Александр родился в столице Македонии Пелле в 356 г. до н. э., 6 лооса по македонскому календарю, 6 гекатомбеона по календарю аттическому, 20 июля по грегорианскому. В это время его отец, Филипп, регентствовал при малолетнем царе Аминте IV, своем племяннике, но вскоре (359 г. до н.э.) забрал царский титул себе. Мать Александра, Олимпиада, была родом из соседнего Эпира, простиравшегося на запад от Македонии до Ионического (ныне Адриатического) моря. Она была дочерью молосского царя Неоптолема, господствовавшего в центральной части Эпира.
Обстоятельства, при которых будущий герой появился на свет, стали объектом легенд, Эта древняя традиция во все века весьма характерна для людского восприятия прихода в этот мир основателей новых государств, в особенности имперских. Каждый древний народ и народец, как и их предводитель, вел свое происхождение от бога или героя. Когда же боги явно устранились от обязанности рожать не только новые народы, но и новых основателей государств, молва принялась изыскивать и бережно хранить в памяти что-нибудь дивное в их делах, поступках или хотя бы в речах.
Магия образа Юлия Цезаря определилась не столько его славными походами в Галлию и Германию, сколько предусмотрительно изреченными афоризмами “Veni, vidi, vici”, «перейти Рубикон», «Жена Цезаря вне подозрений» и «И ты, Брут?». Император Священной Римской империи германцев Фридрих Барбаросса заслужил память величайшего немца заявлением о том, что Германии должен принадлежать весь мир (разумеется, в известных в его время пределах мира). И мало кто помнить, что ему приходилось убегать от «жалких», но свободолюбивых веронских повстанцев, переодевшись в женское платье и разбрасывая за собой золотые дукаты. Отроку Наполеону Бонапарту приписано было стать, якобы по завету умирающего отца, старшим в семье, хотя по своим годам он был младшим из братьев. Не обойдены легендами ни основатель династии Цинь император Шихуанди (259-210 до н. э.), ни Константин Великий (многого стоит хотя бы одно событие из многих в биографии этого основателя Византийской империи, например, одоление в одиночку без всякого оружия льва, в клетку к которому втолкнули молодого Константина), ни В. И. Ленин, ни Ким Ир Сен. Множеством легенд оброс и Александр Великий.
По свидетельству Плутарха, ходили разговоры, будто Олимпиада забеременела не от мужа, а от молнии (разумеется, Зевесовой), которая ударила в ее чрево, пока она спала. Филиппу же, мол, приснилось, что он положил на чрево жены свою печать с изображением льва. Говорилось также о более правдоподобных знамениях, например о том, что Александр родился в тот самый день, когда достопамятный Герострат спалил в Эфесе храм Артемиды (символ грядущего обновления Эллады?). Сказывали также, что в этот же день Филиппу донесли сразу о трех победах македонян: на Олимпийских играх, над племенем дарданов в Иллирии и о захвате Потидеи. Когда Александр стал уже юношей, ходили слухи, будто он открыто выражал отцу свое недовольство его воинской прытью, боясь, что тот не оставит на земле ничего, что можно было бы еще завоевывать. А та своеобразная логика, якобы примененная Александром к проблеме Гордиева узла? Верхом же бесстыдного пиар-новаторства стала легенда о том, будто Александр, будучи уже в Азии, летал по небу на двух грифонах, запряженных в упряжку (такому владыке, как Александр, мало завоевать землю, нужно в придачу и небо?).
Впоследствии сам Александр всячески поддерживал идею своего божественного происхождения, вряд ли искренно. Но он не упускал случая выказать себя человеком, обладающим сверхнормальными способностями в отношении силы, выносливости, пренебрежения к опасности и предвидения событий. На первый взгляд, все это можно объяснить расчетливым желанием убедить окружающих в своем праве властвовать над ними. На самом деле не так все просто. Как увидим в дальнейшем, Александр слишком много совершал поступков безусловно оправданных ситуацией и ставящимися целями, но возбуждавших сильное недовольство его ближайшего окружения и всего войска, чтобы его можно было считать руководителем вполне расчетливым, заботящимся о своей репутации. Он действительно был человеком, стоявшим в вопросах политики и менеджмента на голову выше всех своих современников, включая самого Аристотеля. И это, конечно, вызывало у многих подлинное удивление.
