Часть 1

       Тильтиль (в полном недоумении): Во мне не только один "я"?

       Душа Света: Ну да, в тебе много личностей, все они более
       или менее на тебя похожи и все время оспаривают друг у
       друга первенство.

       Морис Метерлинк. "Обручение"


       Я вальяжно развалился на старинном витом кресле в просторном патио своего фамильного замка, плотно закрыв глаза, - и вижу море. Ласковые волны нежно чмокают уютную бухту и бесшумно уходят вспять. Чайки, выверив амплитуду своего полета, аккуратно опускаются к воде, нащупывая клювами неосторожно появившуюся рыбину, и вновь взмывают вверх. На небе ни облачка - сплошная голубизна, и будь я фламандским живописцем, то наверняка создал бы какой-нибудь бессмертный шедевр, достойно украсивший в будущем стенку неизвестного коллекционера.
       Но я не живописец, и я открываю глаза, находя себя на тесном балкончике, еле приклеенном к шестому этажу нелепого панельного дома, стоящего на тропическом солнцепеке. Внизу подо мной располагается громадная мусорная куча, давно вывалившаяся за пределы старого контейнера, где царствуют сотни дюжин охотно спаривающихся мух, и невообразимо визжат коты, выуживая в куче обглоданный рыбий остов.
       Звенит звонок в дверь, а может быть это вечерний колокол пробуждает меня от спячки, возвращая в мир реальных ощущений и забот. Я лениво волочусь по коридору, проклиная незваного пришельца, кто бы он ни был, хоть премьер-министр Новой Зеландии. Но открыв железный засов, вижу обычного кентавра, покрытого кудрявой шерстью с головы до пят, и еще дальше - до хвоста.
       Я внимательно смотрю в остекленевшие кентавровы глаза, косые и грустные, - и не узнаю его. Кентавр поневоле чувствует это и вместо слов начинает тихо ржать, медленно превращаясь в Серегу, моего дружка за последнее время.
       У него в руках книга Метерлинка и бутылка водки - странное сочетание. К Метерлинку скорее подошел бы лимбуржский сыр или бургундское.
       - Здорово, Глеб! - орет Серега, и я с ужасом начинаю осознавать, что меня именно так зовут. Тьфу, ну и имечко! Глеб-Глебик-Глебка-Глебушка... Дай хлебушка для воробушка!..
       Итак, я вытаращиваю глаза и продолжаю стоять неподвижно перед гостем. Тому в конце концов надоедает мое поведение и он сам с шумом протискивается в коридор.
       - Ну, ты и надрался вчера! - продолжает гомонить Серега, сбрасывая с себя пальто или шкуру. - Вот, пришел тебя чуточку подправить. Думаю, помрет ведь без меня...
       Я впервые улыбаюсь и приветственно киваю головой, одновременно чувствуя, что уже давно пора снять до боли жмущие панцирь и доспехи.
       Мы идем на кухню, где Серега опять превращается в кентавра, причем, его длинный нелепый хвост волочится за ним прямо в холодильник.
       Тот заполнен до отказа фазанами и форелями, олениной и кулебякой, ананасами и манго, не говоря уже о брикетах, пакетах, банках, бутылках и прочем добре, припасенном на год на случай неурожая.
       На самом деле мой холодильник чертовски пуст, то есть, не абсолютно, как Торричелиева пустота, а относительно, ибо в самом его центре горделиво размещается головка старого, как грешный этот мир, лука.
       - Лук - всему голова! - торжественно заявляет Серега, вновь вылезший из шкуры кентавра.
       И как ему не надоедают эти постоянные превращения! А может быть, все дело в моих глазах, которые вращаются, словно две пустые тарелки, отражая сквозь линзы очков неверную картинку яви.
       В руках у Сереги оказался острый нож, который, кувырнувшись в воздухе, сам по себе начал крошить лук, без всякой помощи человеческих пальцев. Мы вмиг зарыдали, а мне захотелось и вправду повыть, благо случилась такая оказия.
       Серега удивленно покосился на меня и что-то залопотал про работу.
       Какая к черту работа! Я уже второй месяц как решил, что отовсюду уволен и не способен делать что-либо стоящее. Но как это объяснить кентавру, если он считает меня гением. Пусть его считает...
       На столе появились бокалы, напоминающие НЛО, и стол раздвинулся, треща от непомерного груза поставленных на него яств.
       Для начала белый лебедь с запеченной грудинкой барашка внутри. Он наверняка хорошо идет под токайское. И мы быстро пьем, едва чокнувшись, а потом вспоминаем, что пить без тоста - это грех.
       - А откуда у тебя Метерлинк? - спрашиваю я или этот тип с глупым именем Глеб.
       - Украл в библиотеке, - бурчит Серега, и я вижу, что несъеденная грудинка оказывается все тем же луком.
       Видно, кентавры - крепкие ребята, и он не морщится, жуя лук с наслаждением и любовью.
       - Подари? - щебечет Глебушка. - А я тебе за это обручалку свою отдам. На кой мне она теперь?..
       - Идиот! - рявкнул Серега, и волосы поползли по его рукам, будто македонские фаланги. Ну да, он же теперь главный военачальник одной крупной политической шишки. - А вдруг твоя вернется?..
       Мы выпили еще токайского, но только очень крепкого, и Глебик решил выйти из меня, словно попросил разрешения сходить в туалет.
       - Никто не вернется! Один я, один, как перст!.. - плакал он, или я, или мы вместе в унисон.
       - Заткнись! - заорал Серега. - Или лучше спой, пока не напился...
       Токайское было белым, и я с ужасом стал понимать, что хлещу обычную водку, причем далеко не лучшего разлива.
       - Самопал... - угадал мои сомнения Серега. А я и не подозревал, что кентавры читают чужие мысли.
       - "Разлука ты, разлука,
       Чужая сторона.
       Никто нас не разлучит,
       Как мать-сыра земля..." - вдохновенно запел с таким чувством и серьезностью, что сразу же это в себе отметил.
       - Молодец, Глеб! - промычал Серега и начал мне вторить.
       - Я не Глеб! - внезапно остановившись, я стукнул по столу, отчего тарелка с лебедем вмиг исчезла.
       - А кто же ты? - удивился Серега, ухмыляясь.
       - Не Глеб! - повторил я, нервно мотая головой. - Не Глеб! Не Глеб! Глеб - это кто-то другой...
       - Ну, хорошо! - миролюбиво согласился он. - Как хочешь... Не Глеб, значит, не Глеб. Имя уж больно редкое, не то, что мое... А как же прикажешь тебя называть?
       - Юозас! - выпалил я. - Или Юмжагийн... Как тебе будет угодно. Только не Глеб!..
       - Да... - задумчиво проговорил Серега. - Придется тебе все-таки подарить Метерлинка. Может быть, поумнеешь, когда прочитаешь...
       Кентавр злит меня, и я опять стучу по столу, но потом куда-то проваливаюсь. Мне кажется, что на какое-то время я умираю. Но не надолго, а так... До прибытия поезда.
       Вижу какой-то длинный тоннель и массу людей, толкущихся на перроне. У каждого - по маленькому чемоданчику. Странно, что у меня его нет.
       Приближается поезд. Все аккуратно садятся в него. Нет ни толчеи, ни криков. Чинно и спокойно масса заполняет транспорт, готовый тронуться.
       Я подхожу к первому вагону и, повинуясь всеобщему стремлению, тоже желаю ехать. Однако глаза мои, те самые, которые иногда видят неправильную картинку, обнаруживают под колесами поезда маленькое женское тельце, которое, еще не успев быть раздавленным, вполне к этому подготовлено. Словно курица под поварским тесаком.
       - Что вы делаете? - кричу я, и говорю это один, ибо все двуногие животные с чемоданчиками молчат. - Уходите сейчас же оттуда!
       На меня смотрит смазливое личико. Оно пытается улыбнуться. И я ловлю себя на мысли, что это тельце с личиком придумало какую-то только ей известную игру. Например, такую - "задавит - не задавит". Женщина слегка раздосадована, ибо я вижу себя помогающим ей вылезти. На моих глазах она теряет свое лицо, превращаясь в сгорбленную ведьму.
       Ведьма злорадно хохочет, и ее кабаньи зубы начинают выпирать наружу, а глаза, прежде милые и жалобные, сливаются в один громадный дрожащий глаз, как у циклопа.
       Мне становится жутко, и я пробуждаюсь. Поезд давно умчался, забирая с собой двуногих, и унося тоннель, в котором распласталась ведьма. Бьет очень резкий раздражающий свет. Но я очнулся - это факт. Несколько голосов нагнулись надо мной.
       - Где я? - шепчут мои слипшиеся губы.
       - Слава богу, ожил! - говорит чей-то голос, и я догадываюсь, что он должен принадлежать Сереге.
       Я лежу на большой тахте, приподнявшись с которой обнаруживаю Линду и Альберта, моих старых знакомых. Они снова муж и жена, хотя при мне дважды расходились. Стало быть, сейчас у них что-то, напоминающее медовый месяц.
       В руках у Линды лекарство и стакан воды. Как она похожа на добрую самаритянку в этой смиренной и благодушной позе. А я-то как раз припоминаю ее в более откровенных фрагментах, - пару десятков раз, шутки ради, мы с Линдой прошли полный практический курс сексуального лечения, начиная с древнеиндийских хатх.
       Альберт в это время искал свою синюю птицу, писал роман и очень быстро старел. Впрочем, он нам не мешал, ибо ему удавалось всегда быть незаметным. Редкое качество - человек не кашляет, не щелкает пальцами, не забрасывает ногу на ногу, а самое главное - молчит. Все это - Альберт. Он как-то заявил мне, что любое слово - это ложь. А ему, видите ли, не хотелось бы жить во лжи. Я ему тут же посоветовал отрезать язык или принять обет молчания. Но все это чушь, все это только до той поры, пока не увидишь свою жену в постели с любовником. Тогда все обеты посылаются ко всем чертям и начинается великолепное словообилие с употреблением сложного эвфемического, табуированного синтаксиса, неожиданно смелых аллюзий, зевгм и персонификаций. Правда, Альберт был все-таки исключением...
       Однажды он вернулся домой чуть раньше обычного, а мы с Линдой разгоряченно продолжали нашу ритуальную игру. Я как всегда завязал ей глаза шелковым платком, а руки притянул тонкой батистовой змейкой к кроватной стойке, причем, змейка обвивала каждый ее пальчик. Себя же я привязал вплотную к ней большим черным поясом, и время от времени открывал ее губы серебряной ложкой, наполненной земляничным вареньем, сопровождая десерт ощутимыми фрикциями. Линда шаловливо повизгивала, и варенье порою стекало по ее груди, что особенно меня возбуждало, и затягивало наши оргии. Так было и в тот раз.
       Я находился почти в одежде Адама, но не стянул свой галстук, и тот беспомощно повис на моей шее.
       Увидев Альберта, я автоматически напялил брюки, брошенные на полу, и застегнул все, что полагалось, хотя вряд ли это могло спасти общее положение. Он вошел бесшумно, и Линда продолжала недвусмысленно стонать.
       - Выбрось к чертям свой допотопный галстук, старик, - как ни в чем не бывало изрек Альберт, и я тут же почувствовал наитягчайшие угрызения совести.
       Мне захотелось обнять его или броситься перед ним на колени, говоря о том, как я счастлив, что мы живем с ним в одной эре и одной метагалактике. Во-первых,он не назвал меня Глебом, как в свое время это сделали мои почтенные родители, и за это я уже был ему благодарен. Во-вторых, Альберт не стал сразу пускать в ход кулаки, хотя ему стоило слегка только шлепнуть меня по физиономии, чтобы расколотить вдребезги очки. А в-третьих, мой аляповатый галстук был действительно жутким - громадной оранжево-желтой тряпкой.
       Линда сорвала платок и остолбенело уставилась на Альберта. Иногда у нее возникали взгляды, подобные горгоне Медузе, после которых ничего не оставалось, как окаменеть. Но Альберту это не грозило. Он что-то буркнул нечленораздельное о том, что на улице опять похолодало, и не торопясь вышел из комнаты.
       Пришло время остолбенеть мне, потерявшему дар речи. Ни слова не говоря, я пулей выскочил из этого дома, одеваясь на ходу, клятвенно обещая себе никогда больше не попадаться на глаза этой странной парочке.
       Но через неделю Альберт сам заявился ко мне с бутылкой коньяка и огромным заказным тортом, которым обычно запускают в неуклюжих героев комедий.
       Мы сели за стол, и только после третьей рюмки я, наконец, понял, в чем дело, - Альберта вконец замучил его роман, из которого он никак не мог выйти. Гонорар от издательства был давно получен и благополучно пропит, но сюжетные лабиринты вели в тупики, за которыми паслись редакторы Минотавры и критики Харибды. Помочь ему, вероятно, мог только я, ибо других таких полоумных гениев в нашем околотке не имелось.
       На всякий смлучай я заломил цену, ибо "литературное ниггерство" стоило по расценкам писательского цеха недешево. Однако Альберт, и глазом не моргнув, выложил тут же две третьих требуемой суммы, обещая принести остаток сразу же после положенной точки в романе, хотя я всегда предпочитал финальное многоточие.
       На какой-то миг мне показалось, будто шелковая повязка была надета на меня, а Альберт, крепко привязанный ко мне ремнем, любезно потчевал своего оппонента земляничным вареньем. Впрочем, пожалуй, не меня, а Глеба, если уж быть точным...
       Конечно, я согласился. Большие деньги всегда оказывали на меня магическое действие. В то время я был свободен и отчаянно скучал. Работенка подвернулась как нельзя кстати. Первая мысль, которая тогда пришла мне в голову, лишь только я получил аванс от Альберта, - была скрыться из города в южном направлении, навстречу морскому ветру, песку и чайкам. Вторая же, более прагматичная, не отрицая до конца первую, подразумевала выполнить работу пальчиками ног, не напрягаясь душевно. Разумеется, первая принадлежала лично мне, а вторая - Глебу. Были еще и другие мысли, а кроме них - присутствовал совершенно поразительный взгляд Альберта, который, с одной стороны, не выражал ничего, но с другой - подразумевал очень многое.
       Я взялся за работу, слившись с омерзительным Глебом. Альберт не умел писать никогда. Все его премии и заслуги были надуты такими же придурковатыми гениями, как я, которых он умело тасовал и перебрасывал. Счастливчик, у него это так хорошо получалось! Со стороны все выглядело гладко, ведь творческий путь писателя не всегда бывает прямым и ровным. Критиков это устраивало. Впрочем, вполне возможно, что и они получали от Альберта свой кусок пирога или заказного торта. Мы все вместе лепили писателя, который не умел писать. Правда, он был неплохим сюжетчиком, и искрометные фабулы сыпались из него, как из рога изобилия. Может быть, этого бы вполне хватило на сценарий какого-нибудь боевика, но Альберту всегда в итоге виделся роман, или на худой конец - повесть.
       Итак, Альберт не умел писать, а я не любил писать. Не любил писать эпистолярии, эссе, диссертации, заказные стихи, оды, эпиграммы, эпитафии, рассказы, новеллы, сказки, фельетоны, не говоря уже о сагах, былинах и эддах. Я их писал за других, писал не любя, не страдая, как будто спал с проституткой. То есть в конце концов я сам ею становился, ибо получал за свое письмо деньги, которых мне вполне хватало на токайское.
       Я не знал тогда, что Альберт замахнулся на детектив. То есть, наверняка у него имелись припасенные на случай сюжеты. Да и рынок требовал только такую литературу. И он, считаясь маститым писателем, должен был выдавать на-гора что-нибудь из этого жанра. Не то, чтобы должен, но мог бы и выдать, - для порядка.
       Главный герой романа был старый писатель, закоренелый неудачник и недотепа, не пробившийся в свое время по службе и находившийся в самом низу литературной иерархической лестницы. Жена его быстро бросила, и он, еле сводя концы с концами, перебивался случайными заработками.
       Однажды молодые повесы, считавшие себя литераторами, шутки ради пригласили его в свой клуб, где они зачастую устраивали оргии вперемешку с чтением Кортасара или Борхеса. Старик, ни о чем не догадываясь, явился на такую литературную оргию.
       Первым его движением было быстро исчезнуть. Но повесам удалось его задержать, а потом и подпоить. Старик разошелся, как пьяный купчина.
       А поутру он проснулся в совершенно незнакомом месте - полуподвальном грязном помещении. Рядом с ним лежала в неестественной позе немолодая женщина - лежала на груди, выернув голову и широко расставив ноги. Меж лопатками у нее торчала воровская фомка.
       Ошарашенный старик с трудом вытащил фомку и повалил женщину на спину, тщетно пытаясь уловить признаки жизни. Только тут он разглядел лицо женщины и замер, как громом пораженный. Это была его бывшая жена...
       Сюжетец был, право, не так уж и плох. Но ленивый Альберт, не продумав до конца все возможные перипетии, замкнулся и застрял на полдороге, а потом в ранге официального рогоносца обратился-таки ко мне, выхолостанный и обессиленный. И только деньги спасали этого пижона от моего полного презрения.
       Что было делать с героем? Я решил его арестовать, ибо никакого алиби у старика не имелось. Мотив убийства - ревность плюс ограбленный дорогой перстень жены, оказавшийся в его квартире. Отлично!..
       Дело шло к пожизненному заключению. Но на суде, почти на заключительной стадии, дошлый адвокат откопал путем интриг, подкупа и шантажа видеозапись, сделанную из окна напротив одним несчастным мастурбатом, на которой как раз прослеживалось начало бурной сексуальной сцены маньяка, оказавшегося партийным боссом и одновременно отцом одного из литературных повес, с убитой, - включая их любовную игру, ссору, само убийство и ограбление. С жертвы был снят фамильный перстень, который потом будет подброшен ее бывшему мужу. Писателя освободят прямо в зале суда, маньяк выбросится из окна своего кабинета во время ареста...
       Так, особо не утруждаясь, Глебушка поставил точку. Но я, тот самый, что не хотел называться Глебом, никакую точку не ставил, затаился и ждал своего романа.
       Альберт тем не менее был удовлетворен и по такому случаю принес еще одну бутылку и еще один торт. За время моей писанины он, видимо, успел примириться с Линдой, и поэтому когда мы беседовали втроем, то старались делать вид, что ничего собственно не произошло.
       Линда тоже казалась довольной. Много ли ей было нужно? Она-то знала, что роман обречен на успех, хоть и кратковременный, но сопровождаемый усиленным финансовым дождем. Издатели, критики и читатели тоже будут довольны, каждый по-своему и всем вместе в целом.
       И только один я, тот самый, который отмежевался от Глеба, был недоволен этой работой. Во мне все кипело. Я был как прыгающая крышка кастрюли, чувствуя себя полной бездарностью.
       В итоге я запил, начав с почтенных токайских вин и кончая изделиями народных умельцев. Продолжалось это месяца два или три, точно не помню, и таким, кстати, я предстал перед вами в самом начале этого бурного словесного признания, пока меня не растормошил Серега - изломанный поэт-неудачник, любивший выбирать женщин только с какими-нибудь физическими недостатками. Впрочем, это все же было лучше, чем выбирать мужчин. Он-то и привел меня в какую-то свою компанию, откуда, как чертик из табакерки, выскочили Альберт с Линдой. Кто знает, а может быть, их пригласили исповедать меня?..
       Наконец, Линде удалось влить в меня лекарство, и я вполне осознанно обвел глазами окружающих.
       - Как ты нас напугал, Глебушка! - произнесла Линда, качая головой.
       - Да вот... Собирался написать рассказ о потустороннем мире, - деловито заявил я, снова пытаясь приподняться.
       - Лежи-лежи... - озаботился Серега, переставший быть похожим на кентавра. - Ну и как там?
       - Где?
       - В потустороннем мире...
       - А-а-а... - глубокомысленно пропел я. - Дует...
       Линда всплеснула руками, стараясь рассмеяться, но у нее ничего не получилось, кроме вымученной кривой усмешки.
       - Может быть, вы все-таки перенесете свое внимание на другой предмет, иначе я рассыплюсь на куски, - продолжал я в том же духе.
       - Конечно-конечно, - закивал головой Серега и обратился к парочке: - Пожалуйста, оставьте нас одних...
       Супруги вышли, смущенно улыбаясь, а Линда даже послала мне воздушный поцелуй, который при некотором воображении можно было воспринять превратно.
       - Зачем ты меня приволок сюда? - спросил я Серегу, лишь только дверь за нами закрылась.
       - Как? - искренне удивился он. - Ты же сам потащил меня к Альберту. Говорил, что хочешь отметить вместе выход его новой книги.
       - В самом деле? - протянул я. - Ну дела-а-а...
       - Послушай, мне все это не нравится, - с серьезным видом произнес Серега, в секунду обрастая шерстью и обретая живот.
       - Что именно?
       - Мне не нравится, что ты постоянно пьян, как сапожник...
       - Это мое дело, дружище!..
       - Это не только твое дело... Мне кажется, ты растрачиваешь свой талант на всякую ерунду...
       - Брось, я - бездарность! Полная и окончательная бездарность! Так и знай!.. - Я вскочил с кровати и зашагал по узкой комнатке, из угла в угол, повторяя монотонное движение маятника. - Ну, какое вам до меня дело? На что я вам сдался? И почему вы все из меня делаете идола?..
       - Лично я не делаю из тебя идола! - произнес кентавр, махая хвостом, словно сытая дворняжка. - И вообще, мне на тебя по большому счету наплевать... Юмжагийн.
       - Как?.. Как ты меня назвал? - опешил я.
       - Так, как ты меня просил - Юмжагийн, в честь незабвенного монгольского генсека, - спокойно ответствовал он, следя за моим маятником.
       - Я - Глеб, слышишь ты? Глеб!.. - заорал я, останавливаясь, и почувствовал, что истинный Глеб опять отслаивается от меня, будто клейкая бумага от почтовой марки.
       - Ну, хорошо, хорошо! - примирительно заговорил Серега. - Черт с тобой! Называй себя как хочешь, только не будь придурком... Я не хочу, не желаю, чтобы ты работал на этого негодяя Альберта.
       - А какое тебе дело, на кого я работаю? - напирал я на бедного Серегу.
       - Не нужно так придираться к словам!.. Ты ведь на самом деле... Ну, как бы это сказать?..
       - Говори, говори, здесь все свои!
       - Ты же болен, Глеб, и сам того не замечаешь. А этот Альберт аккуратно и выгодно тебя использовал, как... как туалетную бумагу.
       Я остановил свои хождения, громко хмыкнул и отметил, что хвост у кентавра стал уменьшаться.
       - Я был у него в долгу, - пробормотал я.
       - Ах, вот оно как?.. Стало быть, он твой кредитор?..
       Я в упор посмотрел на него и он тут же отвел глаза.
       - Если хочешь, я могу быть в долгу и у тебя. Мне не жалко!.. Какая разница, для кого писать?..
       Кентавр вспыхнул, его шерсть вздыбилась. А хвост опять набрал свой прежний размер. Мне показалось, что я попал в "десятку", слизав у кентавра его умение читать потаенные мысли.
       Однако я угадал наполовину. Серега сжал губы, желая сказать что-нибудь непотребное, но выдавил только одно:
       - Ты прав, после этого ты у меня будешь в долгу!..
       Резким движением он вытащил из кармана сложенный вчетверо листок бумаги и всунул мне в руку.
       - На, читай!..
       Буквы поплыли перед моими глазами. Готический шрифт перемежался с кириллицей. Почерк взволнованный, прыгающий. Трудно было догадаться, кто мог бы именно так писать. Но я не мог не догадаться, не мог не узнать этот почерк, до боли знакомый и мучивший меня долгое время. Это было письмо моей бывшей жены.
       "Милый Глебушка! - писала впопыхах Ольга. - Обращаюсь к тебе, потому что больше некому довериться. Мне нужно с тобой поговорить об одном очень важном деле. Ты добрый, я знаю, и сможешь мне помочь. Сегодня вечером приходи к шести в гостиницу "Националь", комната 103. Буду ждать тебя. Умоляю, не опоздай! Прости...
       Все-таки твоя Ольга.
       P.S. Если вдруг что-нибудь произойдет, поезжай в аэропорт. Камера хранения, отсек 515. Код от отсека тот самый, который мы всегда с тобой использовали в подобных случаях. Кроме тебя, его никто не знает. Постарайся его вспомнить. Там ты найдешь черный кожаный кейс..."
       Конец фразы почему-то был зачеркнут, и я оторопело посмотрел на самодовольного Серегу.
       - Не пойму, ты мне друг или скотина, - изрек глубокомысленно я, пытаясь полностью избавиться от Глеба.
       - В этом мире каждый сам за себя, - бросил кентавр, превращаясь в бронтозавра. - Но я бы попросил тебя выбирать соответствующие выражения...
       - Как эта записка попала к тебе? И почему, почему ты ее читал? - напирал я, хватая его за края костюма или за скользкий хвост.
       - Перестань! Какая разница, читал я или нет? - резко уронил Серега, отворачиваясь. - От тебя разит, как от винной бочки... С Ольгой меня познакомил ты собственной персоной. И не я был причиной вашей размолвки, а твое беспробудное пьянство до этих самых чертиков и видений... Впрочем, я не врач, и если бы не твой, так сказать, талант, то с удовольствием послал бы тебя ко всем чертям, и ты бы очень скоро подох на помойке, как старый облезлый пес-импотент, который никому... ты слышишь?.. ни-ко-му не нужен, даже последней суке...
       - Значит, ты спал с моей Ольгой? - нерешительно спросил я, и весь мой горячий порыв стал понемногу сходить на нет. Глеб, этот толстый нахохленный боров, вновь овладевал мной, и он казался страшнее кентавра, от которого я не ждал никакого ответа.
       Я посмотрел на часы: они показывали ровно шесть. Черт!.. Опять опоздал. Как всегда в моей жизни...
       Мысли, обгоняя друг друга, пронеслись в моем мозгу. Но я дал себе слово: теперь или никогда. Будь что будет, я должен ей помочь.
       Вмиг черты кентавра рассыпались. И хотя он что-то кричал мне вдогонку, я тут же увидел себя бегущим к остановке такси. Я все еще верил...
       Но по мере приближения к гостинице странная робость и смущение стали проникать в меня, и я начал ощущать себя, как когда-то давным-давно, тихим безобидным Юозасом, влюбленным в Ольгу...
       
