II
«Юркино детство»
Всё лето я с братьями спал на сеновале на мягкой, уютной лежанке, выстеленной из матрасов, одеял, подушек и телогреек. Пропахшие дымом и согретые огнём, падали на лежанку, и укрывшись старенькими одеялами, моментально засыпали богатырским сном.
Мне казалось, что детство никогда не закончится, я не вырасту, и всегда буду таким маленьким ребёнком (я не мог представить себя взрослым). А сейчас, разменяв пятый десяток лет жизни, не могу вспомнить, когда и где переступил не заметную, безвозвратную границу между детством и зрелым возрастом. С годами всё как-то сгладилось, и сейчас уже кажется, что я никогда не был ребёнком, а всё что было, происходило не со мной, а с тем босоногим мальчишкой, который и сегодня там, на той станции, греется у костра, мечтательно смотрит на звёзды и ждёт не дождётся, когда вырастет и станет взрослым, самостоятельным человеком. Как хочется крикнуть ему сквозь годы: «Не торопись взрослеть! Наслаждайся каждой минутой беззаботного, счастливого, неповторимого детства, где изумрудная трава, большие деревья, чистое небо, где живые родители, братья и друзья».
Вечерами, будь то лето или зима, ребятня бежала на станцию встречать своих родителей. В шесть часов мотовозы доставляли рабочих с южных и северных делянок в посёлок. Мы с нетерпением ждали приезда родителей из леса. И когда те выходили из вагонов, мы радостно бежали им на встречу, будто не видели их целую вечность. Мама всегда привозила из леса какие-нибудь гостинцы: то букетик ягод земляники, то брусники, черники, то полный алюминиевый бидончик малины, смородины или ещё каких-нибудь лесных ягод. И постоянно давая гостинцы, приговаривала: - «Это тебе зайка из леса передал или лисичка». А если привозила кедровые шишки, то говорила: «Михайло Потапыч лично Юре передал и просил не баловаться да слушать маму». Утром родители снова уезжали на работу, а я частенько убегал в лес недалеко от посёлка, в надежде увидеть зайку или лисичку, которые передают мне гостинцы, но увидеть их мне так и не удалось, а очень хотелось поблагодарить за вкусные подарки. Всё моё детство было похоже на живую, лесную, добрую сказку.
Помню случай, произошедший в детском саду. Мне было пять или шесть лет, когда в детский сад принесли медвежонка. Что случилось с медведицей, точно не знаю, говорили всякое: то ли тракторист наехал на берлогу и случайно её задавил, то ли шум трактора разбудил и выгнал её из берлоги, она с рёвом бросилась на трактор защищая медвежонка, и ещё несколько различных версий разносила молва по посёлку. Медвежонок был маленький, лохматый, напуганный и постоянно ревел. На территории детского сада для медвежонка сварили металлическую клетку, и он до самого лета прожил в ней, а летом его забрали в областной зоопарк. Мне было очень жалко медвежонка. Я не понимал, зачем его держат в клетке, зачем убили маму медведицу, и кто теперь будет присылать из леса кедровые шишки и малину. Я подходил к медвежонку и разговаривал с ним через решётку. Воспитательница то и дело оттаскивала меня от клетки и строго-настрого запрещала подходить к дикому зверю.
Я не любил детский сад всеми фибрами своей души, особенно тихий час, когда всех как по команде укладывали спать. Как можно было спать днём, когда вокруг большое множество любопытного, неопознанного. И вообще мне казалось, что если я усну, то пропущу что-то очень интересное и самое важное в своей жизни. Постоянные запреты и построения не принимала рвущаяся к свободе, детская душа. С утра я, как все дети, завтракал в детском саду, гулял, играл до обеда, а после обеда, перед тихим часом убегал из садика, не взирая на все запреты. Первые разы меня наказывали и дома и в садике, а после все привыкли, и уже не обращали внимания на то, что после обеда меня не было в детском саду.
Хотя бы раз в жизни все мы сталкиваемся с наказанием за совершённые поступки, ошибки, допущенные или по незнанию, или ради любопытства, познавая мир своим детским разумом, или из-за нашего упрямства. За своё настойчивое стремление к независимости, за любовь к свободе действий, за вольные, самостоятельные решения я не редко оказывался в углу. Не всегда понимая своей вины, стоя в углу, я начинал фантазировать и представлять разные ситуации, ведь детская фантазия не знает границ. Моё самолюбие не сдавалось – хотелось сопротивляться, мстить, отстаивать свои права и свободу. Не желая быть раздавленным, я говорил про себя: «Ну погодите! Вот вырасту, стану большим и сильным, приеду в посёлок генералом или космонавтом, весь посёлок будет встречать меня на станции с цветами. А я важно выйду из вагона, и все начнут меня расспрашивать: «Как дела, Юра? Видел ли Москву?» Начнут в гости приглашать, дарить мне разные подарки. А мои обидчики будут подлизываться ко мне, и просить у меня прощения. Я с высоко поднятой головой, гордо пройду мимо и даже не посмотрю в их сторону.
Рисуя в голове разные картинки будущего, я не замечал, как проходило время. И вот уже слышишь голос мамы: «Ну ладно, хватит стоять в углу, так всю жизнь простоять можно. Я надеюсь, что ты хорошо подумал и больше не будешь так делать. Поешь и можешь идти гулять, только, пожалуйста, прошу, не шали».
