Я никогда не смогу забыть многие моменты из моей жизни.
Я не уверена, что все это было на самом деле со мной... Часть из того, что я помню, является своего рода семейными преданиями, этакими легендами обо мне...
Говорят, что еще в трёхмесячном возрасте я показала свою сверхмузыкальность.
Не знаю, насколько все это было истиной, но «Цыганские напевы» Пабло Сарасате, которые я, вроде бы, тогда благоговейно прослушала в полном молчании, при изучении в муз. училище показались мне чрезвычайно знакомым произведением.
Я очень хорошо помню все, что было за время моей учебы в школе, густонаселенной детьми базарных торговцев, для которых одноклассница-еврейка была ежеминутной мишенью для насмешек, психологических и физических измывательств... Как же мне доставалось за мое еврейство! Сколько мне пришлось вынести! А всему виной мой флегматический темперамент, я слишком долго все терплю... Я долго накручиваю внутри себя все обиды на некий стержень, подобно пружине, бесконечно длинной, но при этом очень мощной. Это тянулось несколько лет, но не могло продолжаться бесконечно.
Как только я вспылила, наконец, как только я взорвалась, я сломала об голову самого ярого моего мучителя свой любимый пенал, выточенный из цельного дерева, служивший мне верой и правдой восьмой по счету год.
Меня тогда выгнали из класса. Великая «драчунья» встала, взяла портфель, забрала шубу (дело было в разгар зимы) и ушла после третьего урока домой. Я не могла в тот день больше оставаться в школе. Я очень хорошо помню те свои чувства... Я прекрасно понимала, что, оставшись в школе, я этого болвана просто могу убить.
Зато в последние полгода в школе я прожила относительно спокойно. В девятый класс мои однокашники пришли уже без меня. Я стала учащейся музыкального училища. И это далеко не все...
Моя первая любовь, моя нежная любовь, моя горькая любовь... Я никогда его не забуду. Если же я, все-таки, забуду, я предам и себя, и его, саму память о нем.
Мне всего 13 лет. Ему - 16. Каким он был взрослым по сравнению со мной! Как нам вместе было хорошо, как весело, как интересно! Это была настоящая любовь. Миша смотрел на меня восторженными глазами. Строил планы на будущее, на нашу семейную жизнь. Мы были уверены, что дожидаемся моих 18 и в ЗАГС.
Он готов был носить меня на руках, но я очень сопротивлялась этому. Какая же я тогда была глупая...
Миша погиб в Армии. Я об этом узнала 15 апреля, в его день рождения. С тех пор для меня это черный день. Прошло много времени. Я выжила, хоть в тот момент, когда услышала страшную весть, я и потеряла сознание. Тогда я впервые почувствовала, где у меня находится сердце в груди... Я стала вдовой пятнадцати с половиной лет от роду. Первая седина, первый серьёзный сердечный приступ, первая удушающая и разрушающая душу депрессия... Я стала старухой, правда не внешне, я резко постарела внутри...
То, что мне пришлось выдержать тогда, трудно описать словами. Я не имела права дома показать свое состояние. Я не должна была в училище дать понять, что со мной что-либо происходит, т.к. учительница у меня, которая вела спец. предметы, видела всех своих учеников. Она начала даже ко мне приглядываться по-особенному... Я ничего не хотела никому рассказывать.
Я тогда начала писать в дневник. Там не было привычной девичьей галиматьи. Там был зубовный скрежет. Чернее записей, страшнее записей, наверно, было не сыскать...
Спустя восемь лет я сожгла свой дневник. Сжигала и чуть ли не кричала - так было больно, словно я жгла себя, свою душу. Но я больше не могла его сохранять. Я не могла больше его читать, боялась даже смотреть в его сторону. Я боялась сойти с ума... Все это время я не видела никого, не слышала никого из парней, что вокруг меня были. Я ударилась в учебу, если так можно выразиться. Поступив в училище по нижнему краю проходных баллов, я закончила его в четверке сильнейших. Все это произошло по причине моей жесточайшей депрессии, которую нельзя было внешне проявлять. На втором курсе учиться начала уже не совсем я. И 90% моих знаний вырастают именно оттуда. Я училась яростно, чтобы реже думать о чем-либо, кроме учебы. За эти восемь лет я изменила многое в себе и своей судьбе. Куда делась та Юля? ... Нет ее. И уже никогда не появится...
А в 1984 году я встретила того, ради кого до сих пор живу. Того, ради кого хочу жить! К этому времени я уже заканчивала консерваторию...
Но! Странные повороты моей судьбы сначала свели меня с человеком, который был убийственно похож на моего Мишу. То же лицо, волосы также от корней сразу влево, а не вправо, как у большинства людей... Та же манера двигаться и говорить, тот же рост, та же еле заметная сутулость...
Правда, голос иной.