       Они внаглую сбежали с коллоквиума, опьяненные и ошарашенные от только что родившейся любви, и побежали под дождем в свой парк, где можно было бесконечно кататься на качелях. Он подбрасывал ее высоко, и у нее захватывало дух от страха и наслаждения. Но молодые горячие тела жадно требовали обладания друг другом, и они, не в силах вытерпеть сладкую мучительную боль, как обезумевшие, искали островок, где можно было спрятаться от любопытных глаз и ушей. Мокрые, они целовались, захлебываясь. Ее твердые груди упирались в тонкое платьице, и, чувствуя это, он стонал от нестерпимого желания.
       Островки все были обитаемы или затоплены. И только в одном из них им повезло, но повезло по-другому, так, как везет в рулетку. На одной скамейке дождем приклеелась десятирублевая бумажка. Они схватили ее и стали плясать, словно сатиры, в диком необузданном восторге.
       Он хотел купить цветы, много-много цветов. Но она предложила другое. Тогда, до бурной эпохи инфляций, на алеющий червонец можно было хорошо посидеть за столиком. И они выбрали тот дурацкий ресторан, первый в их жизни. Теперь находка, которую оба восприняли как божий дар, взывала к чревоугодию и обильному возлиянию.
       Ах, они были пьяны без вина! Зачем, зачем им терять меру? Но они разошлись не на шутку. Ненасытный голод проснулся внутри, разбудив озорную дерзкую удаль.
       Да, ты способен на многое, когда знаешь, что тебя любят, что ты нужен и тебя ждут, как будто ждут набивающего себе цену артиста, что не торопится выходить на сцену, и, усмехаясь, слышит нарастающие аплодисменты из-за кулис. Но к черту артиста! - тебя, тебя самого в самом деле ждут, ты желанен и любим именно такой, как ты есть, со всеми погрешностями и недостатками. И тебе не нужен артистический грим и чужая слава, когда ты сам чувствуешь себя великим...
       Вино лилось рекой, и блюда сменяли друг друга. Это казалось наваждением. И ничто не предвещало беды.
       Все оказалось довольно прозаичным. Бедный Юозас! В пылу радости, веселья, музыки, танцев и нахлынувшего счастья он потерял злополучный дьявольский червонец, так неожиданно им найденный. Когда пришла пора платить по счету, он судорожно стал похлопывать себя по карманам, медленно постигая, что у него нет никаких, абсолютно никаких денег.
       Тяжело дыша, Ольга молчала. Но было видно, что ей невмоготу.
       - Что за напасть! - вымученно проговорил Юозас. - Я действительно потерял деньги...
       Теряя последнее терпение, долговязый белобрысый официант, вытянувшись во весь рост, стал косо поглядывать на его спутницу, как бы прикидывая, какое решение примет она в подобной ситуации.
       Ольга схватилась за сумочку и стала судорожно в ней рыться.
       - Вот, возьмите! - сказала она, протягивая белобрысому маленькое колечко. - Это - мамино...
       - Мамино... - хмыкнул официант, передразнивая, и подбросил кольцо на ладони. - Что же не носишь?.. Золотое?..
       - Да... - уронила Ольга, опуская глаза. На минуту ей показалось, что белобрысый молча раздевает ее своим холодным безжалостным взглядом.
       Кровь бросилась в голову Юозаса.
       - Отдай! - громко крикнул он белобрысому и вмиг слетел с той высокой счастливой башни, что возносилась выше облаков, туда, вниз, в самое глубокое болото, в грязь и тину, из которой так трудно выбраться живым, и уж если тебя не засосет в топи, то долго придется отмываться, доказывая всем, что когда-то ты был чистым.
       Юозас схватил белобрысого за лацканы голубого пиджака и резко тряхнул его. Но в следующую секунду он почувствовал страшной силы удар в лицо. Его очки, треснув, упали на пол, а вскоре и сам он повалился ничком, будто солдат-новобранец, глупо высунувшийся из окопа и тут же сраженный вражеской пулей.
       Потом солдата хладнокровно били две пары ботинок. Было темно и сыро, словно на адских полках. Он стоял на коленях и мучительно отхаркивал бордовой кровью. А его все били и били...

       Юозас сбежал от меня в тот момент, когда я беседовал с консьержкой и медленно поднимался наверх на лифте. Я все еще пытался позвать Юозаса, ведь он, пожалуй, являлся той самой последней связующей ниточкой между мной и Ольгой. Впрочем, нет... Еще в моем кармане лежало письмо, написанное ею, и предстоящая встреча.
       Но ведь Ольга ждет Юозаса, а не Глеба. Называй она меня тысячу раз Глебом, но я-то все равно стал другим. Может быть, сейчас я похож на кого-нибудь третьего, совершенно не знакомого ей Юмжагийна, который готов вытворить какие-нибудь монгольские глупости, но не способен стоять под сумасшедшим картечным огнем.
       Ольга не считала меня гением. Она бранила и унижала, и была, в сущности, права. Что такое гений? Тот же микроб, только слегка увеличенный в размере. Что он во Вселенной, что он в пустыне? Гению требуется аудитория. Да и она должна быть по-своему гениальной, чтобы он состоялся.
       Ну, к примеру, я сяду за огромный роман и буду писать его всю свою жизнь. Все вокруг будет проходить мимо меня, как в убыстренной киноленте. А я буду заперт в своей тюрьме ради той максимальной идеи. Я испишу тысячу страниц, потом, как скрупулезный цензор, вычеркну половину и понесусь быстрее ветра к редактору, который возьмется за голову от непосильного труда.
       Как мне доказать ему, что я написал гениальную вещь, а его пальцы не торопятся дрожать от трепетного волнения прикосновения к великому?..
       Сердобольный редактор вычеркнет еще добрую половину страниц и, вымученно улыбаясь, скажет, что ему в общем-то понравилось. Но есть еще старший редактор, у которого болит печень, а жена любит спать с водопроводчиком, ибо считает, что он-он-он лучше всех разбирается в литературе. Этот старший готов вычеркнуть все, что ему попадет в руки. И это будет невиданным счастьем, если уберет только половину. Из того же, что останется, он предложит сделать сценарий, или воткнет сие в какой-нибудь пухлый альманах,где из года в год издается он сам.
       Впрочем, за свои собственные деньги я мог бы издать свой гениальный роман, минуя мучительную стадию издательства. Но получается так, что выгоднее вообще ничего никогда не писать. И стало быть, самое гениальное - это чистый лист бумаги или пустой компьютерный экранчик, что-то наподобие "Черного квадрата" Малевича. Вот так...
       Я вышел из лифта, размышляя о другом. Мне совсем не хотелось копаться в себе, изучая степень своей гениальности. Во всем виноват был настырный Юмжагийн, который в данном случае казался еще противнее разумного бюргера Глеба. Но к счастью, он появлялся во мне не так часто, только для того, чтобы замаскировать робость и смущение, которые сами по себе были довольно-таки пошловаты.
       Оглядываясь по сторонам, я быстро подошел к нужной двери. Цифра "103" напомнила мне номер кельи, где жил, страдая от ощущения своей неповторимой гениальности, Стендалевский Жюльен Сорель.
       Я негромко постучал, так, как это делал всегда - раз, потом небольшая пауза, и еще дважды, чтобы Ольга удостоверилась в том, что за дверью стою я, Глеб, ее Глеб, в единственной своей оболочке.
       Мне никто не ответил. Я слегка повернул ручку, и дверь безропотно отворилась, открывая моим глазам светлую уютную комнату, - типичный гостиничный камуфляж с картиной парусника на стенке и керамической вазой с цветами у окна.
       Комната была чисто убрана, вероятно, недавно, и в ней стоял неповторимый сырой запах уборки, ничего общего не имеющей с обитанием в ней человека. Но было ощущение чего-то еще, тревожного и непонятного.
       "Странно, она сама назначила мне встречу", - с досадой подумал я и по какой-то инерции последовал в ванную. Мне так хотелось увидеть там Ольгу обнаженной, чистой и мокрой среди многочисленных гигиенических пузырьков и флаконов, что мое воображение опережало действительную картинку.
       И я в самом деле увидел ее лежащей в пустой ванне. Разметав свои черные волосы, Ольга смотрела на меня удивленно, широко открытыми глазами, и напоминала Медею, впервые узнавшую о прелюбодеянии своего супруга.
       Но бог мой - она была мертва! Только сейчас я смог это понять.
       Бедный Юозас снова влетел в меня, будто вихрь, проникая в самые отдаленные уголки сознания. Рыдая, он упал на колени перед Ольгой и стал исступленно обнимать неживое тело.
       Но в это время Глеб, а стало быть и я, уже вполне приходил в себя и с удивлением смотрел на рыдающего Юозаса, как на инородную субстанцию. Я понимал, что пора брать инициативу в свои руки и проявить что-либо, помимо истерики.
       Итак, передо мной находился труп, на котором необдуманно, из-за этого придурка Юозаса оказались отпечатки моих пальцев. Мои единственные, неповторимые гениальные пальчики, которые прекрасно могли бы послужить в дальнейшем неопровержимым доказательством убийства моей жены. Да, бывшей, разумеется. Но что это меняет? Наоборот, моя вина усугублялась. Причины, побудившие меня изолировать Ольгу, казались бы довольно банальными. Ревность, зависть, отчаяние, деньги - это все жалкие коготки для адвоката, конечно, если он еще будет копаться, спасая меня. Плюс мое постоянное пристрастие, которое превращается в громадный минус. Да и алиби, черт возьми, нет. Меня просто-напросто кто-то подставил, и я попал, как кур в ощип, в чью-то сложную, непонятную смертельную игру, где оказался представленным в образе болванчика.
       Пока Глеб вел свои обычные пространные рассуждения, Юмжагийн разыскал в шкафчике одеколон, вату и хладнокровно вытер предполагаемые отпечатки пальцев. Какой умница, право! И почему он так редко появляется на сцене, когда на самом деле больше всего бывает нужна его молчаливая решительность...
       В конце концов можно было просто налить воды, и не было бы никаких отпечатков. Как говорится, концы - в воду. Но Юмжагийн упрямо продолжал делать свое дело. Он ведь был безразличен к усопшей.
       Так-так... Серега, конечно, замешан во всей этой истории. Допустим, он - курьер, поставляющий важные депеши для шефа. Кто такой шеф, пока неизвестно. Ольга выполняла какую-то работу для него, а может быть, делила с ним постель в свободное от борьбы за производительность труда время. Не важно, не важно - это важно разве только для Юозаса. Пусть себе вздыхает! Мы давно разошлись с Ольгой и не дело ворошить прошлое.
       Допустим, Ольга сумела разузнать что-то из ряда вон выходящее. Ей угрожали, она искала какой-нибудь выход. И нашла меня. Почему меня? Потому что я - пресса. Слегка нетрезвая, с сомнительной репутацией, но все же...
       На меня она вышла, не минуя Сереги. Вот где ее ошибка. Кто он такой, этот кентавр? Так ли прост, как кажется, и не вел ли двойной игры, будучи Ольгиным любовником, моим приятелем и доверенным человеком неведомого мне шефа?
       Хорошо, оставим Серегу в покое, мелкую сошку. Кому-то было нужно вытащить меня, именно меня, посредством Сереги. И навесить этот труп мне, гениальному алкоголику и бывшему мужу.
       Так-так... Схемка вроде проясняется, хотя туману еще много. Теперь нужно постараться уйти отсюда, пока мышеловка не захлопнулась.
       Но как только я направился к выходу, то тут же понял, что традиционным способом это сделать не удастся. Едва приоткрыв дверь, я увидел, или скорее представил, что увидел, как целая группа аккуратно одетых деловых людей целенаправленно двигается от дверей лифта по длинному коридору к той самой 103-й комнате Жюльена Сореля, за дверью которой находился я вместе со своей убитой женой.
       От одной этой мысли набежавшие чувства готовы были вновь переполнить меня, но Юмжагийн дал увесистую затрещину Юозасу и стремглав бросился на балкон.
       Там я постарался, насколько было возможно, оценить обстановку, и посмотрел вниз. Третий этаж - это в сущности не высоко, и даже бестолковый Юозас смог бы отсюда спрыгнуть, рискуя разве что ушибами или вывихами.
       Но как можно было прыгать в самом многолюдном месте в час пик, чтобы потом доказывать, что непризнанный гений никого не убивал и ни от кого не спасался бегством?
       Рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки, находился соседний балкон, и неистовый монгол, который не любил долго размышлять и витийствовать, цепко схватился за ажурные поручни.
       На секунду я вновь стал Глебом, пытаясь выпихнуть из себя любые каскадерские изыски. Это секунда могла все решить.
       - Послушай, я же не виновен! - заорал я самому себе, пытаясь доказать это своим внутренним оппонентам.
       Но тут же чуткое ухо, принадлежавшее в тот момент неведомо кому, уловило звуки человеческих шагов, проникавших в комнату.
       - Лезь! - крикнул возбужденный Юмжагийн, никогда до сих пор не выходивший из себя.
       "Вот это да! - подумал я, чувствуя, как рушится блок, ограждавший меня от чужеродных существ. - Теперь он, поди ж ты, будет мной командовать, да еще в такой ответственный момент! В конце концов, я - главный, это меня, меня зовут Глеб, или, по крайней мере, звали..."
       Но руки и ноги уже сами потянулись к чужому балкону, беря его на абордаж и выделывая всевозможные кренделя. Одним словом, я прыгнул с края своего балкона и аккуратно приземлился на соседний, чему страшно удивился.
       Никогда бы раньше я не поверил, что смогу совершить такой дерзкий и рискованный прыжок. Итак, дело сделано наполовину.
       Преследователи войдут в 103-й номер, надеясь застукать меня, но - дудки! Там не будет даже бледной тени Юозаса.
       Правда, через минуту они, пожалуй, выбегут на балкон и обнаружат мой неуклюжий маневр со всеми вытекающими последствиями.
       Мне нужно было где-то спрятаться и затаиться. Спуститься вниз, на второй этаж, я уже не мог незамеченным. Значит, оставалось только одно: как-то войти в чужую комнату.
       Степняк явно стушевался, и весь его гордый пыл, возникший после знаменитого прыжка, стал заметно ослабевать. Я попытался собрать всю свою волю и вспомнить набор любезных фраз, отличающих интеллигента от нахала, но ситуация была не в мою пользу.
       "Считаю до трех", - приказал я себе, и мое тело сжалось, а потом затряслось, будто многоступенчатая ракета, готовая к космическому семяизвержению.
       При счете "три" я схватился за ручку балконной двери и дернул ее на себя что есть силы. Откинув штору, ворвался в чужую комнату, надеясь увидеть все, начиная от заседания министерства и кончая обычной гостиничной оргией.
       Но в комнате было тихо. Ничтоже сумняшеся на меня глянуло милое женское личико, едва успевшее ахнуть. А потом уже пришлось ахать и удивляться мне, ибо я тут же узнал в этом замечательно смазливом личике свою давнишнюю подругу Зинку, и прошлое, словно засасывающая воронка, закружило меня и утащило вглубь вспыхнувших не вовремя и некстати воспоминаний...

       С Ольгой мы поженились наспех, не в силах справиться с могучим и вечным инстинктом природы. Он-то потом и подвел нас, слупых котят, попавших в бурный жизненный водоворот.
       Что мы знали друг о друге, чего добивались?.. Едва обнаружив литературные задатки, я возомнил себя гением, и, чем долее ощущал официальное непризнание, тем более росло мое гипертрофированное чувство. Ольга, лицо крайне заинтересованное, сопротивлялась как могла. В свое время она баловалась девичьими стишками и даже что-то где-то публиковала, но гением отнюдь себя не считала. Впрочем, и меня тоже, черт побери! Вначале я ощущал какое-то радостное злорадство, захватывая вражеский блиндаж и преодолевая ее иронию, насмешки и прочие тычки, но потом... потом злорадство сменилось глухой ненавистью, причем, никакие горизонтальные прикроватные прелести уже не могли спасти положения.
       Она критиковала каждую строчку в моих рассказах. И в конце концов мне стало казаться, что Ольга попросту издевается надо мной.
       Что было делать? Я ушел в оборону и оброс бородой. Стол ломился от моих рукописей. Друзья давали им высшую оценку, балуя меня и лелея. А Ольга, будто злая колдунья, варила для меня кипящее пойло.
       - Никакой он не гений, - возражала она моим горячим поклонникам. - А просто больной графоман, причем, его болезнь давно запущена и почти не излечима!..
       Друзья возражали и пожимали плечами. Я продолжал злиться, а Ольга стояла на своем как вкопанная.
       Слушал ли я ее, соглашался ли?.. Пожалуй, нет... Тогда-то со мной все и началось...
       Сначала это были какие-то ночные видения и кошмары с вампирами и вурдалаками, посещавшими мою непутевую голову. Потом стали являться нагие девы. Но их вскоре сменили Юмжагийн с Юозасом, что вошли в меня крепко и надолго. Глеб затерялся среди них. Ему уже не хватало места. И я понял, что теряю самого себя. Мне стало ненавистно собственное имя, тело, голос и все то, что я писал многие годы, - ненавистно. Глаза открылись внутрь, и я увидел свою духовную плешь, наконец, вполне постигая, что я - полная бездарность.
       Писать я не бросил, не-е-е-ет... Ведь если верить Ольге, графомания неизлечима. Но друзья стали упорно вталкивать мне, что я научился писать еще лучше, ну просто как гений.
       А сам "гений" запил по-черному. Не то чтобы раньше я воздерживался, но умел как-то обуздывать внутренние позывы. А тут они все вместе с безусловными рефлексами навалились, - и Глеб не выдержал.
       Ах, боже мой! Что такое Глеб, в самом деле? Может быть, в него, то есть, в меня попал осколок того самого андерсеновского разбитого зеркала? Сколько их летает по свету, кто считал? Какие пьяные тролли их забавы ради разбрасывают?..
       И я почти поверил, что я - бездарность. Ходил по комнате мимо Ольги, скрестив руки за спиной, словно упрямый зэк, и заученно твердил, твердил: "Я - бездарность, я - не гений, я - бездарность!.."
       Потом откуда-то с горних небес появилась Зинка. Неожиданно... Белая, почти алебастровая, очень красивая и сексуальная. Кто прислал ее, кто назвал ей мои координаты? Почему ее не забросили, скажем, в шестнадцатый век?..
       Ольга сама привела Зинку и вложила ее руку в мою. Бедняжка Ольга, подозревала ли она, чем все закончится? А может быть, ей надоело мучиться со мной? Кто знает...
       Зинка не хвалила меня в открытую. Но глаза ее горели и лучились, будто прожекторы, лишь только она прикасалась к моей галиматье.
       И она говорила именно то, что я хотел от нее услышать. Все это напоминало целебный бальзам. О, нет, Зинка не твердила, что я - гений. Но ее слова были благодарны и чисты, и я ей поверил, как ребенок. Я почувствовал, что действительно что-то могу, стал приходить в себя, прогнал своих непрошеных пришельцев, наглухо "завязал" и в итоге клюнул самой последней рыбешкой на мормых, влюбившись глупо и безнадежно, как влюблялись древние рыцари.
       А что же Зинка? Видела ли она мои дрожащие руки, слышала ли прерывистый голос, понимала ли, что у меня это может быть серьезно и глубоко, до самой страшной боли?
       Конечно, видела... Ведь не слепой же дурой она была. Это я был набитым дураком, дни и ночи напролет карауливший ее окна. Как будто импортные туфли или косметику, Зинка купила меня своими доверчивыми глазами-капельками и двумя-тремя кокетливыми фразами, заученными наспех у зеркала.
       И я понял, что не могу жить без нее. В то время я терялся в острых углах треугольника, пробивая прямую там, где можно было обойтись овальной параболой.
       Как-то само собой мы с Ольгой удалились друг от друга, как будто уплывающий от дебаркадера пароходик. Там, на пароходе, - люди, голоса, музыка. А на дебаркадере только одинокая провожающая грусть и скука, и больше ничего.
       Я вовсе не считал себя подлецом. Но откуда, скажите на милость, я мог знать, что Ольга ждет ребенка? Что я - ясновидящий?.. В конце концов в последнее время она не откровенничала со мной, даже об этом. Об аборте и о любовнике я узнал, как полагается, самым последним.
       У нее появился Серега. Вернее, у нас... Я же сам привел этого субчика в свой дом в качестве друга. Дружок, съешь-ка пирожок... Тогда он еще не казался мне похожим на кентавра. Скорее, на очаровательного италообразного юношу из журнала мод. Хорошо одетым, ухоженным и слегка тоскующим. Этакий Печорин в полуподвальном борделе.
       А может быть, я подспудно хотел, чтобы он заменил меня. Не постоянно, а так... как бы на время. На то самое время, что я пытался проводить вместе с Зинкой. Я с Зинкой, а Серега, так сказать, с Ольгой. Вот ведь как весело!
       Но у Зинки - муж. Она все уши мне прожужжала: муж, мой муж... А мне было глубоко на него наплевать. Тьфу-у-у-у!.. Хотя тогда еще я не считался таким циником. Я был влюбленный до безумия Меджнун, и мысль от этого глубоко засела в моем черепке. Я лелеял эту мысль и блаженствовал в своем райском саду.
       Но почему, почему мужем моей избранницы должен был стать именно Сергей Дмитриевич, Сергей, Сережа, Серж, Сергунчик, Серега, черт бы его побрал?..
       Так наш треугольник незаметно превратился в квадрат, в котором, как ни крути, лишним оказывался я, глупый непризнанный гений.
       Серега был жгучим кучерявым брюнетом. Это теперь уязвимые проплешины избороздили его непутевую голову. А тогда...
       Моя Ольга увлеклась им, что в этом удивительного! Он писал верлибры, и весьма свихнулся на них. Верлибр как насморк - чихай на здоровье, пока не излечишься. Серега ни в какую не хотел лечиться, а Ольга, словно мне назло, стала превозносить его инфекционные выбросы до небес.
       Однажды, разозлившись, я напился до умопомрачения и, отбиваясь от появившихся вновь пришельцев, которые, как черви, подтачивали меня изнутри, написал пару миль приходивших в голову верлибров. Я писал, издеваясь над собой, и чувствовал, как дюжина толстых и потных кентавров проникает в меня, будто в свою пещеру.
       К концу второй мили, задыхаясь от гнева, я брезгливо вручил свое творение Ольге. И та - о, ужас! - впервые за всю нашу совместную жизнь удовлетворенно кивнула головой, поджала губы в знак глубокого одобрения и произнесла:
       - Это самое лучшее, что написано тобой. Пожалуй, не хуже, чем у Сергея...
       Я готов был растерзать ее, а заодно и себя со всеми своими обитателями. Кентавры по очереди выползли из меня, как выходят из организма пот или моча.
       Конечно, я тут же сжег свои верлибры, как сжигают мосты перед отступлением, порвал с Ольгой да и с Зинкой. Мне опять захотелось крепко напиваться, тем более, что этого все чаще стал требовать щепетильный прибалт и необузданный монгол...

