15 сентября
Кладбище располагалось напротив школьного двора.
Мирон подтолкнул рыхлый комочек грязи носком сапога от фирмы Рокпорт. Здесь ещё не было надгробного камня, - только металлический прут с прикреплённой к нему простой, напоминающей библиотечную, карточкой, на которой заглавными буквами было напечатано имя. Он потряс головой. Почему он стоит здесь, как какое-то клише из плохого ТВ-шоу? Внутренним зрением он видел, как должна была бы разыгрываться эта сцена. Тропический ливень должен был барабанить по его спине, но он слишком горевал бы, чтобы его замечать. Голова его должна была быть опущена, в глазах должны были блестеть слёзы, а одна из них должна была скатиться по щеке, смешавшись с дождём. Добавьте сюда волнующую музыку... Камера должна была отодвинуться от его лица, а затем уйти вглубь, - медленно, очень медленно, показав его поникшие плечи, всё усиливающийся дождь, ещё больше могил, и... ни одной души рядом. Отодвигаясь ещё дальше, камера наконец показывает Вина, преданного партнёра Мирона, стоящего в отдалении, всё понимающего и без слов, дающего другу время побыть в скорбном одиночестве... Затем телевизионная картинка должна была внезапно застыть, вслед за чем на экране должно было возникнуть имя исполнительного продюсера, написанное жёлтыми заглавными буквами. Лёгкая заминка перед тем, как зрителей призовут остаться у экранов для того, чтобы взглянуть на сцены из серии, которую им предстоит увидеть на следующей неделе... Затем - конец и реклама...
Но этого не произойдёт... Солнце сияло, словно это был первый день существования Земли, и у небес был такой оттенок, как будто они были свежевыкрашены. Вин был в офисе. А Мирон не плакал...
Так почему же он находился здесь?
Потому что вскоре должен был появиться убийца. В этом он был уверен.
Мирон попробовал найти хоть какое-то значение во всём этом пейзаже, но в голову ему пришло лишь ещё больше клише. С похорон прошло уже две недели. Одуванчики и сорняки уже начали прорастать сквозь грязь и тянуться к небесам. Мирон ждал, что его внутренний голос начнёт разглагольствовать об обычной чепухе вроде того, что сорняки и одуванчики представляют собой жизненный цикл, обновление и продолжение жизни, но голос, словно из сострадания, молчал. Он поискал иронию в блестящей невинности школьного двора - стёршийся мел на чёрном асфальте, многоцветье трёхколёсных велосипедов, слегка заржавевшие цепи качелей, облачённые в тени надгробных камней, которые наблюдали за детьми словно молчаливые часовые, терпеливо и почти маня к себе. Однако ирония была недолгой. Школьные дворы не бывают невинными. Там сплошь и рядом бывают приставалы, вечно ожидающие чего-то социопаты, правят бал психозы и ещё неокрепшие юные умы преждевременно наполняются неразбавленной ненавистью.
"Отлично, - подумал Мирон. - Хватит на сегодня всей этой абстрактной ерунды..."
До какой-то степени он понимал, что этот внутренний диалог был всего лишь попыткой отвлечься, своего рода ловкость рук от философии, чтобы удержать свой хрупкий ум, не дав ему треснуть, как сухой веточке. Ему очень хотелось спрятаться куда-нибудь, хотелось позволить ногам подогнуться, упасть на землю, вцепиться голыми руками в грязь и просить прощения, и умолять высшие силы дать ему ещё один шанс.
Но этому тоже не дано было произойти...
Позади себя Мирон услышал приближающиеся шаги.
Он закрыл глаза. Этого он и ожидал...
Шаги приблизились. Когда они замерли, Мирон не обернулся.
- Вы убили её, - сказал он.
- Да.
Словно кусок льда растаял у Мирона в желудке.
- И как Вы себя чувствуете теперь? Лучше?
Тон убийцы ласково прошёлся по шее Мирона холодной, бескровной рукой.
- Вопрос в том, Мирон, лучше ли теперь ТЕБЕ?
ДЕТЕКТИВ. ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО