Очередная фантазия моего брата: мы должны заниматься бизнесом. В стране перестройка, и если я раньше в свободное от сельскохозяйственных работ время (сеять разумное, доброе, вечное) шила подпольно, то теперь я могу это делать вполне официально. Даже назвать это дилетантское предприятие гордым словом «кооператив». К слову сказать, шить я начала, когда мне было лет десять-двенадцать и захотелось приукрасить свою вполне заурядную внешность. К моим услугам был бабушкин неуклюжий сундук, наполненный сокровищами. В нем, в числе многого прочего, были отрезы чесучи, японского шелка, мадаполама и скромного пролетарского ситца. Экзотические ткани были частью привезены бабушкой из Маньчжурии, где она со своим госпиталем встретила Победу, частью – остатками былой довоенной роскоши.
Я без тени сомнения резала и кромсала куски ткани, имея о выкройках самое смутное представление. Потом я эти лоскуты сшивала на ножной швейной машинке «Зингер», пристрачивая попутно подол собственного платья. Пока строчила, в воображении рисовала необыкновенные достоинства будущего наряда. Это были минуты истинного счастья: мысленно я блистала красотой и грацией. Но примерка у шкафа, зеркальная створка которого вечно со скрипом самостоятельно отворялась (приходилось подвязывать веревочкой), в дым развеивала все иллюзии. Заливаясь слезами разочарования, я распарывала все швы, перекраивала, добавляла оборочки, воланчики, складочки… Успеха я добилась годам к пятнадцати, когда в платьях моего изготовления я могла выйти на улицу. Мои модели отличали две детали: они были нестерпимо узкими, так что полноценный вдох удавалось сделать лишь раздевшись, и имели самое глубокое, можно сказать, глубочайшее, декольте, которое совмещалось с понятием «платье», не превратившись в юбку. Даже моя выдержанная и любимая тетя однажды взорвалась:
– Не понимаю, как в таком виде можно выйти из дома! Ты же практически голая!
Но моей вины в этом не было. Просто я так стремилась к совершенству, что казалось: вот еще один сантиметр уберу – и все!
Умение без опаски кромсать ножницами ткань пригодилось, когда я была уже давно и прочно замужем, и необходимость в глубочайших декольте завяла и отпала сама собой. На моем горизонте появился журнал «Бурда моден», и по его простеньким выкройкам я начала одевать сначала себя, потом маленькую дочь, а вскоре соседок, приятельниц и их приятельниц тоже. У меня в клиентках значились даже светские львицы. К примеру, начальница отдела кадров какого-то НИИ. Мне она казалась пожилой дамой, ведь ей было уже под сорок. Наряды она шила помногу и из дефицитных тканей: кримплена, нейлона, панбархата. Где она их добывала? Обсуждая новый фасон, говорила томно и с придыханием, полузакрыв глаза и устало склонив головку набок. С каждой новой одежкой она связывала самые радужные перспективы: у нее был молодой друг, в которого она вцепилась намертво, в том числе и моими произведениями.
Я быстро приобрела манеры опытной портнихи: ходила с булавками в зубах и сантиметровой лентой на шее. Могла придумать и нарисовать какой-нибудь интересный фасончик. Когда в дом приходила очередная приятельница приятельницы, она уже с порога начинала смотреть на меня как на высшее божество, с помощью которого она покорит Его сердце, и они немедленно отправятся в загс – предел мечтаний и вожделений. Мне это льстило. Нахальная самоуверенность самоучки не поселяла даже тени сомнения в моей вечно колеблющейся и раздираемой комплексами душе. На все той же верной «Зингер» не было даже «зигзага», и все швы я обрабатывала вручную (!), старательно обметывая край. «Боже, какими мы были наивными», если за это платили деньги и просили «еще одно, синенькое, в горошек».