       Все это, или почти все, удивительно пронеслось передо мной в спрессованном виде в течение пятнадцати секунд, пока мы с Зинкой ошарашенно смотрели друг на друга. Если хотите, наша жизнь со всеми радостями и болями - это те же пятнадцать секунд, нужно только увеличить скорость памяти, как при перемотке кассеты, вот и все...
       Наконец, моя кассета стукнулась о борт, и я пролепетал:
       - Зинка, ты хоть узнаёшь меня?
       - Боже мой, Глебушка, это ты или не ты? - громко воскликнула она, очаровательно всплеснув руками.
       Зинка попала "в десятку", ибо я был уже не совсем я, а расчувствовавшийся Юозас.
       - Дорогая, мне нужна твоя помощь, я попал в скверную историю...
       Дальше человеку, вошедшему в чужую комнату через балкон, можно было не продолжать. Зинка быстро схватила меня за рукав пиджака и крепко прижала к себе.
       - Ты опять что-нибудь натворил, мерзавец, - проговорила она, особенно сладко выделяя последнее слово.
       - Я... видишь ли... за мной гонятся...
       У меня перехватило дыхание от близости Зинкиной груди.
       - Кто? - прошептала она одними губами.
       Тут я почувствовал, что необходимо срочно созвать консилиум и объявить тайм-аут, иначе я готов был в ту же секунду сбросить с себя не только пиджак, но и все остальные детали туалета, которые с натугой напяливаются с утра для того, чтобы быть грубо сорванными ночью...
       - "Что ты вытворяешь? - заорал Глеб внутри меня. - Ведь там, в соседней комнате..."
       - "Черт возьми, как она хороша! - блаженствовал Юозас. - Как будто мы только вчера расстались..."
       - "Если ты ее не трахнешь, то будешь самый последний идиот!" - прорвался старый кентавр, и тут же исчез.
       - "Это похоже на ловушку, - буркнул Юмжагийн. - Откуда вообще она здесь появилась?"
       - "Заткнитесь! - отрезал Глеб. - Ловушка это или нет, но отступать некуда".
       - "Но она может быть в заговоре с ними..." - не унимался Юмжагийн.
       - "Все равно рискнем!" - заявил Глеб, и кажется, это уже был полностью я, отвечавший за действия всех.
       - "Да-да! Рискнем и трахнем!" - вновь уронил кентавр, и опять скрылся.
       Но власть уже находилась в моих руках. Меня снова звали Глеб, и я посмотрел на Зинку нормальными человеческими глазами. И этот мой красноречивый взгляд весьма положительно повлиял на нее.
       - Зинка, - произнес я тихо. - В соседней комнате убили Олю. Я только что оттуда. Кое-кому хотелось бы, чтобы убийцей считали меня...
       - О боже, Глеб! - она тряхнула меня за плечи. - Прячься в шкаф. Они туда не сунутся...
       Зинка впихнула меня в какое-то нелепое модернистское произведение мебельного искусства. И буквально через пару минут в ее дверь постучали.
       Зинка умеет быстро овладевать собой и по-мужски держать удары. Ей вовсе не требуются дополнительные внутренние переговоры, наподобие моих, и она знает, что, кому и как сказать. Какое счастье, что я ее встретил! Но черт побери, почему она так спокойно перенесла известие о смерти подруги?..
       В комнату ввалилось четверо или пятеро длинноногих существ, хотя скорее всего их было больше, ведь я не мог хорошо разглядеть каждого в полутьме, да еще сквозь узкую щель, в которую тщетно пытался вставить правую часть своих очков.
       Среди них, безусловно, был один главный. Главный - это хозяин, начальник, босс, шеф, это - все, что угодно. Допустим, генерал, или генеральный прокурор. Выше не хотелось брать. Я интуитивно разгадал его, но не обнаружил, ибо возле него быстро образовался защитный кордон, и к тому же он пока молчал, хотя с другой стороны я ни за что не узнал бы этот голос, потому что никогда его не слышал. Я просто понимал, что среди них есть главный, и вот он - пришел.
       Зато я прекрасно различил голос Сереги.
       Он прямо подскочил к Зинке и стал яростно махать перед ней своими ручищами.
       - Где он, где? - орал Серега, мотыляя своим кентавровым хвостом. При этом его курчавые волосы спутались в космы и напоминали разбуженных змей.
       - Кто? - задала самый идиотский вопрос мудрейшая из женщин.
       - Не притворяйся дурой! - напирал кентавр. - Речь идет об этом истукане, твоем любовнике, который в соседней комнате убил собственную жену...
       Зинка спокойно убрала цепкие руки кентавра со своих белоснежных плеч и поправила очаровательное платьице.
       - Дорогой, я все еще ничего не понимаю! - О, Зинка, как она была прекрасна в этот миг! - Этот номер ты снял для встречи с официальными представителями. А теперь ты врываешься в него с незнакомыми молчаливыми невежливыми господами и задаешь мне бесцеремонные вопросы...
       - Надеюсь, вы простите вашего мужа и наше беспричинное вторжение, вызванное только чрезвычайными обстоятельствами, - наконец, заговорил главный теплым доверчивым тоном. Все-таки я где-то слышал этот голос. На то он и главный, чтоб его знать! Тем более мне. Но нет, нет, щель была довольно узка... - Мне очень не хотелось, и я был крайне раздосадован нарушать ваш незыблемый покой, Зинаида Викторовна, - продолжал согревать главный, говоря заученные правильные фразы, после которых любая женщина должна была бы оттаить. Кстати, он знает ее отчество, а я его сроду не знал, даже когда находился на обладательнице оного верхом. - Разумеется, Сергей Дмитриевич, вы могли бы сами пооткровенничать со своей супругой. А чтобы не терять времени, откройте шкафчики гардероба. Там вы, вероятно, сможете помочь нам обнаружить именно того, кого мы разыскиваем столь нелюбезным способом...
       - Да-да, шеф! - коротко крякнул Серега и вновь превратился в худую собаку-ищейку, вытянувшую свой любопытный нос в сторону искомой жертвы. Сволочь, сколько тебе за это платят? Небось, никогда не получишь столько за свои верлибры!
       Я судорожно сжался в комок и представил себе, что я - ёж. Никакая собака не сладит с ежом. Он ей не по зубам. А еще я смогу превратиться в дикобраза, для пользы дела.
       Но вы еще не знаете этого кентавра с его гипертрофическим нюхом. Он пошел именно туда, где находился ваш покорный слуга среди всевозможных платьев, от которых бедный Юозас совсем потерял голову.
       Серега резко раскрыл дверцы шкафа и...
       И тут я скомандовал себе:"Стоп!" Ну, примерно так, как обычно кричит своей команде охрипший режиссер:"Снято!"
       Дело в том, что мне жутко не понравилась глупейшая ситуация, в которой я очутился. Итак, я сказал себе :"Стоп!" и открутил видеокассету назад. Недалеко, только до момента, когда я созвал консилиум.
       Стало быть, все то, что будет потом, я просто-напросто сотру, так, как будто этого и не было.
       Допустим, что и консилиума не было.
       Я - Глеб, меня узнали, то есть, я - существую. Чувствую себя настоящим мужчиной. Влезаю через окно к любимой женщине. И меня берут в объятия.
       Ага, неплохо! А теперь пусть эта кассета крутится себе дальше...

       Зинка жадно прильнула к моим губам и долго их не отпускала. Она искусно умела превращать обычный поцелуй в начало хитроумной сексуальной игры.
       Но этот поцелуй был необычный. Старые любовники встретились, словно два одиноких путника в пустыне.
       - Зинка, подожди... - еле выговорил я, чувствуя, что земля, или паркетный пол, или черт знает что, там, внизу, расходится подо мной.
       - Как ты мог? Как ты мог?.. - стонала Зинка, и я не сразу понял, что именно она имела ввиду. А потом, конечно, догадался, что сейчас начнутся массированные упреки и оскорбления с ее стороны.
       Но Зинка все же была мудрой женщиной, и все ее негативные позывы на этом рубеже благополучно завершились.
       - Зинка... понимаешь, кто-то, вероятно, из наших общих знакомых, меня подставил, - наконец я вырвался из ее объятий и сумел впервые выдать здравомыслящую информацию.
       - Глебушка, разве у нас с тобой после всех твоих выкрутасов еще остались общие знакомые? - улыбнулась она, слегка отстраняясь от меня.
       - Конечно. Твой муж, например... - быстро уронил я и тут же почувствовал, что ей стало неприятно.
       - Именно поэтому ты залез ко мне через балкон, чтобы сообщить столь важную новость? - парировала Зинка, неожиданно впившись уголками ногтей в мякоть моих пальцев. На мгновение стало больно, но боль вскоре перешла в неизъяснимую сладостную негу. Бог мой, она меня просто-напросто хочет, и ей глубоко наплевать на все мои переживания.
       - Зи-и-ин-ка... - с трудом выдавил я и, схватив ее в охапку, понес в спальню, где бросил прямо на кровать, заржав, как самый распоследний кентавр...
       В течение последующих трех минут мы находились в сомнамбулическом состоянии, сбрасывая с себя мешавшую одежду.
       Казалось, это будет бесконечно, и мне не хватит воздуха от набежавшего приступа. Зинка, похоже, испытывала такие же мучения.
       Потом из меня вылезали по очереди все мои двойники, давая друг другу советы, а это по-своему напоминало не обычное соитие, а групповую оргию сатиров и наяд.
       Наконец, мои ребята напотешились и угомонились. Зинка казалась довольной и стала что-то мурлыкать мне на ухо. Но я-то как раз чувствовал какую-то неловкость внутри, выдавив из себя все жизненные соки, и быстро спускался с облаков. Мне почудилось, будто кто-то облил меня с головы до ног какими-то отборными помоями.
       Подобное быстрое отрезвление чаще встречается у мужчин. Но в данный момент я был не только мужчиной, но еще и затрапезным кентавром. Это животное мыслило просто и без лишних словоизлияний по следующей схеме: "пожрать-трахнуть-всхрапнуть" с небольшими вариациями. Стало быть, теперь оно мечтало перейти в третью стадию.
       - Глебушка, проснись! - простонала Зинка, перестав мурлыкать. Ее наверняка не одолевали кентавры, и страстная волна продолжала держать ее в своем плену.
       Нет, женщины, пожалуй, тоже по-своему кентавры. Только на одну треть. Они знают, что хотят. И не любят, когда их дразнят. Поэтому если их соответственным образом трахнули, они не собираются сразу же отворачиваться. Во всяком случае, Зинка.
       Я с трудом отомкнул свои налитые веки, будто двери от чугунного засова, чувствуя, что сейчас придется долго выплывать на поверхность. Но Зинка уже добродушно протягивала мне фужер с какой-то красноватой жидкостью.
       Я довольно улыбнулся и, охватив этот волшебный фужер, прямо в кровати быстро опорожнил его, но, вместо того, чтобы ощутить приятную пьяную дрему, тут же очнулся, словно от рвотного позыва.

       Я вовсе не обнаружил себя лежащим на кровати. Да и вообще никакой кровати не было. Я сидел в мягком бархатном кресле у журнального столика и следил за тем, как перепуганная Зинка ходила из угла в угол гостиничного номера и, охватив голову руками, что-то долго и взволнованно говорила.
       Я не улавливал ее слова, хотя и понимал, что сейчас она сообщает нечто важное. Мои внутренние кретины, впервые за долгое время почувствовали себя лишними, смущенно молчали и, виновато потупив головы, пытались спрятаться.
       - ... вмешивалась не в свое дело, как я ее ни предупреждала, - продолжала Зинка. - Но видит бог, я чувствовала, я знала, что все так и закончится... Они ни перед чем не останавливаются. Что им - убить женщину, если та хоть на миллиметр отошла от их программы.
       - Что толку сейчас об этом говорить! - вдруг вмешался я. - Теперь это дело прошлое!..
       - Ну да, конечно! Тебе наплевать, что шлепнули почем зря твою жену, как муху, и она лежит в соседнем номере, а ты рассуждаешь об этом спокойно, будто хренов философ.
       - Я не философ...
       - А кто же ты?
       - Я... я - несчастный человек...
       Зинка как-то странно посмотрела на меня и осеклась на полуслове. Может быть, она ожидала с моей стороны рыданий или бурных сцен, но я казался спокойным, и она могла заметить только каменную белизну, надвигавшуюся на мое лицо.
       - Ну ладно! Глебушка, прости меня, - она положила руку на мою голову и пошевелила спутавшиеся волосы. - Я сама не знаю, что говорю...
       - Нужно уходить, Зинка... Здесь скоро будет очень шумно...
       - Ты хоть знаешь, за что ее убили?
       - Ольга передала мне письмо через твоего муженька.
       - О боже! - завыла Зинка. - Значит, они уже знают это место?
       - Ну уж нет! - протянул я. - Наш код знали только мы с Ольгой.
       - Тогда поторопись. Там, внизу, стоит моя машина!..
       - Подожди! Зачем нам все это?.. Ольгу не вернешь, а эти штучки с вашим боссом мне до лампочки...
       Внезапно Зинка посмотрела на меня в упор, так, что я осекся на полуслове.
       - Я думала, что тебя все-таки зовут Глеб и ты хоть немного ее любил...
       Она могла больше не продолжать.
       Мы стремглав выскочили из номера, бросив короткий взгляд на соседнюю, ту самую, комнату, и вскоре очутились на улице.
       У Зинки был белый "шевроле" - удобная, непритязательная машина. Моей гениальности, будь она хоть трижды выше, не хватило бы на то, чтобы купить хотя бы колесо от этого чуда.
       Зинка на ходу отворила двери "шевроле", пользуясь при этом автоматическим пультом управления. По инерции я тоже сунул руку в карман и обнаружил там ключ. Это был ключ от злосчастной 103-й комнаты, где должен был жить Жюльен Сорель и где быстро остывала моя Ольга.
       - Зинка, у меня ключ... - залепетал я, усаживаясь в машину.
       - Ну и что? - встрепенулась она.
       - Я должен вернуть его.
       - Не говори глупости, - отрезала Зинка. - Мы не имеем права терять время.
       Но меня всегда было трудно переубедить. Тем более, что Глеба выпихнул из оболочки наглый монгол, тезка Цеденбала и праправнук Чингисхана.
       - Я сейчас! - заорал он и резко хлопнул дверью. Повернувшись, Юмжагийн вмиг помчался по гостиничным ступенькам и схватился за дверную ручку.
       И в это время раздался взрыв. Я сначала почувствовал его, скорее, чем услышал. Короткий, упругий, как хлопок.
       В долю секунды от комфортабельного, сияющего своей белизной "шевроле" осталась только груда искореженного металла.
       - Зинка! - остолбенело выпалил я, а вместе со мной орали, стонали и визжали мои внутренние голоса, хватавшие друг друга за горло. - Зи-и-и-инка! - сипел я, не в силах ступить и шага, опускаясь прямо на землю.
       К месту происшествия уже спешили люди, образуя взволнованную жужжащую толпу. Где-то застонала милицейская машина.
       - К черту! К черту все! - закричал я, приподнимаясь, и тут же увидел себя бегущим прочь от зловещей гостиницы...
       Мысли путались, наплывая одна на другую, и большой круглый комок незнакомого страха подкатывал к горлу. Мне казалось, что за мной гонится целая конница драгунов, чтобы искромсать на куски. Впрочем, на самом деле никакой погони не было, и я постарался унять дрожь в коленях, прекратив этот идиотский бег.
       Что же, в конце концов, вокруг происходит? Сначала Ольга, теперь - Зинка. Видимо, то, чем они занимались, так или иначе приводит к подобному концу. Но при чем же здесь я? Тот, кто пишет и пьет, и другими вещами вовсе не занимается?
       А-а, вот она, жестокая ирония судьбы, - писать себе что-то вроде детективов и являться персонажем одного из них, причем, принесенным на заклание, как божий агнец.
       Лично я им не нужен. И вообще никому не нужен. Всему белому свету наплевать на то, что я - гениальный писатель и алкоголик, и могу в любую секунду сдохнуть под забором...
       Но как только я сформулировал эту более менее законченную мысль в своем мозгу, сидевший все время на галерке рыдающий Юозас вдруг вырвал бразды правления, будто конские вожжи. Да черт с тобой, идиот! Правь себе, правь!.. Правь, Британия, морями!..
       И этот неврастеник стал выкладывать свою точку зрения.
       Я очень даже им нужен. Просто позарез. И они давно за мной следят. А теперь, после того, как убрали и Ольгу, и Зинку, то только через меня они смогут получить ЭТО, то есть то самое, ради которого преспокойно отстреливают людей.
       В любом случае мне ЭТО получить не удастся. За мной планомерно и аккуратно охотятся, и самое лучшее в подобном положении было бы потихоньку убраться из города или уж залечь на дно в какой-нибудь неприметной хибарке. Но сначала нужно раздобыть ЭТО...
       Не успев как следует обдумать эту незатейливую мыслишку, Юозас остановился как вкопанный и уставился наверх, обуреваемый внезапно вспыхнувшей идеей. Перед ним возникло небольшое неказистое складское помещение. Казалось бы, что толку в этих грязных пакгаузах? Но только не для Юозаса. Вспомнив что-то важное, он замотал головой как полоумный и рванул к двери.
       Та была закрыта на задвижку и, хотя продолжала нервно ходить, но открываться не собиралась.
       И - черт возьми! - тогда я, я, Глеб, тут же вспомнил это место и то, как открывается эта непослушная чертова задвижка. Нужно было запустить руку под булыжник, что всегда лежал возле, и найти там большой ржавый волшебный гвоздь, которым легко открывалась дверь.
       Тут же, с великолепным артистизмом это продемонстрировав, я вошел внутрь, в темный длинный коридор, в котором потонули десятки различных запахов, и вспомнил, наконец, куда и зачем я попал.
       Кирилл!.. Вот кто мне был нужен сейчас. Браво, Юозас! Вот уж никак не ожидал от романтичного хлюпика и врожденного тюфяка такой находчивости.
       А впрочем, чего это я, в самом деле? Ведь он, кажется, является моей неотъемлемой частью. Так же, как и этот монгол, и похотливые кентавры, большой и малый. Вся эта грандиозная субстанция, как ни крути и не выворачивай ее наизнанку, называется Глебом, Глебушкой, Глебиком, Глебунчиком, черт меня подери...
       Так-так... Не нужно отвлекаться по мелочам. Кирилл - это один из моих бывших дружков-забулдыг. Когда-то он слыл художником, подающим надежды, и где-то даже выставлялся. Все это уложилось в глубоком прошлом и размылось многими пинтами бурлящих напитков.
       Кирилл - это здоровенный волосатый медведь с замедленной реакцией и соответственной походкой. Что нас связывало? Общие друзья, работа, воздух 70-х, "Дип Пёрпл"? Может быть, что-то еще... Но более всего, мы любили с ним оставаться вдвоем, проводив какую-нибудь шумную компанию, и напивались до самой последней стадии, после которой переставали узнавать один другого и мутузили друг друга до рубцов, шрамов и переломов.
       Мы оба пили вдохновенно, без разбору. На его грязном, вечно неубранном столе мог величественно возвышаться пузатый "Наполеон" с самопальной цитрушкой, от которой взбухивали вены на висках, выпучивались глаза и выскакивало сердце из своего постоянного купе.
       Кирилл, Кирилл... Что за неистовые соревнования мы с ним устраивали, намечая встречные планы! Мы поминали всех русских царей и музыкантов за последние двести лет, не говоря уже о здравии для живущих. Нам было весело и дерзко. Бывало, посреди пьянки Кирилл вдруг заводился и вскакивал к мольберту, начиная выделывать всевозможные художественные вензеля и выкрутасы.
       А я... я брал со стола грязную скомканную салфетку и, развернув, писал на ней свои гениальные стихи.
       Потом мы со смехом уничтожали эти творения и пили до изнеможения, пока нам не становилось грустно, и мы начинали завывать в два голоса, как пара голодных раненых волков.
       Наутро Кирилл выгонял меня, скрепя зубами от дикой головной боли. Я молча уходил, пихая по дороге пустые бутылки, с выражением такой же боли, печали и недоумения.
       Вот куда и к кому привел меня Юозас. Странно, уже, видно, минул год, как я не видел Кирилла и не справлялся о нем. А он все равно преспокойно сидел себе на грязных ступеньках моей обветшалой памяти...
       Кирилл был один. Все такой же, ничуть не изменившийся, мужичок со своей всклокоченной бородкой, которую он часто горделиво и любовно пощипывал.
       - А-а-а, это ты, свинтус! - пробасил он, ни капли не удивляясь, словно мы расстались вчера. - Пить будешь?..
       Это был глупый и риторический вопрос, ведь он наверняка знал, что я никогда не отказывался от предложенных мне рюмок, фужеров, стаканов и стопок.
       Мне нужно было взять себя в руки. Я весь подобрался, чтобы серьезно и подробно рассказать своему полузабытому другу о том, как я за несколько часов потерял двух близких мне людей.
       Но сразу у меня это не получилось, и, виновато осклабясь, я нарочито медленно выпил стакан бордового вина.
       Кирилл ухмыльнулся и потрепал меня по шее, будто загулявшего кобеля.
       - Ну, здорово, Глеб!
       - Привет, Кирюха!
       - Где же тебя носило, паршивец? - спросил он, скосив глаза в мою сторону, и я не знал, что ему ответить. Я был нигде, и никуда не уезжал, жил, как затворник, сам себе противен, а тут...
       - Ладно-ладно, можешь не докладывать, - покачал головой Кирилл, словно читая мои потаенные мысли. А может быть, он и вправду умел их читать, кто знает? Гениальный художник, пьяница и телепат... - У тебя что-то стряслось. На твоей вдохновенной роже написано такое, что ты вполне сошел бы за святого Владимира...
       Он опять читал меня, видя насквозь, и я почувствовал себя под лучами рентгена.
       Таиться и лукавить было нечего, ведь я сам, своими собственными ногами притопал к нему за помощью и пристанищем.
       И я рассказал ему все, избегая свои комментарии и, разумеется, не открывая ему наличие своих обитателей, которые так или иначе влияли на мою историю.
       Спокойно меня выслушав, Кирилл вытянул ноги и, поджав губы, стал зло ощипывать бороду, словно собирался вырвать ее с корнем. Потом зажег "беломорину" и, глубоко затянувшись, выдавил односложно:
       - Помянем...
       Я быстро кивнул и наполнил стаканы. Они были липкими, давно не покидавшими этот стол. Отчего-то мне захотелось разбить свой, будто он, стеклянный и нелепый, был один виноват во всех моих злоключениях.
       Выпили не чокаясь. И передо мной, как на картинке, выплыли мои милые ушедшие женщины - Ольга и Зинка. Они были обнажены, словно восточные танцовщицы. И только яркие шелковые повязки располагались на их покатых бедрах да на шеях разметались поблескивавшие разноцветные монисто.
       Зазывно и загадочно улыбаясь, женщины обнимали и ласкали друг друга, как ненасытные лесбийские сестры.
       Я попытался вскрикнуть, но смог издать только какой-то глупый нечленораздельный звук. Однако услышав его, женщины смешались, смущаясь своей наготы, и вмиг стали тенями, которые потом завращались воронкой, превращаясь в две маленькие точки.
       От удивления я не смог удержать свой злополучный стакан, и тот не торопясь, качаясь и прощаясь, замер в воздухе, словно раздумывая, падать ему или нет, и если падать, то разбиваться ли до последнего осколка.
       Стакан, конечно, разбился на мелкие стеклянные частицы, которые аккуратно попали на точки, бывшие прежде тенями, а до того - призрачными танцовщицами, а еще до того - женщинами, с которыми я спал. Попав на них, осколки просто-напросто раздавили эти точки, да так, что я больше никогда их, то есть моих женщин, не видел. И они меня не беспокоили...
       - Ты просто скотина, Глеб! - заорал Кирилл, приподнимаясь со стула. Конечно, этому толстокожему медведю не под силу видеть последний танец теней. И что толку было рассказывать ему об этом?..
       Кирилл собирался еще что-то проворчать, но, увидев мое перекошенное лицо, покорно хмыкнул и, взяв в руки какое-то первобытное подобие веника, кое-как разметал стеклянные осколки в разные стороны. Потом шумно плюхнулся на свое место и хлопнул меня по плечу.
       - Ну что ты, что ты, Глебушка! Я же все понимаю, - заторопился он, слегка извиняясь, и, вытаращив свои бычьи глаза, внезапно добавил: - Я достану эту штуку, не беспокойся! Чего бы это мне ни стоило... Да просто из любопытства достану...
       - Почему ты? Ольга ведь меня просила?..
       - Что тут говорить! - мотнул головой Кирилл. - Наверно, у тебя рука несчастливая. И сам ты какой-то... странный. А я у них пока не вызываю подозрений. Поеду в аэропорт, пойду себе в камеру хранения, найду этот отсек...
       - А дальше?
       - Ну, наберу твой код... Судя по всему, из-за него весь сыр-бор. Ведь его никто не знает. Не могут же они взорвать отсек или сутками ковыряться с ним, чтобы открыть...
       - Послушай, ты все время говоришь "они", "у них"... Значит, кого-то конкретно подозреваешь, или это все злополучные иксы с игреками?
       Медведь глубоко вздохнул и посмотрел на меня удивительно трезвыми, широко раскрытыми глазами.
       - Ты как будто, Глебушка, на Марсе обитаешь, и, согласно марсианскому календарю, тебе пошел пятнадцатый год...
       - Я серьезно, Кирилл!.. Ты разве что-нибудь знаешь?
       - Да ведь Серега твой и Альберт, и вся эта литературная шатия-братия, что создавала прежде свои мини-партии, а попросту - отмывала барыши, те самые гонорары, фонды и премии, что достались от того, благословенного, времени и задержались в сейфах и закромах, - теперь она, эта братия жуликов и аферистов, которая не может жить без кормушки, потеряла власть. У нее ее украли. И теперь она хочет ее вернуть. Тут нужен свой покровитель, твердая мохнатая рука, какой-нибудь большой горлопан. И чем в большей степени он будет казаться таким, тем больше поддержки с их стороны он получит. А наша интеллигенция, во всяком случае, определенная ее часть, - совсем как продажная девка. Она будет почитать его царем, если тот оставит ее кормушки после выборов...
       - Ну-у, зачем ты так, Кирилл, - обиженно протянул я и осекся, понимая, что он в сущности прав. И тут же передо мной возник тот самый человек. В полный свой рост. Высокий,средних лет, с едва заметной седой прядью, несколько полноватый, но в меру, с живыми бегающими глазками и удивительно подвижным ртом. Словно сошедший с рекламных транспарантов и с экрана телевизора. Боже мой!.. Как я мог не догадываться о нем раньше?..
       Кирилл, похоже, сообразил, что в моем мозгу происходит просветление, и эта значительная метаморфоза вызвала на его лице добродушную, пьяную медвежью улыбку. Он опять засобирался в свою берлогу, как я - в свою скорлупу.
       - Значит, ты думаешь, что это - компромат на Славенова?.. - неуверенно выдавил я.
       - Пожалуй... Или на худой конец, на кого-то из его самого ближайшего окружения. Брат, сват, родственник... - Кирилл на секунду задумался. - Хотя нет... У них до черта развелось всяких родственников, чтобы из-за каждого убивать людей, рискуя потерять все накануне выборов. - Кирилл встал, запрокинув голову и сжимая свои крепкие волосатые руки. - Не-е-ет, это точно Вадим Андреевич Славенов, кандидат от партии "Труд и Порядок", собственной персоной, который с каждым днем повышает свой рейтинг и давно обставил конкурентов. - Он нервно зашагал по коптерке из угла в угол, не глядя на меня. - Мы сделаем так... Я возьму точно такой же кейс, как ты мне описал. - Он снисходительно хмыкнул. - Представь себе, у меня еще кое-что имеется, кроме бутылок... Наполню его всякой ерундой. Ну, допустим, листовками: "Голосуйте за Славенова!" И оставлю его в том 515-м отсеке...
       - А если будет слежка, Ольгин кейс ты оставишь, допустим, в 415-м... - быстро вставил я, едва успев взглянуть на него.
       - Верно, если он не будет занят.
       - Тогда в 315-м...
       - Безусловно! Видишь, Глебушка, ты своевременно вернулся с Марса на грешную Землю.
       Кирилл басовито хихикнул и подмигнул мне. Его руки уже благополучно паковали вышеупомянутый кейс, который он вытащил из-за шкафа.
       - Ты все время употребляешь единственное число, - пробормотал я, смутившись.
       - Ну, не буду же я величать себя царственной особой - "Мы, Кирилл нулевой". У меня, знаешь ли, есть определенная точка зрения...
       - Но послушай... Ведь с тобой может случиться... Почему мы не можем?..
       - Тихо! - закричал он неожиданно. - Мне наплевать на то, что со мной может случиться... И на все наплевать. На Славенова наплевать, на страну эту наплевать. На-пле-вать!.. Ты это понимаешь? А на тебя - нет... Потому что я ценю тебя, дурака...
       Он закурил "Беломор" и надолго замолчал, словно что-то про себя обдумывая. Потом не торопясь налил в свой стакан вина, собираясь тут же выпить. Но в последний момент передал его мне.
       - Об одном тебя только прошу: не разбивай мою посуду, и будь здоров!..
       Затем Кирилл как-то смешно дернул губами, быстро передернул плечами и, натянув на себя куртку, вышел из каморки.
       Я лишь поднял руку в знак прощания и нелепо улыбнулся. Так улыбаться мог только пьяный Юозас.
       Была ночь, это точно. Хотя я давно потерял счет времени. Как только Кирилл оставил меня одного, я окунулся в свой единственный суверенный мирок.
       Нелепое, приходящее всегда не вовремя желание что-то написать охватило меня. Я стал судорожно искать огрызки карандашей и обрывки Кирилловских бумаг, которые тут же стал исписывать, дрожа от нетерпения, задыхаясь и все больше удаляясь от своих недавних переживаний.
       Это всегда происходило со мной неожиданно. Как падучая у эпилептиков. Мне бы думать совсем о другом, а я... Это все равно, что, предположим, верзила приставит нож к моему горлу, требуя денег. Но вместо вразумительных действий я начинаю комментировать ход гражданской войны в Уганде.
       Не время, не время... Но что поделаешь, если я такой! Я быстро распихал неуклюжих кентавров, старого и молодого, - да-да, еще появился и "молодой"! - по углам, и они засели там притихшие. Юозас, шмыгая носом, только постанывал. А косой монгол что-то шумно жевал, хорошо, если конину.
       Впрочем, мне они уже были безразличны. Меня снова звали Глеб. Глеб!.. И я готов был сто тысяч раз откликаться на это имя и подписывать им свои произведения.
       Мне почудилось, что какая-то необъятная могучая волна всерьез накатила на меня, укрыв с головой, и понесла вдаль...
       Писалось легко и беззаботно, словно кто-то вез меня - давай дальше, дальше!.. Я даже не успевал расставлять нужные знаки, и злосчастные буквы наскакивали друг на друга, словно тяжелые морские валуны.
       И только через пару часов, задыхаясь от нетерпения, я сумел остановиться и, наконец, прочитал то, что мною было написано.
       А написано было это...