Александр получил воспитание, приличествовавшее аристократу. Первым его наставником был Леонид, родственник Олимпиады, человек строгого нрава. Александр не раз вспоминал своего сурового дядьку, рассказывая, что тот нередко заглядывал под подстилку на его постели и даже под его гиматий (род одежды), проверяя, не сунула ли Олимпиада сыну что-нибудь вкусное или лишнее. О том, что Александр вырос человеком добрым, прямодушным и не чванливым, прекрасно свидетельствует его долгая и благодарная память о своем первом воспитателе.
Другой его воспитатель, Лисимах, имел репутацию деревенщины, без лукавства называл Александра Ахиллом, а Филиппа II – Пелеем, отцом Ахилла. Однажды в походе Александр сильно рискнул своей жизнью ради спасения Лисимаха. Среди его учителей упоминают также Филиска, Алкиппа (обучавшего музыке), живописца Зевксида, математика Менехма, учителя письма Полиника. Для семи-двенадцатилетнего мальчика не существовало «наук», к которым он проявил бы равнодушие.
Когда Александру исполнилось 13 лет, воспитателем к нему был приглашен Аристотель. Тогда этот грек из провинциального городка был еще малоизвестным мыслителем, но он привлек к себе внимание Филиппа II. В знак особого уважения к философу царь Спарты восстановил его родной город Стагеру, лежавший в развалинах, и вернул туда разбежавшихся или попавших в плен граждан. Три года Александр провел в городке Миезе, слушая лекции Аристотеля вместе со своими друзьями и сверстниками – Леониатом, Марсием, Никанором и Гефестионом.
Александр высоко ценил Аристотеля и считал полученные от него знания тем, что отличало его от обыкновенных смертных. По словам Плутарха «Аристотелем он вначале восторгался и любил его не меньше отца, потому что благодаря этому (отцу) он живет, а благодаря тому (Аристотелю) – живет хорошо». Позже, узнав, что Аристотель наконец издал некоторые свои сочинения, Александр обратился к философу с письмом, в котором между строк порицания явственно сквозит признание величия: «Неправильно ты сделал, издав рассуждения, излагавшиеся изустно: чем же мы будем отличаться от других, если произведения, на которых мы воспитывались, станут общими для всех? А ведь я желал бы отличаться знанием того, что прекрасно, а не могуществом». Александр приказал доставлять Аристотелю всевозможные материалы для естественнонаучных занятий и подарил ему из своей добычи огромные деньги – 800 талантов.
Впрочем, такое отношение к Аристотелю не помешало Александру расправиться с его родственником Каллисфеном, когда тот перешел в лагерь оппозиции. Более того, Александр стал с подозрением относиться и к самому Аристотелю. Гибель Каллисфена несколько охладила и чувства Аристотеля к бывшему ученику. Но все это оставалось в области поверхностных эмоций. Аристотель сохранил репутацию промакедонски настроенного деятеля. Он по-прежнему придавал большое значение своим отношениям с Александром. Когда последний стал царем, он посвятил ему сочинение "О царской власти" (трактат до нас не дошел). Возможно, именно для Александра философ написал сочинение "Об основании колоний". Афиняне неизменно числили главу своей философской школы и знаменитого "Ликея" среди приверженцев Александра и своих врагов. После смерти Александра Аристотель был вынужден бежать из Афин.
Уже в пору ученичества Александр приобрел репутацию любознательного, вдумчивого, сильного и решительного подростка. Персидские послы, прибывшие к Филиппу II, были подвергнуты им тщательным расспросам об их родине. Если учесть, что атмосфера в Македонии была пропитана мечтой о походе на Восток, такая предусмотрительная любознательность Александра была воспринята его окружением с вдохновенным восторгом.