Но наступила пора тотального дефицита. С полок магазинов исчезли не только ткани, но и нитки, и пуговицы, и молнии, и вообще все! Тут-то и пригодилось мое мастерство. К тому времени родился младший сын, и все его конверты, штанишки, шапочки и прочая мелочь были изготовлены из старых и перелицованных бывших шедевров. Вершиной моего портновского искусства стал комбинезон: внутри у него было байковое одеяло, подкладка – шелковая из нижней юбки, а верх – из моего самого любимого платья вишневого цвета, в котором я была в свое время неотразимой. И вся эта конструкция была ровненько простегана безотказной «Зингер», ставшей членом нашей семьи. Были одеты все: старшие дети, сын и дочь, муж, малыш, мама. Малыш по молодости лет и неразумению был счастлив в любых тряпочках. Но самое странное, что всех остальных домочадцев мои изделия тоже устраивали. Один только раз дочь взбунтовалась: не хотела идти на прогулку с малышом в куртке, сшитой из того же материала, что и штаны братика. Ну неужели не понятно, что мне по случаю удалось в давке и толкотне отхватить десять метров ткани? Радовались бы. У других и того не было. За всеми этими событиями мои бывшие заказчицы как-то рассосались.
В битве за прокорм и одевание семьи я даже не заметила, что у моего брата появилась очередная идея. О, эти идеи! Они возникали спонтанно, с феерической быстротой вспыхивали и гасли, и их место тут же занимали другие, не менее яркие. Буйная фантазия брата имела особенность: он, выдумав все с нуля, мгновенно забывал об этом и начинал искренне и самозабвенно верить в свою ложь. Будучи в самом юном возрасте, можно сказать, даже в дошкольном, он своими выдумками увлекал всех, и взрослых в том числе. Он так вдохновенно врал, что не поверить ему мог лишь самый отпетый циник, человек без души и сердца. Когда очередной обман раскрывался, его это ничуть не обескураживало, он даже не мог понять, с чего это взрослые опять на него напали. Мало-помалу все его рассказы изначально ставились под сомнение. И тут он превзошел самого себя. Видимо, в это время раскрылись его актерские дарования, впоследствии забросившие его на провинциальную сцену. Напротив нашего дома рос глухой лес. Причем и лес, и дом располагались в центре Киева, на Подоле. Но как это ни покажется странным, лес был. Он стоял, огороженный серым дощатым забором. На лесе было табу. Входить туда нельзя было никогда и ни при каких обстоятельствах. Запрет распространялся на всех детей нашей улицы. Впрочем, взрослые туда тоже не ходили. По крайней мере, приличные взрослые. Однажды на наших глазах из-за забора вышли трое молодых людей. Мы смотрели в немом изумлении. Мы впервые так близко столкнулись с пороком. Впрочем, должна признаться, что пару раз мы подходили близко к забору и даже заглядывали в щель. Но страх перед ужасами, царящими в страшном лесу, был так велик, что мы ничего не могли различить в темной массе и в панике бросались в бегство. И вот брат начал себя странно вести. Против обыкновения он ничего не врал, а молча вечером, перед сном, проверял засов на входной двери. Прежде чем уснуть, несколько раз тревожно спрашивал бабушку, не открыли ли случайно засов. А однажды утром бабушка с недоумением обнаружила под его подушкой нож. Да не простой нож – у нас дома его называли тесак, и бабушка им делала рубленое мясо, не доверяя этим новомодным мясорубкам. Брат был призван на допрос. В допросе участвовали три бабушки (родная, двоюродная и троюродная, но мы иерархии не признавали и по степени родства их не делили), а еще – тетя. Тетя была человеком здравомыслящим, ахи и охи ввести ее в заблуждение не могли. Кроме того, она к тому времени уже прекрасно знала цену россказням брата и твердо решила не поддаваться его актерскому мастерству. Но – велика сила искусства! – брат дрожащим голосом, прерывающимся от волнения, поведал:
– Я обещал молчать. Если расскажу, меня убьют, а сестру возьмут в заложники и будут пытать.
– Твою сестру пытать можно только лишением конфет, – не сдавалась тетя.
– Хорошо. Я скажу. Я нечаянно зашел за забор.
