Я вернулся к деревьям моего детства. Я вернулся к этим соснам с толстой, треснувшей у комеля корой, почти черных от земли и все более охристых, светло-оранжевых к вершине.
Многое изменилось с тех пор, как я уехал о т них. Я потерял мать, стал старше, женился.
Помню утро, когда, проснувшись и увидев эти деревья впервые, что-то мягко толкнуло сердце.
Мысль о смерти, приходящая к детям перед сном, звенящей болью окутала меня. Но радость пробужденья, пятна солнца, пролитые на пол, возможность дышать, видеть – все, что я могу осознать только теперь – покоряла.
Я прикасаюсь к коре . Она теплая, похожая на замшу. Я хочу , чтобы детство вернулось. Я знаю, не вернуть тех, кто умер. Я знаю, обратно не возвращаются года. Меня предал друг, и я нашел друга. Я хочу, чтобы детство вернулось. Они остались такими же старые деревья, так почему же прошлое не возвращается ко мне?
Кора пестрит надрезами, заплывшими ржавыми скобами. Это дерево, сломленное бурей. Ветер рвал тогда крышу ,град был похож на очередь из пулемета. В тот вечер у нас выбило два окна и сломало беседку. Мать целовала меня , и я был в безопасности в кольце её горячих рук. Это было давно. И теперь с удивлением и чувством необъяснимой гордости я вижу, что дерево живет. Пострадавшее, искалеченное, но, по-прежнему, мощное, оно продолжает свой жизненный цикл.
Ребенок сначала любит своих родителей, потом – боится их, затем -восхищается. Вскоре наступает время разлада. Маленький человек подмечает все : седину, усталость, обыденность. Он все отрицает, хочет идти иным путем. Но жизнь сама разрешает эту проблему. Преграды, встающие каждый день, заставляют оглянуться назад, и ребенок , который уже давно вырос, вновь обретает отца или мать, восхищается ими, мучается сознанием их неотвратимого ухода и называет детей в их честь.
Я был одинок в моем детстве. Сосны, солнце, солнечный круг…. С каким восторгом я вспоминаю об этом сейчас.
Сначала, проводя все свое ребячье существование у подножья этих сосен, я не пытался поднимать вверх головы. Мой мир был ограничен ракурсом моего роста. Уйти из этого круга означало упасть или ушибиться , а маленький человек инстинктивно боится боли.
Затем деревья ушли из моей жизни. Восприятие мира дробного и красочного захватило меня. Путь к своему «Я» был труден и мучителен, как сон тяжело больного. Возврата назад не было. Я уже понимал это, но юность не оставляет места для грусти. Что минуло – то прошло, и этого было не жаль.
Но однажды ко мне пришла минута, обязательная для каждого, мимо которой нельзя пройти. Пришло ясное, трезвое осознание того, что каждый день безвозвратен. И старые сосны, неправдоподобные в лучах заходящего солнца, вернулись ко мне.
Я привык к городу, в котором жил. Я питался им, он питался мною. Мы были вместе и друг против друга. Город ожесточил меня, а я добавил свою порцию жестокости в его нутро.
Как-то раз, направляясь на дачу моего приятеля, я сбился с пути. Лес бил меня по лицу, сшибал с ног, обрушивал на голову страшные шорохи и вскрики, пугал таинственными огоньками гнилушек. Он гнал меня ,как охотник, идущий за подраненным зверем. Как случилось, что я, выросший в лесу, заблудился? Я был совсем один на маленькой, мохнатой от лесов планете. Только мои хриплые вздохи, вылетавшие из груди, сталкивались, то ослабевая, то усиливаясь.
Я посмотрел наверх. Сейчас солнце сядет, небо померкнет, и я исчезну. Ночь утопит меня. Я окажусь на самом дне этой огромной, влажной, колышущейся, зеленой массы, по поверхности которой, высоко- высоко, как поплавок чудака - рыболова, плавает, вздрагивая и подергиваясь, месяц.
