МИХАИЛ КИВЕНСОН
ЭХ, ПРОКАЧУ!
(Будни кар-сервиса. На такси по Нью-Йорку)
В кар-сервисе каждой твари по паре: шофёры со стажем, юристы, врачи,
и те, кто на ноги ещё не стали, и те, кто не станет, как не кричи.
В прошлом достойные люди были. Неисповедимы, о Боже, твои пути!
Такие решенья порой находили, а в Штатах себя не сумели найти.
Моё имя – Миша, пару дней в неделю я работаю водителем кар-сервиса. Иногда меня зовут Мишаней, Мишанчиком, Мишкой, Мишенькой и т.д. Это когда-то давно, до новой эры, то есть до приезда в Америку, меня звали Михаилом Борисовичем. Я настолько отвык от этого, что когда кто-либо из старых знакомых издалека кричит “Михаил Борисович!”, я перед тем, как принять это обращение на свой счёт, настороженно смотрю по сторонам, надеясь увидеть своего тезку.
Оказывается, Миша – очень распространённое имя. Как и Боря, например. В частности поэтому у большинства шофёров есть клички – Питерский, Полтинник, Глухой, Звер (без мягкого знака), Могила, Свобода, Санитар, Бухарский…
Между прочим, Глухой – это моя кличка. Когда едешь куда-нибудь далеко и крики диспетчера по радио начинают раздражать, уменьшаешь его громкость и включаешь магнитофон – слушать песни Розенбаума или Шуфутинского приятнее. И, конечно, в этих условиях докричаться до меня – безнадёжное дело. Поэтому – Глухой, Глухарик.
Львов тоже много. Если кличек нет (еще не придумали), водителей различают по номерам машин. Как-то диспетчер одного за другим вызвал и дал задания Льву десятому, Льву пятнадцатому, Мише двадцать восьмому, Льву сорок седьмому. А потом, забыв, очевидно, выключить микрофон, задумчиво произнёс: - Среди Львов и Мишек я почувствовал себя Дуровым...
Диспетчеру нельзя ругаться – ведь его слышат все водители и пассажиры. А иногда так хочется выругать шофёра!
- Двадцать пятый, Боря двадцать пятый! Ты оглох, что ли? Мой уши по утрам! 715 эвеню Си – возьмешь человека, девять долларов!
- Эвеню Зи? Как зебра? 712 эвеню зи? - переспрашивает водитель. Может быть радио искажает, а может быть решил подразнить диспетчера.
-715! 7-1-5 эвеню Си, Си, Си-и-и! – надрывается диспетчер. - Как в русском слове “Сccкотина!”
Диспетчер для шофёра – Бог и царь. От него во многом зависит заработок. И от квалификации водителя, конечно, тоже, и в немалой степени, но в основном все-таки от диспетчера...
Шофёр сдружиться с диспетчером рад бы! Корыстная цель заключается в том.
Кто дружит – за деньги туда и обратно, наивный – катается порожняком...
Есть и такие – на дно опустившись, от частых плевков вытирая лоб,
просят, к окошку льстиво склонившись, дать работу, повыгодней чтоб.
Иногда поговорить с диспетчером бывает очень даже интересно. У каждого диспетчера свой стиль, свой характер.
- Восьмой, - кричит диспетчер по радио, - 2546 Ист 7-я стрит, возьми женщину за пять долларов! – Я понял, возьму.
- Гм, - раздумываю я, - раньше, до того, как стали говорить “поиметь”, “трахнуть”, слова “овладеть” или “взять” применительно к женщине носили вполне определённый смысл...
Женщина села в машину, везу ее по адресу. Диспетчер проверяет: - Восьмой, ты взял женщину за пять долларов?
Женщина улыбается: - Ну и жаргон у вашего диспетчера!
Поддерживаю шутку, кричу диспетчеру на полном серьёзе: - Женщина за пять долларов не соглашается!
- Как не соглашается, - возмущается диспетчер, - у нас такие расценки!
- Понимаешь, - говорю я, - женщина молодая, красивая, я для нее староват, ее пять долларов не устраивают.
У диспетчера полно работы, ему не до шуток.
- Причем тут “молодая, красивая”?! – кричит он, отчитаешься за пять, а сколько ты с нее возьмешь – меня не волнует.
Женщина смеется. Смех у нее мелодичный, манящий. И она действительно молодая и красивая. Эх, где мои 60 лет!
- О.К. – отвечаю я диспетчеру, - мы уже договорились.
Договорились, договорились... Ни о чем мы не договорились. Женщина вышла из машины и буквально упала в объятия ожидавшего ее мужчины.
И вот так всегда. Обязательно что-нибудь помешает!
У стариков нет будущего, все – в прошлом. И память выдёргивает из прошлого отдельные эпизоды. Как правило, это радостные, смешные эпизоды. Если бы мы помнили все плохое, что случалось с нами в жизни, мы бы не смогли, идучи с ярмарки, радоваться солнечному утру, женской улыбке, выловленной рыбешке, детскому смеху.
Однажды, давным-давно, направляясь в командировку, я зашел в купе поезда, шедшего в Москву, и присел на свободную полку. На второй нижней полке отдыхала симпатичная женщина лет 30-35. У нее было нежное, слегка тронутое загаром лицо, готовое вспыхнуть улыбкой, и ласковые голубые глаза. Видно было, что ей скучно одной и она рада попутчику.
Мы познакомились, разговорились. Я сказал, что всегда попадаю в купе со старушками и детьми, которые или плачут, или сидят на горшке, а сегодня мне повезло – еду вдвоем с такой очаровательной женщиной.
Ася мне очень понравилась и, очевидно, я ей – тоже. Мы шутили, смеялись, рассказывали о себе. Она по специальности – врач-нейрохирург, едет с Кавказа, отдыхала на море.
Дело шло к вечеру. Я подумал, что впереди ночь вдвоем и не следует отказываться от радости, которую она может подарить нам.