Переполох, вызванный его признанием, можно сравнить… не знаю, с чем его можно сравнить. В общем, был переполох. Когда все немного успокоились, выяснилось, что в лесу обосновалась бандитская шайка, брат случайно подслушал их секреты и теперь вынужден прятаться. Не подумайте, что взрослые были оторваны от реальности настолько, что поверили этому бреду. Нет, они были умными и опытными людьми. Бабушки пережили три революции и три войны – первую мировую, гражданскую и Отечественную, тетя – только Отечественную, причем ей этого вполне хватило. Но игра брата была настолько профессионально убедительной, что поверили все. Тетя, спустя долгие годы, не могла успокоиться, как это ребенок ее провел. Не переживай, тетя, не таких убеждали и даже не в такой мелочи!
Итак, очередная идея моего брата: мы – бизнесмены. С горящими глазами и пламенеющим лицом он уговаривал меня:
– Наступило наше время! Время талантливых, умных, предприимчивых! Все свои силы и способности нужно вкладывать в дело и получать прибыль! Необходимо создать капитал! Сейчас только ленивый не зарабатывает!
В моей голове попугайским голосом зазвучали «Пиастры! Пиастры!» и я робко попыталась возразить:
– Но я же работаю. На три ставки, между прочим.
– Я в курсе! – продолжал громыхать брат. – Сеешь разумное, доброе, вечное на три ставки. Но этим сейчас не проживешь.
– Ну почему? – слабо отбивалась я. – Нам хватает. Мы не голодаем.
В доказательство я выстроила всю семью, одетую в разнообразные швейные изделия, которые объединяло единое базисное начало: все они были сшиты из одной ткани.
– Боже мой, какое убожество мысли! – брат схватился за голову и начал стонать, словно моя нестерпимая тупость причиняла ему физические страдания. – Да неужели тебе достаточно посредственной еды, убогих тряпок и тесноты, в которой вы все тут ютитесь! Когда в мире существуют виллы на Лазурном берегу, морские круизы, «Мерседесы» и пальмы!
Тут я ничего не могла возразить. Пальмы были убийственным аргументом. В захламленном дворе моей банальной пятиэтажки никаких пальм не предвиделось. Видя мои сомнения, брат продолжал:
– Пора открывать свое дело!
– Опять шить? – неуверенно поинтересовалась я. – Так ведь не из чего.
– Тут ты права. Сырье решает все. Будем работать под сырье.
Какое еще сырье? И тут он разом разрешил все мои сомнения:
– Я прозондировал кое-какие каналы. Думаю, что камни будут поставлять бесперебойно, по себестоимости. Ну там придется за перевозку платить. Плюс охране. А так – почти даром.
Я была парализована. Все, что угодно, но это…
– Какие камни? – слабо прошептала я. – И зачем?
Брат снисходительно усмехнулся. Он положил руку на мой горячий лоб и покровительственно, как в сцене «Антоний и Клеопатра», сказал:
– Ты, видимо, забыла, что наш прадед был известным ювелиром. У нас – его гены. Начнем пока с полудрагоценных камней, я обеспечу поставки, а ты будешь шлифовать!
Вот это да! Такого даже я, воспитанная на его пируэтах, предположить не могла. Хотя радовало, что не ферма по разведению крокодилов или курсы по изучению языка древних ацтеков. Ну что ж, камни так камни. И все же хотелось чего-то конкретного.
– А чем я буду их шлифовать?
– Как это чем? Шлифовальной машиной!
– Но где ж ее взять?
– Наивный вопрос! С твоими связями!
Мои связи – это да. Моими связями можно гордиться. Зря я, что ли, столько лет сеяла и шила? Заронив в моей душе зерна сомнения и мечту о красивой жизни, брат умчался, у него был вечерний спектакль. А я, уложив детей спать и перемыв всю посуду, до глубокой ночи приставала к мужу:
– Послушай! Брат дело говорит. Посмотри – соседи из первого подъезда открыли кооператив, сувениры делают. А эти, со второго этажа, на даче кур разводят, яйцами торговать будут.
– Так то ж яйца! – не соглашался мой трезвый муж. – Яйца – они всегда нужны, хоть вкрутую, хоть всмятку. А кому нужны твои камни?
