Убить время = продлить жизнь
Его 90-летние ученики желали только одного - «убить время», чтобы еще один день бесконечно длинной жизни прошел быстро и незаметно, хотя, казалось бы, сколько у них осталось – этих дней, и надо бы ценить каждое мгновение…
Саша думал: что-то здесь не так, неправильно... С другой стороны, он понимал, что обремененные грузом старости и болезней, многие из этих людей просыпаются по утрам с ощущением непроходящей боли, когда каждое движение требует немалых усилий. И все-таки они устремлялись на его занятия – сами, в сопровождении нянечек, или на инвалидных колясках; полуглухие, слабовидящие, - и старательно водили резцом по куску дерева в течение двух часов. Будучи уверенными в том, что «убивают время», на самом деле они продлевали свою жизнь. Ведь пока у человека есть к чему-то интерес, ему незачем торопить собственную смерть.
Завершая тему смерти, добавлю, что атмосфера на занятиях резьбы по дереву, которые проводит в домах престарелых художник Саша Галицкий, располагает к ироничному отношению ко всему, и в том числе, к смерти.
В дома престарелых Саша Галицкий попал случайно, о чем, по его признанию, до сих пор не жалеет, хотя успел поработать арт-директором тель-авивского центра учебных технологий, преподавал в мастерских графики иерусалимской академии «Бецалель», но в итоге предпочел высокому социальному статусу совсем непрестижную работу в домах престарелых, которой занимается уже восемь лет.
- Мне очень дорога внутренняя свобода, я не создан для того, чтобы просидеть всю жизнь в какой-либо «пирамиде», изо всех сил держась за престижное место, - объясняет мне Саша. – Это грустно, когда человек забывает обо всем, кроме одного: усидеть как можно дольше на стуле, на который претендует кто-то еще, и соответственно ведет себя по отношению к другим. Так что однажды я просто встал со своего стула и отправился в свободное плавание. И тут в моей жизни случились престарелые дома, как я их про себя называю, - совсем непохожие на те, что были когда-то в России. С конца 1990-х они начали расти в Израиле как грибы и предназначались для пожилых обеспеченных людей, обладавших до выхода на пенсию высоким социальным статусом. Для них создавались великолепные условия: жилые комплексы с бассейном, тренажерным залом, спортивными секциями и различными кружками…И вот здесь я неожиданно для себя встретил интереснейших людей с необыкновенными судьбами, трагическими историями. Одни из них в прошлом занимали в государстве высокие посты, были владельцами крупнейших компаний, у других на руках виднелись синие номера…
…Иногда ловишь себя на мысли, что ситуация, в которую я попал, не совсем обычная: один из героев, чье имя ассоциируется с самой израильской историей, вырезает под моим руководством трех пингвинов; бывший разведчик высказывает опасение, что расплывшаяся краска может испортить рельеф лошадки, над которой он столько трудился; бывший финансист, работавший с крупнейшими международными компаниями, старательно обводит профиль гуся на деревянной дощечке, которую я ему привез.
Я не преследую цели сделать из моих учеников мастеров резьбы по дереву. Мне важнее их самочувствие, настроение, и я ощущаю себя скорее психологом, нежели учителем труда. Чего мне это стоит, знаю только я один. Бывают тяжелые ситуации, когда у кого-то плохое настроение, неважное самочувствие, или просто забыл дома очки, и человек начинает раздражаться, кричать, а плохо от этого становится сразу всем, и нужно как-то выруливать из сложившейся ситуации – успокаивать скандалиста, или разряжать атмосферу какой-нибудь шуткой. Я все время балансирую на грани: одна неверная, или неправильно истолкованная фраза – и той чудесной, теплой атмосферы, которую мы создаем с моими пожилыми учениками всякий раз заново, как не бывало. А она очень важна этим людям, чья жизнь была длинной, но совсем нелегкой. Они тащят за собой груз воспоминаний о своих уничтоженных родственниках, или супругах, которые умерли раньше их, и я чувствую, насколько это для них тяжело…
Вот, например, история 85-летнего Пинхаса Пераха, которая все во мне перевернула…Я узнал ее в тот день, когда он решил вырезать портрет своего сына, танкиста, погибшего в первые дни войны Судного дня. Сегодня сыну Пинхаса было бы уже за пятьдесят, а тогда он был студентом, только женился. На свадьбе родители подарили молодоженам ключи от маленькой квартиры, а через неделю началась война, сына призвали в танковые войска, и больше они его не видели. В списке погибших он не значился… Его останки обнаружили уже после войны, в одном из сгоревших танков, затерянных в Синае: опознали по тем самым ключам от квартиры, подаренным в день свадьбы.