С трудом раздобыв в вагон-ресторане бутылку вина (это было время борьбы с пьянством), я вернулся в купе и предложил своей милой попутчице выпить за наше знакомство. Она ответила, что выпьет с удовольствием. Затем она встала, потрогала что-то на второй полке и сказала:
- Витя, спускайся вниз, сосед угощает нас вином!
Господи, что за Витя? Откуда он взялся? Ведь не было раньше никакого Вити!
- Это мой муж, - улыбаясь, сказала Ася.
Витя был маленьким и худеньким, я его просто не заметил на верхней полке, думал, что это лежат простыни, подушки, одеяла, оставшиеся от прежнего пассажира. А там был и Витя!
- Так поступать не хорошо, Витя, - наглел я от злости. – Я рассчитывал, что в купе кроме Аси и меня никого нет. Как ты меня подвел, Витя!
Витя молчал и пил вино. Ася смеялась, лукаво поглядывая на меня.
Наступила ночь.
Ночь втроем.
Витя лег спать внизу, а Асю отправил на верхнюю полку. Во избежание эксцессов. И никуда не выходил всю дорогу.
И никакой романтики! А ведь так хорошо все начиналось...
Должен сказать, что я не часто занимаю эфир разговорами с диспетчером. Как правило, я знаю как проехать по заданному адресу, или это знает пассажир, или в конце концов я могу определиться по атласу. В самом крайнем случае можно расспросить прохожих. Бывают, конечно, исключения. Так, одним из первых заданий было отвезти пассажира в аэропорт Кеннеди. Туда доехал нормально, но на обратном пути растерялся, не могу соорентироваться, в ту ли сторону я еду. Вижу – слева океан. Соображаю – не может быть, чтобы это был Тихий океан, за это время я не успел бы до него доехать, значит Атлантический. Когда ехал в аэропорт, он был справа. Сейчас – слева. Следовательно, еду я в нужную сторону.
Умение логически мыслить – большая сила!
Кстати, о Кеннеди.
С ним я знаком не был, как-то недосуг мне было в то время ездить в Америку, нужно было план выполнять. Но несколько лет назад гостил я у старшего сына в Роквелле, пригороде Далласа. Семья сына была единственной русскоязычной семьей в этом городке. Как-то позвонила им какая-то женщина, их знакомая, но, узнав, что ни сына, ни невестки нет дома, не положила трубку, а представилась как вдова Освальда. Да, да, того самого. И мы с ней разговаривали часа полтора с небольшим перерывом. Она сказала, что теперь ее зовут Mrs. Kennet Porter, у нее в связи с ее прошлой фамилией возникали определенные трудности, когда она выдавала замуж дочь. Намекала на какую-то тайну в истории убийства Кеннеди, которая вот-вот должна быть раскрыта. Расспрашивала о жизни в России и с интересом слушала, чувствовалось, что тоскует.
Мы с ней обменялись адресами, но переписка не получилась...Но это так, между прочим.
В первое время работы в кар-сервисе меня всего передёргивало, я бледнел и краснел, когда мне давали чаевые (tip – “типы”). Потом привык, понял – без них совсем скучно, ведь за бензин нужно платить, и тикеты оплачивать за тебя никто не будет и т.д. и т.п.
Опытные шофёры знают какие пассажиры дают типы, какие – нет. И я уже знаю.
Вот этот молодой хасид (молодой по сравнению со мной, ему лет 40), которого я везу в Боро-парк, конечно, не даст. Ну, не даст, так не даст, не в деньгах же счастье, как говорил один мой приятель. - Но чтобы это понять, - добавлял он, - нужно их иметь.
Завязывается разговор на религиозные темы. Мне интересно говорить по-английски. Хотя мой английский никуда не годится, иногда меня понимают. А иногда ...
Помню, летел я из Далласа в Нью-Йорк. Стюардесса предлагала напитки – кока-колу, соки, чай. Когда она подошла ко мне, я попросил дать мне чаю – как всё-таки хорошо, когда знаешь язык! Я уверенно сказал: - Please, give me a tea with sugar! – и самодовольно улыбнулся. А стюардесса перестала улыбаться и внимательно посмотрела на меня. Потом, обращаясь к мужчине, сидевшему рядом, спросила: - На каком языке говорит ваш сосед?
Пассажир меня понимает. Я пытаюсь выведать, насколько искренне он верит в приход Мошиаха, когда это может произойти. Он отвечает, что очень скоро, может быть завтра. – От чего это зависит? – спрашиваю я. - От того, как часто мы делаем мицву и насколько значима эта мицва, - абсолютно серьезно отвечает хасид.
Мы подъезжаем. Пассажир спрашивает, сколько стоит поездка. - 11 долларов, - отвечаю я. – Но если вы хотите сделать значимую мицву, можете дать мне пятнадцать. Хасид смеётся. Я – тоже. Потом он, хитро прищурившись, говорит: - Хорошо, вот вам пятнадцать долларов. Но вы тоже сделайте мицву и дайте мне два доллара сдачи!
Я даю ему два доллара и мы расстаёмся весёлые и довольные друг другом.
Интересно все-таки действительно ли он, интеллигентный, судя по всему, человек, верит в приход Мошиаха? Или это как почти все в Библии – иносказательно? И под приходом Мошиаха имеется в виду победа добра над злом? Тем более - это нереально. Потому что зло сильнее. И необратимее.
Не всегда общение с пассажирами проходит в мажорной тональности.
Однажды работал я на минивэне. Минивэн – это не Lincoln, но, ничего, привык. Получаю по радио задание – взять в Mill Basin людей и отвезти в аэропорт Кеннеди.
Возле дома, к которому я подъехал, суетятся женщины, маленькие дети. Женщины подтаскивают поближе к машине громоздкие тюки, баулы, чемоданы. Мужчин не видно. Никуда не денешься, придется самому загружать машину, не смотреть же равнодушно как это делают женщины. Да они и не смогут сами это сделать. Вспоминаю напутственные предостережения кардиолога при выписке из госпиталя и – за работу, товарищи! А женщины вытаскивают из дома все новые и новые вещи.