И тут же, поцеловав маму за доброту и понимание, пулей летишь на улицу, позабыв про еду, про обиду, про то, что недавно был генералом или космонавтом, бежишь босиком по деревянному тротуару, и только пятки мелькают позади тебя. Я хотел быть послушным мальчиком, но все мои проступки и хулиганские выходки происходили как бы невзначай.
Однажды побег из детского сада чуть не закончился для меня трагически. Это случилось зимой, тогда мне шёл седьмой год. День стоял морозный, но из-за ярко светившего солнца и отсутствия ветра, мороз мало ощущался. После обеда, часа в два, я в очередной раз покинул садик через дыру в заборе и помчался на берег пруда, где стояла высокая, сколоченная из бруса и досок горка. Каждую зиму пожарники поливали её водой, намораживая корку льда на дощатом настиле. А мы, ребятня, потом с удовольствием, до самой весны катались с неё, протирая до дыр штаны и валенки. С горки доносились шум, гам, смех. Школьники кто на портфелях, кто на фанерках или картонках скатывались друг за другом с горки и катились до самой середины пруда по накатанной ледяной дорожке. В конце неё с визгом и воплями врезались друг в друга, образуя кучу-малу.
Подбегая к горке, я увидел друга Мишку. Хотя он был постарше на два года и уже ходил в школу, мы с ним сдружились и играли на улице постоянно вместе, и как говорится, были – не разлей вода. Я не припомню, чтобы он меня обижал, наоборот, как стена, вставал на мою защиту, если это требовалось.
Одной рукой Мишка держал под мышкой кусок доски, длиной около метра, а другой махал мне.
- Юрок! Давай беги быстрее сюда. Сейчас клёво покатаемся. Во какая торпеда, гляди, - кричал он, показывая головой на доску под мышкой. Усевшись вчетвером или впятером на доску, мы отталкивались руками, ногами от площадки и неслись с крутой горки вниз. От резкого спуска и скорости захватывало дух и из груди невольно вырывались крики восторга и радости. Стоило одному потерять равновесие, как он начинал хвататься за другого, стаскивая его с несущейся без удержу доски. Редко удавалось всей гурьбой домчаться до конца трассы. Обычно доска одна катилась по льду, удаляясь от горки, растеряв всех седоков по дороге.
Зимой дни короткие и рано темнеет. Я заигрался и не заметил, как стало совсем темно. Всего лишь шесть часов вечера, а уже темно, будто ночью. Все ребята стали расходиться по домам, и я тоже, накатавшись до отвала, уставший, но радостный побрёл к себе домой. В окнах нашего дома не горел свет, я открыл калитку, прошёл через двор и увидел на входной двери замок. Ключи от дома были у моего старшего брата Александра, а он, вероятно, так же, как и я, где-то носился со своими друзьями, забыв про время. Родителей ещё не было, я уселся на крыльцо и стал думать: «Что делать? Идти на станцию, встречать родителей или дождаться брата, ведь он всё равно прибежит домой раньше, чем они вернуться с работы». Пока я думал, что мне делать, ветер начал усиливаться и повалил густой снег, буквально за считанные минуты разыгралась метель. Я сел в углу крыльца, прижался к стене дома, поднял воротник пальто и стал глядеть на светившийся фонарь возле дома, разглядывая, как сквозь свет фонаря метель проносит и кружит свои серебряные снежинки, рисуя сказочные, меняющиеся как в калейдоскопе картинки. Наблюдая за снежным фейерверком, я заснул, сидя на крыльце, уткнувшись лицом в свои колени. Сколько времени прошло, не знаю, но меня завалило снегом с головы до ног. Отец с мамой, придя домой, обнаружили на крыльце, у стены дома большую кучу снега, из которой через маленькое отверстие выходил пар, как из медвежьей берлоги, а внизу из кучи снега виднелся носок детского валенка. Отец быстро разгрёб снег руками, вытащил меня из моей берлоги, крепко прижал к себе, а я спал сладким детским сном, ничего не чувствуя. Мама причитая, открыла замок дрожащими от испуга руками, отец занёс меня в дом, положил на диван. Я слышал сквозь сон, как плачет мама, снимая с меня валенки, пальто, шапку; трогая мой лоб, щёки, руки, пытаясь разбудить меня, но я никак не мог проснуться. Потом я чувствовал, как растирают мои руки, ноги, щёки. Кожа начала гореть, и я проснулся от этого жжения, ничего не понимая. Оказалось, что я проспал в сугробе около часа, не обморозив ни сантиметра кожи, не простудившись и ни разу не чихнув в последствии. На следующий день, как ни в чём не бывало, утром меня отвели в детский сад. Мама умоляла, уговаривала не убегать из садика, пока она сама не заберёт меня после работы. После этого случая, я больше не сбегал из детского сада.
Ещё один эпизод из детсадовской жизни я помню очень хорошо. В детском саду существовала традиция – все родители со своими детьми сажали по деревцу. Каждый ребёнок знал своё дерево, ухаживал за ним, любовался им. Мы с отцом посадили берёзку. Мне казалось, что моё дерево самое лучшее и самое красивое из всех. Я хвастался и гордился им, любил повторять: «Это посадил мой папа», - и старался никого не подпускать к своей берёзке, чтобы не ломали ветки, не срывали серёжки и листья.