Пинхас тяжело болен, каждое движение дается ему с трудом, но он говорит мне, что очень ждет наших уроков, накануне даже не может заснуть от волнения, так ему хочется закончить свою работу, которую он делает по свадебной фотографии сына. Однажды я спросил Пинхаса: «Это ПОСЛЕДНЯЯ фотография твоего сына?», а он ответил: «Нет, с ЭТОГО вечера есть еще несколько снимков». Когда ты слышишь такую фразу, то начинаешь на многие вещи смотреть по-другому...
В моем кружке есть бабушка Сара, которая долгое время трудилась над портретом своего сына, погибшего 30 лет назад. Когда она тяжело заболела и собиралась лечь в больницу, я сказал: «Ты просто уходишь в академический отпуск и обязательно вернешься», хотя, как и она, в тот момент не верил, что такое возможно. Но Сара вернулась, правда, уже на инвалидной коляске. «Знаешь, Саша, мне очень тяжело, самочувствие ужасное, но я должна закончить портрет». Работа продвигалась очень медленно. Однажды Сара сказала мне: «Сегодня годовщина гибели моего сына, ко мне придут его друзья», и я помог ей закончить портрет, понимая, как ей важно показать им свою работу. Через неделю Сара смущенно призналась мне, что не сказала друзьям сына о том, что я помогал ей закончить портрет: «Пожалуйста, извини…Но им так понравился портрет, они сказали: просто удивительное сходство». «Ну что ты, Сара, все нормально. Не сказала – и правильно сделала», - ответил я. Меня очень тронуло ее отношение…
Моему ученику Давиду Иордени сейчас 92 года, - продолжает Саша после небольшой паузы, - когда-то он основал целую «империю» по выпуску дверных замков: она так и называлась: «Иордени», и почти каждый израильтянин имел тогда ключи, на которых было выбито это слово. Давид приплыл пароходом в Палестину в 1937-м году из Польши, и носил совсем другую фамилию, но чиновник в порту сказал: «Будешь Иордени»…Вообще история его приезда в Палестину совершенно особая. Когда мать Давида почувствовала, что старший сын собирается в Палестину, она спрятала его паспорт, а он нашел, перепрятал и все же сумел уехать с помощью еврейской молодежной организации. Для его родителей это было трагедией, однако, пришлось смириться. А потом Польшу оккупировали немцы, и вся семья погибла. Незадолго до войны родители прислали Давиду свои маленькие фотографии. Я увеличил их на компьютере, и теперь он вырезает по ним портреты своих родителей. Недавно я сказал Давиду: «Твои родители погибли совсем молодыми…если бы они знали, что тебе удалось дожить до преклонного возраста, то были бы за тебя рады», и он со мной согласился.
Я подружился со многими своими учениками и очень ценю доверие, которое установилось между нами. Однажды Мирьям Перец показала мне старый семейный альбом, по которому можно было изучать израильскую историю 1930-х годов. Мирьям 95 лет, но ее жизненной энергии можно позавидовать. Устав во время занятия, она может, например, сказать: «Пойду, пропущу рюмочку «Курвуазье». А однажды пришла в блузке, которую собственноручно раскрасила. Спрашивает: «Правда, красиво? Я посадила случайно на блузку пятно и решила зарисовать его цветами». Я ей говорю: «Но ведь цветы при стирке смоются», а Мирьям отвечает: «Что за беда? Нарисую новые». Был еще один случай, когда подружка Мирьям, посетившая нашу выставку в доме престарелых, увидела ее работу и воскликнула: «Мирьям с ее талантом просто разбазаривает здесь (в доме престарелых – А.Г.) свое время!» Вспоминая эту фразу, я невольно задавался вопросом: а где должен находиться человек в 95 летнем возрасте, чтобы не разбазаривать попусту свое время? – и не находил ответа.
Все эти истории затрагивают в душе такие тонкие струны… Например, когда Мизхаил Шварцман начинает вырезать по памяти портрет своей покойной матери и на мой вопрос, какое платье он хотел бы изобразить, вдруг тихо отвечает: «Я помню ТО ее платье, в горошек…», - Саша на какое-то время замолкает, потом продолжает, - У меня есть помощник, Иегуда Шапира, который раскладывает вместе со мной инструменты перед началом урока. Я его довольно долго просил принести фотографии, где он снят молодым. Наконец, принес – малюсенький такой групповой потрет, где несколько всадников, причем, Иегуда уже не помнит, который из них – он сам, все-таки 60 лет прошло. Я увеличиваю снимок, показываю ему на одного всадника: «По-моему, это ты». Он вглядывается: «Точно я!» и радуется, как ребенок.
