Гибель Филиппа II привела в движение все антимакедонские силы в Греции, подстрекаемые скорее самой виртуальной возможностью поиграть мускулами в столь внезапной ситуации, чем реальным намерением восстановить положение, существовавшее до Филиппа. Однако Александру пришлось на время отложить мысль о продолжении военных действий в Малой Азии.
Сначала он попробовал призвать греков к сотрудничеству на тех же условиях, которые были выработаны при его отце. Безуспешно. Афины по настоянию Демосфена приняли совершенно шутовское постановление о венчании на царство Павсания как «наследника» Филиппа через его убийство. Афиняне развлекались празднествами в честь Павсания. Александра Демосфен называл не иначе, как мальчишкой и «Маргитом» («подонком»). Афинское правительство начало переговоры с Атталом о совместных действиях против Александра. Гибель Аттала заставила Демосфена пойти на дело, вовсе недостойное с точки зрения эллина; он вступил в контакты с персидскими сатрапами в Малой Азии. Но основных союзников Афины искали в самой Греции и не безуспешно. В Акарнании, Амбракии, Фивах, Аркадии, Аргосе, Элире, Спарте и других областях изгонялись македонские гарнизоны, во многих полисах возвращалось демократическое правление.
Александр реагировал незамедлительно. В начале лета 336 г. он созвал в Фессалии собрание правителей местных полисов и, раздавая всевозможные обещания, добился избрания себя архонтом и гегемоном Эллады. То же он проделал с Дельфийским синедрионом. Оставался «пустяк» – сломить сопротивление Фив, Афин и пелопоннесских городов. Совершив молниеносный переход, его войска вступили в Беотию и расположились недалеко от Кадмеи. Этого оказалось достаточным. Афины и Фивы прислали послов с извинениями за заминку с признанием гегемона всей Греции. В Фивах снова утвердился македонский гарнизон. На созванном в Коринфе конгрессе Панэллинского союза Александр, как в свое время его отец, был избран стратегом-автократором Эллады. Снова последовало решение о войне с Персией.
В Коринфе произошла знаменитая и любопытная по своей сути встреча Александра с киником Диогеном возле бочки, в которой философ жил. Приблизившись к гревшемуся на солнце Диогену, Александр спросил, не нуждается ли тот в чем-нибудь. «Немного отойди от солнца», – последовал ответ (в менее достоверной передаче – «Не заслоняй мне солнце»). На том беседа и оборвалась.
Диоген был широко известен своими воззрениями, с которыми Александр был безусловно хорошо знаком. В частности, Диоген проповедовал теорию мирового гражданства (космополитизма), отрицая привязанность «настоящего» человека к какому-либо конкретному полису, к его обычаям, порядкам и нравственным нормам, тем более к государству. Из этого и следовали поиски Диогеном «человека», которые были по сути наглядной демонстрацией того факта, что среди эллинов «настоящего человека» нет (разумеется, кроме самого Диогена).
На первый взгляд, между этой теорией и политикой Филиппа и Александра, ведущей к созданию авторитарной империи, нет и не может найтись ничего общего, что эти концепции вообще противоположны. Но это не так. Какой бы империя ни была, совершенно авторитарной, как созданная Петром Великим, или весьма демократичной, как Британская, управляемая выборным парламентом, – она (империя) по определению предполагает в том или ином объеме политическое и нравственное отторжение, отчуждение личности подданного от ее «местных» начал и истоков.
Империя – это шаг в направлении к космополитизму. Не сделав какого-либо реального шага в этом направлении, она не сможет существовать. Именно по этой причине в СССР, строившемся первоначально как федерация четко разграниченных основных наций, заговорили об образовании единого «советского народа», лишь только открылись (в начале 1960-х гг.) первые симптомы национального сепаратизма (в итоге именно последний и привел к полному распадению СССР). Как увидим из дальнейшего, Александр все это уже понимал.
