Ночь была лунной и звездной. Пахло сырым камнем и молодой зеленью. Он стоял у перилл, скрестив руки на груди, выпрямив спину. Его черное одеяние, его черные волосы, его черные глаза, - все это было чернее самой ночи. Его слова были еще чернее.
- Я ненавижу все это. Презираю. Они ничего из себя не представляют. Жалкие невежды, трусы. Весь мир – это большая куча навоза. И эта куча воняет.
Можно было догадаться, что в этот момент он сморщил нос. Мышцы на его лице напряглись, скулы, обрамленные черными прядями, стали еще более угловатыми.
- Для чего все это нужно? Для чего живут все эти маленькие чиновники, пьянчужки, попрошайки?
Плечи его напряглись под черной тканью. Он не поворачивался, чтобы не увидеть меня и не понять, что я – одна из этих жалких людишек.
- Невероятно. Зачем все это было создано. Жалкие, какие же они все-таки жалкие…
- Я люблю тебя, - мой голос прорвал его мрачную ночь.
Я намеренно забыла, что к нему нужно обращаться на «ВЫ», и что ему нельзя говорить о любви.
Он замер, замолчал, возможно, даже перестал дышать.
Я встала с лавки, взяла шарф, подошла к нему и одной рукой облокотилась о перилла. Я посмотрела ему в глаза, но взгляда не поймала.
- Ты можешь говорить и думать все, что угодно, но я люблю тебя. И меня абсолютно не волнует твое видение нашей жизни.
На его лице не шелохнулся ни один мускул.
- Я сейчас уйду. Когда ты поймешь, что достоин любви, то приходи ко мне – я буду ждать.
Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидела страх. Страх брошенного ребенка.
Я провела ладонью по его жесткой щеке и нежно поцеловала в мягкие, одичавшие губы. Потом я ушла ждать. А он остался.