Корица
М и л и ц и о н е р в р а ц и ю : Обнаружено тело. Пол женский. Возраст: около семнадцати лет. Причина смерти пока не установлена. Скорее всего, потеря крови. Рядом лежит коробка с пока неопознанными объектами.
Нос с горбинкой. Небольшой нос, с небольшой горбинкой. У нее был небольшой нос с небольшой обаятельной горбинкой. Она вся, как и ее обаятельный нос, была обаятельная. Складная, очаровательная и с белой кожей. Когда дотрагиваешься, кажется, что мешочек для украшений. Ароматная. Свежий запах и терпкий вкус за ушком. Такой приятный…женский.
Она не любила духи, туалетные воды, нет. Ей нравилась корица на запястьях. Запах на коричневых от корицы запястьях.
Она была странной. Такой странной, какими бывают экзотические болезни. От них болеешь, но не как всегда, а как-то странно.
Она носила юбки в пол и имя Эмба. На самом деле ее звали Олей, но она думала, что Эмбой. И не потому что плохо слышала. Просто она думала так, как должна думать Эмба, а не Оля.
Все манжеты были коричневыми и пахли корицей. Пряные въевшиеся пятна коричневой коры.
Она делала носом так: «Шшшшшммсссее!». Это от корицы. Ноздри были постоянно влажными, и в этой влаге плавала корица с коричневых запястий.
Лоскут # один.
Она любила. Сильно-сильно любила. Так сильно любят только ангелы - вот как она любила. Считала: один, два, три, четыре… так любило ее сердце. Он был глупый, но с красивым носом. Ноздри его носа рисовали надменные дуги, вздернутые к глазам. Она любила его, похожего на орла. Сквозь майку из тонкой ткани торчали два круглых маленьких соска. Их она тоже любила. Она надеялась они коричневые, как корица, которую она любила.
Но он не любил ее. Он был злой и глупый. Он говорил друзьям, что любит план. Эмба не знала что такое план. Он говорил друзьям, что любит пить. Он говорил друзьям, что ненавидит корицу. И соски у него были розовыми.
Однажды, она так сильно его любила, что сказала:
- Люблю тебя.
- Ты что?
- Люблю тебя. Сильно.
- Меня?
- Да. У тебя хороший нос и красивые соски.
- Ха-ха-ха!
- Не смейся. Я ведь не смеюсь!
- И что мне теперь делать? Попрыгать от радости?! Ты мне не нр…
- «Не» что?
- А ты все сделаешь для меня?
- Конечно! Я ведь тебя люблю.
- Тогда пойдем, я угощу тебя чаем с печеньем.
Он не заварил чай. И печенья не было. Он только обидел Эмбу. Она плакала. Ей не нравились слезы - они смывали с рук корицу.
Он соврал ей. Он больно соврал ей. Она же не любила боль.
«Я угощу тебя чаем…» - ложь!
«… с печеньем.» - ложь!
Обидел ложью. Он ее обидел ложью. Он ее обидел. И соски оказались розовыми… А нос назвал корицу вонью. Назвал ее любимую корицу вонью!
Она плакала. Она сидела и плакала. Она сидела на ступенях своего подъезда и плакала. Одна плакала. Любимую корицу смыли нелюбимые слезы. Они все капали, капали и запястья побелели. Стали совсем белыми. Белыми, с синими развязками вен. Такими развязками, как те, что висят в метро.
Она всё плакала. Плакала и думала: «Что делать?». Она думала, думала, думала и решила!
Эмба решила отрезать ему язык, чтобы он больше не врал.
В ее доме было тихо. Так тихо, как бывает по ночам. Лишь резкий запах шумел в носу. Родители спали. Но даже если не спали, то, в любом случае, выглядели спящими. Не шевелились.
Эмба зашла на кухню и вытащила самый острый нож. Она считала самым острым именно этот нож, потому что только он из всех пятнадцати резал помидоры так, что не давил. Аккуратно. Аккуратно, как нож резал помидор, она завернула его в коричневую кофту. Кофту, коричневую как корица.
Она ушла спать.
На следующий день она отправилась к нему. Ей не хотелось видеть его нос, не любивший корицу, но она должна была его очистить. Она должна. Она так думала, что должна… Она верила, что должна! Она хотела отрезать язык и уйти.
Первый стук – тук!
Второй стук – тук!
Третий стук – тук!
На двери осталась коричневая пыль с запястий. Она ждала, когда откроют двери. Она не волновалась. Ее сердце не волновалось. Совсем.
Шорох за дверью – он наклонился к глазку. Он был крайне удивлен пузатому лицу гостьи.
«Щелк!»