Так, кажется, все. Отряхиваю одежду, руки дрожат от напряжения, судорожно затягиваюсь сигаретой. Все, можно ехать. Как же они поместятся?
Ха, они, оказывается, не едут. А едет молодой холеный мужчина в кипе лет 35-и, который выходит из дома. Где же ты раньше был, собака, когда я надрывался с твоими тюками, где твоя совесть?!
Конечно, дело не в том, что он в кипе. Такие жлобы есть среди людей всех национальностей. Но почему-то оттого, что он еврей, особенно обидно.
К сожалению, моего английского не хватает, чтобы объяснить ему, что это непорядочно, не по-мужски спокойно наблюдать, как пожилой человек грузит твои вещи, и не помочь ему.
Эх, тяжело в деревне без нагана!
Ну да ладно, я не священник, а он не прихожанин, которому нужно объяснять, что такое хорошо и что такое плохо. Поехали!
Кстати, насчет священников. Везу я как-то одного раввина. Погода хорошая, машина бежит резво, дорогу выбрал почти без светофоров – живи и радуйся! Вдруг дикий крик на чистом русском языке: - Куда ты прешь, зачем поехал этой дорогой, твою мать...
Я остановил машину и выгнал из нее почтенного священника. Эти действия, как вы догадываетесь, я совершал не молча. И, хотя одна пассажирка однажды, взглянув на меня, сказала: - У вас в кар-сервисе водители с профессорско - преподавательскими лицами, - кое-что из русского матерного лексикона я освоил еще в молодости: сначала в детдоме, а потом работая в цехе, где лексикон рабочих явно не соответствовал нормам изящной словесности. Когда раввин пришел в себя, я спросил его, в чем, собственно, дело. Оказалось, что я не расслышал адрес: вместо одиннадцатого Брайтона повез его на первый. А, может быть, это он перепутал номера Брайтонских улиц с номерами псалмов. Или я действительно глухой? Ничего страшного, через несколько минут мы были на месте.
Господи, зачем нам с Тобой нужны такие посредники? Неужели мы не можем общаться напрямую, так сказать, тет-а-тет!
Кстати, насчет матерного лексикона. В студенческие годы, на первом-втором курсaх я с другими ребятами жил на квартире, это называлось“на уголке”. Так хозяйка жаловалась институтскому начальству, что первое слово, которое произнес ее годовалый внук, часто по-соседски заползавший к нам в гости, было нецензурным.
Нет, я не матерщинник, боже упаси! Но такая работа требует периодической разрядки и мат – не самое плохое средство для снятия накопившегося напряжения.
Однажды я долго ждал паркинга. И когда, наконец, освободилось место, его быстренько занял какой-то только что подъехавший шофёр. Я, естественно, начал спорить с ним, объяснял, что он поступает непорядочно. Американец тоже начал кричать и, в частности, выкрикнул: - Факин кар! Моя машина вполне заслуживала такого определения, но я за нее почему-то обиделся и высказал все, что я думаю о его машине, о ее хозяине и всех его родственниках и близких знакомых. Конечно, на своем родном русском языке. Американец слушал меня молча, раскрыв рот, а потом спросил: - Что ты сказал? - То же самое, что ты, но более подробно! Он раздумывал несколько секунд, а потом назидательно произнес: - Ты живешь в Америке, значит и ругаться должен по-английски!
Что ж, пожалуй, он прав. Но куда английскому до великого и могучего!
Начальник конструкторского бюро, в котором я работал в молодости после нескольких лет работы в цехе, представил нам нового сотрудника. Настоящее знакомство началось через несколько минут в коридоре на перекуре.
- А с тобой я знаком, - с улыбкой сказал он мне. – Я раньше диспетчером работал в производственном отделе, пришел однажды в восьмой цех, подошел к тебе и вежливо так спросил: - Скажите пожалуйста, какая по счету рама стоит на станке? А ты меня обругал матом, а какая по счету рама так и не сказал. Я еще подумал: а на вид интеллигентный человек.
И я вспомнил обстоятельства нашего “знакомства”.
День у меня был очень напряженный.Начальник цеха выругал за то, что не ту деталь на станок поставил: - Без ума, как зимой без топлива! – кричал он. – Если завтра утром не увижу на станке станины пресса, пропуска у всех поотбираю!
Начальник цеха с сегодняшнего дня исполняет обязанности начальника производства завода, кругозор его сразу стал шире и то, что еще вчера я делал по его указанию, сегодня уже неправильно.
Рабочий порезал стружкой руку. На одном из станков загнали в брак стотонную деталь. Мастера как слепые котята – ничего сами не решают, ОТК не принимает ползун с незначительным дефектом.
А диспетчеры ходят один за другим – чистенькие, спокойные, при галстучках – и каждый спрашивает: - Какая по счету рама?
Он, мой старый знакомый, был шестым или седьмым. И я не выдержал и понес его по кочкам!
Как-то везу я одного парня, американца, недалеко, работа стоила шесть долларов. Приехали, он говорит, открывая дверь: - У меня денег нет, сейчас я возьму у моего друга и принесу. Я понял, что он собирается меня кинуть, выскочил из машины, стал на его пути, говорю: - Плати, или я вызову полицию! Он помялся, потом достал десятку, протянул ее мне. Я взял деньги и вытащил бумажник, чтобы дать сдачу. Парень увидел деньги и попытался выхватить у меня бумажник. Бумажник я удержал, но в его руках оказалось мое водительское удостоверение. Я озверел и с диким криком: - Ах ты ж гад, сука, твою мать и т.п! – начал бить его ногами. На это нужно было посмотреть со стороны – старик когда-то выше, а теперь ниже среднего роста бьет молодого, здорового, баскетбольного роста парня, а тот только уворачивается и просит успокоиться. Наверно, испугался, подонок, что меня кондрашка схватит. Отдал мне удостоверение, я сел в машину, а он, улыбаясь, протягивает руку:
- Give me five! - говорит. – Да пошел ты, сволочь!