Теперь уже нет на карте, того посёлка а тем более, детского сада, и только аллея деревьев напоминает мне о том замечательном времени.
Когда я бываю в родных местах, обязательно прохожу по этой аллее, подхожу к своему дереву, разговариваю с ним, и кажется, что оно меня помнит и понимает, пытается что-то сказать, шелестя густой кроной. Но, к сожалению, мы не можем понимать язык растений и животных, мы утратили этот дар давным-давно. Иногда люди с трудом понимают друг друга, не говоря уже о животных и растениях. Гуляя по аллее, я вспоминаю воспитателей и однокашников, ведь каждое дерево – это чья-то судьба, чья-то история. У одного дерева сломана макушка кроны, другое начало сохнуть. У одного двойной ствол, у другого разделился на три. У одних стволы крепкие, могучие, у других тонкие и гибкие. Мне всегда хотелось сравнить судьбы ребят с их деревьями, узнать существует ли между ними какая то связь, помнят ли они о своём первом, посаженном своими руками дереве. Но леспромхоз давно не существует, все жители разъехались, и связь с ними потеряна навсегда.
У каждого из нас в жизни бывают моменты печали, грусти, разочарований, когда тяжело на сердце, когда на душе скребут кошки, когда что-то не ладится на работе или в семье, да и вообще мало ли проблем создаём мы себе сами. Не знаю почему, но в такие дни и минуты я вспоминаю тёплый летний дождь из далёкого безвозвратного детства. Он меня лечит, снимает хандру и заряжает энергией для дальнейшей жизни. Этот волшебный дождь, как бальзам для моей души и моего тела.
Всё это было давным-давно. Теперь я уже не могу вспомнить, сколько мне тогда было лет, может пять, может семь. Мама надела белое платье в чёрный горошек, светлые босоножки, сделала высокую причёску, заставила меня одеться в чистую одежду и мы пошли в гости к бабушке. Бабушка сидела на скамейке возле дома, мама присела рядом с ней и они начали разговаривать о чём-то житейском. Я снял обувь и начал ходить по траве, такой густой и мягкой, что ноги тонули в ней как в пуху, а упругие травинки приятно покалывали и щекотали мои ступни. Светило солнце, было душно, и в воздухе пахло дождём. Вот упали первые крупные капли, оставляя на дощатом тротуаре мокрые пятна. Мама с бабушкой зашли под навес над крыльцом, и присели, не прерывая своей беседы, а я, задрав голову, смотрел на дождевое облако, которое крапило землю редкими, но крупными каплями тёплой, чистой воды. Дождинки падали мне на лицо, плечи, грудь, ручейками стекали по шее за ворот рубашки, я быстро скинул её и остался в одних коротких штанишках. Подняв руки кверху, я подставлял дождю свои ладони и лицо. Дождинки разбивались о ладони, и брызги разлетались в разные стороны. Мама окликнула меня:
- Сынок! Не стой под дождём. Иди к нам, под навес.
Я сделал вид, что не слышу, и продолжал смотреть на тучу, размышляя: «Откуда в ней вода и где-то сито, через которое просеиваются дождинки». И тут хлынул такой дождь, что через секунду я промок с головы до ног. Земля не успевала впитывать воду, вода растекалась, заполняя ямки, заливая траву. Крупные пузыри появлялись и лопались на поверхности воды. Не знаю, что со мной случилось, я как угорелый начал носиться по лужам, топать ногами, падать на траву, смеяться и кричать от радости. Мама, глядя на моё веселье, тоже смеялась и говорила бабушке: «Вот сорванец, смотри что вытворяет?» А я, видя, что она смеётся, носился ещё сильнее по лужам, подпрыгивал и шлёпался в них.
В какой-то момент мне показалось, что ещё мгновенье и мама сорвётся с места и пустится танцевать и кружиться со мной под ливневым дождём. В её добрых, обворожительных глазах вспыхнул детский азарт и задор. В то время маме было чуть больше 25. И так бы наверное произошло, но присутствие бабушки сдерживало её от безрассудного, шального, головокружительного танца под тёплым летним дождём, где всё вокруг кипело, шумело и парило.
Музыка дождя постепенно затихла, тучи медленно откатились за лес, птицы подали свои голоса, и солнце открыло яркие, лучистые глаза.
Широким, разноцветным коромыслом встала над посёлком радуга. Один конец её был так близко, что я через радужный свет видел розовые, голубые, жёлтые, зелёные дома и деревья. Всё вокруг было похоже на сказку. Я получил от того дождя божественное удовольствие и такой заряд положительной энергии, что до сих пор помню то ощущение единства с природой, когда земля, вода, солнце, моя душа и моё тело слились в одно целое, в союз под названием «Детское счастье», где через края переполненной души льётся радость и блаженство, и весело струится звонкий смех мамы.