На силу и ум юного Александра возлагались большие надежды македонской знати. В те времена от полководца требовались сила и воинская сноровка, так как он должен был лично участвовать в схватках с врагом. Правда, некоторые греческие военачальники уже делали исключения из правила, но в Македонии это считалось еще позором. В глазах македонян многого стоило то, как подросток Александр укротил необъезженного коня, огромного Букефала, с которым не решились справиться взрослые. Чем не герой – завоеватель новых земель?! Понятно, отчего Филипп, вовсе еще на собираясь передавать свой трон сыну, сказал ему: «Дитя, ищи себе подходящее царство, Македонии тебе не хватит».
Кстати, с Букефалом Александр уже не расставался, конь стал одним из сюжетов легенды о нем. Например, когда во время похода против мардов (на побережье Каспийского моря) донесли, что местные жители украли Букефала, Александр велел объявить, что дочиста опустошит всю страну, если коня немедленно не возвратят. И перепуганные воры поспешили исправить свою ошибку. После смерти Букефала Александр действительно назвал его именем один из городов, основанных во время похода в Индию.
В десятилетнем возрасте Александр умел играть на лире, знал наизусть произведения большинства греческих поэтов, увлекался театром и слыл знатоком изобразительного искусства. Впоследствии рисовать свои портреты он разрешал только Апеллесу, а изготовлять статуи – Лисиппу, величайшим художникам Древней Греции. Неподдельный интерес проявлял он и к естественным наукам – математике, астрономии, физике. Из школы Аристотеля он вышел широко образованным человеком, усвоившим аристотелеву этику и учение о природе, хорошо разбирающимся в греческой литературе. Он обстоятельно знал «Илиаду», экземпляр которой, отредактированный Аристотелем, постоянно возил с собой, и «Одиссею» Гомера; при необходимости он мог сослаться на книгу Ксенофонта о «походе десяти тысяч». Читал он и произведения греческих трагиков, высоко ценил Пиндара, Стесихора, Телеста, Филоксена. Такому юноше можно было доверить любое дело. В 340 г., когда Александру было 16 лет, Филипп II, отправляясь в поход на Фракию, приказал ему вернуться из Миезы в столицу (Пеллу) и взять на себя временное управление государством. Александр превосходно выдержал этот экзамен на зрелость.
Во время короткого правления страной ему пришлось столкнуться с бунтом мэдов – небольшого горского народа. Руководя войском, он подавил восстание, захватил город мэдов и изгнал оттуда местных жителей. Затем, заселив опустевший город разнообразным людом, он назвал его своим именем – Александрополем.
Едва ли можно сомневаться, что при всем этом окружавшие его военачальники и государственные деятели каким-то образом направляли действия царевича. Очевидно и то, что создание нового города, да еще такого, основателем которого считался не царь, а царевич, могло произойти только с ведома и согласия Филиппа. Но не вызывает сомнений и активность самого Александра в этих событиях. Он показал, что ему по плечу и командование войсками, и выполнение разнообразных царских обязанностей, и принятие ответственных политических решений.
Детство и юность будущего владыки «полмира» пришлись на время, когда его отец вел борьбу всего лишь за утверждение своего господства в Македонии с прицелом на превращение Македонии в гегемона греческого мира. В ходе этой борьбы Филипп существенно реорганизовал македонскую армию, отталкиваясь от фиванского образца, лучшего в то время.
Вся страна была разделена на военные округа, каждый из которых поставлял определенное количество воинов. Значительное место в армии заняли и наемники-греки. Основной ударной силой конницы остались аристократы-дружинники (гетайры), вооруженные мечом и длинным копьем – сариссой (длина 5,32 – 7,1 м). Гетайры носили шлем без гребня и, вероятно (судя по уцелевшим изображениям), короткую кирасу. Имелась и легкая кавалерия – всадники, вооруженные только сариссами.