Меня потом часа полтора всего трясло. Ведь до этого я последний раз дрался лет, этак, 55 тому назад.
Эй, новенький, будь осторожен и с пассажиром не бранись!
Подумай, что тебе дороже: десяток баксов или жизнь?
Такие контакты вынуждают шофёра относиться настороженно, с предубеждением и к пассажирам, которые этого, может быть, и не заслуживают.
Везу я как-то женщину лет 55-и. Макияж, короткая юбка явно не по возрасту, глубокое декольте... На меня ее прелести не производят впечатления. Старовата! А может быть потому, что сам стар стал. Да и глаза у нее холодные, враждебные. В них написано: все мужчины – сволочи, все шофёры – жулики. Ну и сидела бы молча. Так нет же – жалуется на тяжелую работу, на менеджера, на детей. Чем-то она мне несимпатична. Кокетничает: - Это я сейчас, с утра выгляжу как королева... Мне бы комплимент ей какой-нибудь сказать, а я говорю: - Как английская королева? Ей лет около 80-и, по-моему? Намек она поняла, остался я без типа. Ну и черт с ней!
А с одной старушкой – был такой случай – я чуть не оскоромился...
Выкроив неделю из времени, отпущенного на разработку дипломного проекта, я, договорившись со старостой, в очередной раз отправился в Старый Крым, к жене. Она жила на квартире в греческой семье – снимала маленькую комнатушку без окон и дверей.
Я приехал очень рано, только рассветало, но хозяева уже были на работе. Двери не были заперты, я тихонько вошел в дом и, стараясь ничего не задеть в полумраке, направился к комнатке жены.
Как хорошо, что никого нет! Сейчас я ее обниму, прижму к себе, расцелую! Все во мне трепетало от предвкушения этого счастливого мгновения.
Я подошел ко входу в ее комнату, поставил на пол свой портфель и присмотрелся… Да, так и есть, она еще спит. В доме прохладно, она укрыта с головой. Сердце мое учащенно бьется в груди, я протягиваю руки, приподымаю одеяло, наклоняюсь, чтобы поцеловать…
И вдруг – о, ужас! Крик застрял в моем горле – я увидел старое, морщинистое черное лицо с длинным крючковатым носом и редкими седыми волосами. Она что-то шамкала беззубым ртом. Я схватил портфель и выскочил на улицу. Немного отдышавшись, я спросил прохожую – в поселке все обо всех знают – где живет учительница.
Она показала мне дом, где живет теперь жена. А к прежним хозяевам переехала их бабка, которая раньше жила у других родственников.
А ведь была мысль – потихоньку раздеться и нырнуть к жене в постель. Бррр!
Интересно наблюдать как люди дают или не дают типы. Американские старушки дают деньги раздельно: это - для босса, это – для вас. Те, что помоложе, говорят “keep change!” или, если работа стоит, например, семь долларов, дают 10 и просят вернуть доллар или два. А на днях вез я американцев – мужчину и женщину – куда-то недалеко. Он все время пытался произвести на свою попутчицу впечатление, охмурял, так сказать. Приехали, я сказал, что с них пять долларов. Он дал мне 10, я достаю из бумажника сдачу, а он голосом удачливого игрока, который бросается сотнями, говорит: - Дайте мне, - тут он сделал паузу и я по его глазам, по выражению лица почувствовал как мучительно вздрагивают его редкие, сиротливые извилины, пытаясь решить вопрос: дать мне тип и не уронить себя в глазах попутчицы или не давать, чорт с ней, с попутчицей. И он решился: - Дайте мне, - и с надрывом, - пять долларов! Я протянул ему пятерку и говорю: - Это поразительно: как вы точно и быстро все подсчитали!
Спрашивается, на хрена эти подначки? Может быть, у человека эти пять долларов – последние. И они ему очень нужны.
Должен сказать, что я никогда не вымогаю типы. Больше того, иногда я от них отказываюсь.
Если пассажиры мне неприятны – ведут себя по-хамски, относятся как спесивые шляхтичи к холопам, дают уж очень мало – я возвращаю им типы. А сам думаю: - Возьми свой доллар и застрелись!
Недавно вез в Манхэттен пожилую женщину, которая сидела рядом со мной, а также ее дочь и внучку, которые сидели сзади. Старуха (я называю ее так в расчете, что этот рассказ будет опубликован и старуха прочтет его) всю дорогу своим скрипучим голосом учила дочь и внучку как нужно поступать в тех или иных ситуациях. Когда мы проезжали возле Verrazano bridge, она заметила: - Какой чудесный мост! Я поддержал разговор, заметил, что мост особенно красив вечером, в темноте. Старуха высокомерно взглянула на меня и сказала: - У меня интерес – профессиональный! Другими словами: - Не суй свой нос, темный шоферишка, в то, в чем не разбираешься! Мол, я имею в виду, как удачно распределяются напряжения в выпуклом пролете моста, а не внешнюю красоту.
Вот как раз в этом случае я вернул бы тип, если бы старуха мне его дала. К сожалению она тип не предложила и мне не удалось проявить свою принципиальность.
Как это не печально, но приходится констатировать, что у меня, да, наверное, и у других шоферов кар-сервиса иногда проявляется лакейский синдром: с пассажирами, которые на время поездки становятся нашими господами, а мы их слугами – ведь они платят деньги и могут дать, а могут и не дать чаевые – мы вежливы и предупредительны, стараемся расположить их к себе независимо от того, симпатичны они нам или нет. Зато потом в “людской”, то бишь в кар-сервисе, где все собираются, когда нет работы, “господам” достается по первое число.