- Тебе чего? Хочешь еще?! (Гнусный смех. Эмба не любила такой смех. Так смеется власть, а Эмба любила свободу).
- К тебе пришла. Нет, не хочу.
- Так проваливай!
- Нет! Я же говорю, к тебе пришла!
- Ты мне здесь не нужна. Иди, давай! Опять эта вонь… (зря он это сказал. Эмба сильно разозлилась. Даже покраснела).
- Нет!!! Я же к тебе пришла!!!
Испугавшись такого напора, он отшатнулся от двери. Эмба вытянула руки и протолкнула его дальше. Потом она вся вошла внутрь и закрыла дверь.
«Щелк!»
Она смотрела на него и все не могла решить как же лучше его почистить. Она смотрела. Она внимательно смотрела. Она всматривалась и рассматривала. Она решила, что он сильный. Очень сильный. Сильный как тот злодей из фильма. Как все злодеи из всех фильмов. Как все одинаковые злодеи из всех одинаковых фильмов. Тогда она решила - его надо сначала оглушить. «Оглушить» - слово из одинаковых фильмов с одинаковыми злодеями.
- Чё смотришь?
- Ничего. Пойдем на кухню?
- Зачем?
- Ты так и не напоил меня чаем с печеньями.
- Я не хочу тебя ничем поить!
- Я хочу!!!
Он так растерялся, что не смог проронить и слова. Еще вчера она позволила себя обидеть, а сегодня, «воняя» корицей, указывает ему что делать. Он решил пойти на кухню. Она же следовала за ним. Он подошел к плите, поджег газ. Она тем временем взяла со стола тяжелую хрустальную вазу. Он не успел обернуться… Она пробила ему череп. Осколки посыпались на пол вместе с пылинками корицы, слетевшими с запястий. Он упал лицом на огонь. Она испугалась, что он может обжечься и скинула его с плиты. Она немного задрала юбку и удобно уселась на его мягкий и пока теплый живот.
- Ну вот! Сейчас почищу и отпущу! (Она так и не узнала, что убила его).
Его нос немного покраснел, а брови сгорели. Эмба смахнула с лица пепел, посыпав кожу корицей. Она наклонилась низко-низко, чтобы понюхать. Лицо отвратительно смердело, из-за чего она сморщилась. Но сморщилась не как изюм, а как скомканное одеяло.
Она захотела открыть ему рот. Она тянула пальцами челюсти, но те не разводились.
- Не злись! Открой рот! Я только отрежу и сразу уйду! Обещаю! (она думала, что он сам сомкнул челюсти).
Она протолкнула лезвие своего ножа промеж его челюстей.
- Открой! Я быстро!
Она толкала. Она толкала. Она давила на лезвие и расшатала передние зубы, издававшие плотский треск, до тех пор, пока не услышала хруст. Хруст – стоп. Лезвие уперлось в небо и неглубоко прошло в него.
- Ой! Извини… Я не хотела, правда!
Она начала проворачивать рукоять ножа, чтобы раскрыть мертвые челюсти.
Проворачивала.
Проворачивала.
Проворачивала.
Проворачивала.
Устала…
Проворачивала.
и так полчаса.
В итоге мертвецкое оцепенение спало.
- Наконец ты меня послушался! Спасибо.
Она поерзала на нем, от чего голова покачнулась. Ей показалось, он терпит. Ей показалось, он кивнул, чтобы она почистила его. Кивнул, чтобы она не медлила. Кивнул, чтобы она сделала это быстрее.
- Хорошо, потерпи и не торопись.
Она просунула ему в рот указательные и большие пальцы обеих рук, чтобы вынуть язык. Но челюсти отказывались широко разводиться.
- Ну, ты сам захотел!
Она вложила меж его коренных зубов свернутую пачку из-под печенья. Рот перестал закрываться. Она еще немного поерзала на теле в поисках удобного положения. Найдя его, она начала:
Вытащила язык. Он был еле теплым и все еще влажным.
Вытерла язык, он перестал ускользать из рук.
Приложила лезвие к языку.
Сделала первый надрез. Оказалось, это не так просто.
Вытянула язык, взяв его в кулак, так далеко как могла и всадила нож практически в основание.
Она немного помучилась. Она немного помучилась с его языком. Она немного помучилась с его лживым языком. Но через десять минут он был чист. Изо рта вылилось совсем немного крови. Крови, в которой плавала корица.
Эмба взяла язык себе. Эмба взяла его лживый язык себе. Себе, чтобы спрятать в шкатулку. Она верила, что он начнет новую, просветленную жизнь.
Лоскут # два.
Эмба училась в школе. Она не любила учиться. Она не любила учить географию, историю и математику. Она не хотела учиться химии и физике. Она не хотела учиться в школе.
