1
Крошево мыслей. По воле тоска.
Стены. Решетка. Муть потолка.
Счастье... Несчастье... Ночи кошмар.
Что же случилось? Пьяный кумар...
Чифир с конфеткой. «Двадцать одно».
С фильтром - без фильтра... Мне все равно.
Дым сигареты. Шконки металл.
Кто только срока на ней не мотал.
Письма от мамы. Домашний пирог.
Скоро ль, не скоро окончится срок?
...Где-то на воле женушка ждет.
Ждет, не дождется. К другому уйдет.
/Все стихи написаны автором/
Зеки курили одну за другой, хотя запас сигарет уже иссякал. Но тема разговора была такой важной, что было не до бережливости. Редко кто позволял себе в зоне доверительно говорить о таких личных вещах. Но... наболело у одного из них, вот и решил поделиться болью.
- Нет, пишет, что не уйдет, пока не повидается со мной. - Александр глубоко затянулся горьким дымом. - Говорит, встречается с ним только иногда - в кафе. Но живет пока дома. Обещает дать возможность объясниться.
- Приедет на свиданку? - спросил второй зек, по имени Леша.
- Пишет, что нет. Якобы тяжело ехать сюда, в лагерь... Я-то знаю, почему она не хочет ехать. - Он горько улыбнулся каким-то своим мыслям. Потом продолжил, - Пишет, что собирается ехать к двоюродному брату - в отпуск. Хочет отдохнуть. Детей отправит в детский лагерь.
- Ни к какому брату она не поедет. Будет с ним, с этим, своим... Детей в лагерь. И ты в лагере. Это удобно, Саня. Ты не сорвешься к ней, егоза удержит. И дети не будут мешать. Расклад классический...
- Ты думаешь, я сам этого не понимаю? Но не хочется верить в такое... Знаешь, как безнадежно всё!.. Как зверь в клетке! Я не могу понять, за что?! Она же любит меня. Знаю. Но все равно уходит к нему. Говорит, что хочет спокойствия. Я как вспомню об этом, так сразу думаю, что ради ее спокойствия я мог бы уйти и сам. Сам! Ее счастье для меня на первом месте. Может быть я это не сразу понял, но ведь понял же... Это говорит во мне любовь. Но она же в следующую секунду начинает раздирать мне сердце, понимаешь? Эта разлука разрывает мне сердце. Я чувствую, что не могу ее потерять. Это как... умереть самой страшной смертью. Мне свободу было легче потерять, чем ее. Я не знаю, для чего мне тогда свобода и все ее блага, если у меня не будет ее, детей? И счастье ее действительно мне дороже всего, но счастлива-то она будет со мной, потому что я точно знаю - она любит меня. И все-таки уходит к нему... Она тянется к сиюминутному благополучию, жертвуя всем. А что потом?! Лучше бы меня расстреляли, Леха, это было бы не так больно.
Леша пожал плечами и потушил окурок, скривил губы. Он-то через это уже прошел...
- Ничего мы сделать не можем. - желчно сказал он. - Те, кто сидит в лагерях, без всяких оправданий считаются подонками, недостойными нормального человеческого обхождения. Какая совесть, о чем ты?! По отношению к тебе, что ли? Да тебя ногами всю жизнь будут пинать, плевать на тебя! Слыхал о суде Линча? Это самая распространенная его разновидность. Тебя нет, братан. Ты - пустое место. Плевок. Ты всегда будешь на подозрении, как бы тебя не корежили душевные муки, все будут думать, что это всего лишь уловка. Твоя искренность - прием мошенника, так они считают. Для них мы - отбросы.
И на воле всегда находятся такие, кто пользуется этим. Баба твоя молодая, ей мужик нужен - физиология требует... Через это они наших женщин и прибирают к рукам. Конечно, такие... му-жи-ки тоже говорят о любви и всяких чувствах. Им же тоже надо как-то себя оправдывать, свои манипуляции. А способ выглядит мерзко только в наших, зековских глазах. Им не понять этого чувства, когда ты не имеешь возможности отстоять свое счастье. Им так легче - взять, пока тебя нет рядом. Ты совершил в своей жизни ошибку и честно за нее расплатился годами неволи. Но самое страшное в расплате - не годы, проведенные за решеткой, а изгнание из прошлой жизни. Живи будущим, Саня. Просто живи дальше. Ты не сможешь вернуть прошлое. Никогда.