Впрочем, не всегда мы так уж вежливы и предупредительны.
Такой, например, эпизод. Развожу я по домам пациентов из медицинского офиса. Все сидят спокойно, лишь один, сидящий рядом со мной мужчина лет 70-и, никак не может угомониться.
- А у меня все в порядке! Я просто так приезжал к врачу, провериться. Я ко всем врачам езжу проверяться. Хотя ничего у меня не болит и ни на что я не жалуюсь. Поэтому и выгляжу так молодо... вот, скажите, сколько мне лет!?
- Ну зачем же я буду гадать! Сами скажите, не кокетничайте.
- Нет, вы угадайте!
Пристал как банный лист. У меня не все в порядке, иначе я бы все эти медицинские офисы обходил десятой дорогой. Во мне закипает раздражение. Смотрю внимательно на этого здоровяка – лицо рыхлое, туповатое. Весь он какой-то полусогнутый. Но это не радикулит, это, я бы сказал, душевный радикулит.
- Ну, что ж, если вы настаиваете... думаю, что вам примерно... лет 90.
Мой настырный собеседник застыл с открытым ртом. Остальные пассажиры, прислушивавшиеся к нашей беседе, дружно смеются.
Мужчина пришел в себя, криво улыбнулся: - Вы, наверное, шутите? – Ну, что вы, - говорю, - какие могут быть шутки!
Все-таки нехорошо с моей стороны – получать удовольствие от того, что кому-то другому сделал плохо. А пусть не задается своим здоровьем!
Кстати, насчет здоровья. Я лежал в больнице, в хирургическом отделении (аппендицит). В палате было человек восемь. Одного деда готовили к операции. Медсестра сделала ему клизму и строго сказала: - Теперь, дед, терпи пять минут! Потом я приду. И выскочила из палаты.
- А як же я узнаю, що вже пройшло пъять хвылын? – заволновался дед.
- Не волнуйся, дед, я засек время, - сказал парень, лежавший рядом. И, поглядывая на часы и дурачась, начал голосом Левитана обратный отсчет, постепенно повышая голос:
- Четыре минуты до старта, три минуты, две минуты, минутная готовность, 50 секунд, 40 секунд, 30 секунд…
В этот момент в палату стремительно вошла медсестра: - Ну, дед, давай!
- Ни, - ответил серьезно дед, - до старта ще 30 секунд!
Вообще-то говоря, в большинстве случаев у меня с пассажирами складываются хорошие отношения.
Везу я как-то одну немолодую уже женщину куда-то далеко в Нью-Джерси. Дорога свободная, машина идет хорошо, все ОК!
- Зачем Вы едете в эту глушь?
- Я там работаю в одной семье. Прислугой работаю. Готовлю, убираю, стираю. Все делаю. И хозяева хорошие, и платят неплохо. Я на эти деньги большую семью в Тбилиси содержу: и мужа, и дочерей.
- В чем же дело, почему вы такая грустная?
- Так стыдно мне! Ведь я в Тбилиси была заведующей детской больницей, меня все знали, все уважали! А сейчас – прислуга!
На глазах у женщины появились слезы.
- Не переживайте! – сказал я ей бодро. - Вас обслуживает бывший заведующий научной лабораторией, кандидат... и т.д. и т.п., - не сказал только, что был ударником коммунистического труда и победителем соцсоревнования, а также членом ДОСААФ и ДНД.
- Скажите, как вы добирались домой из вашей больницы? На трамвае? Вот видите, а сейчас я вас везу на Lincoln’е!
Мы рассмеялись. Настроение у женщины явно улучшилось.
А мое настроение пошло резко вниз. Проработали всю жизнь, а сюда приехали нищими.
Мы силы и талант России отдавали, хотя пред нами часто захлопывали дверь.
Мы строили дома, лечили, воевали, но что-то изменилось – мы не нужны теперь
Стоп, стоп, стоп – это уже из другой оперы.
Недавно вез молодую женщину, приехавшую из Самарканда. Я вспоминал свое детство в детдоме в Ферганской области и первую дырку в животе от узбекской финки, и хирурга-узбека. Слово за словом, выяснилось, что она кандидат наук (мы церемонно, насколько это позволяла ситуация на дороге, пожали друг другу руки – коллеги!), приехала на конференцию и решила задержаться, подработать в качестве бэбиситера.
И скучно, и грустно, и хочется морду набить...
Приятно водителю вспоминать о своих ошибках? Не очень, вообще-то говоря. Но бывает, что это неприятное воспоминание неразрывно связано с другим запомнившимся событием.
Поручили мне однажды взять человека в одной из гостиниц в районе аэропорта Кеннеди и отвезти его в аэропорт LaGuardia.
Из гостиницы вышел солидный, хорошо одетый американец с умным, интеллигентным лицом и, поздоровавшись, сел в машину. Выглядел он очень внушительно. - Не иначе – сенатор США или председатель совета директоров какой-нибудь крупной корпорации, - подумал я. И почему-то вспомнилось: небоскребы, небоскребы, а я маленький такой!
Поехали. И почти сразу же я сделал ошибку: прозевал поворот на LaGuardia и, теперь уже вынужденно, помчался в прямо противоположную сторону - к аэропорту Кеннеди. Еду и лихорадочно ищу место, где можно будет развернуться – а его нет и нет. Глянул на “сенатора” в зеркало - другой бы уже разбухал, а этот сидит спокойно. Потом все-таки не выдержал – ведь он все указатели видит – и говорит очень спокойно с вежливой улыбкой:
- Простите, вы не ошиблись? Мне нужен аэропорт LaGuardia, а не Кеннеди.
Я иэвинился за ошибку, а тут как раз появилась возможность – перевалил через бордюры и обратно, в LaGuardia! На Van Wyck страшный трафик, с трудом добрался до аэропорта, извинился еще раз за свою ошибку, а он улыбнулся и говорит: - Нет проблем, у меня еще есть пять минут!