Она любила только литературу. Она любила книги. У них был затхлый запах. Затхлый, как подвал, который все называли библиотекой. В этом подвале книги страдали, сырели и мариновались в этом запахе.
Она слушала, облокотившись на руку, учителя. Учителя В.Г. Она любила слушать и вдыхать с запястья корицу. Она любила корицу, свои коричневые от любимой корицы запястья и литературу.
Эмба читала про любовь. В.Г. рассказывал про любовь. Эмба любила читать про любовь то, что В.Г. о ней рассказывал.
Она думала, любовь такая же прекрасная, как и корица на ее запястьях.
Но однажды она сильно любила:
- Люблю тебя. Сильно.
- Тогда пойдем, я угощу тебя чаем с печеньем.
Любовь обидела ее. Она оказалась не такой прекрасной, как коричневая пыль. В.Г. ей соврал. Соврал, как врут уродливые дети. Соврал, как врут уродливые душой дети. Просто так.
Эмба заплакала. Она вновь плакала на ступенях до тех пор, пока последняя слеза не отмыла добела коричневые от любимой корицы запястья.
Эмба решила отрезать ему язык, чтобы он больше не врал.
Урок подходил к концу. Очередной урок литературы подходил к концу. Очередной, больше не любимый урок литературы, подходил к концу.
Она сидела и как всегда вдыхала пряный аромат корицы с запястья. Все уже вышли из кабинета, а она все сидела. Она ждала.
Помещение опустело. Остались они: она и В.Г. Пока он ее не замечал. А она рассматривала его. Рассматривала и всматривалась.
Она думала, он сильный. Сильный, как медведи из фильмов о животных. Сильный, как одинаковые, но чудом различаемые специалистами медведи из фильмов о животных.
Она решила его оглушить. Как в западных кинолентах. Она отрежет ему язык, и он очнется просветленным.
- Оля, ты все еще здесь?
- Да…
- Что-то случилось?
- Нет! Хотя…
- Говори, не стесняйся.
- Мм… В.Г., можно мне прочесть ту книгу, что вы показывали на занятии?
- Ольга, я рад что она тебя заинтересовала! Конечно, можно! Погоди, я ее выну из шка..
«Бах!»
Бюст писателя разлетелся на куски. Эмба поспешила закрыть дверь. Она не хотела, чтобы ей мешали. Она не хотела, чтобы ей мешали сеять добро!
Она села рядом с В.Г. Край юбки побагровел.
- Если бы ты не врал, мне бы не пришлось этого делать!
Эмба собралась протолкнуть лезвие меж челюстей, чтобы развести их, но тело не оцепенело. В.Г. обнажил свою лживую глотку.
- Хорошо, что не сопротивляешься! Быстрее закончу.
Она постучала лезвием по зубам учителя. Ей нравился звук. Корица полетела в рот В.Г. Крошечные пылинки. Крошечные коричневые пылинки. Крошечные коричневые пряные пылинки.
- Я знаю, это портит зубы. Так все говорят. Но ведь пока ты спишь, тебе все равно.
Настучавшись вдоволь, Эмба пересела на живот В.Г. и просунула ему в рот свернутые в трубочку страницы, вырванные из книги. Она сняла с крюка тряпку для доски, которая отвратительно пахла. Которая пахла отвратительно не похоже на корицу. Она развернула кусок ткани, с которого полетела белая меловая пыль. Белая меловая пыль, перемешанная с корицей с запястий.
- Всё, еще пара минут и ты чист!
Она обмотала тканью руку и пробралась в рот В.Г. Почувствовав под пальцами язык, она крепко схватила его и потянула на себя. Тряпка не давала лживой плоти выскользнуть из рук.
Отточенным движением она одним взмахом отсекла язык.
- Ну вот, ты чист!
Эмба не стала дожидаться, когда В.Г. очнется. Она собрала вещи и покинула школу. Навсегда. Ведь если бы она вернулась, узнала бы: В.Г. мертв…
Лоскут # три и четыре.
Эмба любила родителей. Эмба любила мать, ведь мать дарила тепло и спокойствие. Эмба любила отца, ведь отец был рассудительным и спокойным.
Обычно мать говорила:
- Мы с отцом любим друг друга.
или:
- Мы уже двадцать шесть лет вместе. Мы не можем порознь.
а иногда:
- Я люблю твоего отца, а он любит меня.
Эмба любила, когда мать говорила подобные слова, ведь тогда все трое любили по кругу. А круг – символ вечности.
Она вдыхала корицу с запястий, посыпая мелкой пряной пылью фотографию счастливой семьи. Ее счастливой семьи. Ее счастливой семьи, любящей по кругу.