Конец августа 1967 года проходил для меня в мучительных ожиданиях первого сентября. Днём и ночью мечтал только об одном, что бы побыстрее наступил тот момент, когда я впервые пойду в школу. По несколько раз в день я мысленно рисовал в голове картинку долгожданного дня, примеряя школьную форму, купленную накануне, подшитую и отутюженную мамой, вынимал из нового портфеля давно собранные: букварь, тетради, чернильницу, ручку с перьями, карандаши, линейку… Убедившись в их наличии, как будто они могли куда-нибудь пропасть, я аккуратно складывал всё обратно. Все разговоры дома с родителями и на улице с друзьями были только о школе. Я постоянно спрашивал у мамы и отца, когда же наступит первое сентября, сколько дней ещё осталось? Когда родители отвечали на мой вопрос, я, вздыхая с сожалением, говорил: «Как медленно течёт время». А в детскую душу закрадывалось тревожное ощущение, что этот день никогда не наступит.
В последнюю ночь августа, перед тем как лечь спать, я с волнением и тревогой попросил маму разбудить меня пораньше, боясь проспать то время, когда все пойдут в школу.
И вот этот радостный день настал. Я с утра не находил себе места, волнуясь бегал по дому, торопил маму одеваться, то и дело выглядывал в окно на улицу, смотрел, не прошли ли мои друзья со своими родителями в школу вперёд нас. Спустя немного времени, с букетом цветов, одетый с иголочки, наглаженный, в новых ботинках, с новым ранцем за плечами, держась за мамину руку, я важно шагал в поселковую школу, уверяя маму и себя учиться только на одни пятёрки. Погода стояла тёплая, солнце поднималось всё выше над горизонтом, ярким светом приветствуя нас, и казалось, что даже оно знает, что я иду сегодня в первый раз, в первый класс, и радуется со мной вместе. Ласковое солнце заигрывало со мной тёплыми и нежными лучами.
Прохожие приветствовали нас, улыбались, делали мне комплименты, давали советы и напутствия. Кто-то говорил, что я подрос за лето и стал почти взрослый, кто-то говорил маме: «Смотри, какой у тебя Юра серьёзный», кто-то желал мне успехов и удачи, а кто-то просто приветливо улыбался, проходя мимо нас. Все пожелания я по взрослому мотал себе на ус, стараясь выглядеть достойно и рассудительно.
Во дворе школы собралось много взрослых и детей. Первоклашек было человек пятьдесят, неугомонных, весёлых и нарядных. Особенно красиво выглядели девчонки, с большими белыми бантами, в белых фартуках поверх школьной формы, с белыми манжетами, воротничками, в белых гольфах, они были похожи на маленьких ангелов среди больших, разноцветных и очень красивых букетов цветов. Торжественную часть я помню смутно и расплывчато. Что-то говорила директор школы, потом ещё несколько выступающих поздравляли и говорили напутственные слова, желали успехов в учёбе и дальнейшей жизни. Это было скучно и не интересно. Мы крутились по сторонам, шептались, хихикали, спрашивали друг друга, кого в какой класс записали в «А» или в «Б», у кого какая учительница, старя или молодая, добрая или злая, красивая или не очень. Все хвастались содержимым своих портфелей и новенькой формой, хотя и то и другое было совершенно одинаковым, но каждому казалось, что он самый красивый и у него всё самое лучшее. Родители то и дело нас одёргивали, призывая внимательно слушать выступающих, но их старания были бесполезны, успокоить нас было невозможно. Мы переживали первые впечатления новой, доселе неизвестной школьной жизни и продолжали перешёптываться и вертеться в строю, решая важнейшие на тот час для себя задачи.
После торжественной части мы в сопровождении учителей и родителей совершили небольшую экскурсию по школе. Учителя показали классы, в которых нам предстоит учиться, рассказали о неписанных школьных законах, а затем всех первоклассников пригласили в спортзал. Вот там-то нас ждал настоящий сюрприз. Это было на столько неожиданно, что, войдя в спортзал, мы не удержались от радостных, восторженных возгласов. Первый школьный день остался в моей памяти таким ярким и тёплым, благодаря этому сюрпризу, приготовленному нашими родителями и учителями. В спортзале стояли столы, украшенные большими букетами цветов. На столах, в вазах и тарелках лежали яблоки, виноград, нарезанные арбузы, пирожное. От изобилия угощений разбегались глаза. Воздух был насыщен аппетитным запахом кремовых, бисквитных пирожных, лимонада, фруктов и душистых лесных цветов. Всех первоклашек усадили за столы. Весёлая детская песенка «Антошка» ласкала слух и как нельзя кстати подходила к данному мероприятию. Учителя и родители ухаживали за нами, как за самыми дорогими гостями. Мы от радости смеялись, довольные до глубины души, уплетали арбузы, яблоки, виноград. Сладкие пирожные запивали лимонадом и брусничным морсом. Вот так я встретил и провёл долгожданный первый день в большой, новой, дружной школьной семье, не подозревая, что буквально через два-три месяца буду мечтать совсем о другом, как бы побыстрее закончить школу, отслужить в армии и стать свободным, самостоятельным взрослым человеком.
Да, если бы время было подвластно человеку, то нетерпением и спешкой, постоянным стремлением вперёд, он сократил бы свою жизнь до минимума, перешагивая через самые замечательные детские годы и впечатления. С самого раннего детства мы слепо ускоряем и разгоняем до предела время, а когда наступает прозрение, изо всех сил стараемся затормозить, но уже поздно, нас по инерции несёт к закату жизни, так и не успевших налюбоваться всей красотой её восхода.
Хватайтесь за драгоценные секунды, минуты, используя их для счастья и радости.