Иной раз, когда я подъезжаю к воротам дома престарелых и называю себя охраннику: «Учитель труда», ловлю себя на мысли: «А ведь когда-то у тебя была солидная визитка арт-директора, заместителя генерального директора фирмы…» Но это был мой сознательный выбор, и я о нем не жалею. Кроме того, - улыбается, - у моей работы есть свои примущества. Мне уже 50, вроде, солидный возраст… А для моих учеников я вечный мальчишка, потому что самый молодой из них годится мне в отцы, а самый старый – в прадеды. Недавно я бездумно бросил одному из них фразу: «Учись, пока я жив», чем очень всех повеселил.
- Как ты переживаешь их уход? Учитывая возраст учеников, думаю, что это происходит не так уж редко…
- Тяжело. Особенно, когда это случается неожиданно: на прошлом занятии человек еще был, а на следующем я уже вижу пустой стул, и мне говорят: «Мы его вчера похоронили». Остаются незаконченные работы, много незаконченных работ…Однажды я даже хотел устроить из них выставку, а потом передумал: слишком грустно. Бывает и такое, что работу умершего заканчивает кто-то другой. После смерти Зелика Либермана его незавершенная работа год пролежала в шкафу, пока на нее не наткнулся его друг друг Исраэль, который захотел ее завершить. Он резал дерево, возмущаясь тем, что Зелик выбрал такую твердую породу - бук, который никак не поддается резцу. Я, зная, что Исраэля отличает хорошее чувство юмора, пошутил: «Ну так спроси Зелика, когда встретишься с ним ТАМ, зачем он выбрал бук». Он улыбнулся и ответил: «Обязательно спрошу, Саша, только я ТУДА не спешу».
Многие из моих учеников часто иронизируют над собой. Один, вернувшись на занятие из больницы, говорит: «Оперировали в пятницу – ножи были тупые, всю неделю ими, наверное, резали…». Второй, после того, как ему вживили деталь из пластика, замечает: «Жизнь продлили, но все, как болело, так и болит».
Однажды я сказал себе: эти люди приходят на мои занятия не работать, а отдыхать, их никто не приводит сюда насильно: мы просто собираемся вместе, чтобы хорошо провести время. Осюда все и пошло: понимание, доверие, совершенно особая атмосфера, где на любой вопрос можно ответить всерьез, а можно и отшутиться. «Как бы ты на моем месте вырезал эту деталь?» - спрашивает меня Мирьям, а я ей отвечаю: «Мирьям, ты ведь уже 60 лет никого не слушаешь, иди и делай сама!».
Когда мне приходится иной раз заглядывать в административную часть корпуса, я очень остро ощущаю разницу: там работает «машина», «аппарат», а за стеной живут мои старики, с их чувствами, воспоминаниями, болью, с которыми до сих пор происходят удивительные вещи. И я пытаюсь прийти к ним с другой стороны, не со стороны администрации…
***
Заметки на полях (из дневника Саши Галицкого):
«Сегодня у меня на уроке повздорили два дедушки. Понятное дело – с краю сидеть лучше. Кто же спорит…Матерные слова выкрикивались на четырех языках – арабском, иврите, русском и турецком. Спорщикам за 80. Оба – метр шестьдесят ростом. Один когда-то был чемпионом Палестины по боксу, второй служил в турецкой армии. Все наши бабушки от страха разбежались».
«Дедушка Эли немного знает русский. Во время войны угодил из Польши прямиком в Сибирь. Не переставая, благодарит Сталина за спасение…»
«Сегодня дедушка Шимон признался, как они (уроженцы страны) подшучивали в свое время над новыми репатриантами: учили, что на вопрос «Хорошо ли тебе в стране?» («Тов леха ба арец?») надо отвечать «Тов ли бе-адама» («Мне хорошо в земле»)».
«- А помнишь, - говорит сегодня один дедушка другому, - как в 1950-х годах на разъезде Нахшон стоял киоск, и там работала продавщица, которую прозвали «Сиськи Израиля»? Когда она выкладывала свое «богатство» на прилавок, все, кто ехал из Тель-Авива в Иерусалим, или обратно, специально заезжали на это посмотреть.»
«Сегодня один дедушка рассказывал, что в 1970-е годы он был начальником важного офиса в Иерусалиме. Неожиданно приходит его сотрудник, белый от страха, и говорит, что ему только что позвонила премьер-министр Голда Меир и спросила, почему ее домработница до сих пор не имеет квартиры «Потому что она не имеет на это права», - ответил он. «Но я не могу так управлять страной – у нее все время плохое настроение!», - сказала Голда Меир. Квартиру домработнице все равно не дали, а когда принципиального сотрудника пытались уволить, этот дедушка его отстоял».
«Подслушал сегодня разговор двух дедушек:
- Пинхас, у тебя тонкая душа!
- Дорон, скажи это моей жене, мы вместе уже 62 года, но она до сих пор этого так и не поняла. А мне через две недели уже будет 84 года.
- 84? Мальчишка! Мне уже 86».