К нашему сожалению, беседы у них не получилось и не могло получиться. Но возможно именно поэтому философ произвел на Александра сильное впечатление. Оставив Диогена, он, пресекая попытки своих спутников высмеять Диогена, сказал им: «Если бы я не был Александром, то был бы Диогеном». Эта фраза весьма примечательна уже тем, что ею Александр поставил знак равенства между собой и Диогеном. А это равенство было явно не в пользу царя. Впоследствии Александр несомненно не раз вспоминал о Диогене, особенно тогда, когда его высокие цели решительно расходились с примитивными стяжательскими интересами и чванством его сподвижников, и возникала отвратительная необходимость применить к ним силу. Он, как и большинство создателей империй, насаждал свободу и благоденствие грубой силой, и потому свобода оборачивалась покорностью тирану, «добровольным рабством». Напомним в этой связи о по-своему гениальной, придуманной в СССР формуле «свободного волеизъявления» личности как «добровольно-обязательного» действия. Цели и средства здесь взаимно обратимы, а в сущности -тождественны, и это было следствием сознательного вульгарно прагматического (в духе Макиавелли) прочтения гегелевской формулы свободы как осознанной необходимости.
В этой же «логической» ловушке добровольно оказывался и Александр, который не мог не знать, что на вопрос, из какого металла – из бронзы или золота – следует отливать статуи правителям, Диоген однажды ответил: из того самого, из которого отлиты статуи тираноубийц Гармодия и Аристогитона. По Диогену это означало, что прославление правителей сопряжено с уничтожением памяти о борцах за свободу. Идеал свободного человека для Диогена был тем, к чему Александр, оставаясь басилевсом, мог сделать лишь один шаг, притом иллюзорный, заменив человеку путы его «малой родины» - полиса путами «большой родины» - империи. Потому в минуты погружения в размышления, Александр не мог не испытывать чего-то вроде тщетности своих имперских замыслов.
Разве подобное же чувство не приходило порой и творцам других империй? Этим чувством питалась мания ущерба, преследовавшая императора Шихуанди до самой его смерти. Оно же сквозит в своеобразной «суре», начертанной Тамерланом над собственной могилой в Гур-Эмире: «Счастлив лишь тот, кто отказался от мира раньше, чем мир отказался от него». Оно же тяготило Петра Великого маловерием в продолжение начатого им после его смерти. Это чувство довелось испытать многим основателям империй, по крайней мере тем из них, кто был достаточно умен и, подобно Александру и Петру, искренне собой считал империю полезной для сохранения и процветания охваченных ею народов. Пылкому, жаждущему деятельности и славы Александру ничего не оставалось, как с головой броситься в бездонный омут «державотворчества». В этом свете фраза, оброненная им его подобострастным спутникам, могла означать: в глубине души ему безразлично, кем быть, важно лишь действие, сообразное возможностям, которые даны ему – царю чуть ли не безграничные, не то, что Диогену. Кроме этой разницы в возможностях, различие между ними было действительно ничтожно мало.
Вся обстановка в Греции и мире, а также его внутреннее самоощущение, внушало Александру веру в свое великое предначертание. Он знает, что умен, что он первый среди всех в воинском искусстве и стратегии, что он лучше любого другого из современников понимает, как должен измениться мир. Однако полной уверенности в достижимости замыслов у него еще нет, и он старается не упустить ни одного обстоятельства, чтобы получить эту уверенность и внушить ее своим соотечественникам. Поэтому не последнее место в деятельности Александра занимает религия. Человек своего времени, он верит в силу оккультного знания и впоследствии, уже в Азии, активно прибегает к нему как средству и самовнушения, и, в первую очередь, воздействия на волю других людей. До похода в Азию, зафиксирован, правда, только один факт этого рода.
Возвращаясь из Коринфа в Македонию, Александр посетил Дельфы. По свидетельству историка Плутарха, это были дни, когда не дозволялось совершать прорицания. Получив от прорицательницы отказ, басилевс сам силой повел было ее в храм, на что пифия будто бы воскликнула: «Ты непобедим, сынок!». Александру такого «прорицания» оказалось вполне достаточно. Нет необходимости говорить, что все это происходило на публике.