Со мной что-то произошло сразу. Мне показалось, что это какой-то знак судьбы, что ли... До этого момента мне каждый раз, когда я встречала кого-либо, кто был заинтересован в начале взаимоотношений со мной, начинало казаться, что я изменяю своей любви. Я ничего не могла с собой поделать. Сердце моё начинало протестующе гореть огнем. Я замыкалась, пряталась в свою раковину, где мне уже давно стало уютно жить вместе с моей болью, с моей скорбью. Это правда, я с этим уже срослась к тому времени, срослась настолько, что не думала вперед ни на день! Абсолютно была уверена, что на моей дальнейшей жизни стоит огромный жирный крест. Передо мной раскрывалось только то, что мне было уготовано моим образованием, т.е. чисто педагогическая деятельность. Одинокие вечера (после работы) несли всевозможные воспоминания, горькие размышления… Чтобы этого не продолжать, я вернулась к учебе. Поступила в консерваторию. Это было далеко не просто, т.к. на музыковедение мне пришлось сдавать 11 вступительных экзаменов, из которых восемь профильных, как оказалось, считались как один, что неминуемо влекло за собой выведение среднеарифметического балла… А три другие оценки – предметы не самые главные для будущих музыковедов. И, тем не менее, я была уже студенткой второго курса Казанской консерватории, когда встретила Леонида.
Почему я сразу согласилась встречаться с ним? Это для меня загадка до сего дня. Я же чувствовала, что это не то! И, тем не менее… Меня приняли в его компанию, которую сами называли не иначе, как «орава». Ребята и девчата в ней оказались очень милыми. Самый старший из них меня тогда спросил, не крашу ли я волосы? И почему у меня никогда не смеются глаза? Меня это, помню, стра-а-ашно удивило…
В «ораве» все уже давно были парами. Кто-то уже вступил в брак, кто-то еще нет… Леонид был один. Ребята сразу начали нас сватать. Ленька смеялся, я испугалась. Мне стало плохо…
Однако, мы с ним еще какое-то время переписывались, т.к. жили в разных городах. И на этом все и закончилось. Закончилось еще одним шрамом на сердце. Его уговорили родители, что не такая ему нужна жена, что эта девушка слишком для него умная, в консерватории учится(!), что он будет вечно у нее (у меня) под каблуком… Я получила прощальное от него письмо. Спасибо, что хоть написал…
Что сказать? Я благодарна судьбе за эту встречу. Ленька оказался только внешне схож с Мишей, а внутри… внутри же он оказался жалкой пародией, бесхарактерной тряпкой. Я до сих пор удивляюсь, как я спокойно восприняла тот разрыв. Словно так и должно было быть! И я рада, что закончилось все именно так, и не иначе. В глубине души я, видимо, ощущала, что это не тот человек, которого я хотела на его месте увидеть. Он сделал мне очень больно. Он нанес мне удар низко, гаденько…
Но! Я благодарна этому повороту событий. Я пробудилась к жизни!
Это было страшно.
Я только-только познакомилась с моим будущим мужем... Было восхитительное лето в Киеве. Я приехала к родителям моего отца в отпуск. Каждое лето мы приезжали в Киев. Это было уже традицией. Я город знала уже также хорошо, как и свой родной Курск. Ну а что говорить про отдых на даче, расположенной среди озер? На шести сотках бабушка с дедушкой сумели устроить настоящий рай земной. Чего там только не было! Утром выходишь из домика – все к твоим услугам: и ягоды и фрукты, и сочный огурец или помидор… Сказка. В тот год приехали к родственникам и мои будущие муж и свекор. И вот мы встретились. Я показывала ЕМУ город, водила по своим любимым местам. Незабываемый месяц!
Расставались мы в полной уверенности, что мы просто созданы друг для друга, что на следующий год мы поженимся, а в течение этого года, пока мы будем переписываться, каждый из нас сделает необходимые дела… Он жил в Ташкенте, я – в Курске. А я еще и работала под Курском, так что мне надо было перебраться с работой в сам Курск. Мне еще надо было завершить самый трудный для меня курс в консерватории – четвертый.
А трудным курс для меня стал не только по количеству предметов, которые я сдавала в диплом, но и чисто физически, и психологически. Между сессиями третьего и четвертого курсов у заочников отводилось в тот год мало времени. И я элементарно не успевала выучить все так, как я хотела бы… Очень многое мне предстояло довести до нужного уровня прямо на сессии. Вот она жизнь заочника! Отпуск – не отпуск. Учи! А если я вместо этого встретила свою судьбу? А если я летом забыла обо всем на свете? О какой учебе могла идти речь? А сдавать надо было у преподавателя, которая меня за что-то невзлюбила… Вот была ситуация!
И вот наступил сентябрь, а с ним пришла и моя зимняя сессия четвертого курса. Мысли мои только о нем. Но учиться – надо! И я взялась серьезнейшим образом за занятия. Перед первым экзаменом у своего профессора получаю допуски на сессию для себя и еще двух студенток, которые по специальности тоже у него. Без этих бумажек нас не допустили бы к экзамену!