       "Вечерний пляж затих. Волны неспеша смывали человеческие следы, обрывки газет, бутылки, зонтики, разноцветные панамки и всякую всячину, ежедневную и ненужную. Волны решали свои задачи, более величавые и продолжительные.
       Вадим Славенов любил приходить сюда, когда стихал пляжный гомон бархатного сезона, оставаясь один на один с морем. Он снимал сандали и топал по мокрому песку, наслаждаясь робким прикосновением прохладных волн.
       Вдали мелькали огоньки и раздавалась живая музыка. Курортные рестораны шумели допоздна. Однако ночь все равно брала свое, и звуки становились более ленивыми и тягучими, а потом и вовсе смолкали.
       Вадим давно мечтал провести здесь свой отпуск - в одиночку, без куража, тихо и пристойно. Впрочем, однажды, в самом начале, опьянев от навалившейся свободы, он все же закинул удочку и вытащил на крючок немолодую толстую кралю, приволок ее, далеко не трезвую, в свой гостиничный номер, а потом долго мучился с ней, словно решая какую-то сложную математическую задачу. Краля ворочалась и пыхтела, пытаясь взвались инициативу на себя, но смекнула, что ничего путного не получится. Перевернувшись на другой бок, она преспокойно захрапела. Но утром дала деру, слегка потрепав его бумажник.
     На этом приключения Вадима казалось бы закончились. И он решил отдыхать так, чтобы никто ему не мешал.
     "Курортный импотент", - невесело ругал он себя.  Те тайные порывы, которые еще как бы в насмешку бились внутри, постепенно угасали, словно волны во время отлива, и вялое нелепое увядание потихоньку овладевало им, гася последние вожделенные огоньки.
     Вадим глубоко вздохнул и, скрутив руки, завращал ими, делая круговые движения. Потом стал раздеваться - быстро, словно боясь, что кто-нибудь увидит его.
     Может быть, поэтому он любил приходить сюда ночью, когда вряд ли кто рискнет искупаться.
     Но он оказался неправ. Рядом, буквально в десяти шагах от себя, Вадим обнаружил женское платьице и туфельки. Чертыхнувшись, он уже хотел вновь одеться и пройти подальше, но внезапно услышал какой-то приглушенный звук, похожий на стон. Это и был стон - женский, далекий, молящий о помощи.
     - Вот это да! - закричал Вадим. - Она еще и тонет!..
     Он тут же всмотрелся вдаль, стараясь обнаружить что-либо, похожее на человеческую голову, но темные морские краски топили во тьме все живое.
     Вадим бросился в воду, тут же чувствуя, что она более, чем прохладная, и можно было бы отложить непременное купание, если бы, если бы...
     Он уже не на шутку встревожился, когда, сделав несколько решительных взмахов и отплыв порядком от берега, так никого и не обнаружил.
     Вскоре Вадим добрался до бакена, где вода, оказавшаяся еще холоднее, щипала его ноги, тело и руки своими невидимыми клещами.
     И только тут, хорошенько оглядевшись, он еще раз услышал слабый стон, напоминающий хрип или едкий смешок, и увидел премилое создание примерно метрах в двадцати от бакена.
     "Какая дуреха!" - мелькнуло у него в мозгу, но руки уже начали свою работу.
     Бедняжка вполне собиралась уйти под воду, и тот трагический стон, который услышал Вадим, мог бы стать ее последним неосознанным вздохом. Впрочем, это также могло быть фрагментом хорошо отрепетированной пьески.
     Однако спаситель находился уже возле девушки. Ухватив ее за волосы, он потащил наверх, да так резко, что девушку чуть не вывернуло наизнанку. Она только зашевелила губами, выпучив глаза, как случайно недорезанная курица.
     - Мне больно, - прошептала неудачная актриса.
     - Держись крепче! - заорал Вадим, делая вид, что не раскрыл ее игры, и, цепко охватив ее бедра, поплыл назад.
     Трясясь от холода, смеха или удивления, девушка уже взаправду могла в подобной ситуации утопить и себя, и своего нежданного спасителя. Но тот, почувствовав себя рыцарем на коне, уже твердо знал, что эту добычу он не упустит ни за что.
     У бакена Вадим сделал маленькую остановку, на миг отпустив ее руки. Несчастная лицедейка крепко вцепилась в железную цепь.
     Вадим понял, что девушка, к счастью, не наглоталась воды, но успела замерзнуть.  Ее иссиня-черные губы дрожали, а зубы выбивали умопомрачительный такт.
     - Сс-ппа-сс-сибо! - еле выдавила из себя девушка, пытаясь изобразить неуклюжую улыбку.
     - На здоровье! - рявкнул Вадим и, недолго думая, схватил ее в охапку, словно поленницу дров, и быстро поплыл к берегу...
     Через несколько минут он добрался до цели и, крепко держа девушку на руках, осторожно опустил ее на песок.
     - Кажется, это ваше? - спросил он, бережно подавая ей платьице. Девушка кивнула несколько раз, продолжая трястись. - О господи! Неужели у вас нет даже полотенца? - недоумевающе бросил он и, смяв свою рубашку, стал яростно растирать ее трясущиеся плечи и тело.
     - Благодарю вас. Я сама, сама... - оказала она легкую попытку сопротивления.
     - Да уж позвольте мне! - деловито продолжал Вадим, пока его рубашка, скатавшись в небольшой комок, не стала напоминать мокрую тряпку.
     Девушка попыталась встать, неуклюже напяливая на себя платьице.
     - Кто вы, прекрасная русалка?.. И почему это вы вздумали закончить свою молодую жизнь столь заурядным способом? - спросил он, переходя на шутливо-ироничный тон.
     Она отряхнула платье и несколько раз ударила туфли друг о друга. Дрожь еще не оставила ее, как ни старалась взять себя в руки.
     - Ничего я не вздумала. И никакая я вам не русалка... - сказала девушка, поджав губки. - И вовсе я не собиралась тонуть. Просто я... Просто мы поспорили с другом, что...
     - Как? - удивился Вадим. - Значит, ваш друг еще там?
     - Да нет же, - смутилась девушка. - Он такой противный, он меня просто достал - "не доплывешь до бакена, не доплывешь..." Вот я и доплыла...
     - А ваш друг не решился стать даже свидетелем? Тогда для кого же вы все это демонстрировали?
     Она улыбнулась. В первый раз. Одними уголками губ. И это выглядело очень естественно и мило. А потом задышала - глубоко и редко. И уже без всякой игры.
     - Для самой себя. Ну, и для вас, конечно!..
     Странно... Вот это ответ! Он бы никогда не смог так просто парировать. Вадим тоже улыбнулся и только сейчас почувствовал неприятную дрожь от холода. Он начал растирать себя той самой рубашкой, превратившейся в тряпку, но сухим от этого не становился.
     Девушка тут же вытащила платок из кармашка на платье и попыталась сделать Вадиму то же, что прежде делал он. Но движения ее оказались неумелыми, да и платок был совсем мал.
     Они в упор посмотрели друг на друга, и Вадим ощутил, что неожиданно покраснел до корней волос от необъяснимого смущения, словно был обнажен перед этой бойкой девицей.
     - Нет уж, дайте я сам, сам, - повторил он ненароком ее слова.
     Девушка, кокетливо отвернувшись, неторопливо пошла вперед.
     - Хоть скажите, кто вы? - спросил Вадим, следуя за ней.
     - Я - Ольга! - коротко бросила она и, чуть помедлив, добавила: - Плаваю я действительно неплохо. Это у меня судорога была... Но я бы все равно справилась...
     - А вас как зовут?
     Он немного замялся:
     - Меня зовут Вадим.
     - Ну вот, наконец, и познакомились, мой спаситель! - она произнесла это торжественно-шутливым тоном, и Вадиму, вмиг почувствовавшему какой-то тайный подвох, стало не по себе.
     - Черт вас поймешь, молодежь! Вечно вы устраиваете какие-то нелепые споры. Рискуете своей жизнью. А потом... Вы вроде недовольны тем, что я вас спас?
     Ольга резко остановилась и оказалась от него очень близко, так, что Вадим смог почувствовать ее дыхание.
     - Я действительно вам очень благодарна... Ну, просто очень... Только я вас, стариков, не могу понять, почему вы все такие... такие зануды и не понимаете самую обыкновенную шутку. А как вы любите читать морали по любому поводу...
     Вадим раскрыл рот от удивления. Кажется, он только сейчас поймал себя на мысли, что прочел самую заурядную мораль. И эта девушка, что начинала ему нравиться все больше и больше, была абсолютно права. А он - старик, просто-напросто ста-рик...
     - Да я... я в общем-то не так уж и стар...
     Ольга опять повернулась.
     - Тогда больше ни слова поучения, договорились?
     - Договорились, - машинально кивнул он и, схватив ее за плечо, почувствовал, что она продолжает дрожать. - Послушайте, вы же так простудитесь, Ольга!
     - А вам-то что за дело? Опять поучаете?..
     - Ну... Не могу же я вас бросить, раз уж однажды спас.
     Она опять улыбнулась. Точно так же, как в первый раз. Одними уголками губ, как будто дальше у нее была невидимая преграда.
     Вадим представил, что это движение и эту улыбку он когда-то у кого-то видел.
     "Странно, - подумал он. - Нужно хорошенько покопаться в памяти... А может, она просто похожа на какую-нибудь артистку..."

     ... Вначале они не расслышали шум, что возник позади. Внезапный резкий окрик остановил их.
     - Эй, дядя! линяй-ка отсюда! Это наша девочка!..
     Они оба быстро оглянулись и шагах в двадцати от себя увидели трех здоровых парней, возникших как бы из ниоткуда.
     - Это твой дружок, который умеет шутить? - тихо спросил Вадим Ольгу, пристально всматриваясь.
     - Ну да, вон тот, что пониже... А тех других я и сама плохо знаю...
     - Так что, дядя, у нас слуховые проблемы? - изгалялся парень, медленно направляясь к ним. Он просто забавлялся ситуацией.
     - Да что вы, ребята, - проговорил Вадим. - Никаких слуховых проблем у нас нет и никто у вас ее не отнимает. Берите, если сможете...
     Девушка оторопело посмотрела на Вадима, но ничего не сказала.
     Дружок подошел к ней вплотную и цыкнул сквозь зубы:
     - Ну, Косая, ты нашла себе хахаля!.. Видишь, тебя запросто отдают...
     Он поднял руку и, растопырив пальцы в каком-то презрительно-неприличном жесте, схватил ее за плечо.
     Но в ту же секунду его рука отлетела, как будто от пущенного пращой камня. А сам он пустился за ней вдогонку, отлетев в сторону, и волчком закружился на мокром песке.
     Парень взвыл от боли, но тут же вскочил, едва сообразив, что произошло, и бросился с криком на Вадима. Тот одними пальцами дернул его за голову, и та закачалась, готовая вмиг отклеиться от непутевого тела, едва державшего ее.
     - А-а-а! - закричала Ольга скорее от удивления, чем от испуга.
     Стоявшие в стороне парни прыгнули к дерущимся. Но лучше бы они этого не делали.
     Каким-то быстрым неуловимым движением Вадим скрутил их, хватая голову одного и бедро другого. Раздался необычный звук, напоминающий треск спелого арбуза. Парни оглашенно заорали, и, как по чьей-то авторитетной команде, вмиг пустились наутек, изрыгая по ходу крепкие бессмысленные проклятия.
     От дикого страха дружок Ольги присел на корточки, недоумевая и всячески стремясь последовать за ними. Но Вадим крепко держал его за ухо, и парню показалось, что пальцы эти напоминали стальные клешни.
     - Тебе придется извиниться перед девушкой! - спокойно приказал Вадим.
     - За что? - выл парень, будто волчонок, попавший в капкан. - Отпустите!..
     - Я бы мог подсказать тебе нужные слова, но, увы, я - не суфлер, - сказал Вадим и сжал несчастное ухо еще сильнее.
     Руки парня повисли, как плети, беспомощные и ненужные. А тело надулось, будто хорошо утрамбованный мешок.
     - Пр-р-ро-сти, - еле выдавил он.
     - Та-а-ак, хорошо... Но очень односложно для родного языка. Что у тебя с лексиконом, Безухов?..
     - Оля, прости меня, пожалуйста...
     - О-о-о... Вот это уже прогресс! - азартно воскликнул Вадим. - Ну так что же, мадмуазель, вы его прощаете? - спросил он, обратившись к Ольге.
     Та стояла совершенно ошарашенная от происшедшей сцены. Вероятно, если бы она увидела здесь, на пустынном пляже, африканского крокодила, то и тогда была бы пораженна меньше.
     - Отпустите его, бога ради, Вадим! Пусть себе убирается!.. - взмолилась Ольга, и он тут же ослабил хватку.
     Парень, задыхаясь, не задумываясь рванул за своими приятелями...
     - А вот Ван Гог жил себе преспокойно с одним ухом, и ничего... - философски заметил Вадим, провожая взглядом его бегство.
     - А по вашему внешнему виду не скажешь, что вы - Шварценеггер, - сказала Ольга, покачивая головой.
     - Это я в гриме, - уронил он на полном серьезе.
     Они посмотрели друг на друга и тут же прыснули, вспоминая финальную сцену бегства парней.
     - У меня левый глаз и вправду немножко косит, - будто извиняясь, проговорила Ольга.
     - Это не смертельно. У меня - тоже. А вот у него теперь глаза будут как у жабы, - бросил Вадим. - Впрочем, шут с ним, с дружком вашим... Вы-то, наверно, совсем замерзли, пока мы тут грелись?
     - Немножко, - вздохнула Ольга, и на этот раз это уж точно не выглядело кокетством. - Мне бы пора домой. У меня мама должна прийти с дежурства...
     Он смутился и, кивнув головой, быстро проговорил:
     - Да-да, конечно... Я провожу вас, Оля...
     - Не стоит, вот же наш дом, совсем рядышком, - она показала в сторону небольших строений, примыкавших к пляжу.
     -  "Рядом с морем, с этим не шути!" - пропел Вадим что-то из Высоцкого и теперь сам глубоко вздохнул. Ему было и впрямь жаль расставаться с этим очаровательным лукавым созданием, вынырнувшим к нему из морской пучины. - А как зовут вашу маму?
     - Ириной... Ириной Анатольевной, - поправилась Ольга.
     Вадима что-то больно укололо, как будто игла неожиданно воткнулась в пятку, или острый шип, отскочив от спиленной ветки, пулей вонзился в грудь.
     - Что с вами? - удивилась она, заметив его странную реакцию.
     - Нет-нет, ничего... - попытался бодро ответить Вадим, но волнение немного выдало его. - А фамилия?
     - Фамилия?.. Фамилия у нас - Славеновы, - не подозревая ничего серьезного, информировала его девушка. - Наверно, от слова "слава"... Так мне мама говорит, когда меня ругает. У тебя, мол, такая выдающаяся фамилия, а ты, стало быть, не оправдываешь. Ну, и так далее... Она меня одна подняла. Отец у нас погиб на подлодке...
     - Да-да... Как интересно... - не обращая внимания на ее слова, пробормотал Вадим, нервно заиграв желваками. - Славенова от слова "слава"... От слова "слава"...
     - Ну, мне пора! - заметила Ольга и, еще раз улыбнувшись, быстро чмокнула его в щеку. - До скорой встречи!..
     Помахав рукой на прощание, она быстро побежала к дому.
     Некоторое время Вадим стоял без движения. Потом, словно очнувшись, направился в гостиницу.
     Войдя в свой номер, он отдернул шторы и, наскоро переодевшись, вышел на балкон. Там, пару раз щелкнув зажигалкой, закурил "Мальборо", жадно вдыхая въедливый дым.
     Южная ночь стала уже полновластной хозяйкой тихого городка. Высокий кипарис доставал до третьего этажа, и можно было только протянуть руку, чтобы надорвать ветку или схватить шишку. Вадим так и сделал. Долго он мял круглую кипарисовую шишечку, пока та, сморщившись, не выдавила из себя мятную пахучую жидкость.
     Перед глазами живо встала его Ирочка в белоснежном платьице и умопомрачительных красных туфельках.
     Они шли вдоль берега, и камешки предательски застревали меж ее пальцев. Она то и дело снимала эти туфельки, пока не пошла босиком, широко улыбаясь ему и морю...
     В окнах гостиницы гас свет. Шум затихал. И только волны издалека продолжали свои вечные речи.
     Вадим докурил сигарету до самого конца и даже попытался втянуть в себя фильтр. Затем, поморщившись, бросил окурок вниз, а шишку оставил, продолжая катать ее пальцами, будто китайские массажные камешки.
     Через десять минут Вадим молча и яростно собирал свой чемодан, брезгливо бросая в него мятые рубашки, галстуки и брюки..."