Порядок в Греции был наведен. Теперь, прежде чем отправиться в Азию, оставалось обезопасить на достаточное время неспокойные северные балканские границы Греции. Но, конечно, у Александра была в действиях на территории варваров и другая, может быть, более важная цель – продемонстрировать перед собственным войском и его военачальниками свое полководческое искусство.
Весной 335 г. Александр выступил в поход против исконных врагов Македонии: фракийцев с их союзниками – иллирийцами и трибаллами. На 10-й день войско достигло горы Эмон (соврем. Шипка) и здесь разбило фракийцев. Их лагерь - типичный вагенбург (стоянка, окруженная повозками) был устроен на вершине горы. Фракийцы рассчитывали сбросить свои телеги на головы македонцев. Разгадав умысел противника, Александр велел воинам по возможности уклоняться от падающих телег, либо ложиться, прижимаясь друг к другу и прикрываясь сверху щитами. В итоге македонская фаланга достигла вершины горы без серьезных потерь и легко сломила сопротивление фракийцев.
За перевалом Александр двинулся на трибаллов. У реки Лиги их войско было застигнуто врасплох и разбито. Через три дня македоняне вышли к Истру (Дунаю), где их уже ждали военные суда, предусмотрительно посланные из Византия. На них македоняне добрались до острова Певка, на котором укрылся царь трибаллов. Попробовали было высадиться и встретили сопротивление. Дабы не нести ненужных потерь, Александр, оставил противника в счастливом чувстве безопасности и высадился на северном берегу Истра, где стояли геты, союзники трибаллов. Геты вскоре бежали, а. вождь трибаллов, как и галлы, жившие у Ионического залива, тотчас предложил Александру заключить союз. Большего и не требовалось.
К этому эпизоду обычно прилагается очередная «крылатая» легенда, будто Александр посчитал галлов вразумленными его силой и впредь послушными. Потому, не сомневаясь, что они назовут его имя, он – этак игриво – задал им «контрольный вопрос»: кого они боятся больше всего? К его разочарованию, галлы ответили, что боятся только одного: как бы на них не упало небо. Типично романтическая легенда не столько об Александре, сколько о галлах, с прицелом на тот ужас, который галлы, притом совсем другие, наводили позже на римлян. Загнав Александра в столь глупое положение, легенда приписывает ему реакцию полной растерянности: «Хвастуны!» Остается прибавить: «и, махнув рукой, отошел от них». Надо думать, никакого такого обмена «любезностями» в действительности не было.
Из Фракии Александр направился в сторону Иллирии (на побережье Адриатического моря) через территорию агрианов и пэонов. Царь агриан Лангар выказал самое дружеское расположение, искренность которого была в последствии подтверждена присутствием сравнительно большого числа агриан в армии Александра во время его похода в Азию. Лангар с явным удовольствием принял участие в действиях Александра против иллирийских вождей – Клита и Главкии и их союзников антариатов, обитавших в северной части Иллирии (в современной Черногории), которых он разгромил и разграбил.
В Иллирии Александр снова выказал себя военачальником, в котором решительность и личная отвага выдающимся образом сочетаются с рассудительной осторожностью. Приблизившись к столице Иллирии Пелию, где засел Клит, он не стал штурмовать город сходу. В тылу у него, в горах, окружавших город кольцом, расположились отряды вражеского войска. Притом выяснилось, что Главкия с отрядами своих тавлантиев шел по пятам македонян и был готов запереть Александра в котловине среди гор. Тавлантии уже напали на отставшую македонскую фуражную команду, но отступили при виде всадников, высланных на выручку фуражиров. Наступивший вечер принес Александру легкую победу. Осажденные беспечно устроили пирушку; несколько минут их растерянности позволили македонянам проникнуть в город. Большая часть защитников бежала в страну тавлантиев.
Но туда Александр уже не пошел. События в Греции потребовали его срочного возвращения.
По греческим полисам разнесся слух о разгроме македонян фракийцами и даже о гибели Александра. Центром движения стали Фивы. Фиванцы осадили Кадмею, где был македонский гарнизон. Спарта выслала сильный отряд, занявший Истм (Коринфский перешеек), чтобы, подобно тремстам спартанцам, загородить Александру путь на Пелопоннес. Афины выразили лишь сочувствие восставшим. Но Демосфен энергично поддерживал слух о смерти македонского владыки.