Однажды, Эмба вернулась позже обычного. В квартире не горел свет. Она решила, что родители уже давно спят. Она улыбнулась. Она нежно улыбнулась. Она нежно улыбнулась, представив как ее родители, спустя двадцать шесть лет прожитых вместе, спят, крепко прижавшись друг к другу.
- Но у нас дочь!
- Она не маленькая.
- Ты не понимаешь что говоришь! Мы ведь прожили двадцать шесть лет вместе!
- И что с того? Я не люблю тебя. Ты мне не нужна, и ты это прекрасно знаешь.
- Знаю… Но я думала нас связывает нечто большее. Мы ведь не чужие люди!
После этих слов раздался женский плач. Мать пыталась не шуметь, чтобы не услышала Эмба.
- Но ведь ты когда-то говорил, что любишь меня. Ведь когда-то я была тебе нужна!
- Не говори глупости! Это было давно. Даже слишком давно! И я лгал, пора тебе об этом узнать!
Голова Эмбы закружилась. Ведь мать говорила, что они с отцом любят друг друга. Она говорила ей… А отец лгал матери…
Эмба стала отряхивать руки, чтобы не подцепить ложь, которая крупными хлопьями кружила повсюду.
Она плакала, плакала, плакала… А потом успокоилась.
Эмба решила отрезать им языки, чтобы они больше не врали.
Она проскользнула на кухню и вынула из шкафа самый острый нож. Тот нож, который может разрезать помидор, не раздавив его.
Она подумала, что родители сильные. Особенно отец. Она подумала, родители, особенно отец, очень сильные.
Тогда она сняла с полки две тяжелые стеклянные вазы. Вазы, которые так любила ее мать. Она решила, что оглушит ими родителей. Это слово «оглушит»… Она помнит его из фильмов, которые когда-то смотрела.
Эмба дождалась пока мать и отец уснут, и пробралась к ним в комнату. Там она еще раз отряхнула руки, посыпав спящие лица корицей. Взяв вазы в обе руки, она широко замахнулась и обрушила стеклянные глыбы на неподвижные головы. В темноте она не рассмотрела как сильно были изуродованы лица, как глубоко врезались осколки ваз в черепа.
- Ну все, сейчас отрежу и вы снова будете счастливы!
Она по очереди раскрыла податливые челюсти отца и матери и глубоко, на сколько позволяли руки, челюсти и тела, вырезала два мясистых скользких языка.
В ночи ей показалось, что бывшее когда-то белым, постельное белье почернело. Оно чернело от крови.
- Вот и всё! Когда проснетесь, почувствуете крылья.
С этими словами она укрыла родителей промокшим покрасневшим одеялом и вышла из комнаты. Два куска плоти, переваливающиеся в руках, она положила в пустую шкатулку для украшений.
Она думала, что родители спят. Она все еще так думала, когда через неделю прошла на кухню, чтобы взять острый нож и очистить лгуна, который ее обидел.
Лоскут # пять.
Маринуясь во лжи и трупном смраде, Эмба не выходила из квартиры. С момента очищения В.Г. прошло три дня. Три долгих дня, и горсть корицы, плавающей в жиже под носом и слезах на полу.
Она все плакала, плакала, плакала, пока не иссякла до того, что не могла надолго открывать глаза, они сразу сохли. В организме не осталось воды, чтобы смачивать их.
Она натянула посеревшую белую майку на колени и раскачивалась. Раскачивалась, раскачивалась, раскачивалась… Но потом перестала.
Эмба решила отрезать себе язык, чтобы никогда не соврать.
На трясущихся исхудавших ногах она дошла до кухни и взяла самый острый нож. Нож, который резал помидоры, не давя их.
Она стащила с полки шкатулку, исходящую жутким зловонием. В ней лежали четыре языка. Ее язык должен был стать пятым.
Крепко взявшись за рукоять одной рукой, другой она вытянула обмотанный носовым платком язык, прикрытый белым налетом. Она вытянула его так далеко, как могла.
«Быстро», - эта мысль сверкнула в голове Эмбы также ярко, как и лезвие ножа, резко опустившееся на язык.
Эмба упала в обморок от болевого шока и скончалась от потери крови. Только корица продолжала плавать в мутных кровавых реках.
М и л и ц и о н е р в р а ц и ю: В квартире найдено еще два трупа. Мужчина и женщина. Видимо, смерть наступила давно.
Эмба мертва. Она больше не ощутит запах любимой корицы. Она хотела поверить в любовь. В чистую и правдивую, как ту, о которой рассказывал В.Г. Но что о ней знают люди?
Она умерла, так и не узнав, что за любовь к ней, я отрезал себе крылья.
Ангел Хранитель.