Вечер. Я готовлюсь, сижу за конспектами и учебниками. И вдруг… чувствую себя как-то очень не уютно. Что-то мне становится нехорошо! А дальше все исчезает и куда-то улетает вниз. К счастью, скорая приехала быстро, даже очень быстро. Моя квартирная хозяйка (Роза) рассказывала мне потом, что через 10 или 15 минут врач уже была возле меня. Я этого не помню. Дальнейшее могу описать только со слов моей Розы, которую я напугала до смерти.
Врач, войдя в комнату, и увидев молодую, зеленую (в полном смысле этого слова – по цвету) и без признаков жизни, заявляет, что у нее (т.е. у меня) внематочная беременность. Роза в ужасе. Она знает, что у меня нелады с сердцем. Она говорит врачу об этом, просит проверить сердце, давление… Но(!) врачу виднее! Она яростно мнет мой живот, проверяя свой молниеносный диагноз. Роза меня уверяла, что я еще умудрилась этой врачихе наговорить нелицеприятностей. Как мне было потом за это стыдно! Я, вроде бы, даже обозвала ее то ли дурой, то ли тупой… Какой ужас!
Не найдя подтверждений своему диагнозу, она все-таки проверила мое давление. И вот тут-то она и засуетилась. Она срочно стала искать в своем сундучке необходимые препараты. Медсестра начала было набирать лекарство в шприц, но она ее оттолкнула, забрала шприц, набрала еще чего-то в него и этим коктейлем угостила меня, забыв даже сменить наборную иглу на другую. Потом, на следующий день уже… я обнаружила у себя на руке ха-арошую дырку, т.е. след от нее.
А теперь то, что я помню сама. Я очень хорошо помню, что дважды поднималась над всеми, кто находился в комнате. Я видела сверху и со стороны себя и других. Я поднималась над этим спиной вверх. Я все время смотрела вниз – на происходящее. Я чувствовала, что мне нельзя оборачиваться, хоть я и ощущала там, за спиной, несказанный свет. Такого свечения в жизни своей я ни разу не видела. Его трудно описать словами. Это некое сияние, сверх яркое, но которое абсолютно не греет… И я чувствовала, что если я повернусь туда, я останусь там. Я смотрела вниз. И в какой-то момент мне стало страшно. Я поняла, что вот эта бледная до зеленого оттенка девица, над которой чего-то суетится врач, это я, собственной персоной. Меня охватил какой-то животный страх. Я поняла, что я уже ухожу! Первая же мысль, которая появилась в этот момент у меня в мозгу, была об Игоре. Что я делаю! На кого я его покидаю! Я помню отчетливо, как я воспротивилась этому. У меня было ощущение, что я просто орала: «Не хочу! Не могу»! На самом деле не было произнесено ни звука. Даже губы не шевелились...
Я вернулась. Я поняла, что меня спасла мысль о моей любви, о моем любимом. Какое счастье, что я к этому моменту уже была пробуждена к жизни и любви, что я к этому моменту уже любила!
Когда врачиха сделала мне укол, Роза спросила ее о моем давлении. Та ответила, что слишком низкое, 100 на 70. И в этот момент, по словам Розы, я, мол, произнесла сакраментальную фразу: «Дура, это мое нормальное давление»! Роза сразу приняла это к сведению, начала требовать назвать истинные цифры… И тут произошло еще раз мое полное отключение. Я увидела то, что происходило уже в коридоре, чего я видеть не могла, т.к. это было за углом комнаты. И я увидела и услышала разговор Розы и врача в коридоре. Роза не выпустила ее из квартиры, хоть та и шумела, что ее другие пациенты ждут, у которых состояние, мол, гораздо сложнее… Но Роза не дала ей уйти по крайней мере до того, как та сказала истину о моем давлении. Это было 45 на не прослушиваемое. Давление почти трупа…
Дальше я не видела. Потом, через четверть, может быть, часа, я пришла в себя. Но пришла в себя от боли. Буквально разрывалось сердце. Я не могла дышать. Это были все те признаки, что я уже знала, и которых я уже не так уж и боялась, т.к. умела с ними бороться. Таблетку нитроглицерина под язык, немного терпения и...
Главное – я была жива.
Сдавать экзамен на утро я еще не смогла. У меня почти не шевелился язык, была сильнейшая слабость. Но я приехала в консерваторию, отвезла документы, допускающие нас к экзаменам. Когда я падала без сознания, я разбила свои очки. Вот ЭТО на тот момент меня беспокоило куда больше, чем не сдаваемый вовремя экзамен…
Прошло достаточно много времени. Я научилась гораздо спокойнее вспоминать свое первое путешествие в страну смерти. Потом у меня был второй уход. Но мой муж был рядом. Он держал меня в руках. Он в полном смысле слова меня не отпустил! А я стала способна даже рассказывать о том. После первой клинической смерти у меня была свадьба. Мы вместе уже больше двадцати лет… Счастливы, хоть и нет у нас обоих здоровья, нет детей. Но у нас есть любимые племяши, любимые ученики, любимое дело у каждого в руках…
И это точно моё, это точно было со мной...