     - Ну, вот и все... - глубоко вздохнул я, правя последний абзац рассказа. - По-моему, неплохо получилось...
     - Сентиментальная ерунда, - едко вставил один из кентавров, молодой, помахивая хвостом, словно тростью.
     - Много ты понимаешь в современной прозе! - съязвил я и постарался отыскать Юозаса. Мне казалось, что уж он-то поддержит моего едва рожденного младенца. Но Юозас крепко спал и, вероятно, прослушал самое интересное.
     Зато вместо него я услышал подозрительное шипение. Это было нечто новенькое. Дикий монгол (кстати, почему я решил, что он - дикий?) предстал передо мной в образе гремучей змеи.
     - Какого черта, откуда ты взялся? - я схватился за голову.
     - Ты идиот, Глеб, - зазмеился Юмжагийн. - Кто вперил в твою сумасбродную башку, что ты - гений?
     - Но разве я не умею писать?
     - Писать может любой вылупившийся школяр. А чтобы стать мастером, нужно писать и думать по-другому...
     - Как это - по-другому?
     - Мастерски... Почему ты назвал героя Его именем? Это что - вызов себе или Ему?
     - Я... Мне показалось... Одним словом, он волновал меня. Я его увидел таким, и изобразил как мог...
     - Зачем же нужны были эти педофильские шашни с девочкой на фоне бледных кипарисов?.. И потом - ты ведь прекрасно знаешь, что этого быть просто не могло. Так не спасают и так не дерутся. А вся история напоминает незабвенное индийское кино.
     - Ну, хватит, монгол! Заткнись! Разговорился, степной волк... Я имею право на художественный вымысел, и все! Это мое, так сказать, авторское право и авторская привилегия.
     Змея затряслась в диком хохоте, а косые синантроповы щелочки еще больше сузились. Казалось, они закроются, но нет,- он видел лучше меня, слепца, лучше своего автора и хозяина.
     - Ты хоть знаешь, который час? - спросил Юмжагийн, внезапно прервав свою истерику.
     - Н-нет, нн-не знаю, - промямлил я, чувствуя, что Глебик-Глебушка-Глебунчик превращается в маленького птенчика с беспомощным недоразвитым клювиком.
     - Спроси себя: который час? - настаивал монгол, который давно уже сбросил с себя дурацкую змеиную кожу.
     - Ну, хорошо. Будь по-твоему... Который час? - нерешительно спросил я и тут же кинул взгляд на Кирилловские круглые часы, что одиноко висели на обшарпанной стене.
     - Ну... Сколько? - наседал Юмжагийн. - Сколько?
     - Четыре... Четыре часа... Ну и что? - удивился я, в самом деле чувствуя себя полным идиотом.
     - Четыре часа... чего?
     - Ночи. Конечно, ночи!..
     - О, нет, посредственность, бездарность, пустой графоман!.. Сейчас - четыре часа утра, - заорал он во мне, выделяя именно это слово - У-Т-Р-А...
     - Ну и что? - как заведенный повторял я. - Ну и что?
     - Это значит, что наступило утро. Твой друг не вернулся. И ты только можешь, впрочем, разве что ради собственного успокоения, позвонить в городской морг...
     - Что?! - закричал я, в бешенстве наседая на монгола. Но тот постепенно превращался в тень, а я видел себя садящимся к разбитому телефону и набирающим номер городского морга.
     Странно, откуда я мог знать наизусть этот жуткий номер. Может быть, что-то кольнуло из прошлой жизни? Но пальцы уверенно набрали его, и я дождался, пока в трубке мне ответил чей-то сиплый голос.
     Я уже знал, что он мне скажет... Я видел эту сцену, последнюю сцену с Кириллом, выходящим из дверей аэровокзала. Почему-то он не направился к стоянке такси, а пошел искать частника, сворачивая с магистральной дороги на узкую улочку.
    Шел дождь. Приподняв воротник куртки, Кирилл упрямо продолжал голосовать. Внезапно машина, словно начиненная ядерным реактором, вырвалась на эту улицу. Обрадовавшись, Кирилл широко замахал руками и, как будто в шутку, постарался загородить путь безумцу.
     Машина не остановилась, и тело Кирилла, столкнувшись с непомерной массой, не смогло удержать табун взбесившихся лошадей. Оно попросту совершило немыслимое сальто-мортале, перекувыркнувшись в воздухе, и шлепнулось на мокрый, грязный асфальт...
     Я молча положил трубку. Трясущимися руками нашарил на столе последнюю бутылку водки, открыл зубами крышку и послушно влил в горло белую огненную жидкость, поглощая ее большими жадными глотками.
     Когда бутылка опустела, я схватил ее за горлышко и грохнул об пол. Тысяча маленьких осколков рассыпались по комнате или вселенной, въедаясь в пол или кожу, словно бактерия, разрушающая раз и навсегда заведенный кем-то порядок...
     Я очнулся от сильного толчка, как будто кто-то грубо и бесцеремонно толкнул меня в бок. Но никого на самом деле не было. Ни-ко-го...
     Я так и заснул на грубо сколоченной Кирилловской табуретке, уткнувшись в стол, заваленный пустыми бутылками. Голова гудела, и чудовищная боль, начинавшаяся в висках, текла книзу, давя и умерщвляя все мои добрые начинания...
     Я действительно ни о чем путном не мог думать. Вообразите себе бензопилу, заведенную для рубки крепкого дерева, но направленную к вашей голове. Она в секунду снимет не только волосы, приняв их за мох или опилки, но и срежет к чертям собачьим ваш замечательный скальп, как это мастерски проделывали ребята из племени сиу. А если пила застрянет и не захочет делать свою работу как следует?.. Ведь бывали же случаи, когда и гильотины ломались, что уж там говорить о какой-то пиле? Так вот,- пила ломается, но по инерции продолжает копошиться. Опилки летят в разные стороны, но дерево не затронуто. И только боль, нечеловеческая боль говорит о том, что оно живо.
     Я жил, но лучше бы я умер! Застрявшая во мне бензопила или какой-то тяжелый обруч сдавили мою бедную голову. Бессознательным движением я стал шарить по столу, проверяя бутылки. Но нет - все были пусты. Конечно, разве когда-нибудь во время шумных попоек мы думали об утре, об этом идиотском времени суток, когда раскалывается похмельная голова и возникают совестливые мысли, и нужно куда-то идти, потому что ты заночевал явно не там. О, эти самые мыслишки, если они все-таки приходят, начинают сверлить и точить мозги, словно могильные черви, выполняющие свою рутинную работу.
     Разозлившись, я схватился за стол и перевернул его. Колонны бутылок, сгрудившиеся одна за другой, будто алкаши в очереди за водкой, быстро полетели на пол.
     Трясущимися руками я полез в карман брюк за сигаретами. Пачка "Мальборо"  была пуста и смята,- сейчас я был готов выкурить даже запрещенный минздравом "Дымок", который в удивительно короткие сроки способен разрушить человеческие легкие и нарушить функциональную работу почек.
     Однако под предательски пустой пачкой "Мальборо" послышалось странное шуршание. Ого, деньги! Откуда?..
     Аккуратная пачка новых, будто вчера напечатанных, банкнот лежала в моих замусоленных брюках, наподобие обманутой девочки, впервые попавшей на кровать к сутенеру. Да, Кирилл незаметно подсунул мне эту пачку, предусмотрев мои будущие проблемы.
     Кирилл!.. Я такой подонок и мразь по сравнению с тобой, хотя мы всегда пили поровну, но я чувствовал, что пьяная мерзкая правда выползала только из моих уст, а ты... Ты либо был немного умнее меня, либо казался святым пьяницей.
     - Подонок! Подонок! - завизжали мои многочисленные тритоны, корча невообразимые рожи и показывая неприличные жесты.
     - Цыц! - замахнулся я и стукнул кулаком по столу. - Как вы все мне надоели!
     - Глеб, - вдруг прорезался виноватый голос Юозаса. - Ты должен найти Кирилла...
     - Ерунда!.. Я не могу ничего предпринять с этой дурацкой головной болью.
     - Вот-вот, - вякнул бешеный монгол. - Допился, алкаш... А все туда же, в гении... Гениям, стало быть, можно. А нам, простым нацменьшинствам, ни-ни...
     - Тогда пойди опохмелись - проверенное средство, - с пониманием позаботился старый кентавр. А молодой в это время жевал свой хвост, будто травку на ложбинке, и поддакивал.
     - Не ходи, Глебушка! - протянул Юозас. - Не марай себя.
     - Убирайтесь к черту! - заорал я. - И чтобы я больше вас не видел!.. Я сам знаю, что мне делать, сам!.. А особенно ты убирайся, ты, самый хороший, самый чистенький, - я кивнул в сторону застывшего в нелепой позе Юозаса. - Когда мне нужно, ты, тряпка, всегда дрыхнешь хуже забулдыги, или где-то прячешься, как трус. И не зови меня Глебушкой, слышишь, фарисей?! Я - Глеб, просто Глеб, без "ушка". Понятно?..
     Я кричал в пустоту, находясь в полном одиночестве в маленькой полутемной комнатке. Меня никто не видел и не слышал. Я сотрясал руками воздух и, наверно, был смешон, смешон до слез. А мне в самом деле хотелось плакать и выть от немого бессилия и тупой боли.
     Наконец, преодолевая выстроенные против меня баррикады, я вылез из Кирилловской каморки на свежий воздух. Он немного отрезвил меня, но проклятая боль не отступала.
     Боже мой, Кирилл, я подставил тебя и предал, прости меня! Я вправду подонок, если мог так поступить. Пусть катятся ко всем чертям мои занудные опусы, и мне совершенно безразлично, как к ним относятся читатели. Ну и, конечно, ко мне самому, - дурак я или гений. Какая, впрочем, разница?..
     Так, произнося гневные и путаные филиппики в свой адрес, я неожиданно обнаружил, что держу в кулаке смятые черновики моего ночного рассказа. Я остановился и стал яростно рвать бумажки на мелкие куски.
     - Вот так тебе! Вот так!.. - приговаривал я, клацая зубами, будто это был живой человек, а не мертвая посредственная рукопись.
     Словно маньяк, вдоволь поглумившись над ней, я разбросал клочки на узкой тропке, потом нервно сплюнул и, заложив руки за спину, не торопясь пошел прямо.
     И удивительное дело - моя невыносимая боль, та, что привела меня в дикое состояние, внезапно отошла. Вместо нее возникло удивительное чувство истомы и покоя. И я совсем перестал думать о том, что в каком-то холодильнике морга быстро превращается в мумию тело моего забытого друга...
     Через четверть часа я уже отирался в маленькой пивнушке, в которую набивались подобные мне утренние страдальцы.
     Пивнушка работала вовсю. Небольшие круглые столики, возле которых никогда не бывало стульев, быстро занимались постоянными завсегдатаями, располагавшимися со своими наполненными кружками.
     Эти милые, грязные, задрипанные пивнушки!.. Я их обожал больше фешенебельных ресторанов. Гомонящий мужской поток, сдобренный пивной пеной, необъяснимое застольное братство, рождающее дискуссионный полемический клуб, куда не заползала стоглавая гидра цензуры, хотя вполне могли быть и кагэбэшные стукачи, плюс, конечно, смачный столовый мат, заглушающий звон кружек, - все это превращало отдельно взятую территорию в маленький окаймленный раёк посреди всеобщего бедлама. В нем, разумеется, тоже был и свой бедлам, и свои трагедии, исповеди и слезы. Но это уже были внутренние дела райка, что начинался с первого вожделенного глотка разбавленного отвратительного пойла, считавшегося наипрекраснейшим пивом.
     Мы взахлеб пили это пиво, заедали воблой, таранью, тюлькой, - и это могла быть вся еда за целый день. Я хвалил господа бога за это пойло, задыхаясь от предвкушения вобрать в себя нектар. Хвалил, хотя прекрасно понимал, что где-то далеко, или у кого-то, кто находился очень высоко, имелись совсем другие напитки, в том числе и пивные, но произведенные и разлитые не здесь и, так сказать, не для нас.
     Но я плевать хотел на то пиво. Меня устраивало это, что я мог пить с утра и до вечера в своем полудомашнем райке с незнакомыми мне братьями, с которыми я готов был обниматься, и которых я мог больше никогда не увидеть.
     Я едва дождался своей законной очереди, заказал две кружки, а затем, вынося их гордо, будто царскую одежду, и слегка дуя на вздыбившуюся пену, прошел меж гудящих ульев-столиков к одному, который давно заприметил. Там робко стоял худощавый паренек, нехотя делавший маленькие глотки из своей пивной кружки. Казалось, он попал сюда случайно.
     - Свободно? - спросил я, одновременно утверждая, и тут же поставил свои кружки.
     - Да-да, пожалуйста, - кивнул паренек, уткнувшись в свою.
     - Э-э-эх, молодежь! - крякнул я, брезгливо ухмыляясь, но тут же, нервно сглотнув комок, торчащий в горле, пришел к своему очаровательному пойлу.
     Этот глоток пронзил меня насквозь, и я почувствовал себя мягким куском баранины, медленно нанизывающимся на шампур.
     За первым глотком последовал второй, третий, и вскоре я опустошил свою кружку, с шумом поставив ее на стол.
     - Трубы с утра горят, - похлопав по горлу, пояснил я пареньку, и тот понимающе кивнул.
     Я потянулся было за второй, но боль улетучилась, прелесть новизны прошла, и губы уже чувствовали обычную горечь.
     - А ты почему не пьешь? - задал я дурацкий вопрос.
     - Я пью, - парень пожал плечами и сделал небольшой глоток.
     Что-то в его позе и внешнем виде меня не устраивало. Понаблюдав за ним, я быстро составил портретную характеристику, как для фоторобота: черные вьющиеся волосы, худое бледное лицо, без вмятин, шрамов, усов и бороды, глаза карие, немного близко посаженные, нос обычный, без горбинки и крючка, губы... Ну, что губы? Розовые, тонкие, слегка стянутые. Парень чуть горбился и как-то виновато улыбался.
     Да нет, вроде никаких особых примет у него не имеется, и все же я нашел в нем что-то необычное.
     Ах да, вот оно!.. Он пил пиво, крепко держа кружку правой рукой, а левую прятал в кармане своей черной замшевой куртки.
     Ну и что? Мало ли что! Рука в куртке - это еще не повод.
     Но я уже весь напрягся. Мне почудилось, что этот парень спокойно допьет свое пиво, вытащит из кармана пистолет, хладнокровно всадит в меня всю обойму, - и мое тело будет долго содрогаться в конвульсиях здесь же, у этого самого столика.
     Юмжагийн громко захохотал внутри меня. Я неприятно поморщился. В конце концов, имею право думать, что хочу, и представлять, что хочу. И даже если мною овладевает секундная слабость, то ничего, в сущности, плохого в этом нет. Значит, пора идти в атаку.
     Я сделал еще пару глотков и уставился на парня.
     - Что у тебя с левой?..
     Парень удивился и, казалось, побледнел еще больше - ни дать, ни взять, алебастровая мумия.
     - Я говорю, что у тебя с левой рукой? - повторил я вопрос, хотя было видно, что он все понял, но не решился сразу ответить.
     - Ничего...
     - Что-то ты темнишь, касатик! - зловеще прошептал я и задвигал пальцем вправо-влево.
     Парень как-то неловко поджал губы и, неожиданно сделав большой глоток, опустошил свой стакан. Наверно, он хотел уйти. Но уж если я им заинтересовался, то вряд ли ему бы удалось так легко смыться.
     - Будешь еще за мой счет? - спросил я утверждая.
     - Нет, спасибо, мне пора, - тихо ответил он как бы извиняясь.
     - Будешь, будешь, - настаивал я, и быстро, пока он не раздумал, рванул за новыми кружками...
     Мне повезло. Очереди не было, и я заказал четыре кружки, прихватив при этом какую-то едва видимую рыбешку.
     Возвращаясь на место, я увидел, что парень еще стоял там же. Его левая рука по-прежнему находилась в кармане.
     А может быть, там мешок с деньгами, и он придерживает его рукой, чтобы тот не вывалился? Ограбил банк, шлепнул по пути инкассатора и... и...
     Тут я явственно услышал, как к Юмжагийну присоединился Юозас. Они грохотали как полоумные, а за ними свистели и улюлюкали оба кентавра, папаша и сынок, дружно сплетясь хвостами.
     - На, пей свое пиво! - буркнул я недовольно, чувствуя себя в идиотском положении.
     Парень кивнул головой и взялся за кружку.
     - Угощайся, - я положил на стол рыбешку и парень тут же попался на крючок, инстинктивно вытащив из кармана свою левую руку, которую тщательно скрывал. Потом, вдруг что-то вспомнив, остановился на полпути и попытался засунуть ее обратно. Но я уже успел заметить, что на этой несчастной руке находилось всего два пальца, да и те были кривыми и изувеченными.
     Я застыл в недоумении. Каким же я все-таки стал идиотом!
     Парень, почувствовав, что я сумел-таки обнаружить его физический изъян, нервно мотнул головой.
     - Я еще сам к этому не привык, - пробормотал он, вытащив наконец изуродованную руку на свет божий.
     - Да чего уж там, - промямлил я. - Это ты меня извини... У меня один знакомый в типографии работал. Там древние станки такие были... знаешь, которые бумагу резали. Ужас, какие острые. Как секатор... Вот однажды ему полруки и срезало...
     - А нас только из Грозного привезли, - отреагировал парень. - Там чехи нашим точно такими же секаторами яйца отрезали. А потом и головы. Конечно, если обменять не успевали... Мы, правда, под шумок тоже двоим отрезали. Пока с ними разбирались...
     Я закашлялся, захлебнувшись, и посмотрел на парня. Бледно-алебастровый глянец сошел с его щек, и они быстро стали наливаться пунцовой краской. В один миг он опрокинул в себя содержимое пивной кружки, с шумом грохнув ее о стол. Казалось, он обнаружил во мне источник своих душевных мук.
     - Вот так, дядя! - цыкнул он на меня и нервно задвигал пальцами, теми самыми, двумя, демонстрируя какой-то странный языческий танец пальцев. - Пока ты здесь себе пиво хлестал, мы там...
     Он остановился на полуслове и внезапно захохотал. Мне показалось, будто по столу забегали громадные черные тарантулы, быстро перемещаясь меж расставленных кружек.
     - Как звать тебя, парень? - испуганно спросил я, чувствуя, что ужас заползает ко мне внутрь.
     - Какая разница, дядя! - Он уже говорил быстро и развязно. Взгляд его, прежде испуганный и смущенный, окрасился диким животным огнем, а бешеные глаза налились кровью.
     Часто ли вы обращали внимание на собаку, у которой отнимают ее законную кость? Будь она хоть трижды верна вам и предана, все равно непременно зарычит, и глаза ее будут излучать неистребимую ярость и злость.
     Что-то подобное собачье промелькнуло на миг во взгляде этого парня.
     - Имя у меня редкое! - с каким-то гордым вызовом произнес он. - Зато исконно русское!.. Это вам... всяким... не понять!
     - Ого! - непроизвольно вырвалось у меня. - Неужели Глеб?..
     - Нет! - рявкнул он и, схватившись за вторую кружку, тут же ее опустошил. - Кирилл!..
     Меня как громом поразило, и я внезапно ощутил, как земля уходит из-под ног.
     А парень разговорился, попав на своего конька. Он, вероятно, давно никому ничего не рассказывал, а тут дорвался. Но я его слушал уже вполуха, и только отдельные фразы доносились до меня.
     - ... приказали взять ихний склад. А как его возьмешь, если... Говорят, два часа - и подмога... Какая, к черту!.. До ночи, твари, метелили... Дружку моему - шлеп! - и оба глаза... Подставили, сволочи... Склад взяли... У ворот сопляк... лет тринадцати, букварь учи, сука!.. С "калашом", представляешь?.. Тра-та-та-та... Подкоп у них там был... Нас окружили и всех там порешили... Как выжил, дополз, не помню...
     Я смотрел на парня во все глаза и понимал, как он незаметно превращался в моего друга Кирилла, ушедшего во вчерашнюю ночь...

     - "Что же ты, Глебушка! - укоризненно говорил он своим таким знакомым недовольным, но приятным баском. - Договаривались, что утром...
     - Куда же я такой пошел бы? - крикнул я.
     - Ты хорошо знаешь, куда следует идти. Да и помощников у тебя хватает...
     - Много ты о них знаешь!..
     - Знаю... Иначе не трепался бы...
     - Ну, а раз так, что же мне, Кирюха, теперь делать?
     - Делать нечего, - буркнул он. - Давай обратно деньги!
     Я вздохнул и, покопавшись в кармане, вытащил на стол Кирилловскую пачку.
     - На, бери!.."

     Кирилл удовлетворенно хмыкнул, и тут же вновь обратился в своего молодого тезку.
     - Ты что, дядя? Совсем с ума сошел? - громко вскрикнул он, сразу изменившись в лице.
     Я растерянно захлопал глазами и автоматически повторил, пододвигая пачку:
     - На, бери!
     Тот не торопясь взял пачку правой рукой, прошелестел бумажками, будто тасовал карты, но не профессионально, как это могут демонстрировать каталы, а играючи.
     - Хм-м... Стало быть, ты подкупить меня хочешь?
     Я не нашелся, что ответить, и промолчал, глупо улыбаясь.
     - А в самом деле, что тут такого? - продолжал парень, как бы говоря сам с собой и приходя мне на помощь. - Подкупи меня, и я тебе пригожусь. Только вот что... - Он поделил пачку ровно пополам, как добротный бухгалтер. И как ему это только удалось, да еще с одной рукой? - Мне лишнего от тебя не надо...
     Он деликатно придвинул пачку. Я посмотрел по сторонам, чувствуя, что натворил какую-то очередную глупость, и быстро положил оставшиеся деньги в карман. Как ни крути, с его стороны это получилось благородно.
     - Так что нужно делать, дядя? - спросил он, и я увидел, что его лицо в который раз изменилось. Оно как-то округлилось, появились симпатичные ямочки, блеск в глазах угас, а вместо него возникло умиротворение. - Замочить кого, или?..
     Я потихоньку отпил из последней кружки. Значит, он просто-напросто ландскнехт, или натятый солдатик. Стойкий оловянный солдатик. Хотя, может быть, не стойкий, а пластилиновый. Можно ли такому доверять?
     - Во-первых, не дядя, а Глеб! - рявкнул я раздраженно. - И мочить пока никого не нужно...
     - Понимаю, Глеб!..
     - Не перебивай! А во-вторых, ты сейчас поедешь в аэропорт, в камеру хранения...
     Кирилл под номером два слушал меня не перебивая, становясь все более серьезным. Впрочем, это могла быть еще одна его идиотская маска. Но мне уже некогда было выбирать, да и большие денежки выплывали наружу.
     - Ты все понял? - спросил я, закончив, и почувствовал, что этот молодой человек постиг все давно и гораздо быстрее, чем я, суммировав и подытожив свой текущий баланс. А может быть, ему просто хотелось настоящего дела - подраться, пострелять. Заодно и отомстить кому-то за свои пальцы, украденную молодость и поруганную честь, перепоясанную ремнем. Кто знает этих молодцов, кто знает...
    Мы расстались, договорившись встретиться в этой же пивнушке. И только когда этот второй Кирилл исчез за поворотом, нелепая, дурацкая мыслишка о том, что он меня здорово надул, проникла мне в душу.
     Особенно измывались кентавры. Они поменялись головами,старый и молодой, и, словно гомики, пристраивались один к другому.
     - Он надул тебя, надул, наду-у-у-ул...
     - Зачем он тебе был нужен, это же алкаш-ш-ш и ш-ш-шпана, - зашипел Юмжагийн, опять превращаясь в змею.
     - Что-то нужно делать! Что-то нужно делать! - стонал Юозас, заламывая руки и корча выражения древнегреческих масок.
     И вдруг я впервые, посреди моего бедлама, совершенно явственно увидел перед собой Ольгу - в красном платье с длинным вырезом, в том самом, которое я ей когда-то подарил на какой-то наш юбилей. Может быть, сто лет назад. И почему именно сейчас я об этом вспомнил?
     - Ты все сделал правильно, Глебушка, - спокойно заметила Ольга. - Ты всегда все делал правильно. И если бы не... ну, ты, в общем, знаешь, что, - мы бы до сих пор жили вместе. Я бы никогда не стала заниматься ни большими деньгами, ни Славеновым...
     - Ты намекаешь на то, что я иногда позволяю себе?.. - спросил я и, кажется, вслух, выходя из пивной.
     - Конечно... Но ты ведь в сущности гений, а вам без подобных всплесков никак нельзя!
     - Ты никогда не говорила мне об этом! - удивился я. - Ты все умилялась перед Альбертом и Сергеем...
     - Чтобы раздразнить тебя и вдохновить, - отпарировала Ольга. - Тебе это наверняка помогало.
     - Гений... - содрогаясь от смеха, Юмжагийн обвился вокруг Ольгиных ног. - Ваш гений преспокойно спал с Линдой и еще черт знает с кем.
     - Значит, это ему было нужно, - отрезала Ольга, сбрасывая с себя змею.
     О боже, кого же я потерял! Кого!.. Как она была великодушна, умна и благородна!
     А я?.. Какой же я к чертям собачьим гений, если просто-напросто обыкновенный осел, обманутый всеми... Или то и другое могут сосуществовать в одной человеческой коробке?..
     - Глебушка, - тихо продолжала Ольга, исчезая. - Не слушай никого. И не казни себя. Твой друг сделал все, как нужно. И он жив!.. Поверь мне, он жив!..
     - Господи, Кирилл! - закричал я и почувствовал, как будто ушат ледяной воды был кем-то опрокинут на меня, и я, освобожденный, оказался в новом отрезке времени, увидев себя едущим в такси в неизвестном направлении...

