Чарли смотрела чьи-то сны, увиденные, зарисованные и оживленные анимацией, простые по цвету, почти монохромные. Композиция предметов в каждом кадре была практически идеальной – это её всегда утешало, избавляло от постоянного чувства встревоженности, какое испытываешь во время беспокойного сна.
Осень была по всюду: на небе, под ногами, за окном, и в её настроениях. Это время тех иллюзий Чарли, которым она отдавалась с любовью, даже самозабвенно. Когда грезящий, тоскливый октябрь захватывал её, всё важное становилось реальнее и ближе – пространство глубже, цвет неба ярче, грань мира тоньше, и снова возвращались волны того впечатления, будто вот-вот за дверью послышаться чьи-то шаги, чьи-то долгожданные до невыносимости. С ними в её жизнь вернуться былая сила, прежний настоящий дух и тело, которое так просто не сломаешь.
Упиваясь этой иллюзией, Чарли точно знала, что именно переживает, она признавала суть происходящего со всей силой беспощадности к себе. Это чувство реальности, острое и раскалённое, словно полотно катаны, только вынутое из пламени печи, оплавляло её желания, не позволяя цепляться ими за мир. Она так же знала, что все, кто заявляет что реальность иллюзорна, попросту лгут. Лгут от слабости, или из-за страха – не важно, ведь лож это лож. Мир реален, и нужно найти в себе храбрость принять это, а потом решить, жить тебе в нем или нет.
Чарли выбрала не жить.
Она сдалась уже давно, и от этого себя возненавидела. Её собственная суть – стальной шарик, к которому крепятся все личины, мысли восприятия и настроения, постоянно взывала к борьбе, к динамике, к схватке не на жизнь, а на смерть. Но, что-то из этого мира пробралось в её недра, и ржавчина побила сталь. Тогда, осознав, что не сможет сделаться прежней, Чарли решила саботировать проект под названием «жизнь», и приступила к планомерному, скрупулёзному, неукоснительному самоуничтожению.
Поняв, что ломать сложней, чем строить, она погрузилась во сны.
В этом иллюзорном мареве плавно, и почти безболезненно растворялись её таланты, порывы, страсти и возможности, все картины мира медленно отступали на задний план, постепенно стилизуясь и теряя краски. Яркими оставались только сны. Её собственные и чужие, они проплывали перед всеми уровнями взора, убаюкивая порывы инстинкта самосохранения и вибрации задиристых, но всегда пустых надежд.
Погасив свет, Чарли по долгу смотрела в ночное окно. Там лежала жёлтая листва на чёрной, пропитанной дождями земле, а свет фонаря превращал фрагмент этой картины, замкнутой в оконную раму, во что-то до невозможности декоративное и по-хорошему «не здешнее». Глубина изображения поражала её настолько, что не в силах больше выносить эту интенсивность образа, Чарли уходила от окна.
Она уходила смотреть сны – единственное, что роднит живых и мёртвых, единственное, что естественно для не живых.
Снова погружаясь в пространство мира иллюзии, позволяя комбинациям образов и звуков похитить её сознание, Чарли почувствовала на своих губах штрих мимолётной улыбки, рождённый мыслью о том, что её убила жизнь, так же беззлобно и беспощадно, как Солнце убивает вампира.
Всё, что теперь она ждала, это когда её сны позволят ей более сюда не возвращаться, когда тень её былого духа превратиться в пепел, и воспоминания о ней сотрёт с ткани этого мира ветер времени.