– Яйца любой дурак разведет, – возражала я. – А кому еще такая удача привалила: прямые поставки полудрагоценных камней! Да по себестоимости! Только за перевозку заплати да за охрану. И потом – это благородное дело. Ты меня в птичнике представляешь?
Тут я лукавила. Я и птичник – вещи, безусловно, трудно гармонирующие. Но для выживания семьи я, если надо, землю бы носом пахала. Мыла же я по вечерам полы в родном учебном заведении, и ничего. Но тут я решила играть аристократку в изгнании. Я гордо выпрямилась и актерским шепотом завела:
– Гены моего прадеда дали о себе знать. Я не буду заниматься плебейскими яйцами.
Трагизм моей речи произвел впечатление на мужа. И тогда он задал сакраментальный вопрос:
– А где ты возьмешь эту самую машину и помещение для работы?
– Насчет машины позвоню фермеру. А с помещением, действительно… Придется нам всем перебираться в спальню, а в большой комнате поставим станок.
Муж меня в то время, видимо, очень любил. Наивным простаком он не был, но мое желание – закон.
Я позвонила нашему знакомому фермеру. У него на ферме такое количество инвалидной техники, что между поломанным трактором и развалившимся комбайном вполне может завалиться пара-тройка шлифовальных машин. Фермер пообещал подумать. Думал он долго: целую неделю. А потом позвонил и сказал:
– Машину я достал. Стоит пятьдесят тысяч. Может, уже не надо?
Голос у него был какой-то смущенный и неуверенный. Но я решительно произнесла:
– Надо! Вези!
Через полчаса фермер позвонил в дверь. Он был один, без машины. Он робко спросил:
– Ты не передумала? Машина внизу стоит, тяжелая. Один не донесу.
Я быстро организовала внос оборудования в квартиру. Размеры машины меня несколько обескуражили. Я себе рисовала в мечтах что-то такое элегантное и миниатюрное, нечто вроде торшера или столика для игры в шахматы. Монстр оказался внушительным. Косяки дверей были изрядно ободраны. Наконец, отдавив несколько ног, страшилище заняло почетное место в центре комнаты. Семья в немом изумлении торжественно выстроилась рядом в почетном карауле.
– Начинается новая жизнь! – бодро провозгласила я и умчалась звонить брату.
– Я готова! – проорала я ему в трубку.
– К чему? – индифферентно поинтересовался брат.
– К шлифовке камней! – уточнила я.
– Каких камней? – в голосе брата было неподдельное изумление.
– Полудрагоценных! – конкретизировала я.
– А! Полудрагоценных! Ну так бы сразу и сказала! – вспомнил брат. – Скоро придет вагон. Готовься!
Целый вагон! Справлюсь ли я? Нужно было срочно готовиться. Призвав мужа, я попыталась сделать пробный запуск машины. Ни одна розетка не подошла. Нужен инженер, ну как же я сразу не догадалась! И бросилась звонить разнообразным знакомым. Через неделю активных поисков инженер пришел. Он долго ходил вокруг нашей надежды на светлое будущее и наконец, недоуменно посмотрев на нас, спросил:
– А зачем вам это в доме?
– Как зачем? Мы будем шлифовать полудрагоценные камни!
Инженер почему-то покраснел и произнес:
– Да знаете ли вы, что приобрели? Это же машина для шлифовки надгробных камней!
На моем лице, видимо, отразилась такая гамма чувств, что он быстренько добавил, чтобы меня успокоить:
– Но при помощи этого агрегата еще можно шлифовать швы между панелями в домах.
Вагон с камнями так и не пришел. Жаль. А то бы к моей машине да еще вагон камней – вот бы интерьер получился. Полгода мы спотыкались о монстра всей семьей. Выбросить все же было жалко: пятьдесят тысяч заплатили – все, что удалось отложить. А под Рождество путем длинной цепочки знакомых и полузнакомых людей сменяли нашу машину для шлифовки полудрагоценных камней на рождественского гуся. И запекли его в духовке с рисом и черносливом. И съели всей семьей. И брату большую ножку дали.