Криштоф

К 400-летию со дня гибели гетмана
Криштофа Косинского


Я дал слово сестре, если приступ повторится, обязательно обратиться к врачу. Она нашла для меня достаточно известного экстрасенса. Но я каждый раз откладывал свой визит.

Вот уже много лет меня мучили сильные головные боли. От них не было спасения. Не помогали никакие лекарства. Только глубокий продолжительный сон не менее суток приносил облегчение. И то не сразу. Обычно я просыпался к вечеру на следующий день совершенно разбитым и подавленным. Обрывки каких-то странных воспоминаний и ощущений преследовали меня потом по нескольку дней. И требовалось время, чтобы выйти из глубокой депрессии, в которой я каждый раз оказывался. Я пытался соединить обрывки, сохранившиеся в моей памяти, в некую целостную картину, но сделать этого не удавалось. Хотя я понял, что в этом своем странном забытьи переживал одни и те же события.

И вот я у врача. Обычная московская квартира. Не очень просторная. Но находится неподалеку от станции метро. Мебель самая обычная. Такую встретишь в любой московской квартире. Полированная стенка. Стандартный набор мягкой мебели. Журнальный столик. Только книги отличают эту квартиру от тысячи подобных. Здесь много книг. Очень много. Тысячи томов. Они расположились везде, где это возможно. И в серванте, заняв место хрусталя и фарфора, и на подоконнике, и во всевозможных нишах и углублениях дорогой мебели. Я смотрю на корешки книг. Много книг по искусству. По истории. Много различных справочников и религиозных изданий. Почти нет современной художественной литературы. Только классики прошлого столетия. Чудесный серебряный век.

Я ожидаю доктора, сидя в мягком кресле. Он извинился и попросил подождать его несколько минут.

В комнате отсутствует атрибутика, обычная в домах практикующих экстрасенсов. Нет ни икон, ни загадочных картин. Нет роскошных страусиных перьев или деревянных ритуальных фигурок. Обычная московская квартира.

Наконец доктор возвращается. И я могу хоть немного рассмотреть его. Мягкое доброе лицо. Умные глаза за толстыми линзами очков. Во взгляде ничего сверхестественного, таинственного. Движения плавные, но точно рассчитаны.

— Прошу меня извинить! — Доктор разводит руками. — Много звонков. — Итак! Слушаю вас!

Я как можно короче пытаюсь рассказать доктору о своих проблемах. Он внимательно слушает. Я прекрасно знаю, он в курсе моих проблем. Сестра подробно объяснила ему все. Но он меня не перебивает и иногда даже просит повторить. — Вы хотите избавиться от ваших болей? — Да, доктор! Но не только! Я хочу понять, что происходит со мной. Следующие несколько дней меня преследует гнетущее чувство страха. Может быть, даже ужаса. Я боюсь выйти из дома. Мне трудно перейти через улицу. Я не могу встречаться со своими друзьями. Потом это проходит.

— Какие лекарства вы обычно принимаете? — спрашивает доктор. По тону вопроса я догадываюсь, это интересует его мало. Он прекрасно знает, никакой связи здесь нет.

Я сижу в кресле. Он подходит ко мне. Предлагает расслабиться. Затем делает какие-то пассы. Нет, он не ищет у меня энергетический горб или впадину. Он мягко ощупывает меня со всех сторон, не касаясь руками. Проделав все это, удовлетворенный, отходит.

— Вы знаете, — говорит он мне, — к сожалению, я не могут заглянуть внутрь вас. Но вы можете это сделать сами, с моей помощью. Вы согласны? Я соглашаюсь. Доктор освобождает диван от книг и предлагает мне лечь на него. Это не совсем удобно в чужой квартире. Я снимаю обувь, устраиваюсь.

— Я попытаюсь погрузить вас в гипнотический сон, — поясняет он мне, — Вы будете рассказывать об увиденном. Может быть, это нам поможет.

После этого я закрываю глаза. Доктор что-то продолжает говорить мне. Я чувствую, на мое сознание накатывают волны, мир вокруг растворяется. Последнее, что я слышу: — “Говорите”.

Побеленная комната с крохотным окошком, наполовину задернутым вышитыми занавесками. Грубо сколоченный стол, покрытый узорчатой скатертью. Я лежу на громадной кровати, на чем-то очень мягком. Прямо утопаю в нем. Кровать высокая. Я опускаю ноги и не достаю до пола. Наконец я спрыгиваю вниз. Оказывается, и стол и табуретки, придвинутые к нему, тоже очень высокие. Я намного ниже стола. Я маленький.

Я оглядываю пол. Он прохладный, твердый и абсолютно гладкий. Я пытаюсь понять, из чего он сделан. Что-то похожее на коричневый линолеум. Нет. Я начинаю понимать, это хорошо утоптанный земляной пол.

Снаружи доносятся голоса. Дверной проем завешен куском грубой ткани. Я откидываю его и оказываюсь на улице.

Большой двор полон незнакомых людей. Они очень странно одеты. Кто-то в широченных шароварах, перепоясанных куском ткани. У некоторых на голое тело накинуто что-то вроде меховой безрукавки и холщовых штанов. Одежда двух или трех человек выглядит более полной, хотя и странной. Почти все вооружены. Сабля на перевязи через плечо, топор или копье в руках. Люди возбуждены. Размахивают руками. Громко спорят.