Первый раз в Штатах встретил настоящего аристократа! Очевидно, они здесь есть, но мы с ними существуем в разных измерениях, в разных средах обитания.
К вопросу об аристократичности.
Один парень рассказывал: - Я, когда возвращался со Шпицбергена, зашел в Ленинграде в дегустационный зал. А там самые разные вина – все полки заставлены! И продают по наперсточку, попробовать. И все пробуют, чмокают: - Какой букет! А чего пробовать-то! У них там кружка литровая для чего-то стояла, я и сказал им: - А ну-ка налейте всех вин по наперстку в эту кружку!
Налили, я выпил. Вот это букет! Так в голову шибануло, еле на ногах устоял!
Бывают дни неинтересные, однообразные, серые, как асфальт. А бывают более насыщенные событиями. Ну, “событиями” - это громко сказано. Выгодная поездка, хороший тип, интересный разговор – это и есть наши события.
Вчера утром вез трех еврейских ребят, отмечавших накануне окончание ешивы, в Боро-парк и Краун хайтс.
- Ну, раз вы кончали ешиву, ответьте мне на несколько вопросов. Во-первых, скажите мне, что такое или кто такой Бог. Какой смысл вы вкладываете в это понятие?
- Бог – это все вокруг нас и внутри нас, это вселенная, это весь мир, это источник энергии, которая движет планеты, звезды, людей, это природа...
Так и до дарвинизма недалеко. По сравнению с определением Бога как старика с бородой, который сидит на облаках и руководит всеми нами, чувствуется прогресс.
- А как объяснить Холокост?
- Любавичский Ребе, когда ему задавали этот вопрос, говорил: - Почему вы говорите только о погибших евреях? (Еврейский ответ: вопросом на вопрос). Нужно радоваться и благодарить Бога за то, что Он не дал убить всех!
- Скажите, ребята, зачем Бог озлоблял сердце фараона, вынуждая его тем самым не отпускать евреев из египетского рабства?
- Чтобы показать свою силу и могущество. И, вообще, если мы все будем знать и понимать, то и сами станем как Боги. Наше дело - исполнять заповеди.
Хорошие ребята, наверное, отличники. Отвечали на мои вопросы, перебивая друг друга. И ни тени сомнения в своей правоте.
В процессе вождения машины по известным маршрутам участвуют глаза, руки, ноги. Сигналы из глаз, минуя мозг, поступают непосредственно к рукам и ногам (литературное допущение). Мозг свободен. И лезут в голову разные мысли... Например, о религии.
Понятно, что когда-то давно религия помогала сдерживать звериные инстинкты людей. Учила: - Не убивай, не кради, не прелюбодействуй, не лжесвидетельствуй и т.д. И эти заповеди постепенно стали основой общепринятой общественной морали, воплощенной в законодательстве.
Умнейшим человеком был старик Моисей! Он прекрасно понимал, что эти правила, которые он сформулировал после длительных раздумий и анализа накопленного к тому времени человечеством опыта, не будут приняты людьми, толпой, народом, особенно таким своенравным, как евреи, если будут оглашены всего лишь от его имени. И он выдал их как заповеди самого Бога.
Но это когда-то давно. Сейчас люди меньше всего боятся нарушить заповеди, согрешить, нет, они боятся ответить перед законом, боятся наказания. Не Божьего наказания, а человеческого. Не в загробной жизни, а в земной. Хотел бы я посмотреть на человека, который, например, отказывается от близости с желанной чужой женой, если она не против и для этого есть условия, потому что это грешно. Он не согрешить боится, он ее мужа боится. И своей жены. (Могут быть, конечно, нюансы. У порядочных, честных людей “не убий”, ”не укради” и т.д. в крови, в генах. Независимо от того, верующие они или нет.)
К вопросу о честности. В студенческие годы я с другими ребятами снимали квартиру. Все ушли в кино, я остался один. На огонек заглянула Галя, розовощекая упитанная студентка, жившая на квартире в доме напротив.
Потом, одеваясь, она спрашивала: - А ты любишь меня, любишь?
Но я в эти минуты не мог сказать “нет” и, как честный человек, не мог обмануть, сказав “да”.
Я возмущенно говорил: - Что за вопрос! О чем ты спрашиваешь!
А какие мысли у вас возникают, когда полицейский ни за что, ни про что засовывает под стеклоочиститель вашей машины тикет? Не отпирайтесь – вам хочется убить его, или, по крайней мере, хорошенько отмутузить. Вы, конечно, этого не делаете, потому что боитесь наказания, вернее, делаете мысленно, но, между прочим, нереализованное желание так же грешно, как и реализованное (не говоря уже о том, что оно – нереализованное – вредно для здоровья). Это не я придумал, это в Библии записано. Не ручаюсь за точность формулировки, но за смысл ручаюсь (насчет вреда для здоровья – не из Библии)
А насчет “не кради” и “не лжесвидетельствуй” – почитайте газеты. Впечатление такое, что все только этим и занимаются. Снизу доверху. Вернее будет сказать: сверху донизу.
Может быть, Папа римский или Любавичский Ребе, или какой-нибудь аятолла, не на ночь будь помянут, предотвратил хоть одну войну? Увы, я таких прецедентов не знаю. Но знаю, что большая часть войн независимо от истинных причин, в основном, экономических, происходит под религиозными флагами – протестанты с католиками, христиане с мусульманами, мусульмане с евреями и т.д. и т.п.
И все эти убивающие, крадущие, прелюбодействующие и лжесвидетельствующие – “верующие” люди! Верующие в одного Бога! Но – по-разному.
Воистину, религиозность – величайшее лицемерие всех времен и народов!
