Тогда еще стояли такие железные корытца возле зданий. Ну, чтобы ноги помыть. То есть, конечно, вовсе не ноги, а сапоги. Потому что по весне даже в центре города невесть откуда появлялись лужи. То ли асфальт проваливался, то ли еще что случалось, словом, откуда-то лезла слякоть. Хочешь, не хочешь, ненароком оступишься, если куда идти. Потому везде, где можно, стояли такие колоды с водой, наподобие коровьих поилок. Только ту воду коровы пить бы не стали. Грязная больно.
Вот и мы с матерью в город тогда в сапогах приехали. Ничего такого, все тогда так ходили. Я бы про сапоги и не вспомнил, просто мы тогда полдня проходили, пока дом 35 нашли. Тридцать пятый дом – не первый, до него топать и топать. Дом как дом, пятиэтажный, из серенького кирпича. Там вся улица такая, потому мы так долго его искали. Он очень похож на остальные. А я думал, что в нем должно было быть что-то особенное, раз меня туда направили. Вывеска крупная, или очередь какая нибудь с улицы, чтобы попасть на прием. Вовсе ничего такого!
Очень простой дом, похожий на соседние, что ниже по улице или дальше. Просто мы очень долго его искали. Когда не знаешь, куда идти, всегда кажется, что далеко. Мама останавливала прохожих и просила помочь. Подсказать. И голос у нее был какой-то ненастоящий. Даже и не просящий, и не жалобный. А какой-то беспомощный, растерянный, что ли. Как у маленькой девочки. Как будто она была вовсе не мама мне, а вроде сестренки. Это отчего-то меня задевало, было как-то не по себе.
Только я ничего не мог придумать, а просто отворачивался. Как будто я тут случайно стою. Просто проходил мимо и остановился ненароком. Может же человек просто задержаться, сапоги почистить в луже или очки протереть. Как раз из-за очков меня и привезли в город. И мы приехали в сапогах. Лужи уже почти просохли. Солнце блистало в намытых носках женских сапожек. Или это искрило треснувшее стекло моих недавно новых очков? Хотя в городе многие ходили в сапогах, но мои мне казались какими-то не такими. Даже если их помыть красными тряпочками из корытца. То ли голенища слишком высокие, то ли еще что-то. А если согнуть голенища, получалось вовсе нелепо. Вроде Кота в сапогах!
Только Кота в сапогах в очках не бывает. А я был в городе чуть ли не в первый раз и с мамой. И мамино новое пальто все равно как-то не по-городскому топорщилось со спины. Просто той весной или я вырос, или зрение подсело – пришлось надеть очки. И мама взяла направление, чтобы проверить мои глаза. А что их проверять – я и так вижу. Если ж слегка прищуриться, то вовсе нормально. Не надо никого слушать и никого упрашивать. Мы сами найдем этот дом. Тридцать пятый! И я упрямо шагал вперед, не давая слегка потерянной матери договорить, дослушать, что люди говорят. И она спешила за мной, потому что той весной я уже стал выше мамы.
Вернее, матери, потому что, кажется, тогда я почему-то забывал называть ее мамой. Так и говорил: «мать». Конечно, я так только на улице говорил. На самом деле дома я все равно называл: мама. И вот мы с мамой все топали по этой улице. К тридцать пятому дому. А те дома в городе продолговатые, долгие, устанешь, пока пройдешь, прошагаешь. И мы зашли в какое-то кафе покушать. Кафе «Ракета», кажется. Такая «стекляшка» во все стороны. А может, мама хотела, чтобы я что-нибудь городское попробовал. Не знаю, только помню, как она каким-то жадным глазом посмотрела на свежие огурцы, которые посетитель оставил в тарелке напротив. И кусочек хлеба.
Обыкновенные зеленые огурцы, нарезанные кружочками. Под майонезом, а может, под сметаной. Я тогда и не различал, пожалуй. Просто отловил какой-то голодный мамин взгляд на забытую тарелку на столе. С зелеными огурцами по весне. Как будто она в полусне вдруг в детство впала, когда во время войны есть нечего было.
…А тот дом оказался вовсе рядом. Следующим. И табличка там прибита. Правда, мелкая: «Кабинет охраны зрения детей». Теперь здесь магазин спальных принадлежностей из Германии: то ли «Спокойной ночи», то ли «Легкого сна» называется. Что-то такое.
Немецкое.