Во двор въезжает телега. Весь этот шум и гвалт мгновенно стихает. Люди бросаются навстречу и обступают телегу плотным кольцом. Я бегу вместе со всеми. Меня пропускают вперед. На телеге, на ворохе соломы, лежит человек лет тридцати. По сравнению с остальными обитателями двора он одет роскошно. Малиновые шелковые шаровары заправлены в красные короткие сапоги. Вышитая белая рубашка. Под его голову подложена шапка из ярко-желтого меха. Телега залита кровью. Кровью залита и рубашка. Она разорвана до пояса так, что видны тряпки, которыми обмотана левая половина его тела. Бледное, без единой кровинки лицо с роскошными, спускающимися вниз усами, до боли мне знакомо. Это мой отец. Он без сознания.

Я хочу забраться на телегу. Чьи-то руки помогают мне, подталкивают меня наверх. И вот я рядом с отцом. Я что-то кричу во весь голос, пытаюсь поднять его. И чувствую, как слезы заливают мое лицо. К телеге подходит женщина в длинном белом платье. Все расступаются перед ней. Те, кто стоит ближе, стаскивают шапки с голов. Она беззвучно наклоняется над телом отца. Целует его. В ее глазах я замечаю слезинки. Это моя мать.

Отец приходит в себя. Открывает глаза. Смотри на меня. Пытается улыбнуться. Я вижу, как ему тяжело и больно.
— Маруша! — Он делает попытку приподняться. — Езжай к воеводе, …. в Смоленск. Он на кресте клялся, что не оставит тебя с сыном. Петро даст тебе охрану.

Тут отец делает мне знак рукой. Я наклоняюсь. Целую крест на его груди.

— Будь с Россией, сын! Я ей присягнул, и ты служи ей не щадя живота своего. А без России и Украине не бывать.

Левая рука отца до сих пор сжимавшая серебряную булаву дрогнула и разжалась.

Потом все вокруг изменилось как-то сразу. Мы с матерью стоим на вершине высокою холма. Рядом гроб с телом отца. Вокруг нас много вооруженных людей. Я вижу их сосредоточенные и печальные лица. Говорит один. Я видел его вчера во дворе того дома, рядом с телегой. Теперь булава отца висит у него на поясе. Я слышу, как он говорит о том, чтобы люди всегда помнили о моем отце. А потом он берет меня на руки и вскидывает высоко-высоко. И я вижу, сколько людей нас окружает. Их много. Целое море.

Я прихожу в себя. Та же комната в московской квартире.

— Как себя чувствуете? — Доктор наклоняется надо мной. В его глазах я замечаю тревогу. Убедившись, что со мной все в порядке, он успокаивается.

— Спасибо, доктор! Мне кажется, все нормально!

Доктор помогает мне подняться. Мы молчим, пока я вожусь, завязывая шнурки своих туфель.
— Вы, наверное, и сами представляете теперь причину вашей депрессии, — говорит он мне.
— Да! — соглашаюсь я с ним. — Но что это? Какое отношение имеет ко мне вся эта история. Ведь тот человек вовсе мне не отец. И я ни когда в своей жизни не встречал его. Да и события... Это галлюцинация?

— Я думаю, нет! По-видимому, вы вторгаетесь в сознание этого мальчика. Каким-то образом вы оказались очень совместимыми. Может быть, это кто-то из ваших предков. Даже наверняка!
— Вторгаюсь в сознание? Но ведь... То, что я видел, могло происходить лет пятьсот назад. Я хорошо помню, там отсутствовало огнестрельное оружие.

~ Вспомните! — говорит мне доктор. — Ведь все было очень реально. И я вспоминаю дуновенье теплого ветерка на своей щеке. И запах конского навоза во дворе того дома. И тяжелый запах крови. Мне никогда не приходилось вдыхать его.

— Вы были там! — Удивленно смотрю я на доктора.
Его глаза чуть заметно улыбаются за стеклами очков.
— Не мог же я отпустить вас одного!
— Я совершенно не понимаю его, он продолжает. — Время — странная категория. Это, скорее, наше отношение к чему либо. Если хотите, наша установка, наша вера в то, что все уходит безвозвратно. Это уходим мы. Уходим, чтобы увидеть, а что же там впереди. Но всегда имеется возможность вернуться и взглянуть на вчерашний день. Не всегда имеется желание.
 — Желание?
— Ну, не только, конечно, желание! Вы во многом должны быть похожи с этим мальчиком. Ваши пространственные карты сознания подобны. Вероятнее всего, он ваш предок. Это качество может иметь генетическую природу. Вы, наверное, замечали, всегда легче понять чувства близких людей. Вы как бы проникаете друг в друга. И не нужно слов, чтобы услышать боль или радость близкого человека.
 
Я думаю над словами доктора.

— Может быть, вы знаете кого-либо из ваших предков, чье имя могло быть связанным с Украиной?

Я огорченно качаю головой. Через несколько дней я позвонил доктору. Мой отец назвал мне одну возможную фамилию. Мой прапрадед — Александр Дмитриевич Косинский, генерал старой русской армии.

Доктор перезвонил: мне сам. — Я нашел то, что может вас заинтересовать! Если у вас есть время, приезжайте.

Я сижу в знакомом мне кресле. Доктор берет со стола книгу. Старинную, в толстом коричневом переплете. Нужное место отмечено закладкой.

— Криштоф Косинский, — читает он мне вслух, — гетман! Руководитель крестьянско-казацкого восстания на Украине. Сражался против польского владычества. Присягнул московскому царю Ивану IV. Погиб в 1594 году под Белой Церковью. Это было, — добавляет от себя доктор, — задолго до воссоединения Украины и России.

Я беру книгу. Рядом с коротким текстом старинная гравюра. На ней изображен всадник. Конь встал на дыбы. У всадника в руках сабля. Я пытаюсь разглядеть черты его лица. Но книга старая и сделать это очень трудно.