     - Вы точно знаете адрес? - спросил я шофера, боясь не услышать ответа, но тот молча кивнул. И я успокоился. Меня везут именно туда, куда нужно. Наплевать, что я сам не знаю, где это. Лишь бы только цепко ухватиться за край ковра-самолета и лететь по воле джинна.
     Машина подъехала к зданию городской больницы.
     - Приемный покой там, - указал шофер, останавливаясь.
     "Ага, значит, мне был нужен приемный покой," - подумал я и, расплатившись, быстро вошел в здание.
     Удивительно, но теперь я твердо знал, куда мне необходимо идти, кому и что говорить. В белом халате, как опытный хирург, я зашел в лифт, уверенно нажал нужную кнопку, словно делал это ежедневно.
     Через несколько минут я уже сидел в кабинете врача. Это был высокий, нескладный человек с подвижным лицом.
     Когда он завел пространную тронную речь, характерную для всего племени эскулапов, то его уши удивительно задвигались, будто помогали все дословно выговорить. Глубокая травма черепа и позвоночника, разрыв селезенки, внутреннее кровоизлияние и тому подобный медицинский эскапад...
     Я сидел первачком-студентом, судорожно глотая его лекцию, глупо кивая головой и морщась от того, что я ни черта не способен понять. Наконец, я не выдержал и, хмыкнув, перебил его:
     - Доктор, скажите прямо: Кирилл - человек или труп?..
     Он вздрогнул и, приоткрыв рот, удивленно посмотрел на меня сверху вниз. Так, пожалуй,особо любопытный и щепетильный человечек, садясь на корточки, рассматривает витиеватые маршруты муравья.
     - Э-э-э... молодой человек, видите ли, мы не в состоянии...
     - Доктор, я прошу вас...
     - Понимаю ваше нетерпение, но...
     - Веди меня к нему, гад!.. - заорал я, закипая, словно чайник, и хватая его за воротник халата. При этом я вытащил пачку денег и быстро засунул ее в глубокий докторский карман.
     Доктор вмиг поджал губы, но на этот раз совершенно хладнокровно и спокойно, взял меня за руку и односложно бросил:
     - Хорошо...
     Пройдя узким длинным коридором, мы очутились в маленькой угловой палате, которая, как мне показалось, имела свой особый статус - одна кровать, один стул, одна тумбочка, одно окно, - все для одного, как будто судьба лежавшего там человека была уже заранее предрешена и поэтому отделена от других судеб.
     Кирилл лежал на этой кровати в окружении многочисленных капельниц, колбочек и пробирок. Загипсованная левая нога была высоко подвешена, словно для какой-то неведомой маскарадной игры.
     Лицо его, мертвое и бледное, ничего не выражало. Оно, прежде широкое и большое, будто сморщилось и скукожилось, превращаясь в кокон, завернутый простынями и листьями.
     - Оставьте меня одного, - бросил я доктору, и тот что-то буркнул и удалился.
     Подойдя вплотную к кровати, я схватился руками за ободранный стул и, впившись глазами в лицо друга, стал молиться...
     Я не набожный человек, вовсе нет. В детстве меня не научили складывать руки воедино для сотворения соответствующей позы, да и "Отче наш" произносился разве что для красного словца. Мой захудалый крестик спокойно пылился вместе с забытыми иконками в каком-нибудь редко открываемом шкафчике. И когда мне наперебой твердили о боге, я воспринимал это как ирреальный метафизический комплекс, как мудреную штуковину, в конце концов как определенный поэтический образ, трагический и красивый.
     По своей наивной  противоречивости я, пожалуй, готов был порою молиться камню, огню, морю или даже собаке, словно древний гонимый язычник, кому угодно, но только не прибитому гвоздями к кресту одинокому мазохисту-философу.
     Но с годами пришло прозрение. Нет, я не стал соблюдать всевозможные посты, я продолжал делать то, что делал всегда, - напиваться до бесчувствия, до видений чертиков и вурдалаков, которые наваливались на меня и душили, и писал при этом свою бесконечную исповедь.
     Я понял, что талантлив и грешен. И когда это во мне произошло, то признал бога и стал обращаться к нему, сначала как к товарищу, потом как к спасителю, как к своей последней надежде.
     Вот и сейчас я сложил руки в несвойственной позе и стал молиться за Кирилла, одновременно кляня себя в трусости и предательстве.
     Я не помнил, сколько все это продолжалось - время застыло. Но внезапно Кирилл чуть-чуть приоткрыл глаза. Сначала дрогнули веки, ощущая капельки росы, упавшие на них. Преодолевая невидимое сопротивление, они поднялись наверх, обнажая глаза. Эти удивленные глаза Кирилла уставились на меня, явно не узнавая и напоминая взгляд испуганной птицы.
     - Кирилл, это я, Глеб, - прошептали мои губы, словно продолжая молитву.
     Но Кирилл был еще далеко, с трудом преодолевая путь от небытия к яви.
     Возможно, это были трубы, длинные и кривые, крепко припаянные одна к другой. И по этим трубам неслась, делая всевозможные кульбиты, душа бедного Кирилла, стремясь вернуться в угасающую телесную оболочку.
     - Кирилл, - взмолился я, чувствуя, что еще миг - и он очнется. Он очнется... Очнется...
     Я закрыл глаза и увидел себя спускающимся в эти длинные трубы. Они не были полыми. Вода, неведомо откуда там появившаяся, доходила до щиколоток. Но я радостно зашлепал по этой грязной воде, понимая, что так или иначе приближаюсь к своему другу. Дважды или трижды поскользнувшись, я все же упал в жижу, стремительно лившуюся из небытия. Но нужно было подниматься, и я это сделал, - не лежать же в этой дурацкой трубе и ждать, пока мессия освободит тебя?
     И только минут через двадцать, когда я пополз мокрый и измученный, то в самом деле увидел Кирилла, чистого, отутюженного, совершенно здорового и трезвого.
     - Ты что здесь делаешь, Глеб?! - удивился он и оглядел меня. Я напоминал резвого глупого поросенка, вымазавшегося в грязи, тине и навозе. Какой-то непонятный стыд стал проникать в меня, и я, усовестившись, неловко приподнялся.
     - Да вот - искал тебя, Кирилл, - робко заметил я и замолчал.
     - Ну и зря! - философски заметил тот.
     - Но почему?
     - Потому что я ушел туда, где тебе пока не следует появляться...
     - Кирилл! - заревел я, но он спокойно перебил меня.
     - Они схватили моего тезку, представляешь?
     - Что-что?..
     - Люди Славенова караулили в аэропорту. И когда твой парень вынул из отсека кейс, они последовали за ним и на улице впихнули его в машину. Он, правда, попытался сопротивляться, но ты, наверно, догадываешься, какие там работают костоломы...
     - Значит, все пропало? - упавшим голосом проговорил я. - Ольгин компромат вернулся к хозяину?
     - Ничего подобного, - отпарировал Кирилл. - Этому холую Сереге был известен только номер отсека. Именно 515-й номер. А там...
     - Там лежал кейс... допустим, с предвыборными листовками Славенова? - выпалил я. - Значит, все-таки ты перестраховался?
     - Ну, конечно, Глеб! - загрохотал он. - Можешь себе представить вытянутые рожи в машине, когда они открывали этот злополучный кейс!..
     Внезапно мы заржали с ним, как молодые нестреноженные кони, трясясь от непонятного приступа смеха, сопряженного со страхом неизвестности. Я совершенно забыл, почему мы с ним находимся в этой странной трубе, забыл о том вопросе, который мучил меня с момента нашей встречи - почему, почему он надел галстук, если никогда в жизни не делал этого. Во всяком случае, при мне.
     Я не спросил ни это, ни многое другое. Мы продолжали дико трястись, как в пароксизме. Я упал в воду и стал сучить ногами и мотать головой.
     - Кирилл, Кирилл, - приговаривал я, охая, стараясь приподняться, но идиотский истерический непрерывный смех сдавил меня, будто гаротта, ввинчиваемая в шею.
     - Ну ладно, хватит! - резко оборвал он и протянул мне небольшой флакон с золотистой жидкостью. - Это, между просим, виски...
     - Кирилл, ты - гений! - заорал я и, жадно чмокая, присосался к импортной бутылке.
     - Гений, - тихо повторил он, незаметно становясь печальным. - Никогда не бросайся такими словами, Глеб...
     Но я уже не слышал его. Внутри полыхала огненная пена и я жадно лакал ее, как сладостную патоку. Когда же я опустошил этот чудодейственный флакон, то с сожалением заметил, что Кирилл стал быстро удаляться.
     - Постой, куда же ты? - закричал я, недоумевая. - А как же настоящий кейс? Черт тебя побери, ты что, издеваешься надо мной?
     - Мне пора, Глебушка. Мне в самом деле пора...
     Он уже был достаточно далеко, и я мог видеть только небольшую сгорбленную тень.
     И тут же я вскочил как ошпаренный.
     - Кири-и-ил! Куда ты дел кейс? Кири-и-ил!..
     Тень исчезла, и бесполезно было бежать за ней. Труба расширилась, а потом и вовсе раскололась.
     Тяжелая рука легла на мое плечо, и я вмиг узнал доктора, выпроваживавшего меня. В палате суетились медсестры, что-то вынося и заворачивая.
     Я повернулся и успел бросить взгляд на лежавшего больного. Его глаза были открыты и, как мне показалось, уставились прямо на меня.
     - Кири-и-ил! - хрипло прошептал я, теряя последние очаги своего сознания...
     Мне показалось, что я нахожусь на дне какого-то невероятно глубокого колодца, и кто-то очень сильный и ловкий, удачно набросив веревку, обвязавшую мое беспомощное тело, начал вытягивать меня наверх.
     Я понимал, что этот кто-то собирается спасти меня, но от резких движений стало выворачивать наизнанку. Тело раскачивалось, как маятник, и билось о края колодца, а мне чудилось, будто огромные оглобли дубасят меня по ребрам. Я стонал, изгибался, словно червяк, но чувствовал, все равно чувствовал, что поднимаюсь наверх, к свету. Наверно, нечто подобное ощущает пойманная на крючок рыба. Но я-то как раз хотел вылезти наверх.
     Наконец, после мучительных толчков и рывков я выкарабкался, и свежий воздух вонзился в меня, словно острый столовый тесак в мясо.
     - Кири-и-ил! - тихо застонал я.
     - Я здесь! - совсем рядом прозвучал теплый басок, и я понял, что Кирилл действительно здесь, но совсем другой, не тот.
     - Почему не тот? Я именно тот, кто нужен, - ответил он, и до меня дошло, что или я произношу свои мысли вслух, или он, этот второй Кирилл, их читает, когда они находились в черепной коробке.
     - Где мы? - спросил я, чувствуя, что теряю малейшую власть над реальностью.
     - Мы дома, дома... - пытался успокоить меня Кирилл, но я знал, что нахожусь где-то извне, там, где никогда не был. - Мы у меня дома, - добавил Кирилл и улыбнулся.
     Я приподнялся на локте и осмотрел его квартирку: стол, пара стульев, фото на стенках, какая-то неуклюжая акварелька, бог мой! - абажур на потолке, радио или магнитофон, старый обшарпанный телевизор, раскуроченный сзади, что-то еще...
     - Откуда у тебя это? - спросил я, указывая на потолок.
     - А-а-а, абажур... Это в наследство досталось, от бабули моей. А так все - мое...
     - Значит, ты здесь один живешь?..
     - Ну, не совсем, - замялся он. - Впрочем, это не важно.
     - Да-да, это не важно, - согласился я и сел на кровати. - У тебя есть что-нибудь?
     Кирилл уставился на меня своими немигающими глазами, словно не понимая вопроса, но потом быстро кивнул и удалился на кухню.
     Что-то вспомнив, я полез в карманы пиджака, но того, что я там искал, почему-то не нашлось на месте. Странно... Деньги как будто пугались меня, прокаженного, - приходили нежданно-негаданно и так же уходили, без всякого намека и предупреждения.
     Кирилл принес бутылку "Портвейна", слегка початую, и два стакана.
     - Вот... - засуетился он. - Вы уж извините, Глеб Аркадьевич, с закуской у меня скудно.
     Тем не менее он принес тарелочку свеженарезанных огурцов, плавленный сыр и какую-то безымянную коричневую гадость.
     - А откуда ты знаешь мое отчество? - спросил я, напряженно сузив глаза. - Я, вроде, ничего о себе не рассказывал...
     - Я читал ваши книги, да и, само собой, успел за это время навести о вас справки...
     - Ого! А ты, однако, поработал! - кивнул я и шумно с ним чокнулся. - Выпьем за тебя!
     Кирилл чуть отстранил свой стакан.
     - Глеб Аркадьевич, за меня мы пить не будем!
     Я досадливо поморщился.
     - Та-а-ак, это что за подростковый мазохизм?..
     - Нет-нет, вы меня неправильно поняли, - Кирилл поднялся и подошел к телевизору. Взяв какой-то сверток, он положил его на стол, прямо возле меня. - Давайте лучше за это...
     Теперь он поднял стакан и, вновь коснувшись моего, тут же выпил.
     - Что это? - недоумевая спросил я.
     - Вы ешьте, ешьте, Глеб Аркадьевич, - закивал Кирилл, протягивая коричневое.
     - Подожди, - я нервно дернулся. - Это что - кассета?
     - Ага, - он широко ощерился. - Она... Из резервного отсека. Я спокойно вынул ее оттуда, когда вернулся и убедился, что никакой слежки нет.
     "Значит, большой Кирилл успел все сделать так, как мы с ним договаривались", - подумал я, нервно теребя в руках кассету.
     - Черт возьми, но как же мне тебе заплатить?
     - Об этом не волнуйтесь, - спокойно произнес он. - Я взял свое, то есть, только то, что вы намеревались мне дать. А за это... - он постучал рукой по кассете, - вы можете получить намного больше. Если, конечно, захотите...
     Я вмиг похолодел.
     - Ты что, уже ее видел?
     - Разумеется, - отреагировал Кирилл, улыбаясь. - И получил при этом удовольствие. Не желаете?..
     - Сукин сын! - рявкнул я и инстинктивно потянулся к бутылке. Тут же, прямо из горлышка, я по-собачьи вылакал содержимое и, тяжело задышав, отодвинулся от стола.
     Кирилл опять улыбнулся и неспеша подошел к телевизору. В укромном месте у него был припрятан "видик", который он быстро подключил в сеть.
     - Мне уйти?
     - Нет-нет... Но свет, пожалуйста, погаси...
     - Понятно... - кивнул Кирилл и нажал на пульт. Кассета завертелась, и я, наконец, увидел то, из-за чего погибли близкие мне люди...

     Большая светлая комната. Несколько аляповатые шторы и какая-то авангардная скульптура возле кровати. Сама кровать впечатляет - ампирные ангелочки по краям, трельяж, зеркала с неоновым светом. Неплохо... А где же действующие лица?
     Та-ак, появилась какая-то девица с огненными волосами. Пока еще одета. Но одежда для нее - понятие эфемерное: легкий газовый халатик, шелковые трусики. Что же это она одна, неужели будет мастурбировать в ожидании Годо?..
     Не-е-ет, вот и ее подружка... Бог мой - черная. То есть, совсем. Как бы это сказать помягче - афро-американка во всей своей красе. Потихоньку снимает ярко-красное платьице, а что его снимать - провела слегка мизинцем и оно распахнулось на две половинки.
     Рыжая еще в трусиках, чего она медлит? Лесбийская игра набирает ход. Африканка наседает. У нее чувственные губы, и она прекрасно ими владеет. Природа... Против нее не попрешь!
     Они что-то говорят, но это скорее напоминает всхлипы. В конце концов это их личное дело, пусть себе всхлипывают. А вот куда запропастился главный герой?
     Я оборачиваюсь к Кириллу. Тот тихо курит в уголочке, жестом показывая, что все еще впереди.
     Рыжая в кадре щелкает пальцами, и на экране возникает громадный пес. Я предугадываю дальнейшее и машу рукой Кириллу - перекрути.
     Он хватает дистанционное управление - и кадры на экране замелькали быстро-быстро, как бы сокращая затянувшуюся оргию.
     - Когда закончится это козлодрание? - поинтересовался я, скривившись.
     - Пока девочки не раскочегарятся.
     - А... ну да, конечно. А этот самый... кобель?
     - Ну, потом-то он уберется, но сначала...
     - Ладно, черт с ним, крути до главного, - попросил я и замер.
     На экране внезапно появился Славенов. Именно внезапно. Как Мефистофель в "Фаусте". Уж не вылез ли он из шкуры своей псины?
     - Останови-ка!.. Теперь будем смотреть внимательно.
     Вот он весь - высокий, вальяжный, волосы аккуратно приглажены назад, улыбочка - та же, что на всех этих плакатах:"Голосуйте за нашего кандидата!"
     Так-так... Костюмчик от Версаче. Пальцы, унизанные перстнями. Почему бы и нет? Денег - море, океан. Партийные, профсоюзные закрома, переведенные в надежные офшоры, и хорошо там осевшие.
     Что такое для него костюмчик, если речь идет о нефтяных миллиардах, алмазах, нелегальной торговле оружием, наркотиками и, как знать, каким-нибудь необыкновенным российским "ноу-хау", которое, по дешевке проданное, вылезет когда-нибудь в какой-нибудь глубинке.
     Бог с ним, с костюмчиком. И чего я к нему привязался? Ну, не было у меня никогда такого, не было! А может быть, это пропавший невесть куда Юозас стал щипать меня изнутри: ах, какой Версаче, ну что за прелесть!
     - Заткнись! - ору я себе и весь отдаюсь экрану...
     Славенов подходит к окну и поправляет шторы. Потом поворачивается к девицам.
     - О чем он говорит? Сделай погромче! - надрываюсь я, чувствуя, что упускаю самое главное.
     "... давай катись в душ и без моей визы не возвращайся!" - еле улавливаю я негромкий голос.
     Это Славенов обращается к Рыжей, которая полчаса корячилась с кобелем. Ну да, разумеется, гигиена превыше всего!..
     Африканка без ума от Версаче. Но, снимая с его обладателя рубашку, эта черная пантера зубами оторвала пару перламутровых пуговиц, - неплохо!..
     Славенов демонстртивано хмурит брови, но заметно, что ему это нравится, все нравится, до безумия, с грязнотцей и без всяких ограничений.
     Африканка хватает руками его волосы и, словно ловкая наездница, залезает на необъезженного мустанга, который громко хрипит от удовольствия...
     - Может быть, достаточно? - доносится издалека недовольный голос Кирилла.
     - Что, не насмотрелся? - спрашиваю я.
     - Да ведь уже третий раз одно и то же.
     - Значит, ты снял копию? - догадываюсь я, и он кивает, протягивая мне с усмешкой новехонькую кассету.
     - На всякий случай пригодится...
     - Ну, спасибо... А что Рыжая, не вернется?
     - Еще как вернется, - Кирилл машет рукой. - И подружку Блондинку с собой притащит.
     - Ну-ка, найди это место...
     Кирилл долго перекручивает кассету, и на экране со скоростью мелькают нагие фигуры. Они то сплетаются в единый клубок, то разъединяются, чтобы придумать новую, более изощренную позу.
     Наконец появляется Блондинка, и Кирилл, недоумевая, смотрит на меня.
     - Бог мой, Линда! И ты туда же! - кричу я в экран тоном Цезаря, как будто эта дуреха может меня услышать.
     - Знакомая? - спрашивает Кирилл, сочувственно вздыхая.
     - Встречались... - поддакиваю я и чувствую, как волна новой, непередаваемой грязи накатывает на меня. Я задыхаюсь и начинаю кашлять, но не просто так - "кхе-кхе-кхе", а тяжело и натрудно, по-шахтерски, как будто внутри у меня скопилась громадная масса в виде угля или копоти.
     Кирилл останавливает кассету и застывает с виноватым лицом.
     - Послушайте, Глеб Аркадьевич! Да не переживайте вы так! Может быть, дать вам водички?
     "О, табула раса, наивная и чистая душа! Как ты еще неопытен, если думаешь, что я переживаю, - молнией пронеслось в моем мозгу. - Во всяком случае, не из-за этой дурехи Линды, пускай я с ней был какое-то время близок, но теперь... теперь об этом даже смешно думать - это совсем другая опера".
     - Ты хоть представляешь, какую бомбу ты откопал, Кирилл?..
     - Да что тут особенного? Обычная "порнушка". Ну, песик хвостиком вильнул. Я и не такое у немчуры видел - там целый зоопарк...
     - Э-эх, братец... Такую шишку голым ты не видел! Это только в нашем дорогом отечестве, поверь мне. А он без пяти минут мэр, а дальше, кто знает... Президент!
     - А что? Ничего особенного. Такой же мужик, как и все! Не понимаю...
     - Что ты не понимаешь?.. - вскричал я, вскакивая с места и нервно зашагав по комнате. - Что? Что нашей страной могут править и правят такие?.. Да они всю страну отделают, не то, что девочек с собачками!..
     - Зря вы так, Глеб Аркадьевич! - Кирилл нахмурился и уставился в одну, какую-то невидимую точку. - Сами-то вы, можно сказать, известный человек, писатель, а вот на тебе - не лишены вредных привычек. И видения у вас какие-то бывают...
     Я вздрогнул от неожиданности, как будто он уколол меня чем-то острым, и это место зачесалось и заныло до колик.
     - Замолчи!
     - Что ж, могу и замолчать! - хмыкнул он. - Неужели вы думаете, что пьяница лучше развратника или дурака?.. Все это мы уже проходили!.. В первом классе до нашей эры.
     Я подошел к нему и, усмехнувшись, потрепал его за волосы.
     - Черт тебя побери, Кирюша!.. Заметь, я ни в какие президенты и вообще в начальство не лезу. Просто так... Размышляю иногда. Ты уж меня извини.
     Я протянул руку и он крепко пожал ее.
     - Мне нужно пройтись, обдумать все это, - сказал я.
     - Я с вами, Глеб Аркадьевич, - заторопился Кирилл.
     - Нет-нет, я пойду один. И еще... Не зови меня по отчеству. Какой из меня Аркадьевич?.. Просто Глеб, хорошо?..
     - Хорошо, - кивнул он. - Тогда и вы тоже...
     - Что, тоже? - удивился я.
     - Не зовите меня Кирюшей...
     Я засмеялся и отошел в сторону двери. Нет, он не так прост... И никакая он не "табула раса". С чего это я взял, гениальный провидец?
     На улице было прохладно, и я тут же поднял воротник куртки. Какой документик у меня теперь имеется, однако...
     На рекламном щите едва не отклеивался от ветра предвыборный плакат Славенова - "Голосуйте за нашего депутата, единственно достойного..."
     Наверно, Кирилл прав. Вон в Штатах, например, президент тоже себе разное позволял. И ничего - выкрутился... А тут, подумаешь, кандидат в мэры, пэры, сэры... шиш малиновый...
     На минуту мной опять овладел Юмжагийн, который подошел к плакату и смачно плюнул прямо в физиономию Славенова. Это выглядело глупо со стороны, но, ей-богу, на душе стало легче.
     Незаметно для себя я прошел полквартала и, что-то обдумывая, вернулся к дому Кирилла. Двое дюжих парней, неуклюже толкнув меня, выскочили из подъезда. Я даже не успел удивиться этому - мало ли что! И только потом, спустя несколько минут, когда я подошел к двери, до меня дошло все, и я вмиг похолодел, словно труп, валявшийся в несуразной позе с подогнутыми коленями и высунутым до отказа бордовым языком.
     Пока я совершал вечерний моцион, злорадно предвкушая все выгоды от своего нового приобретения, два подонка, те самые, которые толкнули меня у подъезда, успели вломиться к Кириллу, разрядить в него пару десятков пуль и расколошматить на щепы всю его нехитрую утварь только для того, чтобы извлечь на свет божий мерзопакостную кассету, где их голый шеф в свободное от неустанной работы время забавляется по очереди с отборными шлюхами.
     Я застыл как вкопанный, увидев развороченный череп Кирилла, и почувствовал, как по онемевшим рукам и ногам неспеша поползли змеи, шурша гладкой кожей.
     Я содрогался от соприкосновения с ними. Но что было делать - они заполонили собой все.
     - Ну, что, допрыгался, гений? - шипел неистовый Юмжагийн.
     - С тобой сделают то же самое, если не похлеще, - вторил ему старый кентавр. А молодой едко подхихикивал, выделывая невероятные ужимки.
     - Глебушка, тебе нужно бежать, - хныкал Юозас, но его подхватывали на смех.
     - Бежать?.. Да он даже в собственном туалете не сможет спрятаться! Спрятаться!.. Спрятаться!..
     - Вся его жизнь - это пшик!..
     - Пш-ш-и-к! Тру-ля-ля и пш-ш-и-к!
     - А если он что-нибудь напишет? Такое, что... - надрывался Юозас.
     - Напишет?.. Да вся его неуклюжая писанина годна разве что на макулатуру...
     - На макулатуру!
     - Ко всем чертям!
     - Хо-хо-хо-хо-хо!..
    