В каждом периоде жизни, будь то детство, юность, зрелость, старость, есть свои прелести. Наполняйте до краёв свои души блаженством и любовью, пока стучит сердце, и глаза видят свет.
Посёлок, где я родился и жил в детстве, назывался Берёзовка. Ёго делила на две части небольшая, спокойная речка Травянка. Два берега соединяли четыре моста, собранных из толстых стволов лиственницы и обитых сверху досками. В весенний паводок мосты не выдерживали натиска льдин, трещали, рушились, и их уносило большой водой вместе с льдинами вниз по течению. Как только вода сходила, мосты отстраивали заново, соединяя две части одного посёлка. К середине лета речка почти полностью пересыхала и была похожа на жалкий, мелкий ручей, заросший осокой и камышом. Посёлок испытывал дефицит воды, особенно в летнее время, ведь вокруг стоял хвойный лес, да и все постройки в посёлке были деревянными, и малейшее возгорание могло привести к страшным, непредсказуемым последствиям. Поэтому речку перегородили глиняной дамбой, это сооружение мы называли плотиной. В центре плотины, через два деревянных шлюза, по дощатым лоткам производился сброс лишней воды. Благодаря построенной плотине, в посёлке появился пруд шириной метров сто и длиной около километра. Вода вплотную подошла к огородам, особенно на Заречной улице, где и проживала наша семья, в двухквартирном, сложенном из бруса доме. Наша баня оказалась в пяти шагах от пруда. Отец сколотил мосток, с которого мама полоскала бельё, а мы с братьями, напарившись в бане, нагишом ныряли в холодную воду и, пулей выскочив из неё, неслись обратно в парилку. Забирались на полок, поддав пару, заваренной, настоянной на травах водой, согревались душистым, сухим жаром.
Улица Заречная бала застроена последней в поселке, на левом берегу речки Травянки. Двадцать с лишним двухквартирных домов и четыре барака из свежего бруса, на протяжении с полкилометра оккупировали левый берег. Новые дощатые тротуары и ровные ещё не перекошенные заборы олицетворяли широкую Заречную улица. Большие огороды выходили к реке, где на берегу стояли бани.
Получить квартиру на нашей улице было не просто. Квартиры на Заречной выделялись передовикам, участникам войны или многодетным семьям, в которых было по пять-шесть детей, не менее. Более полсотни семей проживало на Заречной, улица кишела детьми. На нашей улице жили очень уважаемые люди: орденоносец Павел Бурехин, пулеметчик, защитник Брестской крепости, работал начальником участка в лесхозе; Родя Зинков военный летчик, без одной ноги, ходил на протезе опираясь на клюшку, работал в механичке, точил цепи и ремонтировал бензопилы для вальщиков; Борис Понаморев начальник пилорамы, лучший охотник в поселке, держал хороших собак, натасканных на медведя и лося. Его супруга Галина Сергеевна была моей первой учительницей. Бригадир Алексей Никоноров и его конкурент, бригадир Виктор Струин. Много хороших людей проживало на нашей улице, простых скромных работяг: бригадиры, лесорубы, трактористы, машинисты, водители лесовозов, механики, мастера и всеми уважаемые: музыкант Перевозчиков Леня и киномеханик Боря Сабуров. А самым уважаемым жителем нашей улицы был герой Советского Союза – танкист Мантуров.
Пенсионер среднего роста с редкими седыми волосами, добрыми голубыми глазами и красноватой, после ожога, кожей лица и кистей рук. Во время войны был танкистом, не раз горел в танке, участвовал во всех крупных танковых сражениях. Одевался по форме: кожаные сапоги, галифе, гимнастерка без погон, на груди висела звезда героя Советского Союза. Очень пунктуален, по нему можно было сверять часы. Ровно в шесть часов вечера Мантуров выходил из дома с кипой газет, усаживался на скамейку и начинал просматривать прессу, рядом на скамейку ложил самодельную зажигалку из гильзы и пачку папирос «Казбек». После шести вечера улица оживлялась, народ возвращался с работы и Мантуров засыпал прохожих вопросами:
- Как дела? Сколько к плану дали? Какая бригада лидирует?
Его интересовало все, что было связано с производством, да и личная жизнь соседей, знакомых не оставалась без внимания. Если мы играли в войну или маршировали на улице, он обязательно давал советы: как правильно ходить строем, как и какие команды надо подавать в том или ином случае. Мы слушали каждое его слово, с интересом расспрашивали про войну. Он закуривал папиросу и охотно рассказывал военные истории. Его внучка Оля, училась со мной в одном классе.
Но даже на солнце есть пятна, были такие «пятна» и на Заречной улице. Но о них позже.
Всё лето мы с друзьями пропадали на пруду и в лесу. Там, и там велись боевые баталии под кодовым названием – «войнушки». Мне кажется, что только в России дети играют в войнушки и рисуют фрагменты войны в своих рисунках.
Лес вокруг посёлка условно делили на зоны. У каждой улицы был свой пятачок земли, военный лагерь, штаб, землянки, шалаши. Партизанская война велась по всем правилам. Землянки и схроны держались в строгом секрете от противника, и не дай бог, ты проболтаешься и выдашь военную тайну, будешь жестоко наказан – посажен кое-каким местом на муравейник. Так было заведено, так были воспитаны мы на военно-патриотических фильмах, рассказах воевавших дедов и отцов. Каждый мечтал стать разведчиком, партизаном, героем. Постоянным и основным нашим противником были ребята с Первомайской улицы, с другого берега реки.