- Никогда?
Но этот вопрос Александр задал уже не Леше, потому что тот ушел в барак. Он спросил об этом самого себя, и ту женщину, которая была так далеко и всегда присутствовала в его сердце. Он так хотел узнать ответ на свой вопрос... Но ответа не было. Она молчала, и это молчание разрывало его сердце.
- ...Где-то на воле женушка ждет. - прошептал он строчки написанных им уже два года назад - предвидел! - стихов. - Ждет, не дождется. К другому уйдет.
К Александру подбежал котенок с потешным именем Пырик, потерся об ногу, заурчал.
- Ах ты, малыш... - Саша поднял пушистое горячее тельце, прижал к груди. - Что, по мамке скучаешь?
2
В неволе счастье воли познаю.
Не веря суеверьям, я гадаю.
Я милостыню крезам подаю.
И боль свою один переживаю.
Предательства достойных - не предам.
В святом - ничтожество легко я распознаю.
И счастье обретя - его раздам.
Я боль свою один переживаю.
Они сидели в кафе - был уютный вечер, располагающий к разговору. А поговорить им было о чем. От слов, которые будут произнесены в этот вечер зависела судьба еще троих человек, которых здесь не было.
Один из отсутствующих, догадывавшийся об этой встрече, отдал бы много лет своей жизни, чтобы иметь возможность участвовать в этом разговоре, но безжалостные, неотвратимые обстоятельства тому препятствовали. Чувства этого человека собеседниками в расчет брались, хотя это было неудобно, но надо было как-то обосновывать свои действия перед ним, незримым, а как не хотелось! Как это всё неуклюже, - то, что приходится иметь в виду то обстоятельство, что он есть, этот человек! Но и не думать о нем нельзя, ибо не бессовестные же они, в конце концов... И как всё это мучительно для них!
Двое других отсутствующих были еще детьми, их желания непосредственными участниками встречи учитывались минимально, ибо они были предсказуемыми, а значит нежелательными. Что дети? Дети есть дети, спроси у их, чего они хотят, и они пойдут на поводу у чувств. Сейчас о чьих-либо других чувствах больше думать не хотелось. Потому что взрослые, как всегда, присвоили себе авторские права на режиссуру детства своих отпрысков. Да что там своих! Бывает так, что и чужих. Как и в этом случае.
Мужчина был значительно старше собеседницы. Знал жизнь, ее перипетии и оттенки. Ориентировался на старые добрые, проверенные и «утвержденные» реальностью ценности, и считал, что они безоговорочно верные. Именно эта его вселенская уверенность в себе, а также голос, - бархатный, обволакивающий, - придавали ей чувство защищенности.
- Саша пишет? - спросил он, грея ее взглядом.
В кафе были еще люди. Они с любопытством поглядывали на парочку. Но обсуждать уже перестали, потому что знали об этих двоих и посудачили о них подробно и неоднократно. Двое уже к этому привыкли и сидели в незримой сфере за «защитным полем», которым давно научились ограждать себя от несносной любознательной толпы.
- Пишет. Пишет. Пишет. - Она вздохнула. - Пишет... Сначала каждый день. Но у него нет конвертов... занимает, наверное. Теперь два раза в неделю. Что делать? - читаю... И отвечаю.
- Просит? Убеждает вернуться?
- Всё те же серенады... «Люблю», «Не уходи»...
В ее голосе тоже присутствовала уверенность, более жесткая, чем у ее собеседника, и тот, кто услышал бы эту жесткую интонацию, при желании мог бы распознать в ней элемент позёрства - «да, я такая!», даже издевки. Уверенность эта была натруженной, искусственной. Она сама это чувствовала, и от этого начинала злиться еще сильнее.
- Нервничаешь, лапушка? - В бархатных интонациях его теплого голоса лилось неистощимое, выверенное сочувствие.
