Осень вечности

       
       
       ГДЕ-ТО ПОД ЕГОРЬЕВСКОМ
       
       Дом престарелых - идеальное место для творчества. Так и только так можно насмеяться над самим собой и над своей судьбой. Кайся не кайся, а прожитое переходит в вечное, и пока где-то и кто-то цитирует и спорит о том, что ты писал и вынашивал с самой своей юности, а перед тобой давно немытое и запылённое окно в запустелый сад, что особенно тосклив этой осенью - ибо другой осени тебе уже не знать, как не знать и других времён года. Но всё это чепуха: ведь ты прожил не одну жизнь, а несколько и они были далеко неоднозначны. По сути своей в самую материальную эпоху ты был одним из её самых значительных мистиков, хотя таковым быть не намеревался. Да, что до намерений, то они были в изначалье своём довольно утилитарны. Тебе казалось, что есть возможность полного позиционирования творчества; полного разложения его по полочкам - не для себя - этот путь ты намеревался применить для иных. В чём тут дело? Дело только отчасти в тебе. Такая была эпоха. А ты просто следовал ей. Был одним из её винтиков. Ну, может только пытался подняться на ступеньку выше, но разве такое не естественно и может быть судимо.
       
       Да, жизнь, конечно, - карнавал. Карнавал! Но какие утраты! И сколько их?
       
       Что до теперь, то через полчаса прозвенит звонок к завтраку и мне пора собираться: ведь надо не только достойно выглядеть перед самим собой, но и на людях (хотя те люди, что окружают меня теперь довольно однозначны, и их заботит не само окружающее, а те процессы, что происходят в них). Великий Рабле в изложении В.Н. достойная иллюстрация для всего происходящего в настоящий момент со мной. Это и удручает и забавляет одновременно.
       

       Хорошо бы после завтрака уединится где-нибудь в укромном уголке сада, и поразмышлять: времени осталось мало на это - поразмышлять, но поразмышлять всегда стоит. Я никак не могу осилить Достоевского. Я ищу и не нахожу источника его полифонии. Если говорить попросту - то быт и только быт определяет сознание. Но тогда бы появился в лучшем случае фельетон, но никак не роман.
       
       
       Да, конечно, русский роман категория вторичная - он намеренно следовал европейскому: и в сюжете, и в изложении и в мотивах написания, но сколь разительный результат. Там даже назидание - лишь назидание, а здесь полунамёк - пророчество. И не просто пророчество, а выворачивающее наизнанку всю психику действо. Может быть, всё дело вовсе не в писателе как в таковом, а всё дело в народе, сплошь состоящем из Раскольниковых и Карамазовых, причём - черты эти сочетаются в одних и тех же лицах.
       

       Равно преступник и равно - кающийся грешник. И я такой же. И я совершал, и если даже не в делах своих, но в мыслях. Как всё это примирить и ввести в стройную систему? И насколько обязательно ввести в систему. Обязательно: ведь я по натуре систематик. Я всегда стремился, если не навесить ярлык, то хотя бы поставить явление на определённую полку.
       

       А всё-таки каша - прекрасная пища: в ней и сытость особая, тяжёлая, успокаивающая и усваивается, что в возрасте моём особенно важно, она прекрасна. Вот, сейчас, оторву глаза от чистой миски, и через линзы, очков опять увижу эту старуху. Только бы не вступить в разговор: разговор это - время, а времени у меня мало. Но, что это? Напротив меня никого. Да и оглядевшись, я вижу, что крохотный зал - называемый мной «последний стол» - пуст. Ах, как я стал медлителен, как я засиделся. Надо, надо торопиться. Пойду потихоньку в свой «нумер». На улицу, что-то не тянет, попробую вздремнуть, а там, что-нибудь увижу. Я всегда вижу сны, и всегда цветные.
       

       Главное, чтобы во сне не было укоров от давно ушедших, но никогда не покидавших меня лиц. А то прошлой ночью меня не покидал добрейший В.Н.. И всё спрашивал: как мне его перевод, не слишком ли он упростил Р., не слишком ли его приблизил к нашей действительности. Что я мог сказать? Я тогда и мысли то свои таил, не только что слова. Да - перевод прекрасный. Да - он вышел отдельным изданием и все хвалили. И я его использовал изрядно, почти не заглядывая в текст оригинала. Но увидел он свет под чужим именем, как я мог это сказать? - ведь почти два десятилетия у меня самого были только рукописи и рукописи! И потом: так сложилось, что редактура стала неким искусством нашего времени, и без неё никак нельзя было обойтись. Ну, да ладно по пустяшному: потеряв голову - к чему волосы.
       