Когда прекращались боевые действия в лесу, они автоматически переходили на водное пространство. На плотах и лодках устраивались водные баталии. Улица на улицу, все, от дошколят до подростков выясняли отношения, отстаивая свои границы и интересы. Две армады плотов и лодок встречались на середине пруда, и по команде начинался обоюдный абордаж. Задача одна: победить, столкнуть противника в воду и отбуксировать захваченные плавучие средства к своему берегу. На берегу, перед сражением разрабатывалась тактика и приёмы ведения боя: в каком порядке пойдут плоты, кто с фронта, кто с флангов, кто прикрывает и как быстро и умело можно перевернуть плот и лодку противника. Но когда дело доходило до рукопашной, забывали про тактику и всякие правила, только сила и ловкость, решали исход водного боя. Оказавшись в воде, без плотов, барахтаясь по-собачьи, плыли к своему берегу. Конечно, победителями оказывались не всегда. Трофеи, захваченные в сражении, надёжно прятали, чтобы ночью их не перегнали обратно на противоположный вражеский берег. Лодки заталкивали под мостки, а плоты оттаскивали подальше от воды и старательно прятали в траве. Но всё равно по ночам находили угнанные плавсредства и возвращали на свой берег. Война продолжалась до тех пор, пока вода в пруду не становилась холодной, и барахтанье в ней никому не доставляло удовольствия. Лето подходило к концу, ребятня начинала готовиться к учёбе, и наступало временное перемирие.
В детстве случалось всякое: играя в войнушки, лапту, вышибалы, чехарду, казаки-разбойники, прятки…, покарябаешься, расшибёшь колени, локти, поймаешь голой пяткой занозу или сильно ударишься, корчишься от боли, стонешь, как юла крутишься вокруг своей оси, при этом пытаешься улыбаться и делать вид, что тебе совсем не больно. Плакать перед друзьями позорно, стыдно, и ты изо всех сил старался, чтобы ни одна слезинка не появилась на глазах, а не то сразу подумают, а ещё хуже обзовут маменькиным сыночком. И какой ты после этого разведчик или партизан, если от занозы распустил нюни, поэтому терпишь боль изо всех сил, сдерживая слёзы и стон.
Мы были детьми казарменного коммунизма, до последней клетки мозга пропитанные фанатическим патриотизмом, героизмом и верой в непобедимость нашего народа, величие нашей страны. Жили и воспитывались на подвигах, которых наш народ, в двадцатом веке, совершил больше, чем всё вместе взятое население земли за тот же период. Я в этом абсолютно убеждён, как и в том, что патриотическое воспитание необходимо для народа, для государства как воздух, если мы хотим свободно дышать и жить в процветающей, духовно и нравственно сильной стране. Россия как магнит, своими богатствами, красотой, территориальным пространством притягивала полчища захватчиков, готовых разорвать, сожрать лакомый кусок земли. Она, как красивая, непорочная невеста отбивалась и отбивается от женихов-альфонсов, пытающихся обесчестить, обездушить, ограбить, осквернить, надеть паранджу на её светлый лик.
Россия – сердце, душа и мозг планеты Земля. Со всех сторон, исподтишка и в открытую недруги втыкают в её сердце жала, разлагают душу, не понимая того, что если сердце окаменеет, зачерствеет душа и притупится мозг великой ядерной державы, тогда несдобровать всему миру и можно смело ставить точку на существовании «разумного примата». О стены России разбивались и бесследно исчезали целые империи и цивилизации: римские легионы, хазары, татаро-монголы. Многие армии капитулировали и уносили ноги с Российской земли, уводя жалкие остатки деморализованных, обескураженных солдат. Ведическая Русь и Скифская Россия, как губка впитывала устройство и культуру Европы и Азии. Её евроазиатский менталитет не поддаётся чужому пониманию. Невозможно просчитать и предсказать ход мыслей Ведического скифа с его богатым воображением, невозмутимым спокойствием, терпеливостью, неимоверной силой духа, присущей только многонациональному народу России. Мы по праву называем себя великим народом. Про нас говорил Бисмарк: «Русского мало убить, его ещё и повалить надо». Как бы Россию не калечили и не травили, не переламывали её кости, она всегда выстаивала, выживала, возрождалась из крови и праха. Замечательно и правдиво сказал Максимилиан Волошин:
«Из крови пролитой в боях,
Из праха обращённых в прах,
Из мук казнённых поколений,
Из душ крестившихся в крови,
Из преступлений, исступлений,
Из ненавидящей любви.
Возникнет праведная Русь».
Только великий народ может быть физически и духовно сильным, в то же время оставаясь не кровожадным, добрым, сентиментальным, всепрощающим, не помнящим зла и наивным как дитя. Россия держалась и держится на обычных людях, на простых работягах – мужиках, на некрасовских женщинах, способных коня на скоку остановить, в горящую избу войти, на честных, не всегда материально обеспеченных, духовных ячейках общества под названием - семья.
И грош цена тому государству, в котором семья, не может накормить своих детей и дать должного образования, не говоря уже о духовных ценностях. Просто в голове не укладывается, как в супер богатой, великой стране, народ безропотно прозябает в бедности. Мы все заложники «острова невезения», рождённые в понедельник и ограбленные во вторник и четверг. Ну, что делать? Остаётся плакать и богу молиться, не жалея слёз, так как понедельник отменить невозможно.