- Конечно. Он пишет, что не спит, не ест, худеет. В последний раз написал такое... Сначала сплошной крик души - почерк неровный, бешенный! Умоляет, требует, чтобы приехала. «Хочу тебя увидеть! Нам надо поговорить! Я тебя уже больше года не видел!»... Тебя оскорблял разными словами.
- Это понятно, в его состоянии...
- Я в ответе попросила его этого не делать, и он согласился, что написал о тебе такое со зла. При чем тут ты? Он это понял сам. Да и я так же думаю. Говорят же в народе - «Сука не захочет - кобель не вскочит»...
- Перестань, это пошло. Не надо об этом так...
- Да, об этом не хочется так думать. Но другого определения народ этому не придумал. И еще... Он говорит, что мы должны дать ему возможность защитить семью. Я сначала подумала, что от тебя, а потом поняла - от меня тоже... От меня! В общем, он твердо намерен сохранить нашу с ним семью.
- Знаю. Может быть все-таки съездишь? Он тебе законный муж... - Его заботливый голос дрогнул в нужном месте, чтобы она поняла, как ему трудно давать ей такой совет. - Повидаетесь. Может быть успокоится. Знаешь, время само все расставит на свои места. Поверь, я знаю жизнь.
А что же еще он мог ей посоветовать?! Попробуй, скажи, чтобы забыла напрочь своего зека - сразу нарушится кропотливо сбалансированное равновесие... Он действительно знал жизнь, ее правила - незыблемые, предсказуемые.
- Нет. Мне это будет тяжело... - она осеклась, заторопилась, - И потом, мы же с тобой договорились, что отпуск...
Он остановил ее движением руки.
- Погоди. Тебе тяжело? Ты так сказала. Что значит, тяжело? Может ты не хочешь ехать, потому что тебе это неудобно? Или есть другая причина?
- Я не хочу его видеть.
- Он тебе противен?
- ...Да. Нет. Не знаю...
Его большие пальцы умело, с нежностью взяли ее руки, погладили. По «защитному полю» заскребли любопытные взгляды окружающих.
- У тебя есть какие-то сомнения. - Он сказал это уверенно, констатируя факт. - Ты не хочешь признаться даже самой себе.
- В чем?
- В том, что боишься к нему ехать.
- Чего мне бояться? Его, что ли?! - Она выпрямилась, голос загрубел. - Я его не боюсь. Что он мне сделает?!
- Не Сашу. Ты себя боишься. Боишься, что увидев его, вернешься к нему. Кстати... - Он сжал ее руку. - Когда он написал, что не видел тебя год, он что, не засчитал краткосрочное свидание, которое было у вас три месяца назад? Ты ездила к нему с его сестрой...
- Саша написал, что увидел тогда не меня, а... резиновую куклу с пустыми глазами. Знаешь, такую, из секс-шопа. Говорит, эту куклу привезла ему его сестра, считавшая, что везет жену. Как хорошо, что тогда не было свободных комнат, а то пришлось бы остаться на длительное свидание... Я не смогла бы так долго делать вид, что все в наших отношениях нормально.
Она замолчала, вспомнив, как муж тогда обнимал ее, прижимал к себе, шептал нежные слова... А она старательно делала так, чтобы все произошло побыстрее, и стена между ними была не такой явной... Но получается, что он всё понял уже тогда! Тогда почему не сказал?
- Он всё понял еще тогда, - сказала она, глядя в сторону. - На этой последней свиданке. Но промолчал. Почему?
- Не понимаешь? Твой муж знал ответ, но не хотел его подтверждения из твоих уст. Он не хотел мучить тебя признаниями.
Она посмотрела на него, и снова отвернулась. Он внимательно смотрел на нее.
- Ты его любишь? - вдруг спросил он, оставаясь лицом таким же спокойным, мудрым и своим. - Любишь Сашу? Или ты любишь меня? Его, или меня? Не молчи...
Она молчала.
- Любишь?
Она молчала.