Александр не заставил себя ждать. Всего за 13 дней его войско достигло Беотии и заняло город Онхест неподалеку от Фив. Первоначально он не предпринимал активных действий. Фиванцы напали сами, но были отброшены. Александр демонстрировал мудрое долготерпение еще три дня, дожидаясь от повстанцев раскаяния, после чего начал штурм города (сентябрь 335 г. до н.э.). Судьба Фив была ужасна. Значительную часть его населения и добровольцев, пришедших на помощь из Беотии, Фокиды и Платей, постигла смерть, включая женщин, детей и рабов. Оставшиеся в живых (около 30 тысяч) были обращены в рабство.
Но вопрос о дальнейшей судьбе Фив Александр дипломатично передал общеэллинскому съезду. В данном случае он верно рассчитывал на извечный межполисный антагонизм, почти «волчий», уже не раз приводивший к пожиранию всеми того, у кого показалась кровь. Большинство делегатов припомнило фиванцам все их грехи, в том числе их предков, особенно же традиционно дружеские отношения Фив с персами. Съезд решил срыть Фивы до основания, продать всех его жителей в рабство, разделить их имущество и земли.
Афины узнали о падении Фив во время празднования очередных Элевсинских Великий Мистерий. Церемония была прервана, Афины начали готовиться к осаде. В то же время тотчас было послано Александру поздравление с благополучным возвращением из похода, с подавлением фиванского мятежа. Александр выразил готовность кончить дело миром, если ему будут выданы руководители антимакедонской партии во главе с Демосфеном. Афиняне не желали себе такого позора. Была составлена петиция с просьбой о помиловании Демосфена, и Александр согласился. Ему нужен был прочный мир. Возможно, афиняне расположились к миру в ожидании того, что именно им будет передано управление Грецией на время похода Александра в Азию. Не исключено, что слухи об этом распространялись из «штаба» самого Александра.
Весь Балканский полуостров пришел наконец в устойчивое мирное состояние. В борьбе с Афинами Александр приобрел психологически важный для правителя опыт, показавший ему, что ведущим началом политики является не кнут, а пряник, не порабощение, а приращение благ и выгод для народов и отдельных лиц независимо от их родоплеменной принадлежности. Именно этот принцип, применявшийся до него лишь спорадически, стал систематическим во всей его политике.
Вернувшись в Македонию после разгрома Фив, Александр собрал своих военачальников, чтобы обсудить план будущей войны. Социальная и экономическая ситуация в греческих полисах продолжала ухудшаться. Откладывать крупномасштабную войну с Персией было уже невозможно, и Александр предложил начать восточную кампанию ближайшей весной. Многие настаивали на том, что сначала нужно дождаться, когда отправляющиеся в поход народят детей. Говорилось также об отсутствии наследника у самого Александра, что могло привести к печальным для Македонии последствиям в случае гибели царя в походе. Но Александр добился своего.
К весне было сформировано войско, состоявшее из конницы, пехотинцев и лучников. По данным Диодора, конница насчитывала около 5 тыс. всадников, из них 1,5 тыс. македонян под командованием Филоты, сына Пармениона, 1,5 тыс. фессалийцев под командованием Коллата, сына Гарпала, 600 греков под командованием Эригия и 900 фракийцев под командованием Кассандра. Пехотинцев было около 30 тыс., в том числе македонян - 12 тыс., греков – 7 тыс., одрисов, трибаллов и иллирийцев – 5-6 тыс., наемников (греков?) – 5-6 тыс. Лучников насчитывалась тысяча. Общая численность войска не превышала 35 тыс. человек. Для переправы на азиатский берег через Геллеспонт было приготовлено 160 кораблей.
Кроме того, в прибрежных районах Малой Азии уже находилось македонское войско под командованием Пармениона и Аттала, направленное туда еще при жизни Филиппа II. Но численность его сильно сократилась в результате ряда понесенных поражений и вряд ли превышала 5-7 тыс. человек. К весне 334 г. персы вернули себе Эфесс и один за другим все прочие города побережья, хотя их население состояло преимущественно из этнических греков.