Только в России люди работают больше всех, мечтают заработать деньги, зажить счастливо, а умирают в нищете, подорвав здоровье, с несбыточными мечтами о социальной справедливости, с надеждой, что может быть там, на «том свете», повезёт больше. Как же нужно не любить свой народ, чтобы допустить нищее существование стариков, детей, инвалидов в самой богатой стране.
Попробую вернуться к воспоминаниям о своём детстве, а то на гребне волны патриотизма уплыл в бушующий океан, защищать «остров невезения», его обитателей, их многовековую культуру от размывания и подмены, от засорения душ бредовыми идеями и навязывания безнравственной идеологии олигархического клана. О них не только писать, говорить не хочется.
Жить в посёлке, окружённом тайгой на сотни километров, без хорошей собаки было не принято, да и не спокойно. В каждом дворе держали хотя бы одного друга человека. Охотники отдавали предпочтение выносливым, сильным, не боящимся зверей и легко переносящим морозы лайкам, иные держали овчарок, гончих или беспородных дворняг. В последствии все породы перемешались, и появилась новая, универсальная, вобравшая в себя высокий рост, крепкие толстые лапы, мощную шею и густую шерсть порода. У нас жил огромный тёмно-рыжий пёс по кличке Верный, как раз из той универсальной породы. В нём было что-то от лайки, овчарки, от простой дворняги…. Для нас, этот беспородный пёс был хорошим, послушным сторожем, преданным другом, его любили и считали членом семьи.
Где бы я не находился: во дворе, на улице, в лесу, на реке…, Верный всегда шнырял рядом или неподалёку, как бы со стороны наблюдая за мной, не мешая играть, ненавязчиво охраняя мою «персону». В отличие от других собак, Верный не боялся воды, стоило только мне нырнуть в речку, он следом прыгал в воду и плыл рядом. Если я удалялся от берега слишком далеко, он заплывал вперёд и старался повернуть меня к берегу. Верный был добрым псом, как бы я его не трепал, ни злил, он никогда не оскалил зубы, и ни разу злобно не рыкнул на меня, добродушно вилял хвостом и ласково тёрся об мои ноги. Зимой в роли лошадки он таскал меня на санках и лыжах. Крепкий, выносливый, с удивительной лёгкостью он тащил санки, а если я вываливался из них, Верный останавливался, подбегал и облизывал моё лицо от снега, а сколько царапин и ран зализал этот пёс на моих руках и ногах, не сосчитать. Когда я ходил в лес за ягодами, за грибами или играть в войнушки он бежал впереди, как бы разведывая дорогу, а если находил змею, то начинал крутиться вокруг неё и громко лаять, предупреждая об опасности.
Как-то раз мы с братом пошли в лес собирать землянику, Верный как всегда бежал впереди, вдруг он подпрыгнул и издал визгливый, какой-то неестественный звук, мы засмеялись над ним и подбежали поближе, он лизал лапу, а недалеко быстро уползала гадюка. Мы насторожились, стали наблюдать за ним, но ничего особенного не заметили, он был таким как всегда; весело крутил хвостом, бежал впереди и вёл себя обычно. Мы стали собирать ягоды, позабыв об этом маленьком инциденте. Ягод было много, и мы быстро наполнили бидончики. Вернувшись из леса, мы с братом навели себе по большой чашке земляники с молоком и усевшись на крыльце, принялись хлебать её деревянными ложками. Верный скулил и метался вокруг нас, мешая наяривать ароматную ягоду. Старший брат Александр решил избавиться от него хоть ненадолго и посадил на цепь возле сарая, где стояла конура. Наевшись вдоволь, мы умчались играть на улицу позабыв отпустить Верного с цепи. Отец приехал с работы и сразу принялся управляться со скотиной. Вечером за ужином он спросил:
- А что это Верный такой вялый, даже не лает и дышит как-то тяжело?
Мы с недоумением посмотрели друг на друга, не зная, что ответить. Вроде бы нечего особенного не произошло. Первым сообразил Саня:
- Наверное, он такой от того, что его днём в лесу змея укусила. Мы ещё посмеялись над тем, как он отпрыгнул неуклюже и заскулил.
- Да что же вы его на цепи-то держите? – возмутился отец.
- Ему траву есть надо срочно, иначе пропадёт собака.
Мы с братом наперегонки бросились отпускать Верного с цепи. Пока Санька отстёгивал ошейник, Верный пытался игриво вилять хвостом, но все его движения были медлительными, а глаза выражали усталость и жалобность, видимо он очень ослабел от змеиного яда. Верный потихоньку выбежал на улицу и подался в сторону леса. Мы не находили себе места, ругались с братом, перекладывая друг на друга вину за всё произошедшее. Прошло три дня, но Верный так и не вернулся. На четвёртые сутки мы поняли, что Верного больше никогда не увидим, корили себя за то, что не смогли помочь, что смеялись над ним в лесу, когда его укусила гадюка, и за то, что посадили на цепь.