     Голова моя раскалывалась. Сотня невидимых дерзких троллей стучали по ней своими молоточками, - бам! бим! бом! тррахх! - как по барабану, натянутому бараньей кожей. Но это был я, а не барабан, я, и все их удары, такие подлые и точные, все время достигали своей цели.
     Тр-рах, бах, э-э-эх-х!!!
     Я умирал... Никто больше не мог мне помочь. Глупые фантасмагорические наваждения овладевали мной. Змеи превратились в диких козлов, что запрыгали, как фавны, размахивая громадными хвостами. Перекошенные их морды казались человечьими лишь наполовину. Оскалившиеся зубы стучали, клацая, наполняя морды кровавыми слюнами.
     Я понимал, что это конец. Сердце готово было выпрыгнуть. И я крепко прижал его рукой, думая, что только это нелепое действие может меня спасти.
     Там, возле сердца, в кармане куртки торчало что-то твердое...
     Боже мой, что это могло быть? Пальцы стали быстро ощупывать незнакомый предмет, и вскоре я вспомнил. Это же кассета, та самая проклятая кассета, которую успел передать мне этот несчастный парень, так рискованно связавшийся со мной!
     И вмиг дурные видения исчезли. Передо мной снова появилась маленькая искореженная комнатка. На полу лежал все тот же труп в неестественной позе.
     Я крепко сжал кассету и закричал что есть мочи:
     - Будь я проклят! Теперь или я - или он!..
     Дальше все понеслось-полетело, словно кинолента со старыми фильмами. На станцию приходит поезд, не просто приходит, а бешено влетает. И из него, словно горошины, выскакивают ошалелые люди - дамы в шляпах, кавалеры, - и бегут, бегут каждый в своем направлении с немыслимой скоростью. А вслед за ними устремляются носильщики с обязательным багажом. Из ниоткуда в никуда...
     Так и я понесся сломя голову своей, только мне известной, дорогой. Мои волосатые змееподобные советчики скромно затихли, и я почувствовал, впервые за долгое время, Что если сейчас, вот сию секунду, я смогу сделать что-либо стоящее, они наконец покинут меня.
     Я неистово ворвался в телефонную будку, усердно моля всех богов, чтобы телефон не был разбит. Пакостная забава подростков разбивать автоматы вдребезги приводила меня в бешенство.
     Но именно этот, что стоял у освещенного магазина, напротив дома, где произошли все последние события,был цел и невредим, давая мне определенный шанс.
     Память моя стала ни к черту не годной. Но мне нужно было вспомнить один-единственный номер, а всю остальную шелуху выбросить в дальние уголки этой провалившейся памяти.
     От напряжения я поднес кулак правой руки к зубам и стал нервно грызть костяшки. Неужели я не вспомню, неужели нет?.. Будь все на этом свете проклято, если я не вспомню!
     И тут же, как по чьему-то мановению, передо мной возникли цифры. Мне даже показалось, будто это услужливое жюри выставляет мне, известному фигуристу, положенные баллы за мое выступление. Я ясно увидел, словно цифры были выжжены, выгравированы на телефоне. Это был номер, тот самый, самый нужный для меня во всем мире.
     Трясущимися руками я набрал его, хорошо понимая, что обладатель этого номера может быть где угодно. Допустим, трубку возьмет жена или шалопай-сынуля. "Будьте добры, передайте, пожалуйста, что..." Что? Что?..
     Я бросил трубку на рычаг и почувствовал, что сердце готово выпрыгнуть. В конце концов, отступать некуда. Следующим трупом наверняка стану я. По-другому просто и быть не может. Я слишком много знаю, еще больше говорю и пишу. Так что пора расчленять.
     Меня всего передернуло от этой мысли. И спасительная монетка, необходимая для звонка, быстро покатилась ребром по моим пальцам. Я подхватил ее и протолкнул в телефонный желобок.
     Если я потеряю эту монетку или она застрянет в аппарате, то все будет потеряно, и я окажусь никчемным, ни на что не годным слюнтяем.
     Усилием воли я взял себя в руки и набрал номер. В трубке послышались обычные гудки и, наконец, отозвался хриплый, до боли знакомый мужской голос.
     Это же он! Сидит дома, а не вещает по ящику и не бегает по своим сумасбродным делам. Не берет скандальные интервью и не делает свои ошеломительные комментарии, от которых зрительские уши вянут, а физиономии пунцовеют. Он парадоксален и в то же время точен. А его факты просто убивают наповал.
     Я думал, что он вообще никогда не бывает дома, и тем более сейчас, за три дня до этих сумасшедших выборов. Но он был дома. С женой и детьми. И он взял-таки свою телефонную трубку, откликнувшись на мой телефонный звонок, чтобы поговорить именно со мной.
     Преодолевая невовремя появившуюся сухость во рту, я сделал небольшую паузу, а потом заговорил.
     Я начал издалека. Это было самое дурацкое, что я мог сотворить. Я залепетал о том, что совсем не занимаюсь политикой, а только литературой в чистом виде. Поинтересовался, кстати, известны ли ему мои опусы.
     От отреагировал - да-да, мол, известны. Но в голосе чувствовалось некоторое раздражение. Конечно, у него не было времени.
     Тогда,понимая, что меня неминуемо ждет провал, если тотчас же не возьму быка за рога, я рассказал о злополучной кассете, попавшей ко мне, упомянув о четырех несчастных, улегшихся вокруг нее, и о том, что собственно в ней находится.
     На другом конце многозначительно молчали. И это молчание, выводившее меня из себя, показалось мне длиннее вечности.
     - Алло! Вы меня слышите? - заорал я, хорошо понимая, что он-то все прекрасно слышит. - Это никакая не провокация и не подделка, вы можете мне верить. В конце концов, это будет такая бомба, что...
     - Будет... - перебил меня его низкий голос, и я не сразу сообразил, соглашался ли он с моим предложением или просто останавливал мой словесный поток. Но он, вероятно, уже давно успел все обдумать и взвесить на своих журналистских весах.
     - Так, значит, вы... - робко промямлил я. - Вы...
     - Где вы находитесь? - осведомился он и тут же отрезал: - Я жду вас у себя через час. Адрес, надеюсь, вам известен...
     Я кивнул головой, словно говорящий мог меня увидеть.
     - Мой секретарь встретит вас у подъезда, - закончил голос, и я в полной мере представил громадную дистанцию между нами. Ему было наплевать на все мое литературное наследие, с которым он, скорее всего, был знаком понаслышке.
     Он почуял запах жареного, а это ему позарез было нужно сейчас, ибо через три дня будет поздно: отзвучат фанфары в честь победителя, полетят вверх пробки от шампанских. И это, самое жареное, может попросту остыть...
     Я поймал такси и, нервно кусая губы, прошамкал нужный адрес. Ехать было далековато, куда-то на другой конец города. Но я не боялся опоздать и не опасался оробеть перед великим "телемагом", который преспокойно мог вылить словесные помои на столичного мэра или вице-премьера. И все же я дрожал от страха, мучительно боясь потерять Глеба.
     Ну, хотя бы на пару часов, на час, на ничтожный часик эти мерзавцы покинули бы меня! В конце концов я давно уже ничего не пил, и у меня нет никакого желания это делать. А раз так, то какой резон им у меня появляться?
     Я напоминал маленького пигмея, что изо всех сил старался придержать дверь, в которую жадно ломилось зверье. Эта дверь тихонько приоткрылась сама. Старый кентавр, довольно ухмыляясь, просунул мне свою волосатую лапу. Сейчас они ворвутся все, один за другим, и будут витийствовать, и упрекать, и шикать на меня. А я? Ну, что я?..
     - Приехали, - сообщил невозмутимый таксист, когда машина тихо подкатила к высотному зданию.
     Я полез в карман за деньгами. Пальцы с трудом нашарили задрипанную бумажку, которую я вытащил с гордостью. Но на обратный проезд денег не было, в этом я уверен.
     Я вылез из машины. Было темно, и только одинокий фонарь освещал суровый безлюдный подъезд.
     - Глеб Аркадьевич, - раздался сзади чей-то низкий голос. Я оглянулся и увидел рослого парня в черной кожаной куртке. Он возник здесь, словно случайный шампиньон в лесу. - Добрый вечер, вас ждут...
     Мы молча ехали в полутемном лифте на самый верхний этаж. Парень не сводил с меня глаз, и мне показалось, будто он раздевал меня для каких-то определенно мерзких целей.
     Дальше долго шли по коридору, что своим унылым однообразием и длиной напомнил мне здание бывшего министерства культуры.
     О, эти министерские коридоры с бегущими взад-вперед тщеславными клерками! Сколько гениальных графоманов впихивали в себя эти многочисленные кабинеты! А сколько пустых километров я промаршировал там в ожидании решения какого-нибудь местного мандарина!
     Где они теперь, эти пустые писаки?.. Верно, строчат листовки вместо своих бесплодных романов в какой-нибудь черносотенной партии. А в их кабинетах? А в их кабинетах - "сидят комиссары..."
     Наконец, мы пришли. Встречавший меня парень прошел немного вперед и постучал в дверь. Ему тут же открыли. И мне показалось, будто это сделал кто-то невидимый.
     Пройдя еще один переход, мы очутились в маленькой комнатушке, где из мебели было всего два стула да журнальный столик, заставленный газетами.
     Помощник многозначительно посмотрел на меня и глухо уронил:
     - Ну...
     Я тут же вытащил то, ради чего потревожил его величество. Рука помощника цепко ухватила кассету, незаметно опустив ее в карман куртки. И кассета исчезла в ее глубине. Так ленивые глубоководные рыбы быстро всасывают в себя мелкую морскую сошку. И та незаметно исчезает в бездне.
     - Располагайтесь здесь! - добавил он, выдавливая оскалоподобную улыбку, и прикрыл за собой дверь.
     Я молча плюхнулся на диван, устало закрывая глаза...
     Прошла вечность, а может быть, минут пятнадцать, ровно столько, сколько хватило телевизионному богу прожевать мерзкую сцену, прежде чем дверь бытовки распахнулась. Помощник снова был немногословен, но я заметил, что глаза его были раскрыты то ли от злорадства, то ли просто от возбуждения.
     - Вас ждут, - снова буркнул он и повел меня по коридору.
     Вскоре мы попали в огромную ослепительную залу, напичканную немыслимой мебелью и аппаратурой. Телебог Сергей Бемолько восседал в одном из двух умопомрачительных комфортабельных кресел-качалок, находившихся в углу, где пылал невесть откуда взявшийся камин.
     Его величество встало и быстро, совсем не по-царски, подошло ко мне и протянуло руку. И я тут же почувствовал, что это никакое не величество, а самый обыкновенный двуногий человек. Флер таинственной значимости медленно скатывался куда-то вниз, будто неосторожно пущенный кем-то снежный ком.
     Смутившись, я пожал его руку, и он ответил мне крепко, по-мужски, без щекотливого касания.
     - А вы были совершенно правы, Глеб Аркадьевич, - заметил телебог, приглашая меня утонуть в одной из качалок. - Это действительно бомба.
     Пламя в камине слегка поднялось и отразилось огненными волнами на его лице. Появились хорошо скрываемые от зрителей морщины, забегали скулы, выдавая волнение.
     - Что же вы теперь собираетесь предпринять? - спросил я, и едва этот вопрос соскочил с моих губ, он показался мне фальшивым и глупым.
     - Мною уже сделано предварительное заявление, - кивнул он, и его живые круглые глаза забегали, словно осенние дождевые капли по оконной раме.
     Когда же он успел это сделать, подумалось мне. И только немного придя в себя, я понял, что проспал беспробудно, и прошла все-таки вечность, а не пятнадцать минут, которые я, человек вне времени и пространства, вычислил себе на судьбу.
     - ... сделано предварительное заявление, - продолжал телебог. - Эксперты подтвердили подлинность видеодокумента.
     При этих словах я нервно хмыкнул, но он не обратил на это ни малейшего внимания.
     - ... и завтра я предполагаю выйти в эфир с сообщением, потому что послезавтра будет запрещено даже малейшее упоминание о выборах.
     - Вы покажете запись? - спросил я настораживаясь.
     - С купюрами, да, - улыбнулся Бемолько. - Хотя у нас девятый вал сексуальной революции, но моя передача должна идти в "прайм тайм", а определенная часть нашего электората...
     - Да-да, - подтвердил я, хорошо понимая, что только это вряд ли явилось бы для него существенной преградой.
     - Так вот... Я не случайно сделал предварительное заявление, - он даже намеренно подчеркнул это слово - "предварительное". - Тем самым оставляя за собой маленькую лазейку для отступления...
     - Что? - изумился я. - Значит, вы все-таки хотите?..
     - Помилуйте, Глеб Аркадьевич, - продолжал улыбаться Бемолько. - Нет смысла говорить о том, хочу я этого или нет. Допустим, что да... Я хочу, я желаю наказать Славенова. Хотя, впрочем, чем он хуже или лучше остальных? Чем он хуже меня или вас, в конце концов?..
     На мгновение его улыбка застыла и превратилась в оскал голодного дикого зверя.
     - Никогда не занимался политикой, - недовольно буркнул я. - Меня попросили,меня втянули...
     - Ничего-ничего, Глеб Аркадьевич, - улыбка телебога опять встала на прежнее, хорошо обозначенное место. - Нас всех кто-то просит или куда-то втягивает...
     Он протянул мне "Мальборо", предлагая закурить. Я отказался. Телебог понимающе кивнул и, вытащив длинную сигарету, едва коснулся верхушки сувенирной зажигалки, сделанной в виде ковбоя.
     - Может быть, коньячку? - спросил он, играя бровями.
     - Нет-нет, благодарю вас.
     - Ну, как хотите, - продолжал он, глубоко затягиваясь. - Видите ли, мы с вами обладаем поистине убойной тайной. Предав ее огласке, мы скорее всего уничтожим видного политика. Будет страшный скандал. Он долго станет отмываться от всей этой грязи, которую мы покажем, говорить, что он - это не он, что это - подделка, что он в сущности - прекрасный добрый семьянин, а не развратник и совратитель малолеток. Вот - жена, вот - детки... Но до выборов он все это высказать не успеет. Передачу посмотрят десятки тысяч выборщиков, сотни тысяч... И какими бы ленивыми ни были наши соотечественники, ни за что они за такого кандидата не проголосуют... Но все это игры, самые натуральные игры. И я тоже играю. И вот сейчас мне выгоднее только сообщить об этой кассете и ждать.
     - Чего ждать?
     - Подарков от нового мэра за то, что я ничего не показал...
     - А вы не боитесь, что это будет своеобразный подарок?
     - Сейчас дело не во мне, Глеб Аркадьевич. Я хорошо защищен и практически не потопляем. Я выгоден любой стороне. Ликвидировать меня, допустим, как Листьева, они не посмеют, ибо понимают, что я буду для них намного опаснее будучи ими убитым. А вот вы... вы - та самая пешка, уж простите меня за столь нелестное сравнение, - которая почти пролезла в ферзи. А с такой фигурой уже считаются. Ее либо обменивают, жертвуя чем-то более ценным, либо пытаются заманить в ловушку.
     Я постарался выдавить из себя ответную улыбку, хотя она показалась совсем некстати.
     - Сергей Альбертович, после четырех трупов я стал относиться к своим жизненным коллизиям как к сюжету будущего романа.
     - Мне бы очень хотелось, чтобы ваш роман не был прерван по техническим причинам, - вставил Бемолько, неспеша стряхивая пепел в медную пепельницу. - За что вы так ненавидите Славенова? У вас есть к нему что-то личное?..
     Я готов был тут же кивнуть в ответ, но нечто неуловимое, то самое микроскопическое существо внутри меня помешало это сделать. Ах, боже мой, это могли быть козни Юмжагийна, или старого кентавра, или даже прихоти Юозаса. А впрочем, какая разница, - я промолчал. Телебог ждал, нетерпеливо играя бровями.
     - Значит, нет? - спросил он через паузу.
     - Видите ли... - замялся я, опустив голову. - Из-за него погибли люди, близкие мне люди...
     В этот момент я опять посмотрел на Бемолько. Он сидел далеко и отстраненно, криво усмехаясь, с выражением лица, которое прятало по меньшей мере тысячу разнообразных оттенков. Потом уверенным движением он порылся в своем кейсе, что стоял возле кресла, и вытащил оттуда увесистый сверток.
     - Здесь сто тысяч долларов, - кивнул Бемолько, слегка щурясь. - Первая сумма, которая пришла мне в голову, хотя по нынешним меркам это и не бог весть что, но я надеюсь, вам хватит на первое время...
     Я пристально смотрел на сверток, и со стороны, наверно, выглядел смешным и нелепым. Меня подкупали, да нет - меня уже купили, со всеми возможными потрохами.
     - Уезжайте поскорее, - говорил Бемолько. - Куда хотите: на острова, в горы, в деревню... Через пару месяцев, через полгода возвращайтесь. А впрочем, зачем вам рисковать?.. Отсидитесь где-нибудь подольше. Напишите роман, издайтесь за свой счет, - теперь многие так делают. Вам никто не будет мещать...
     Я молчал, сжимая кулаки от злости. Но мои невидимые бандиты визжали, как оглашенные:
     - "Деньги! Денежки! Деньжата!
     - О-хо-хо-ооо!
     - Бери их скорее, дурень!
     - Идиот! Набитый идиот!
     - Он еще раздумывает...
     - Это наши денежки! Наши-и-и-и!.."
     Наконец, выждав, пока какофония внутри меня стихнет, я глубоко вздохнул и медленно произнес:
     - Мне не нужны эти деньги...
     Низвергнутый с пьедестала телебог оторопело заморгал, и его длинные ресницы затрепетали, словно крылья подбитой птицы. Господи, как же долго я ждал этой минуты!
     - Что-что? Простите, Глеб Аркадьевич, я не понимаю. Информация, подобная вашей, должна быть...
     - МНЕ НЕ НУЖНЫ ЭТИ ДЕНЬГИ, - повторил я.
     Сигарета, словно шлюха, отрабатывавшая на кровати свой очередной заказ, нервно заплясала на губах телебога, но тут же остановилась.
     - Ну, как знаете, - приходя в себя от изумления, закивал Бемолько, и опять нагловатая улыбка, та самая, которая покоряла в последнее время сердца телезрителей, овладела им. - Значит, вы его ненавидите по идейным соображениям. - Он раскрыл пачку и вытащил из нее несколько стодолларовых купюр. - Вы мне очень напомнили незабвенного Федора Михайловича. Ей-богу, как с натуры списали. Тем не менее, это... ну, вот это символическое, - скривившись, Бемолько прошуршал бумажками. - Уж возьмите ради бога...
     Он быстро засунул их прямо в карман моей куртки и удовлетворенно и как-то по-новому посмотрел на меня.
     - Но у меня есть условие, - выдавил наконец я, решившись. - Или просьба, как угодно... Если завтра до полудня я позвоню вам...
     Бемолько громко прищелкнул пальцами, будто кастаньетами, догадываясь о том, что я собирался ему сказать, и перебил меня:
     - ... то кассету не демонстрировать. Так?..
     Я кивнул. Этот человек умел читать чужие мысли, и у него наверняка не было такого сумасшедшего бедлама внутри.
     - Хорошо, - очередная сигарета воткнулась в пепельницу, как бы пригвождая к концу нашу затянувшуюся беседу. - В конце концов, вы имеете на это право.
     Мы пожали друг другу руки, и я почувствовал, что на секунду прикоснулся к змее. Я собирался пролепетать несколько заключительных слов, но телебог, как будто демон из фильма ужасов, неожиданно исчез. Вместо него появился тот самый помощник, которому удалось так мастерски усыпить меня.
     Через некоторое время я увидел себя в машине, которая с бешеной скоростью мчалась в неизвестном направлении. Хотя почему в неизвестном? Мы ехали домой, туда, где я столько времени не был. Раствориться в доме, сбросить к черту манатки, улечься на кровати и заснуть, чтобы ни о чем не думать, - это была моя единственная мысль и самое сокровенное желание.
     Один тоглько Создатель знал, который теперь час. Я вплывал в ночь, и лишь фонари, эти бессонные пульсары, били мне в глаза.
     Ночь, пока только ночь, и больше ничего... А завтра будет обычное утро. Оно придет само, без той натуги и напряжения, которую являет роженица, чтобы выдавить из себя младенца.
     Душа моя была спокойна. Я не взял ста тысяч, потому что не собирался ехать ни на какие острова. И еще, - я их не взял, чтобы хотя бы одним глазком увидеть его перекошенную рожу. А то символическое, что этот ментор сунул мне в карман, как забулдыге, вполне покроет мои ближайшие потребности в выпивке.
     Пожалуй, я начну прямо с утра. Загляну в ближайший ресторан, закажу какой-нибудь ерунды, пофлиртую с девчонками, так - на интерес, и напьюсь назло всем, как свинья. А потом буду долго разговаривать с Юозасом, а может быть, с кем-нибудь, кто еще не умер. Как это они все помирают, чуть коснувшись меня, - вот незадача!
     А про девочек это я зря подумал. Нет у меня никого, и не было черт знает сколько лет. Я все выдумывал и натягивал на себя литературные презервативы, а сам сопел и стонал во сне, словно прыщавый юнец-недоносок. И Ольга, и Зинка, и даже эта шлюха Линда, - они случайно приходили в мое воображение, и тут же отскакивали.
     Я не ненавидел Славенова. Я был к нему безразличен. Как к раздавленному муравью. Хорошее сравнение, не правда ли?
     Итак, мне хотелось просто завалиться на кровать, укрывшись толстым ватным одеялом. И наплевать на весь белый свет, который что-то там ежедневно демонстрировал.
     А может быть, все-таки прав этот Бемолько, и надо было укатить на какой-нибудь заоблачный остров, где тебя не смогли бы найти твои дотошные кредиторы? Кто знает...
     Я повернул ключом в знакомой замочной скважине и резко открыл дверь. Во тьме  тут же увидел серую фигуру, направлявшуюся ко мне. Я почувствовал, как громадный мерзкий скорпион заползает на мое лицо, шевеля липкими лапками, и ужас, страшный, непередаваемый смертельный ужас охватил меня...
     - Кто здесь? - закричал я, но фигура лишь слегка покачнулась, будто от дуновения ветра. Мне даже показалось, что она криво усмехнулась и уставилась на меня - прямо, глаза в глаза, как убийца на жертву. - Кто здесь? - допытывался я, хорошо понимая, что спрашивать глупо.
     Нужно включить свет, наконец догадался я, чтобы наваждение исчезло. Это же так просто - щелкнуть и включить свет в своей собственной квартире! Ну кто, кто, кто мне может помешать это сделать?..
     Моя правая рука потянулась наверх, по стене, подобно скалолазу, который зависает над расщелиной. Щелк! - и свет загорелся, гася последние островки смятения и страха.
     В моей квартире никого не было. Ни-ко-го!..
     К черту пустые страхи! Неожиданно для себя самого я громко захохотал и одновременно почувствовал, что огромная тяжесть отпускает меня - ненадолго и постепенно, но все же отступает. А впереди - свобода, немыслимая, невероятная!..
     Я плюхнулся в кресло, широко расставив ноги, запрокинул голову и закрыл глаза.
     Но в тот самый миг, когда я плескался в лазурном озере наслаждений, со мной произошло что-то страшное.
     Представьте себя птицей, подстреленной дробью охотника. Или рыбой, попавшей на разрывающий горло крючок.
     Я попытался встать, но чья-то сильная рука надавила на меня, властно приказывая оставаться там, где я был.
     Обе мои руки оказались прикованными к креслу - бог ведает, когда только это случилось?
     Прямо перед собой я увидел ту самую серую фигуру, которая раньше старалась спрятаться в темноте. Удивительно знакомую фигуру. Впрочем, по логике вещей, именно она должна была появиться здесь, у меня, в заключительном акте трагикомедии, в этом месте и в это время. Словно ее появление было предопределено свыше.
     Это был Славенов своей собственной неповторимой вальяжной персоной, первый кандидат на выборы мэра, лидер партии труда, лауреат, герой, олигарх и большой любитель животных. Он все-таки сошел с демонстрационного рекламного щита: "Голосуйте за Славенова!" и явился ко мне.
     Теперь он стоял в безупречном бархатном костюме, но я упрямо видел его в одежде Адама и прежде всего, ту громадную волосатую задницу из злополучной кассеты.
     - Уж извините нас, Глеб Аркадьевич, за столь поздний визит, - заговорил Славенов мягким завораживающим голосом. - Но накопившиеся дела, знаете ли, требуют от нас...
     Да-а, его дела круто повернулись, иначе он вряд ли явился ко мне сам. Я попытался повернуться, и тут же почувствовал, что за моей спиной плотно расположились крепкие дяди - Славеновские нукеры. Ну, конечно, как им еще не быть здесь? Странно, почему тут нет Сереги? Он ведь, кажется, его секретарь, или делопроизводитель, а иначе говоря - шестерка. Да, да... Но Серега в этом месте поправил бы меня - козырная шестерка. Примерно так бы он и сказал - "козырная".
     - Что вы от меня хотите? Я вас не знаю! - пробурчал я нелепо, стараясь выиграть время. Выиграть... Для чего?.. - И почему я должен быть связанным в своей собственной квартире?
     - Ну, что вы, Глеб Аркадьевич? Я - тот самый Славенов, и вы прекрасно обо мне осведомлены... Но время позднее. Мы все устали. Мне бы чертовски не хотелось злоупотреблять вашим гостеприимством, и поэтому давайте побыстрее приступим к делу...
     - Прикажите вашим рабам отвязать меня. Немедленно, слышите?.. Иначе никакого дела не будет, - я постарался произнести эту фразу как можно спокойнее.
     Славенов незаметно кивнул своим телохранителям, и я тут же ощутил, как мое тело, прежде скованное и спеленутое, освободилось.
     Я глубоко вздохнул и удовлетворенно хмыкнул. Мне необычайно нравилось быть не связанным.
     - Ну, Глеб Аркадьевич... - Славенов нервничал, хотя внешне еще держался подобающе, и мне, право, так захотелось его помучить. Получай по заслугам, засранец!..
     - Нет, это я вам говорю - "ну"... - прогундосил я. - Извольте изложить суть и цель...
     В тот же миг моя физиономия приняла страшной силы удар, и правая скула по инерции ушла влево, словно я пытался заговорить по-фински. Мое марионеточное тело подпрыгнуло, а потом, обмякнув, повалилось на кресло, но уже в невообразимо скрюченном состоянии.
     Та-а-ак, это уже удар ниже пояса! Юпитер сердится, значит, он неправ. И такие типы мечтают вершить нашими судьбами!..
     Славенов угрожающе приблизился, и я смог близко увидеть его маленькие немигающие змеиные глазки.
     - Сука, если ты не отдашь мне кассету, я пару раз проглажу твое драгоценное тело кипящим утюгом так, что у тебя не останется живого места, а потом медленно, ты слышишь, медленно буду отрезать твои пальцы...
     - Вы так красноречивы, как будто провозглашаете свою предвыборную программу, - заметил я, еле переводя дыхание. Передний зуб страшно качался. Пожалуй, его не спасти. - Мне так и хочется прервать вашу речь бурными и продолжительными...
     Телохранитель, стоящий слева, со всей силы рубанул меня под дых, и я зашелся в глубоком кашле.
     - Да что же вы делаете, сволочи? - заорал я истошным голосом.
     - Дурак, отдай по-хорошему кассету! - прошипел Славенов. - Неужели ты так ничего и не понял? Я дам тебе бабки. Большие, немыслимые бабки, и ты укатишь отсюда. В Санта-Барбару, на Занзибар, к черту на кулички...
     - Хорошо, - проговорил я снизу, стараясь приподняться. - Черт с вами. Я согласен, только с одним непременным условием...
     Краем глаза я увидел, как Славенов кивнул своим амбалам и те снова усадили меня в кресло.
     Волнуется, ах как волнуется первый кандидат! Обильный пот выступил на его кесаревом лбу и массированным ручьем полился на белоснежную рубашку, одна из пуговиц которой уже болталась, словно висельник, а смятый в гармошку галстук выглядел подобно дождевому червю.
     - Сколько вы хотите? - нервно спросил он, опять переходя на "вы". Ага, значит, я могу перейти на "ты". Чудак, он в самом деле не знал меня! Мне ведь было глубоко наплевать на его деньги и на его предложения.
     - Нисколько, - уронил я и попытался выплюнуть зуб. Но тот все еще держался, и я с усилием подтолкнул его языком. - Сними штаны и пару часов походи нагишом по улицам!.. Так, чтобы тебя видели все твои избиратели.
     - Я вас не понимаю!..
     - Понимаешь... Я хочу, чтобы ты снял свою кандидатуру...
     Он посмотрел на меня как на ненормального, но никаких кивков телохранителям больше не последовало.
     - Чтобы я что?.. Вы в своем уме?!
     Бедный, от волнения у него начался нервный смешок. Но я успел остановить его.
     - Кассета находится у Бемолько. Я передал ему лично в руки. Он прокрутит ее в своей передаче, о чем предварительно сообщит в эфире.
     - Бемолько?! - Славенов яростно сжал кулаки. Этот мой шаг он явно проморгал.
     - Ну да, - спокойно продолжал я, чувствуя, что зуб потихоньку возвращается на свое избранное место, словно приклеенный. - После демонстрации этого "кина" твоя славная трудовая деятельность подойдет к своему логическому завершению...