Стоп. А как же быть с сотнями миллионов искренне верующих? Они что – все тупые и дряхлые? Все – глупее меня? Кажется, я недалеко ушел от Остапа Бендера, Шуры Балаганова и Паниковского, которые с криками: - Бога нет! – спасали Козлевича от влияния охмурявших его ксёндзов. Нет, что-то здесь не так, чего-то я не понимаю. Ведь, нужно признать, церковь удерживает в определенных рамках поведения своих прихожан, и это в интересах всего общества – и верующих, и делающих вид, что верят.
Кто верит в то, что отшагав свой век, воскреснем мы опять по воле Божьей,
воистину счастливый человек – страх перед смертию его не гложет.
Но, кто не верит, мужествен и горд, тот страх таит до смертного порога,
упрям и честен, как английский лорд, и заповеди чтит не ради Бога.
И я – атеист потому, в частности, что ко всем своим плохим чертам характера не хочу прибавить еще и лицемерие.
Хватит, почти всю свою жизнь пришлось вынужденно лицемерить. Пожалуй, только в раннем детстве, лет до 11-12-и был откровеннен, говорил то, что думал. А потом, после ареста отца постепенно стал кое-что понимать и скрывать от других то, что понимал.
Между прочим, вера в победу коммунизма и вера в Бога, в победу сил добра и справедливости над силами зла – явления одного порядка. Там был моральный кодекс строителя коммунизма, в религии – заповеди. Как никто, кроме самых тупых и ограниченных, не верил в победу коммунизма – от секретарей ЦК до рядовых коммунистов, так никто, начиная с Папы римского и кончая неграмотной старушкой, не верит в Бога и не соблюдает заповеди, а если соблюдает, то из-за своей дряхлости. А насчет веры в Бога – так что под этим понимать? Если бы кто-нибудь мог мне это объяснить! (Детское желание! Тысячи ученых, философов всех времен и народов пытаются разгадать тайны мироздания, а ему подай ответ пока он едет в Бей Ридж!)
Помню, после реабилитации отца, когда можно было больше не скрывать, что он был в 1941 году арестован за антисоветскую деятельность, я решил выйти из партии. А тут как раз парторг проводит собрание с повесткой дня: переучет коммунистов. Так он и сказал – переучет: кто остается, кто выбывает. К тому времени некоторые уже решили экономить на партвзносах, выбыли тихонько, перестав их платить. Парторг устроил перекличку: выхожу, остаюсь, выхожу, остаюсь... Выбыл и я. Потом один из остающихся говорит с возмущением:
- Ребята, как же так – а где же наша солидарность, взимовыручка? О борьбе за победу коммунизма уже никто не говорил.
Между прочим, парторг рассказывал мне по секрету, что в первый день путча ГКЧП многие выбывшие прибегали к нему и платили взносы за все пропущенные месяцы, прося вернуть партбилет и восстановить в партии. А еще через несколько дней, после провала путча опять возвращали партбилеты и просили вернуть деньги. И смех, и грех!
Но что это я все о серьезном да о серьезном.
В молодости, когда я работал на заводе в конструкторском бюро, нас часто заставляли помогать колхозам. Так и в тот раз нас послали в колхоз на прополку кукурузы. На 10 дней, так как колхоз был далеко и возить нас каждый день туда и обратно было и тяжело, и накладно.
Всех поселили в дома к колхозникам, в основном, по два-три человека, но мне повезло – я оказался один в маленькой комнатке без окон и дверей, она соединялась с большой гостиной дверным проемом, но мне это не мешало, так как хозяева – старик со старухой - жили на своей половине и в гостиной бывали очень редко.
Старик все спрашивал, хорошо ли мне у них. -- Хорошо, - отвечал я, - як бы ще дивчину гарнэньку!
Мы смеялись и он обещал: - Добрэ, я помиркую!
Однажды я пришел поздно: после ужина долго не расходились. Зашел в свою комнату, разделся, не зажигая свет, и повалился на кровать.
Раздался визг – я, отталкиваясь от чего-то мягкого, теплого, вскочил на ноги и зажег свет: в постели лежали две молодые женщины и с испугом смотрели на меня, натягивая на себя простыню. Простыня была узкая и на двух ее никак не хватало.
Я, наверно, тоже выглядел смешно и совсем не страшно, потому что выражение испуга на их лицах сменилось улыбками.
Одев брюки, я присел на краешек кровати, чтобы обсудить ситуацию.
Решили хозяев не будить, а воспользоваться просторным диваном, стоявшим в гостиной.
- Ложись на него, а мы к тебе в гости будем по очереди ходить, - пошутили девчата.
Пошутили!
Утром, увидав хозяина, я спросил: - Что это ты придумал, дед?
- Так ты ж просыв дивчину, а тут шефы со швейной фабрики прыйихалы!
- Но я же просил одну! Как я сегодня работать буду?!
Но вернемся к нашим баранам.
Терпеть не могу, когда приходится долго ждать пассажира. Элементарная вежливость, уважение к человеку, который тебя обслуживает – вызвал машину, выйди и жди возле подъезда. Особенно, если знаешь, что стоять машине негде.
Вот и сейчас пришлось стать в таком месте, что все объезжают меня, сигналя и ругаясь. А пассажиров всё нет. Потом скажут, что лифт сломался.
Наконец-то! В машину садятся две женщины. Наши. Очевидно, мать и дочь. Садятся молча - ни “здрасьте”, ни ”доброе утро”.
Ладно, переживу. Везу по адресу.
А всё-таки – как это: зайти в машину и не поздороваться! Вызываю по радио диспетчера: - Игорь, посоветуй, как быть: я долго ожидал пассажиров, больше пяти минут, сели – не извинились, не поздоровались. Всё равно пять долларов?
Игорь схватывает ситуацию с полуслова: - Нет, - отвечает он, - в этом случае шесть.
- O.K., - говорю, - шесть.
Пару минут едем молча. Та, что помоложе, не выдерживает: - За пять минут один доллар?! С каких это пор?! – вскрикивает она.
- Я не виноват, - говорю. - Вы же слышали – так диспетчер сказал.
