытство в отношении страшной тайны, которой владела Лидка, и я в который раз пристала к ней с тем же вопросом: «Да что ты узнала тогда про Сашу?».
Лидка засмеялась: «Ничего я про него не узнала. Выдумала все!».
«Зачем?» – растерялась я.
«Зачем-зачем? Затем! Просто он мне самой нравился», – легко призналась Лидка, впервые в жизни дав мне наглядный урок женского лукавства.
Мы, правда, тогда не поссорились. Не успели выяснить отношения в вихре последнего школьного бала, после которого нас увлек уже другой вихрь, жизненный, заставив каждую двигаться по собственной траектории, и сегодня, через много лет, случайно столкнувший нас на берегу Охотского моря.
Все это я вспоминаю, наблюдая за Лидкой, тщетно тянущей руку навстречу летящим мимо машинам. Что-то Лидка выглядит не особенно благополучной.
Одолеваемая сомнениями по поводу Лидкиной судьбы, я машинально тянусь за последней конфетой, разворачиваю шелестящую фольгу и кладу шоколадный шарик в рот, надеясь, что верный испытанный сладкий друг поможет мне справиться с раздраем в душе. И неожиданно ломаю зуб о конфету. Мягкую, лишенную опасностей в виде орехов и иных твердых сюрпризов, подтаявшую на солнце конфету. Об эту надежную, проверенную ежедневными встречами, нежную консистенцию зуб невозможно сломать даже теоретически. Прямо как в давней популярной телепередаче «Удивительное – рядом».
Я осторожно пробую языком острый осколок, оставшийся на память о некогда безупречно скользком ощущении. Странно, как одно неверное движение может в мгновение ока внести коррективы в уже сложившиеся планы. Теперь вместо безмятежного отдыха во время заслуженного летнего отпуска придется искать приличный стоматологический кабинет, терпеть боль, дискомфорт и нести незапланированные финансовые потери. Весьма некстати.
Лидка появилась на пороге моей квартиры, когда зуб был давно отреставрирован, а за окнами подвывала неизбежная февральская метель. Явилась Лидка сюрпризом, без предварительного согласования по телефону, избавив меня от необходимости срочно делать генеральную уборку и печь медовый торт в честь приема, а поставить на стол что бог послал.
Бог послал, как всегда, коробку конфет. Лидка сидит напротив меня за кухонным столом, надежно обхватив чашку пальцами с теми же летними траурными ногтями, что удивительно, учитывая давно прошедший дачно-огородный сезон.
Выглядит Лидка вполне довольной. Ее щеки со дня нашей последней памятной встречи еще больше округлились, отросшие волосы свиваются во влажные кольца. Оставив в прихожей куртку-аляску и насквозь мокрые сапоги, она осталась в короткой юбке из джинсовки, открывающей круглые колени, и в вязаной мохеровой кофте жутко-лилового цвета, украшенной варварской россыпью стразов, бисера и стеклянных пуговиц. Мохер от длительного употребления утратил былую пушистость и напоминает свалявшийся войлок, упрямо, несмотря на почтенный возраст, лезущий клочьями на юбку и толстые шерстяные рейтузы.
Лидка прихлебывает обжигающий чай и ведет светскую беседу:
– Я тут приехала ненадолго. По делам. А потом думаю: дай Ленку навещу. Подруга все-таки. Пришла к тебе на работу, а там говорят – выходной у тебя.
– Так ты у меня на работе была? – удивляюсь я.
– Ага. У меня тут возможность появилась. Продукты подешевле купить. Я заодно и твоим сотрудникам предложила. Может, людям надо чего.
– Подожди-подожди! Какие продукты? – я ничего не понимаю.
– Продукты с базы. Тушенка, сгущенка, масло сливочное, масло растительное, конфеты…
И Лидка подробно перечисляет, что почем. Цены действительно смехотворные. Можно сказать, просто даром отдают.
– А тебе надо чего? – Лидка косит доброжелательным взглядом, искренне стараясь облагодетельствовать меня и мою семью. – Давай запишем. Так: ящик сгущенки, пять кило конфет…
Лидкино бормотание прерывает телефонный звонок.
– Елена Петровна, вам продукты по низким ценам нужны? – деловым тоном осведомляется Галя, наша начальница отдела кадров.
Сговорились они, что ли? Что это за стихийное бедствие лавиной банок сгущенки, бутылок масла, мешков риса, сахара и конфет обрушилось на меня сегодня, словно принесенное сырой февральской метелью?
– Так сколько на вас записать? – настаивает Галя.
– Подожди. Объясни толком, откуда это изобилие?
– Как это откуда? Пришла ваша подруга Тоня. С мужем. И предложили всему коллективу дешевые продукты. Мы уже списки составили и деньги собрали. Сейчас отдадим Тониному мужу. Он у меня сидит. За вас внести?
Вот это да! Я мгновенно свожу концы с концами. Моя подруга Тоня, заочно известная нашему дружному коллективу по моим восторженным отзывам, никаким распространением продуктов, даже в благотворительных целях, не занимается. Это Лидка, запомнив мною же выболтанные сведения о том, что Тоня работает экономистом на базе, решила укрепить свое материальное положение за счет моих доверчивых коллег. Сейчас ее муженек возьмет деньги и растворится вместе с Лидкой в сияющих далях Охотского побережья. А мне, как косвенной виновнице, несущей ответственность за исчезновение их кровных, придется возмещать убытки.
В коллективе у нас человек сто. Если каждый разгулялся тысячи на три, я буду должна триста тысяч? А если больше? Несмотря на то, что с математикой у меня плохо, на этот раз я быстро подсчитываю сумму потенциального долга. Какой ужас! Еще и оправдываться придется!
– Отбой! – свистящим конспиративным шепотом предупреждаю я Галю.
Впрочем, шептать и гримасничать нет никакой необходимости. Телефонный аппарат стоит у Лидкиного локтя. Она делает незаинтересованное лицо, как воспитанный человек, тактично не интересующийся чужими разговорами.
– Отбой! Все вернуть! Ликвидировать! – я настойчиво продолжаю внушать простодушной Гале генеральную идею.
– Ну почему? – не желает расстаться с выгодным предложением Галя. – Тоня сказала, они уже завтра все привезут. На грузовике.
– Нет! Я сказала – нет! – от злости на Галину бестолковость и невозможность прямого объяснения ввиду Лидкиного присутствия я уже кричу во весь голос.
Наконец до Гали доходит, что дело нечисто, и она, переспросив для порядка еще пару раз, соглашается разорвать выгодный контракт о поставках небывало дешевых продуктов самого высокого качества.
Лидка допивает чай, невинно глядя на меня, словно не догадываясь о сути телефонного разговора, и собирается уходить.
– Ну ладно, я пошла. Мне еще надо за супругом зайти в одно место. Так насчет продуктов не передумала?
– Нет-нет. Большое спасибо. У меня все есть.
– Так я пошла тогда. Бывай.
Лидка натягивает сапоги, застегивает молнию на аляске и исчезает.
Я возвращаюсь в кухню, беру конфету и подхожу к окну. Мимо идет Лидка, низко опустив капюшон, закрываясь от мокрого снега, летящего ей навстречу. На ходу она чуть подволакивает ноги, утопающие в рыхлом снегу. Глядя на нее, я прикусываю конфету, ожидая привычного сладко-обволакивающего ощущения, но вместо этого чувствую, как другой, не летний, зуб разламывается на мелкие осколки.
И вот чего я никак понять не могу: как можно нежным шоколадом сломать совершенно целый надежный зуб?