       Нет, сегодня я постараюсь увидеть что-нибудь иное, что не вызовет у меня чувство стыда. А чтобы его не было - надо было бы больше фиглярить и фиглярить: да только стыд не утаишь от самого себя. Но мне - нет - не стыдно. А всё почему? А потому, что смеялся, сквозь слёзы, но - смеялся. И если хотите, то над собой - смеялся! А что до окружения, то оно всё воспринимало всерьёз, хотя я-то серьёзное и скрывал, скрывал, зачастую, не только от других, но и от себя самого, чтобы не проговориться; чтобы не высказаться.
       

       Что же получилось? А получилось следующее: можно сказать: Гермес попутал, этакое пифагорейство. А, впрочем, Леонардо ведь намеренно писал зеркально, чтобы заинтересовались, а заинтересовавшись, расшифровали и прочитали! А так ведь легко могли бы пройти мимо и не заметить, не обратить внимания. А так, так - загадка, тайна. И её можно уже соотнести со всем его творчеством. Вот, подобным образом, и я повёл себя. Конечно, изначально неосознанно. Ну, а потом - потом скорее вынуждено: обстоятельства времени и места вынуждали. Да, мне явно повезло с толкователями, только сегодня мне не до них, да и они о моём существовании не то, чтобы забыли - скорее всего, я для них превратился в священную мумию, а может быть, точнее было бы сказать корову. Такую корову можно доить бесконечно, и главное, ничегошеньки не принося ей взамен. А всё потому, что священные коровы питаются только божьим подаянием - манной небесной, тем и живы. Ха-ха! Вот так-то.
       

       Нет, что-то я всё не то: надо бы о бренном. Так, рассуждая, я не заметно для себя, уже одолел эту ужасную лестницу, ведущую на второй этаж, к моему дортуару. Наверное, мне стоит пропустить ужин, отдохнуть и немного поразмять свой затёкший мозг: нет, не воспоминаниями о прошлом, а воспоминанием о будущем. Будущее - непрожитое - всегда светло и заманчиво: вот бы заглянуть хоть глазком за его горизонт. Что же до прожитого, то его не вернуть - и не надо, а то повеет чем-то могильным и холодным. Правда, был один чудак решивший, что суть подвига жизни человечества в воскрешении своих отцов! Да Бог с ним! Хотя как сказать: от юродства до благодати один шаг. Но какой! Ведь человечество, если и двигалось, то двигалось именно этими шагами.
       

       Вот я и добрался до желанного ложа. Утлый чёлн: жестковат и сероват. А на этом одеяле, действительно, следовало написать с одного края: ноги. Хорошо, что старый плед всё ещё хранит тепло прошлых лет и служит мне верным укрытием от бытия здешних сквозняков. Старость - она жаждет тепла и солнца, а ей достаётся зябкая хмарь бесконечной осени. Мы как опавшая листва мёрзнем и шуршим, шуршим и мёрзнем и скукоживаемся.
       

       И так я засыпаю. Из этой жизни должно уходить во сне: хотя можно было бы сказать, что она и была сном, может быть не самым приятным, но - сном. Впрочем, сон - только сладкое преддверие перед вечностью, А мы все, все обречены на то, чтобы остаться в вечности; остаться в той почве, что нас породила; так мы станем порождением тех других, что придут на смену нам.


       Есть над чем посмеяться - на настоящем порождающем вечное! Так, что закон жизни един - наслаждаться её метаморфозами, быть серьёзным в несерьёзном и похвала глупости должна быть изрядно умна, всё это наоборот, наоборот.
       

       Но вот и всё, кажется, я попал в коридор, чьи стены нигде и никогда не смыкаются. Я ухожу. Или нет, меня уносит. Ну, что ж до встречи с прошлым - томительно-желанным - уже одно мгновенье. Время поглотило самоё себя - оно обратилось в ничто и это ничто - вечность.