Приехали. Протягивают деньги – шесть долларов и один доллар отдельно. - Это для вас! – Спасибо, - говорю, - будьте здоровы! – Это вам спасибо. До свидания! – Всего хорошего!
Только не расцеловались.
Воспитание рублём – так, кажется, это называлось в нашей прошлой жизни.
Ничего страшного, нас наказывают сильнее. Иногда кажется, что вся Нью-Йоркская полиция занята только одним делом – выписыванием штрафов. Полицейские беспощадны – уговорить их безнадёжно. То ли дело было в бывшем Союзе: нарушил – дырочка в талон предупреждений. И так до трёх раз в течение года. А потом начинай сначала.
Кстати о дырочках. Помню когда-то давным-давно в одном КБ работала конструктор Галина Афанасьевна, старая дева лет пятидесяти с лишним. Она имела автомобиль и, приходя на работу, рассказывала женщинам о своих автоприключениях. Первой все новости узнавала Любовь Михайловна, общительная, смешливая женщина. Выслушав Галину Афанасьевну, она подходила к каждому конструктору и сообщала, многозначительно улыбаясь и подмигивая: - А Галине Афанасьевне инспектор пробил дырочку!
Получив тикет, не посмеёшься – как минимум нужно отдать двухдневный заработок.
Недавно получил извещение о неоплаченном тикете на $115 за то, что запарковал машину возле гидранта напротив дома №1974 по 56-й улице в Бруклине. Ну, во-первых никакого тикета не было. Поэтому $10 penalty за несвоевременную оплату ни за что, ни про что. И, во-вторых, зачем бы я парковал машину возле гидранта? Я никогда возле гидранта не паркуюсь! Могу остановиться возле гидранта, чтобы высадить пассажира или в ожидании пассажира, но в таких случаях я не выхожу из машины и даже не глушу мотор... Конечно, я мог бы бросить машину где угодно, если бы мне позвонила любовница и сказала, что она ждет меня, а муж придет только через час. Но у меня, к сожалению, нет любовницы. Кому я, старый хрен, нужен! Решил на всякий случай съездить к этому самому дому, может быть, память меня подводит. Может быть, там и самом деле живет моя любовница!
Увы! На том месте, где должен располагаться дом №1974, т.е. между 19-й и 20-й авеню по 56-й улице, находится Washington Cemetery. И нет там гидрантов, и не ездят там полицейские, и не паркуются там машины – как-то не принято там парковаться. Даже в условиях дефицита мест для парковки в городе.
Это же надо быть таким дебилом, чтобы указать этот адрес!
Можно, конечно, оспорить действия полицейского в суде, но это практически безнадёжное дело. Хотя бывают, бывают исключения.
Несколько лет назад в Манхеттене я пару раз проехал по 34-й улице с Востока на Запад и обратно, пытаясь повернуть на Бродвей, но мне это не удавалось, потому что стрелка упрямо вынуждала меня двигаться прямо. Но я таки повернул на Бродвей и тут же схлопотал тикет.
Я не буду здесь объяснять, почему, зная, что поворачивать нельзя, и видя полицейских, которые за мной наблюдали, я все-таки повернул. Как в той блатной присказке: - И понеслась душа в рай, а ноги в милицию (полицию). Это сложный вопрос, эффект кролика и удава.
Я виновным себя не признал – не потому, что считал себя невиновным, а потому, что, признав, должен был оплатить не только штраф, но и повышенный иншуренс – и был вызван в суд.
Взяв с собой 11-летнего внука Сашку в качестве переводчика и изложив ему свою версию - повернул, чтобы избежать столкновения с другими машинами, которые вот-вот должны были ринуться на перекресток (версия слабая, никудышная, вообще-то говоря), – я поехал в Манхеттен на суд.
Вошла судья. Если до ее появления у меня в душе теплилась надежда, то с ее приходом она исчезла окончательно и бесповоротно. Когда имеешь дело с симпатичной, приятной женщиной, возникает на уровне взглядов, улыбок некое взаимопонимание, независимо от того, на одном или на разных языках идет разговор.
Эта была какая-то пожмаханная, безцветная, прокуренная, непричесанная, плохо и неряшливо одетая.
- Все, - подумал я, - конец котенку, больше мяукать не будет.
Подошла моя очередь. Мы с Сашкой подошли к столу, за которым сидела судья.
Судья спросила, есть ли у меня переводчик. Я показал на Сашку: - He is my interpreter. Есть ли у меня адвокат? – Нe is my lawyer.
Нужно сказать, что Сашка – приятный, симпатичный мальчик с прекрасным английским. Перед нашей поездкой он аккуратно оделся, и, хотя бурчал всю дорогу, что цвет его туфель не соответствует цвету брюк, выглядел он хорошо.
Саша начал переводить вопросы судьи и вдруг произошла чудесная метаморфоза – судья улыбнулась, черты ее лица стали мягче, добрее, она больше не смотрела на меня, она разговаривала с Сашкой, спрашивала когда он приехал, в каком классе учится, нравится ли ему в Америке. Потом спросила у полицейского о том, как произошло нарушение. Полицейский, тоже добродушно улыбаясь, сказал, что не помнит. Судья ласковым, нежным голосом сказала Саше: - Скажи деду, что, если горит стрелка прямо, нужно ехать прямо, если стрелка показывает налево, то нужно ехать налево. Саша добросовестно переводил мне все, что она говорила.
Меня оправдали и мы поехали домой.
С такой работой не без аварий, коль нужен ремонт, придётся платить.
И вот раздраженно кричит хозяин: - Плати иль я буду тебя судить!
Интервал – лишь одно мгновение, машины сзади и впереди.
От нечаянного столкновения, Боже правый, нас огради!
Под колёса уходит дорога... Мчишься ты среди тысяч машин.
Много нас под защитой у Бога, а с бедою один на один.
Русский кар-сервис, евреи-мужчины, небритые лица, согбённые спины.