Оставалось одно средство. Оно пришло с усмешкой. Таинственный остров Жюля Верна и Герберт Браун, случайно оказавшийся здесь, лез на дерево, обдирая руки и пачкая в смоле эксклюзивный галстук.
С вершины сосны не было видно края леса. Подняться над этой вечной бескрайностью я не мог. Но я увидел.
Я увидел, как над сырым туманным ковром лесных вершин плывут, написанные рукой мастера, на темном ультрамарине надвигающейся ночи золотые стволы деревьев. Теперь я знал, куда мне надо идти. Я спускался с дерева, не думая о царапинах и шишках. Я шел напрямик. Я знал, что иду верно. И еще я знал, что обязательно вернусь туда, где родился, к тем соснам, с толстой, треснувшей у комеля корой, почти черных от земли, и все более светлых, охристых к вершине.
Вернувшись в город я не смог сразу уехать. Люди, лгавшие мне, пытались меня отговорить. Но то, что пришло ко мне в лесу, уже не оставляло. Передо мной стояли старые сосны и моя мать на скамье под кустом дикой жимолости.
Я смотрел на картины Ренуара и видел солнце, просеянное сквозь сосновую кору. Оно ласкало мое лицо, когда я ложился ребенком спиной на траву под дерево. Я брал в руки виолончель, проводил пальцами по мокрым, зализанным скулам. Виолончель, похожая на бриг, старинный, стянутый винтами корабль, протяжно и чисто отзывалась на мое прикосновение. То пело благородное дерево.
Я читал Хемингуэя. Рассказ о человеке, отправившемся ловить рыбу. Читал о холодной реке. О деревья, склоненных над водой. О том, как после лесного пожара все кузнечики стали черными, как маленькие трубочисты. Я понимал это. Это было прекрасно.
Я слышал порывы ветра, шум дождя. Видел клубящиеся тучи и человека, слившегося с землей. Это звучала музыка Чайковского. Я не мог успокоиться, и ясность, так необходимая мне , не приходила.
И вот я вернулся к деревьям моего детства. Я стою на том самом месте, где много лет назад мои босые ноги мяли такую же бурую, слежавшуюся за зиму, хвою.
Я стою прямо и смотрю пристально. Я вижу все. Я ощущаю кору дерева. Я знаю, тишина детства не вернется. Но ясность и осознание свободы и силы идет откуда-то из-под земли по живым сосновым корням, могучему стволу, через мою руку, лежащую на толстой , треснувшей коре.
Я не уйду отсюда.
Я напишу здесь о многом. Об Арбатских переулках и Билле Эвансе. О том, как виртуозно ведет он на рояле мелодию на счет 3\4, а оркестр играет в другом ритме.
О покойном Курчатове, О своем отце. О голубях . О рыбах. О женщинах с зелеными глазами.
О страхе смерти и бесстрашии перед ней. О больных, лежащих в хосписах.
О том, как пьяный Костик мчался по пустынной набережной на черном авто. Об уехавшей самой лучшей подруге.
О любви. О соснах. О волшебном озере Исыккуль. О тумане над ракетодромом. О солдате, которого забыли снять с поста в ангаре , и он сгорел у дюз.
О цветах. О своем утонувшем любимом сыне. О дружбе, Опять о любви. О многом. Я напишу здесь все правильно и чисто.
И это будет нужно всем.
Я подымаю голову и смотрю в небо до тех пор, пока мачты сосен, пытающиеся сцепиться в вышине, не начинают медленно вращаться. Все быстрее и быстрее они кружат вокруг меня, но я знаю, что только когда придет ночь, можно увидеть точку, вокруг которой, торжественно и неутомимо, они совершают свой путь. И пока слезы не застлали глаза, я пытаюсь разглядеть в непроницаемой синеве, вбитую в небосвод на века, шляпку золотого гвоздя Полярной звезды.