… Дождь и снежные хлопья падали на узкую горную тропу, чудом прилепившуюся к отвесному склону. Далеко внизу грозно урчал осенний поток – мутный и бесформенный. Насквозь мокрый, обляпанный грязью, слетающей с заднего колеса велосипеда, Кулешов сосредоточенно жал на педали. Он спешил к умирающему охотнику …
Владимир не раз встречал его во время своих туристических поездок. Этот древний старец всегда был для него загадкой. И вот молодой чабан, забежавший рано утром, передал настоятельную просьбу умирающего. Кулешов незамедлительно отправился в путь.
Ни суровая красота Заалайского хребта, ни тяжелейший подъем не могли отвлечь его от тягостных мыслей. Причуды старика, угрюмый нрав, странные слухи, ходившие в округе по поводу его отшельнической жизни, некогда длительном пребывании у гомотангов и сохранившихся до сих пор контактов с ними, ощущение собственной зависимости от этого странного человека – все это не давало покоя. Кулешов старался приободриться, выпрямиться в седле, злобно и тяжело крутил, сопротивляющиеся на горных кручах педали. Временами ему казалось, что он освобождался от неотвязных мыслей о гомотанге и старике. Но образовавшуюся пустоту нечем было заполнить, и они неумолимо возвращались вновь. И чем ближе он подъезжал к перевалу Тер-Сагар, тем тяжелее становилось у него на душе.
За поворотом ущелье чуть раздалось, образовав тесную площадку, зажатую скальными громадами. На них – чудом уцелевшие, давно забытые и заброшенные каменные строения. Из одного из них, еще не окончательно развалившегося, выскочил дочерна загоревший, босоногий мальчишка и, оставив грязные следы на белоснежном покрове, кое-где уже покрывшем землю, отворил то, что некогда было калиткой, а теперь всего-навсего несколькими грубо отесанными потемневшими досками, державшимися на единственной кожаной петле. Сбитые небрежно, они хлопали при каждом порыве ветра.
Путь был открыт. Кулешов осторожно провел велосипед. Мальчишка же замер, потрясенный невиданной двухколесной машиной. Владимир заметил, до какой степени все переменилось с тех пор, как он был здесь в последний раз. На всем лежала печать крайнего запустения. Вокруг тянулась стена, сложенная из ничем не скрепленных камней с множеством щелей. Ни деревца, ни кустика. Мокрые овцы жались в кошаре. Кое-где меж камней пробивались хилые травинки.
Раздался неистовый лай огромного волкодава, который казалось, вот-вот сорвется с цепи. Его дикие завывания, оскал зубов и горящие глаза заставили Кулешова ускорить шаг и, отодвинув кошму, заменявшую дверь, он вошел в это недоступное ранее, наводящее ужас на местных жителей обиталище таинственного отшельника.
В каменном очаге чадила горка кизяка. И одно это говорило о том, что хозяин болен, ибо он скорее сам бросился бы в огонь, чем допустил, чтобы туда кинули сразу несколько кизяков. Вокруг очага на корточках сидели аксакалы, дочерна обожженные неласковым горным солнцем. Они кивнули в ответ на приветствие, а когда Кулешов подошел к ложу старца, потихоньку вышли. На их зов откликнулся мальчишка, и вскоре по камням зацокали копыта.
Скрипнула калитка, еще некоторое время слышалось лошадиное ржание, и все смолкло. Только потрескивал сухой кизяк в очаге, да тяжело дышал старец. Огненные отблески бросали красноватые тени на бледное иссохшее лицо, придавая ему какое-то потустороннее выражение. Старик с трудом разомкнул тяжелые веки:
- Я знал, что ты придешь.
Немочь закрыла ему глаза. Он что-то долго бормотал по-киргизски. Кулешов разобрал только два слова – «Шайтан» и «Гомотанглар».
- Какого черта тебя сюда принесло? – Неожиданно по-русски воскликнул старик. – Да, - что есть мочи закричал старик, - Ты шайтан, я тебя вижу.
Он затих и успокоился.
- А ты знаешь, где оно спрятано? – Голос его был тих и тверд. Кулешов, испытавший чувства какой-то неловкости и внутреннего трепета, пришел в себя.
- Нет, ота я впервые здесь и ничего не касался.
- Возьми вот этот ключ, - сказал старик после нового приступа икоты. – Открой сундук. Он под курпачей.
Кулешов взял ключ из рук старика. В это мгновение тот пожал его руку; мертвенный холод, казалось, пронзил Кулешова.
Сундук, стоявший далеко в углу, был завален ветками, камнями, сверху накрыт курпачей. Небольшой, окованный железом, он потемнел от времени. Замок щелкнул. Подняв крышку со страхом и любопытством, Кулешов увидел клочья бурой шерсти.
- Ты ищешь гомотангов, - прошептал старик. – Говорят, что я умираю, уверяют, что это из-за того, что не ем. Но знай, - тут черты лица старика чудовищно перекосились, - Я умираю от страха. Этот гомотанг преследует меня, он ждет моей смерти.
Страшное злобное рычание волкодава раздалось со двора. Бешеный лай переходил в какое-то визгливое завывание.
-Это он, - встрепенулся старик,- Один из них.
Кулешов осторожно отодвинул кошму. На дворе уже почти полностью стемнело. Собака жалась к подобию конуры. Метрах в десяти от забора выше по склону стояла огромная темная фигура.
Сквозь приоткрытую дверь на землю упала красноватая полоса от огня. Кулешов застыл потрясенный. Фигура повернула голову. Глаза Кулешова встретились с тяжелым взглядом гомотанга. Они на секунду блеснули красноватым, воистину дьявольским светом, буквально пригвоздив Кулешова к месту. Ужас волной прошел по каждой его клеточке – дикий, первобытный ужас.
Темная громада медленно двинулась по склону и через несколько секунд исчезла в белом мареве падающего снега.
-Что это? – опомнился Кулешов. Голос его дрожал. Противный липкий пот покрыл ладони.
-Это он, - выдохнул старик. – Один из тех, кого ты ищешь. Он преследует меня. Он ждет меня каждую минуту. Я умираю. У меня нет больше сил.
Старик зашевелился и долго с перерывами, рассказывал удивительную историю жизни, тесно переплетенную с жизнью гомотангов. Кулешов сначала с трепетом, затем зачарованный, слушал, стараясь запечатлеть в памяти каждое слово…