Он смотрел на нее и искал ответа на свой вопрос. И не слышал. Но может быть она все-таки не молчала? Что-то говорила, о чем-то кричала, доказывала что-то... Потому что ответа требовал тот, кто сидел рядом - сиюминутное спокойствие, символ спокойного размеренного существования, надежный, как крепостная стена! Он рядом.
Только он не слышал ее. Ему ее крик казался молчанием, потому что он был обращен не к нему, потому что в этом беззвучном крике была чужая любовь, не принадлежащая ему. Чужая жизнь, в которую он вмешался именно в тот момент, когда все благоприятствовало этому вмешательству.
Ответа требовал и тот, кто был лишен возможности даже взглянуть ей в глаза, потому что тогда и отвечать-то не пришлось бы, он бы сам все увидел и понял бы без слов. А она этого боялась. Его взгляда, который может все изменить. Одного лишь взгляда, который вернет её к мужу. Нельзя дать ему взглянуть ей в глаза. Она явственно слышала его крик: «Я хочу взглянуть тебе в глаза! И если в них увижу его, то ты уйдешь к нему. Но если в них я, то сделаю всё, для того, чтобы ты не совершила непоправимого!»
А собеседник ее быстро успокоился. Он знал, как все исправить. Надо только подождать. И никто не в силах ему помешать. Вокруг того, которого здесь нет, надежная ловушка: время, заборы, колючая проволока, общественное мнение и Государство - самые надежные союзники в неравной борьбе за чужую семью. А когда придет время освобождения, будет уже поздно.
Благополучие, которое он предлагает этой женщине сломит ее. А пока он будет платить - ему это легко. Закрома позволяют. Он знает, что у нее гипертрофированное чувство ответственности и ради детей готова на все. А потребности детей, учащихся в начальных классах весьма велики: это оплата учебы, новые учебники, тетрадки-ручки, танцевальный кружок для дочери, одежда... Миллион необходимых вещей! Он всё это ей в состоянии обеспечить, а тот, который за забором, пока не может. Она даже понять не успеет, как он оплетет ее своей заботой, оплатит все потребности этой семьи, оплатит нее спокойствие. И чем больше он заплатит, тем лучше, потому что тот, кто все-таки когда-нибудь вернется, захочет вернуть ему все его вклады. А этого допустить никак нельзя.
Нельзя! Потому что ему нужна эта женщина. Он ведь тоже любит ее. И ему хочется, и ему нужна эта семья. Первый брак был неудачным, даже вспоминать не хочется. Потом были женщины... Но эта - самая удобная, самая подконтрольная. Она обладает чувством ответственности, и ни за что не сможет уйти от него, потому что это было бы неблагодарностью с ее стороны к нему, такому заботливому и предупредительному.
Он всегда жил по установившимся правилам и чтил общечеловеческие ценности. Он спокоен - его поведение безупречно. Такие как он не сидят в тюрьме, потому что уверенное сбалансированное спокойствие - это жизненное кредо людей такого толка. Такие как он никогда не делают ошибок. И всё, что мешает этому спокойствию - суета, подлежащая устранению. Это правило. И оно применимо во всех случаях жизни.
Она устала от ожидания благополучия. Ее усталость - этот тот рычаг, которым он может воспользоваться. Никто не сможет помешать. Обстоятельства благоприятствуют.
В этом весь расчет.
...Есть, правда небольшое неудобство. Какая-то червоточинка... Что-то мешало ему во всей этой ситуации, но что конкретно, он ни как не мог понять. Это обескураживало, но не сильно, потому что привычная вселенская уверенность позволяла задавить в себе это нелепое сомнение. Нет, не престало ему, такому мудрому и опытному сомневаться в своих действиях. Сомнений быть не может!
3
Не надо слов, любимая, они излишни.
Разлука временна! - и испытанье суть...
Как, милая, прошу я, чтоб Всевышний
Внушил тебе, где тропка, а где путь!
Не отворачивай глаза, ответь мне взглядом.
В моих, как в зеркале, увидишь лишь себя.
С тобою до скончания веков я буду рядом
Лишь по простой причине: я люблю тебя.
Прощальная кружка чифира опустела, зеки, сидевшие на корточках кружком, закурили. Подросший, заматеревший кот Пырик тихо урчал на коленях Александра. Леха протянул руку, погладил Пырика.