Официальной целью войны называлось отмщение персам за поруганные греческие святыни (разрушенные или оскверненные храмы на Балканском полуострове). Но с самого начала всем было ясно, что ставится задача овладеть территорией Ахеменидской державы, по меньшей мере ее областями, прилегающими к Средиземному и Эгейскому морям.
Александр предпринял еще одно чрезвычайно важное, вовсе необычное дело, имевшее прямое отношение к подготовке к военному походу. Он раздал дружинникам почти все свое личное имущество, приносившее ему доход, а именно деревни, земли и даже налоги, получаемые с общин и гаваней. Как сообщает Плутарх, когда было раздарено почти все, пораженный Пердикка спросил Александра: «Себе же, басилевс, что оставляешь?» «Надежды!» - последовал воодушевленный ответ. По более высокопарной версии другого историка, Юстина, Александр сказал, что ему будет достаточно Азии. Лишь некоторые из дружинников отказались от царских даров.
Обычно этот поступок Александра истолковывается сегодня так же, как названными древними историками, а именно – убежденностью героя в том, что ему предстоит победа, которая принесет ему тысячекратно большие богатства, а также его желанием вселить такую же уверенность в души своих воинов и одновременно обязать их вернуть царю долг своим воинским рвением. Безусловно, это имело место, но было ли главным?
Скорее всего Александр преследовал более серьезную цель, зная, что покидает Македонию надолго. Ликвидация царской казны и источников ее пополнения в самой Македонии в весьма большой степени затрудняла возможность осуществить в его отсутствие захват македонского трона. Реституция раздаренной царской собственности и восстановление практики поборов в пользу казны, пожелай того кто-либо другой, кроме Александра, встретили бы яростное сопротивление, на преодоление которого потребовались бы значительные материальные средства. Так что столь простым способом Александр обеспечивал себе прочный в политическом отношении тыл.
Некоторые современные историки предлагают еще одно дополнительное объяснение такой «щедрости» полководца, объяснение совсем надуманное, оперирующее логикой per finis (по последствиям): будто бы он, будущий царь Азии, продемонстрировал таким способом ничтожную значимость для него Македонии. Конечно, таковым в итоге и стало значение Македонии для самого Александра и его сподвижников! Но для чего ему нужно было демонстрировать это перед началом столь трудного предприятия, как наказание Персии, когда в сознании каждого македонянина и грека Персия позиционировалась как жалкий и обреченный смертельный враг? Тем, кто отправлялся искать в Азии славу для своей родины, Македония не могла мыслиться – ни вольно, ни невольно - как нечто ничтожное, малозначимое!
Если и рассматривать какие-либо особые бессознательные мотивы поступка Александра, то стоит обратить внимание на следующее. Традиционное положение басилевса среди македонской знати и дружинников как первого среди равных плохо отвечало требованиям ведения крупной военной компании. Это не могло не заботить Александра, понимавшего пагубность отсутствия полного единоначалия в решении стратегических и оперативных вопросов. Очевидно, что он предвидел и возрастание роли армии в системе государственного управления по мере увеличения территориальных размеров государства, в связи с чем единоначалие приобретает все большее значение. Следовательно, его уже не мог устраивать традиционный статус басилевса. Что в этих условиях могла означать ликвидация царской казны и налоговых преференций в Македонии? Не более и не менее, чем превращение царской казны в казну армейскую, контроль над которой всецело лежит на верховном военачальнике. Раздав македонскую казну, Александр должен был понимать, что ему будет принадлежать нечто большее, нежели какая-либо определенная собственность, и это большее – собственность господ и народов тех земель, которые он завоюет, но также и б;льшая полнота власти над всеми подданными, включая македонян .с их собственностью.
Взвалив на себя задачу завоевания Персии, Александр тем самым вольно или невольно прощался с обычным статусом басилевса, Данный титул приближался к тому значению слов «тиран» и «господин», которое вкладывали в них греки и македоняне, но с сохранением за ним качества легитимности.