Я смотрел в сторону сарая, где стояла конура, рядом, на земле лежала цепь с ошейником, только не было нашего Верного. На глазах появились слёзы, я закрыл лицо ладонями, чтобы старший брат не видел, как я плачу, а дальше всё произошло как в сказке. Кто-то толкнул меня в спину и, тыкая чем-то холодным и мокрым между лопаток и в шею, лизнул языком мой затылок. Я обернулся и сам, как собака, взвизгнул от радости. На меня смотрел добрыми и преданными глазами здоровый и весёлый Верный, радостно виляя хвостом. Я обхватил его за шею, трепал руками его шерсть, целовал в нос и спрашивал, где же пропадал так долго мой бедный пёсик. Радости не было предела, все мои друзья прибежали посмотреть на собаку, и каждый высказывал свою версию по поводу чудесного выздоровления Верного. Одни говорили, что собаки могут находить в лесу какую-то особенную траву – противоядие от змеиного укуса, другие предполагали, что ему просто нужно было отлежаться, переболеть, третьи говорили про лечебную хвойную смолу и кедровые шишки, только я их не слушал, тогда мне было не до этого. Я был счастлив, что Верный жив, здоров и снова рядом.
Первую, большую трагедию я пережил осенью 1968 года. Сентябрь стоял тёплый, деревья скидывали летний наряд, осыпая тротуары красивыми разноформенными, пожелтевшими, побагровевшими листьями. После окончания школьных уроков, я весёлый бежал домой, с мыслью по быстрее выполнить домашнее задание, и сквозонуть на улицу. Не желая расставаться с уходящим летом, я хотел вдоволь наиграться, набегаться, пока стояли тёплые деньки. Подбегая к калитке, я увидел на траве размазанный след крови, ведущий во двор. Сердце мгновенно пронзила необъяснимая тревога, душа съёжилась в предчувствии беды. Спешно бросив портфель на крыльцо, я пошёл по следу к сараю и увидел лежащего возле конуры Верного. Задняя часть его туловища и лапы были красными от крови, он, с трудом подтягиваясь на передних лапах, волочил за собой полтуловища. Я замер от увиденного, дрожь пробежала по телу, к горлу подкатил комок, я не мог пошевелиться, как вкопанный стоял и смотрел на Верного, не зная, что делать, чем помочь собаке. Очнувшись от первого шока, я со всех ног бросился к другу Мишке, чтобы рассказать об увиденном кошмаре и спросить совета, что делать. Я бежал и молил бога, чтобы Мишка был дома. Забегая во двор к Мишке, я чуть не столкнулся с ним нос к носу. Показав рукой в сторону своего дома, я развернулся и побежал обратно. По моему испуганному виду Мишка, наверное, понял, что случилось что-то ужасное, и, не спрашивая в чём дело, побежал за мной. Задыхаясь от бега и волнения, я рассказал ему по дороге, что произошло. Когда мы прибежали к нам, Верный был уже мёртв. Слёзы застилали мои глаза, я жалобно скулил, как побитый кутёнок, утираясь рукавом. Мишка, глядя на меня, тоже плакал. «Что произошло? Как это могло случиться?» - вертелось в моей голове. Я медленно пошёл к крыльцу, расстроенный и отрешённый. Не помню, как открыл дверь, как разделся, как ушёл Мишка, все мысли были только о Верном. На улицу в этот день я уже не пошёл. Наревевшись, уснул на диване. Отец, приехав с работы, сразу с порога спросил:
- Где собака?
Он уже знал, что Верный попал под дрезину. Отцу рассказал машинист, как Верный неожиданно выскочил из кустов на линию и угодил прямо под колёса.
Мы пошли к сараю, Верный лежал на том же месте. Отец постоял возле бездыханного тела пса, потом повернулся ко мне и сказал:
- Да, хороший, умный был пёс. Очень жаль, конечно.
- Что, этот машинист дурачок что ли, посигналить или затормозить не мог? – с отчаянием высказывал я отцу.
- Не заметил он его, всё произошло так быстро, Раз и всё. Даже среагировать не успел. Здесь не кого винить, так уж случилось. Нужно похоронить Верного по людски. Сможешь сам?
- Да, - сквозь слёзы произнёс я.
Я сходил за Мишкой, мы взяли большое корыто, привязали к нему верёвку, положили в него тело Верного и потащили в лес, на то место, где играли в войну. Копая яму, я ревел не стесняясь слёз. Устелив дно ямы еловыми ветками и травой, мы положили в неё тело Верного, сверху насыпали сухие листья и закопали землёй. Потом связали верёвкой две палки крестом и воткнули в холмик над могилой.
Каждый раз, когда мы играли в лесу в войнушки, мы с друзьями подходили к тому месту, где был похоронен Верный, вспоминали, какой он был хороший, умный, сильный, действительно верны пёс.
Мы, дети, играющие в войну, мечтающие о подвигах, героизме, переживали, плакали над могилой простого беспородного пса, искренне жалея, о потере верного четвероногого друга. Я долго не мог забыть о случившемся, долго не мог привыкнуть к тому, что Верного нет. В детской душе поселились грусть и печаль. Но время лечит, жизнь продолжается. Не знаю, чем сейчас живёт детвора в посёлках, в какие игры играют, чем развлекаются летом по ночам. С годами интересы, увлечения меняются. У нового поколения другое мышление, другие игры, не всегда понимаемые взрослыми. Проблема отцов и детей существовала, существует, и будет существовать всегда.