- Смотри-ка, чувствует котяра, что ты на волю уходишь, Саня.
- Ему этого не понять. Он родился и вырос в зоне. У него пожизненное...
Они помолчали. По громкой вдруг - хотя и ожидали давно, но все равно неожиданно! - объявили: «Осужденным, освобождающиеся по УДО прибыть на вахту!»
- Всё, Санёк. Пора.
Александр погладил Пырика, переложил его на табуретку. Встал.
- Давайте прощаться, пацаны.
Зеки по очереди пожали ему руку. Сказали нужные слова, пожелали больше не терять свободы.
Александр прошел в последний раз по центральной аллее жилой зоны. После положенной беседы с сотрудниками оперативного отдела, получил свои документы. Процедура выхода из колонии была не долгой. Все было как во сне...
И вот она - последняя дверь, последняя преграда между местом лишения свободы и волей. Александр толкнул ее и она легко открылась. Он сделал шаг, сбежал по ступенькам. Вдохнул морозный, предновогодний воздух. Чистый, вольный, он свободно наполнил легкие, как-то сразу очистил их, оживил все тело. Голова закружилась...
Те, кто раньше освобождался, рассказывали, какими неправдоподобно насыщенными становятся краски свободы. Александр впервые смог удостовериться в этом. Он смотрел на долгожданную свободу и не мог насмотреться. И вдруг...
И вдруг среди всего этого буйства вольных красок он наткнулся на взгляд. Александр вздрогнул и застыл. Он увидел эти глаза, бесконечно родные, тысячу раз смотревшие на него во сне, желанные, обожаемые... Увидел, что они открыты для него, увидел в их глубине... себя - взъерошенного, счастливого и - самое главное - желанного. Увидел слезы, катящиеся из них.
И сразу стало все понятно и просто. И ушли в небытие какие-то недомолвки, разногласия, хитросплетения, наполненные разлукой и тоской будни. Ушли в небытие вопросы, потому что все ответы были в их взглядах. Именно те ответы, которые давно уже бились в их сердцах, но не находили выхода, путаясь в бесконечных закоулках условностей, в преградах, воздвигнутых какими-то чужими людьми, которые не имели никакого права на грубое вмешательство в жизнь этой семьи...
Жена шагнула к нему, протянула руки, улыбнулась знакомой, лучшей и светлой в мире улыбкой и негромким, звучащим нежной музыкой голосом, произнесла слова, о которых он мечтал до этого момента каждую секунду неволи:
- Наконец-то... наконец-то я тебя дождалась, родной... Как же я тебя люблю. Боже, как же я тебя люблю, Саша! - И прошептала уже, обнимая, - Пойдем скорее домой. Там дети ждут...
4
Здравствуй, моя виновность.
Здравствуй печаль. И боль.
Изыди прочь, наивность!
Сыграна твоя роль...
Короста дружбы, приязни,
Счастья, любви - захрустит...
Ах, какой я был праздный!
Ах, как же сердце болит...
Сдохните, подлые чувства.
Нету мне дела до вас.
Просто сегодня всё... пусто.
А на душе декаданс.
Нынче я в свертке пространства.
Заколлапсирован я.
Мир докихотовых странствий
Больше уж не для меня.
- Ну как тебе рассказ, малышка? Понравился? В точку?
- Нет.. Не нравится.
- Почему? Далек от истины?
- Да.
- А как тебе финал?
- Хэппи, понимаешь, энд...
- Просто я хочу верить в то, что ты ко мне вернешься.
- Хочешь верить? Тогда послушай, что я тебе скажу.
- Говори, почему ты замолчала?
- Скажу. Я люблю тебя. Но... прости... Я не вернусь к тебе.
- Почему?..
- Понимаешь, мне трудно одной с детьми. Очень трудно...
- Ты твердо решила?
- Да.
- Тогда почему ты все время отводишь взгляд? Почему ты не можешь посмотреть мне в глаза?
- Не знаю. Не знаю. Не знаю!..
2007 г., Новокуйбышевск