     - Это невозможно!
     - Возможно... А иначе тебе, Славенов, придется штурмом брать городской телецентр, чтобы добраться до Бемолько. А он сейчас популярнее президента. Попробуй только ущипни его, да он от тебя мокрое место оставит. Что для него Славенов? Вспомни, как он издевался над президентом - и ничего, обошлось. Президент разобрался и извинился. А Бемолько - на коне. Кстати, если ты вздумаешь пришить меня, как остальных, извини - и об этом Бемолько будет известно...
     - Да он шут гороховый, этот Бемолько! - завизжал Славенов, и, кстати заметить, я с ним был согласен. - Все его документы подтасованы и фальшивы...
     - Но на той кассете, которую вы так упорно ищете, человек похож, ну просто очень похож на известного политика. На вас, Владимир Андреевич. При нынешней технике все это довольно легко доказать... И вам придется очень долго извиняться. И в первую очередь - передо мной.
     Змеиные глазки Славенова округлились. Он быстро по-детски заморгал, и мне показалось, что он сейчас заплачет, до того вдруг превратился в жалкого и немощного ребенка.
     - Разумеется, извините, Глеб Аркадьевич. Я готов возместить... - еле выдавил Славенов и тут же разошелся: - За что же ты меня так? За твою бывшую?.. Так ведь ты давно ею не интересовался. Ольга сама мне об этом говорила. Сто лет, как вы разошлись... Я ничего не жалел для нее. У нее все, все было. Разве ты мог ей дать хоть половину того? Но потом у меня появилась другая женщина...
     - Фаворитка, - вставил я.
     - Да-да, если хочешь... Ольгина бабья ревность, самолюбие и все такое прочее подбило на эту дурацкую запись. Мы все отдыхали, шутили, были в превосходном настроении. Неужели у тебя не было никогда такого? А Ольга где-то приторочила свою видеокамеру и снимала, снимала... Вот дура!..
     - Ты убил ее, Славенов, и должен за это ответить! А кроме Ольги, ты убил близких мне людей - походя, мимоходом, будто меж затяжками...
     - Это не я! Я их не убивал!.. В конце концов, это наши внутренние дела, Глеб, - заревел он. Его глаза увлажнились. Этот тип был не только прирожденным оратором, но и прекрасным артистом, и я чуть не поддался его обаянию.
     - Это - громадный маховик, - говорил он, захлебываясь. - Это - молох, который я не в силах остановить. Или сомну я, или сомнут меня.
     - Люди - мусор для тебя, Славенов. Они тебе интересны, пока хоть чем-то нужны. Кто выдавал тебе право решать их судьбы?..
     - Постой, постой, Глеб! Ты не прав. Люди мне верят. Они отдают свои голоса за меня, и, стало быть, вверяют свои жизни... Я сумею, я справлюсь, я смогу... - Он словно уговаривал меня или самого себя. - Ты слышишь, я построю дома, больницы, школы, стадионы, парки... Я подниму с колен пенсионеров, дам им деньги и еду. А молодежь у меня будет вкалывать от зари дотемна, а не курить травку и пьянствовать. Это будет здоровая и сильная молодежь. У всех будут честные бабки, и у всех будет дело. Как в нормальном муравейнике. И все будут довольны. Понимаешь?.. Все. И это сделаю я...
     - Так не бывает, чтобы все были довольны. Кто-то наверняка пострадает...
     - А у меня будет! Я приглашу первоклассных спецов. Импортных, конечно. Внедрю их во все наиважнейшие сферы. Пусть берут все и учат наших уму-разуму. Ничего не пожалею...
     - А чем платить будешь? Грановитой палатой или шапкой Мономаха?..
     - А хоть бы ими! К чему нам эти иконы, березки, национальные, понимаешь, достояния, если нечего жрать?..
     - Бедный Славенов, ты, стало быть, пухнешь с голоду?..
     Он затормозил на полуслове, явно не досказав своей филиппики, и, позеленев, уставился на меня. Ноздри его жадно раздувались. А глаза, те самые, змеиные, что могли очаровать, загипнотизировать и вмиг превратить в жабу или пыль, приобретали смертельный леденящий оттенок.
     - Та-а-ак, значит, вы попросту не желаете... Жаль, Глеб Аркадьевич, очень жаль... Я ведь, собственно говоря, хотел с вами по-людски, в домашней обстановке. Ну, думаю, попугаю чуток для порядка. Хе-хе-хе... Сами понимаете... А потом хотел пригласить к себе на работу, взять в пресс-секретари, учитывая ваши профессиональные, так сказать, данные.
     Я чуть не подпрыгнул на месте. Вот так штука: из грязи - в князи.
     - Неужели услуги Сергея Дмитриевича перестали удовлетворять вас, Владимир Андреевич? - съязвил я, пытаясь прийти в себя.
     Славенов несколько замешкался, но потом, поправив пиджак, официально, не торопясь, так, чтобы я по капле осознал смысл им сказанного, произнес:
     - Сегодня днем Сергей Дмитриевич покончил с собой, выбросившись из окна своей квартиры...
     - Что? - загремел я. - Серега?.. Не может быть!.. Значит, и он пострадал от твоей кассеты. Ничего не скажешь, хороша Ордынка в день восшествия на престол святейшего князя Владимира... Что же ты не отдашь приказа застрелить меня, утопить, отравить, сбросить, как Серегу, туда, на помойку?.. Давайте, ребята, приступайте! - повернулся я к телохранителям, как-то отчаянно и заговорщицки подмигнув им, но те стояли, будто недвижимые статуи.
     - Заткнись! - рявкнул Славенов, словно ударяя бичом невидимого быка.
     - Да что уж теперь ты затыкаешь мне рот! - припустился я, чувствуя себя распаленным. - Делай свое дело, пока я еще что-то соображаю. А завтра не забудь посмотреть центральный канал. Будет очень интересная программа. И не забудь посадить рядышком у голубого экрана свою дражайшую половину и доченьку, или у тебя, кажется, сын. Сынок, сынуля, сынишечка... Вот уж ему будет чему поучиться у такого знаменитого папаши...
     - Прекрати! - взорвался Славенов и, вскочив, зашагал по комнате. - Ты просто идиот! Полное ничтожество и идиот!.. Что ты умеешь? Пускать слюни да юродствовать - "убейте меня, убейте!.." Да ты за бутылку, за поганую бутылку водки готов продать все на свете. Разве не так?.. Не так?.. А кстати, хочешь, проверим?
     Он сделал нетерпеливый жест одному из своих телохранителей - толстому бритому кирпичу, - и тот, словно фокусник, вытащил из кармана пиджака неведомо откуда взявшуюся бутылку "Абсолюта". - Выпьешь как миленький! - крикнул Славенов, оглядывая комнату. - Где у тебя посуда? У тебя шаром покати...
     - Не нужно! - нервно качнулся я после секундного колебания, крепко обхватил "Абсолют" и быстро сдернул винтовую фигурную крышку. Потом глубоко засунул в рот эту бутылку и, словно жаждущая борзая, стал яростно лакать горящий вулкан. Краем глаза я успел увидеть, как статуеобразные фигуры шумно задвигались, цепенея от удивления, качая головами, причмокивая и подбадривая.
     За считанные секунды литровая бутылка "Абсолюта" была безнадежно пуста. Задрав голову, я глотнул последние капли и с гордым остервенением шлепнул ее об пол. Но она не разбилась, зараза, а закрутилась и заюлила, как шлюха, оскорбившая своего клиента и чувствующая при этом, что перешла границы дозволенного.
     - Вот это да! - заговорили наперебой Славеновские костоломы, судя по всему имевшие в этом деле колоссальный опыт.
     Славенов застыл, разинув рот. Потом, опомнившись и снисходительно усмехнувшись, он сымитировал аплодисменты, едва касаясь пальцами пальцев.
     - Браво! Браво! Да уж, Глеб Аркадьевич, такое мне давно не приходилось видеть даже на неофициальных приемах, - пробормотал он, пристально в меня вглядываясь.
     Но я уже не мог бороться с собой и поплыл вовсю. Славеновская физиономия разошлась в разные стороны, как студень, и он тут же, от головы до пят, превратился в кентавра, причем его галстук, тот самый, который все время меня раздражал, стал напоминать взбеленившегося тритона.
     - А теперь вот что я тебе скаж-ж-жу-ууу! - заухал кентавр, кромко стуча копытами и сжимая и разжимая горло тритона. Тут он сделал повелительный жест своим телохранителям, превратившимся в огромные каменные глыбы, и те покатились прочь из комнаты. Змеиные глаза Славенова запрыгали, меняясь местами, а нос, прежде аккуратный и ничем не примечательный, вдруг вытянулся, подобно пластилиновой кашице. - Ты все ду-у-умаешь, что ты такой единственный. Что ты - гений? Правда?.. Правда?.. - Его длинный волосатый хвост, будто охотничье лассо, крепко охватил мою шею. - А ведь это я помогал тебе все это время. Проталкивал в журналах и газетах твои дрянные стишки. Звонил время от времени нужным людям, чтобы они сквозь пальцы смотрели на твое ангельское поведение. Неужели ты никогда не задумывался о том, какая лохматая рука тебе помогает?..
     Наконец, его хвост убрался с моей шеи и опустился ниже, к груди, и та содрогнулась от неожиданного прикосновения. Мне показалось, будто меня жуют острые крепкие зубы.
     - Так вот, Глеб, спроси меня, спроси как на духу: какого черта я все время пекся о тебе, такой ничтожной посредственной личности? Как будто у меня не было других забот или хотя бы более достойных друзей?..
     - Ты хотел отбить у меня Ольгу! - еле выдавил я, чувствуя, что меня сейчас стошнит от волосатого хвоста.
     - Ерунда! Какая ерунда! - заревел кентавр, и его клыки выползли наружу из-под бритых ухоженных щек. - А почему я не ухлопал тебя, как таракана, за эту кассету?.. Почему, а?.. Да потому что я...
     Он неожиданно отпрянул, и я, вмиг протрезвев, снова увидел прежнего Славенова. Великолепный галстук находился на своем месте - гладкий, безукоризненный. А провинившаяся пуговица на рубашке, та самая, которая долго висела на тоненькой нитке, внезапно снова впилась в ткань, словно невидимая швея успела пришить ее.
     Славенов поправил волосы хорошо заученным жестом и, не торопясь, вытащил из кармана пиджака небольшой предмет. Это оказалось старое фото, вправленное в аккуратную черную рамку.
     - Узнаёшь? - коротко бросил он.
     Едва взглянув на фото, я вздрогнул, уколовшись о тысячу игл. Кровь подступила к голове, а на теле выступила волнообразная гусиная кожа страха. Мать, отец и я - моя любимая семейная фотография чуть ли не сорокалетней давности.
     - Твои костоломы уже успели пошарить в моем шкафу, - пролепетал я, но смутно почувствовал, что мое предположение ошибочно: в квартире ничего не было тронуто, да и рамка-то была другая, не моя.
     Славенов кисло скривился и задвигал губами.
     - Все ли тебе известно о своих ближайших родственниках, Глеб? - тихо спросил он.
     - Конечно, все... Мать - военный врач, всю жизнь положила на коммуняк, едва вышла на пенсию, и тут же через пару лет отошла...
     - А отец? - продолжал наседать Славенов. - Что ты о нем знаешь?
     - Отец был летчиком-испытателем, выполнял особые задания, как это говорится, в Африке. Кажется, в Эгане... В одной из местных заварушек он погиб...
     Славенов кивнул головой и вытащил еще одно фото, на сей раз - без рамки, мне незнакомое. Отец был в военной летной форме в звании майора. Совершенно чужое, самодовольное холеное лицо. Но это был отец. Именно он. Только таким, каким я никогда его не видел.
     - Это он под Даккрой, - заметил Славенов. - Как раз после той заварушки, о которой ты упоминал. Их было много тогда, заварушек...
     - Значит, ты его знал? - взвился я, сжимая кулаки и ощущая какой-то страшный и нелепый подвох.
     - Видишь ли, - он глубоко вздохнул и поглядел на меня усталым взглядом. - Дело в том, что у него был роман... А впрочем, не люблю я это банальное словечко. Были серьезные отношения с женой консула... - Славенов вытащил сигарету из пачки "Мальборо" и предложил мне. - Они любили друг друга, Глеб. По-настоящему любили... И кстати, - он затянулся и ненароком обдал меня горячим дымом. - Познакомились еще в Союзе. Тогда на белый свет и появился... Ты догадываешься, кто?
     Хитро улыбаясь, Славенов неспеша вынул из кармана третью фотографию. На берегу моря возле небольшого скалистого грота стояли обнявшись мой отец и какая-то незнакомая красивая женщина.
     - Он жил двойной жизнью, метался как угорелый то в одну, то в другую сторону, пытаясь разобраться, где ему лучше, где он нужнее. А впрочем, один бог знал, что у него было в башке в то время. У него и у матери... Ее муж, то есть мой папаша, Славенов-старший, большая дипломатическая шишка, был у всех на виду. Он скорее всего знал об этом адюльтере, или догадывался. Ему сто раз могли сообщить соответствующие компетентные лица. Но скандал... кому нужен скандал в благородном семействе? Ну и папаша потихоньку смирился, удовлетворившись моим появлением на свет. А тут у него вышла замечательная оказия в Африку, напоминающая почетную ссылку...
     - А как же отец? - неуверенно спросил я.
     - Неведомыми путями получил спецкомандировку в Эгану. Судя по всему, мать пробила ее. Славенов в ней души не чаял, похлопотал перед кем-то сверху. А потом... потом на месте он с летчиком-то и расправился. Однажды отцовский самолет не прилетел на базу, исчез при весьма таинственных обстоятельствах. Две недели искали обломки - как в воду...
     Славенов замолчал, глубоко затягиваясь.
     Моя голова закружилась от какого-то непонятного шума, от несочетаемых звуков. Но одна мысль, острая, как бритва, лезла сквозь барьеры, расталкивая другие, пробираясь наружу, и вот - она уже наверху, проникла в сознание и расположилась там.
     - Славенов, стало быть, ты - мой брат? - выкрикнул я.
     - О боже мой, наконец-то!- загремел он. - А я уж подумал, что ты, Глеб, пропил все свои мозги...
     - Но это... это же невозможно! Это просто не может быть! - орал я, чувствуя, что весь мой карточный домик, так умело и искусно выстроенный, падает от какого-то глупого жеста, неуклюжего движения, падает - и я ощущаю себя полным идиотом.
     - Глеб, меня подставили враги, - продолжал Славенов. - А впрочем, и тебя тоже... Не хотелось бы говорить об Ольге плохо, но она умела слишком хорошо втираться в доверие к кому бы то ни было, а сама прекрасно работала на моих конкурентов. Правда, в свою очередь, и тех она презирала. И тебя, дорогого бывшего муженька. Такая современная Мата Хари... И кассета, а также все возможные последствия были ей необходимы только для того, чтобы погреться на жареном. Ей вообще было наплевать, кто будет у власти. Но убил ее не я, а мои конкуренты, как раз за то, что она играла свою двойную игру...
     - Но почему же она сама не "пробила" эту кассету? Вышла бы, скажем, на того же Бемолько...
     - Этот жук мог скомпрометировать ее и преспокойно вставить в кадр. И мог раздеть ее без всякой постели. А мараться она уж никак не хотела. Вот поэтому...
     - Поэтому она и выбрала меня в свои адвокаты, - уныло закончил я.
     - Да, Глеб, и теперь ты понимаешь, что такое находиться в полном дерьме, из которого так трудно выбраться.
     - А что, если... - произнес я неуверенно. - Если все это ошибка? И мы с тобой никакие...
     Славенов встал и, положив руку мне на плечо, тихо произнес:
     - Поначалу я тоже думал так и тысячу раз проверил это в свое время. Теперь никаких сомнений быть не может... И потом, об этом сказала моя мать перед смертью. А в такие моменты обычно...
     Я почти задыхался, и он, увидев это, щелкнул пальцами, подзывая телохранителя. Тот быстро подал мне чашку с водой.
     Я выпил, но нервная буйная тряска все же пошла по моему телу.
     Прошла вечность и я, кажется, успел умереть. Считается, что человек умирает один раз. Но я готов был поклясться на каких угодно книгах откровений, что проделывал этот путь многократно, валяя туда и назад, словно в пивной бар за разливным пойлом.
     Я готов красочно описать эти каменные трубы, напоминающие те, по которым должна литься нефть. Но мои были предназначены для другого. Для переправы душ на тот берег...
     Ах, впрочем, это все не то, не то... Причем здесь какие-то дурацкие трубы, ведущие в ту жизнь, в то другое измерение, когда я умирал еще будучи здесь, по эту сторону, прекрасно сознавая, что вижу мир абсолютно ирреальным.
     Так белое видится черным. Цыпленок - коршуном. Твердый гранит - битым яйцом.
     Дело было не в Славенове. Ну, вот он - стоит рядом, только руку протяни! Говорит, что он - твой брат. Вот уж замечательно! У меня есть брат, и он - громадная важная шишка. Боже, какая начнется жизнь, и сколько бутылок водки я смогу опрокидывать в себя ежедневно!
     Итак, дело все-таки заключалось не в нем, а во мне. Теперь, когда я впервые так зримо ощутил себя Глебом или господом богом, поверив, что смогу совершить что-либо пусть не гениальное, но стоящее и значимое, так вот, - именно теперь все трусливое и лживое во мне, что таилось и пищало глубоко внутри, полезло наружу, как невыносимый рвотный комок. И я почувствовал, что вместо того, чтобы обнять и расцеловать своего брата, я готов плюнуть на его распрекрасный костюм и вытереться замечательным галстуком, в котором он никогда не сможет выйти к народу, чтобы произнести свою вдохновенную речь.
     - Ты хочешь, чтобы я ему позвонил? - спросил я вызывающе и посмотрел на Славенова так, словно он был моим отцом, а я - его непослушным сынулей, укравшим кусок пирога и попавшимся на этом. - Чтобы я позвонил Бемолько и попросил все остановить?.. Но я не могу это сделать. Не могу и не хочу...
     Его глаза загорелись, но только на миг, так как это бывает у ястреба во время погони.
     - Не нужно, не напрягайся, - проговорил он неторопливо и устало усмехнулся. - Я сам могу ему позвонить и обо всем договориться в любое время. И заплачу ему столько, сколько он никогда не получал в своей паршивой жизни. Мне хотелось совсем другого. Я должен был видеть, что ты Глеб, а не Каин, и что тебе будет небезразлично, если эти гады втопчут в грязь твоего брата, пусть даже не совсем родного. Ради этого... - он остановился, переводя дыхание. - Ради этого я готов сделать то, о чем ты меня просил...
     - Что сделать? - переспросил я испуганно, забыв все свои предыдущие гениальные высказывания.
     - Пройдусь-ка по городу в костюме Адама, пока меня не остановят. Ведь ты этого хотел, не так ли?..
     Я замер как вкопанный от изумления, на секунду представив эту сумасшедшую картину.
     Это была шутка, глупая шутка с моей стороны, ей-богу...
     Но Славенов упрямо качал головой.
     - А я не шучу... Я хорошо знаю, когда нужно шутить... И сейчас не то время. Ты был абсолютно прав. Мне нужно идти до конца. И не ждать, пока меня засветят на экране.
     - Но разве я это имел в виду? - выдавил я растерянно. - Я думал, что ты...
     - Ты думал, я сорвусь с крючка, так? Что я на блюдечке принесу победу моим конкурентам и злопыхателям, которые только того и ждут, когда они меня сожрут, как шашлык с шампура? А я на этом и сыграю...
     - Что же ты сделаешь? - уронил я. Мне стало стыдно от того, что я поначалу принял его слова буквально.
     - Я добьюсь завтрашнего эфира, чего бы это мне ни стоило. А стоить это будет прилично. Тамошние дяди и племяннички хорошо осведомлены, как сыграть на этих выборах. Но пусть будет как будет. Я добьюсь этих нескольких дополнительных минут и расскажу о кассете. Пусть судят сами, что им важнее. Наш народ глуп и умен поровну, и в интимных вопросах ханжи не преобладают над остальными. Он готов понять и простить лидера, если тот представляет собой нормального мужика, который не пренебрегает нормальными радостями жизни... А еще я расскажу о тебе. О том, что такой талантливый человек, как ты, беспробудно пьянствует и мечется от того, что ему никак не живется такой жизнью.
     - А ты... ты, стало быть, сможешь все переделать?
     Славенов посмотрел на меня в упор, не отрываясь, надолго, как будто выжидал, когда я отведу глаза. Но я не отвел, и он сам вынужден был это сделать.
     - Нет, я не переделаю эту жизнь, - сухо заметил он. - Но я постараюсь сделать людей на одну маленькую йоту счастливее.
     - А если и это тебе не удастся? - настаивал я, заводясь, как юркий бойцовский петух.
     - Уеду далеко-далеко... - грустно улыбнулся он. - Туда, где меня никто не найдет. Знаешь, куда?..
     Я покачал головой. А Славенов вытащил еще одно фото, четвертое за сегодняшний необычный вечер.
     Снимок запечатлел праздник какого-то дикого племени, где нагие раскрашенные юноши и девушки сбились в круг, цепко держась друг за друга. А чуть поодаль от них, в ярком немыслимом наряде из бус, крокодиловой кожи, костей и оперений, восседал на постаменте из шкур, вероятно, их старый вождь с горделивой осанкой и властным выражением глаз. Но несмотря на многоцветную окраску на его лице и теле, было хорошо видно, что это представитель белой расы.
     - Уеду к нему, - Славенов ткнул пальцем прямо в опахало вождя.
     - Где это? - удивился я, пристально вглядываясь в фото.
     - У черта на куличках. В африканских дебрях. В Эгане, если тебе хочется знать подробнее.
     - В Эгане? - переспросил я, холодея. - Подожди-подожди... Ты говорил, что в Эгане...
     - Не мучайся... Да, это то место, где когда-то был наш отец. Это он и есть, кстати, своей собственной персоной, - кивнул Славенов и еще раз, в подтверждение своих слов, указал на старца.
     - О, боже... - пробормотал я. - Получается все, как в плохом гангстерском фильме. Сначала у меня находится брат, который в неразберихе и при определенном раскладе мог бы спокойно меня шлепнуть. А потом и отец, о существовании которого я не имел ни малейшего понятия...
     - Можешь не сомневаться, - перебил меня он. - И этот замечательный факт я совершенно точно установил.
     - Значит, ты общался с ним?
     - Как с тобой... Сначала необдуманно послал своего человека, одного, без охраны, который начал поиски пропавших русских летчиков. Поиски привели его к этому племени, что до сих пор проживает в дичайших условиях. Помощник успел сообщить мне подробности и вскоре там сгинул. Затем я получил оказию отправиться туда, и я действительно нашел племя каннибалов, и останки моего помощника, и нашего отца в новоявленном обличье вождя.
     - Как же... как же он мог?
     - Мы все выбираем свой путь. Ты идешь по своему, и считаешь, что только он верный. Я - по другому. А он - по третьему, нам совсем не знакомому и далеко не самому худшему...
     - А ты не пробовал забрать его домой?
     - Домой... - повторил Славенов с усмешкой. - Мы проговорили с ним всю ночь... Он едва признал меня и спас от поползновений своих новых собратьев. Они ведь не очень признавали чужих. Но их можно было подкупить. В этом смысле наши чиновники ничем от них не отличаются... Те долгие годы, что отец провел там, изменили его внешность, ментальность, весь его мир. Думаю, он вряд ли пожалел бы меня, если бы не обезоруживающие факты, вовремя предъявленные мной. А впрочем... Будь я на его месте, кто знает, как поступил бы я...
     Славенов резко оборвал себя и поднялся с места.
     - Ну, мой гениальный братец, прощай... На сегодня довольно воспоминаний и водки. Оставляю тебе на память нашего своеобразного отца. Живи как хочешь. От тебя ничего не прошу и не требую... Но знаешь ли, дальше иди без меня, как бог даст...
     После этих слов мне захотелось крепко обнять его.
     - Постой! Я многое хотел сказать тебе. Я, кажется, только сейчас понял, что у меня есть брат... Я знал, я верил, я чувствовал... Ты оказался прав. Я болен и одинок. Мне нужна твоя помощь. Я мучаюсь от разных видений и голосов. Они терзают меня. Они... Они... Я позвоню, слышишь?.. Я сейчас же позвоню Бемолько, - тщетно кричал я как оглашенный и только видел, как фигура Славенова становилась все мельче и мельче, и наконец совсем исчезла вместе с двумя его выдающимися телохранителями.
     Свет внезапно погас, и я медленно слился с пугающей мертвой темнотой, из которой выползали мерзкие лики моего кошмара...
     Сначала я увидел перед собой ящера с выпяченной клыкастой челюстью и волосатым хвостом, утыканном иглами.
     - Ты будешь звонить, сука? - засвистел ящер, и бордовая мутная жидкость полилась из его глазниц. Он схватил меня лапами за плечи и, сильно тряхнув, бросил об пол. - Набирай номер!..
     Я закружился, как юла, и мои ноги, словно щупальцы, опутали голову.
     - Номер! Но-ме-е-ер! - бушевал сверху водопад, но теперь это были не слова, а острые иглы.
     Потом почудилось, будто мне, пятилетнему сопляку, делают укол, внося инфекцию. Рука быстро набухает, и врач, - теперь это не ящер, а какой-то странный, вампирообразный субъект, отрезает мою руку электропилой - вж-ж-жик! вж-ж-жик!
     Я захлебываюсь, и мой крик подобен крику младенца, появившегося на свет. Как же я буду жить без руки - ходить с обрубком, напоминающем пень от отвалившегося дерева?..
     Но вдруг рука стала расти, возвращаясь на место, и я смог увидеть ее такой же, как всегда. Только чуть повыше локтя, именно там, где был сделан укол, я обнаружил-таки большую ложбинку и шрам, напоминающий британский флаг.
     Мне стало легко и приятно. Я понял, что не умер и могу в любой момент пошевелить пальцами. Мои глаза, которые за минуту до этого плясали, словно у приговоренного к электрическому стулу, успокоились и приняли свое обычное выражение.
     Я обнаружил себя лежащим на кровати, на своей старой распроклятой продавленной кровати. Поднявшись на локте, выгнул голову, пытаясь увидеть своих ночных посетителей. Но Славенов исчез, испарился, как будто его вовсем и не было. Вот так, - все равно, что плеснуть черной краской на его предвыборный плакат, хорошенько замазав лицо, зубы, вылезающие из-за широко расставленных губ, пиджак и галстук, старательно вымарав имя и фамилию.
     Но внезапно мои ноги ощутили легкий холодок. Так бывает не от мороза, а от внутреннего озноба, когда конвульсивно дергается какая-нибудь уставшая за день мышца или трепыхается пойманной рыбехой сухожилие.
     В комнате все же кто-то был, я знал это наверняка. Я не мог хорошенько разглядеть его, так же, как свое чертово изображение в зеркале.
     Вернулся Славенов? Нет, что ему было теперь делать со мной,  с отработанным, ненужным материалом? Наш братский разговор подошел к своему логическому завершению. Он сделал свое дело. В конце концов, кто такой я для него? Ненужный, скоропостижный родственник, один из немногих ржавых винтиков, которые только ненадолго приостановили движение его динамо-машины.
     Сейчас он скорее всего сидит за столом у Бемолько и хлещет с ним коньяк. У них идет самая обычная торговля, и Бемолько с удовольствием продаст ему и кассету, и свое будущее молчание. Все мы человеци еси.
     Вероятно, они могут упомянуть в разговоре и меня, так, походя, мимоходом. Упомянуть и посмеяться. Как я был глуп, однако. Слюни распустил. Брат, ну да, конечно. Брат, братец, братишка, братан...
     Но черт побери, если это не Славенов, то кто же?
     - Это ты, Юозас? - громко спросил я, хорошо понимая, что более дурацкий вопрос трудно было изобрести. Но я должен был что-нибудь говорить.
     Ответа не последовало. То есть, его-то и не могло быть на самом деле. Но я должен был что-то придумать за своих красавцев. Такие у нас имелись правила игры. Впрочем, ни черта не придумывалось.
     Потому что их действительно не было.
     Потому что в комнате находился другой.
     Сжавшись в комок, я представил себя улиткой, пытающейся втиснуться в раковину, которая давно уже занята другой, более удачливой улиткой.
     - Кто здесь? - произнес я пересохшими губами, ощущая, что этот кто-то находится позади меня, но я готов был скорее умереть, чем повернуться.
     - Кто здесь? - заорал я, трясясь всем телом, чувствуя, что сердце готово выпрыгнуть из груди.
     И вдруг меня больно кольнуло. Не так, как со Славеновым. По-другому. Да-да, именно по-другому... Кольнула другая игла, и я сразу понял, кто находился в моей комнате, позади меня.
     Словно эпилептик, я резко дернулся, повернул свою голову назад и застыл как вкопанный.
     ПЕРЕДО МНОЙ СТОЯЛ МОЙ ОТЕЦ...
     Я увидел его всего, живого, сошедшего со старой, пожелтевшей фотографии, вынутой из внутреннего кармана новомодного славеновского пиджака, в гермошлеме и летной форме, без пышных пилотских званий и регалий. И чужое молчаливое прошлое, как песок, посыпалось на меня, засыпая, давя и унося в далекую страну призрачных воспоминаний.
     Рука судорожно схватила тетрадь, лежащую на столе, нашарила там же ручку и стала писать, быстро, неразборчиво, без всяких остановок...

     КОНЕЦ 1-Й ЧАСТИ