Главный контингент пехоты составили пешие дружинники (педзетайры), имевшие большой, обитый бронзой щит, короткий меч с широким клинком, кинжал и сариссу. На них были каска аттического образца с небольшим гребнем (из конского волоса, хорошо держащего удар лезвием меча), кираса и, возможно, поножи. Происходившие из одной местности, они образовывали полк (таксис), который мог выполнять различные тактические и стратегические задачи. В пехоту входили и гипасписты – прежде воины низшего ранга, слуги дружинников, а во времена Филиппа II – средневооруженные пехотинцы. Их оружием были меч и легкий щит (пелта); в отличие от греческих пелтастов дротиков они не имели. Гипасписты действовали как в сомкнутом строю, так и врассыпную. Их главной задачей было обеспечение взаимодействия между всадниками-дружинниками и пехотинцами-педзетайрами.
Особое место в армии Филиппа занимали легковооруженные пехотинцы – псилеты; это были метатели дротиков, стрелки из лука и пращники. Важную часть войска составляли отряды при метательных орудиях. Конница была разделена на тактические подразделения (илы), тяжелая пехота – на лохи (по 16 человек) и синтагмы (по 16 лохов), а легкая – на хилиархии (тысячи).
Введение длинного копья – сариссы позволило Филиппу (при участии его ближайшего соратника Пармениона) существенно усовершенствовать тактику боя. Основной ударной силой стала фаланга тяжеловооруженных пехотинцев – колонна глубиной до 24 шеренг, дистанция между которыми составляла в атаке около метра, а в обороне – полуметра. Ощетинившаяся копьями, выставленными далеко вперед, закрытая щитами, охраняемая с флангов конными подразделениями, фаланга была движущейся крепостью, трудноуязвимой, сметающей все на своем пути. Этим компенсировалась ее неуклюжесть, недостаточная маневренность. На флангах и перед фронтом располагалась средняя и легкая пехота, а также кавалерия. За боевыми порядками Филипп располагал оперативные резервы.
В ходе предпринятых Филиппом войн было усовершенствовано осадное искусство. Наряду с катапультами и воронами (мощными крючьями, которыми растаскивались кирпичи и камни городских стен) широко использовались так называемые черепахи – механизмы, в которых сочетались элементы тараны и устройство для расчистки и выравнивания дороги.
Немало нового пришло и в морское дело. Если прежде самыми крупными боевыми кораблями были триеры (суда с тремя рядами гребцов по каждому борту), то теперь началось строительство тетрер (с четырьмя рядами) и пентер (с пятью рядами). Большое внимание Филипп уделял обучению своей армии. Он систематически проводил маневры, в которых и сам активно участвовал.
Важным результатом политической деятельности Филиппа II к моменту, когда Александр вышел на общественную сцену, было закрепление власти в северной части Греции. Вмешавшись в межусобицу, вспыхнувшую в Фессалии, Филипп присоединил к своим владениям эту огромную (по греческим меркам) приэгейскую область центральной Греции к югу от Македонии, затем и Фокиду, расположенную в самом центре греческого полуострова. Отметим, что Фокида была центром не только географическом Греции, но и духовным, поскольку именно здесь, в Дельфах, находился знаменитый оракул. В результате, был значительно подорван авторитет Афин, которые активно противились этим событиям. Осенью 339 г. Филипп II перевел в Фокиду свои войска, создав тем самым прямую угрозу Фивам и Афинам.
Решающее сражение произошло через год, 2 августа 338 г. недалеко от г. Херонеи (в Беотии), в долине речки Кефис. Войска Афин, Фив и их союзников были выстроены так, что их правый фланг выходил к реке, а левый располагался несколько юго-восточнее Херонеи, прикрытый от флангового обхода станами этого города. На правом фланге стояли фиванцы, в центре – коринфские наемники, ахейцы и др., на левом фланге – афиняне. Против них построились войска под командованием Филиппа, а восемнадцатилетнему Александру было поручено действовать против фиванцев. Всего с обеих сторон в этом крупном сражении участвовало примерно по 30 тысяч пехотинцев и 2 тысячи конников.
Первый удар по противнику был нанесен Александром, яростно вторгшимся с македонской конницей в боевые порядки фиванцев. Знаменитая фиванская «священная дружина» во главе с Феогеном была целиком истреблена, и этот успех позволил Александру зайти в тыл к союзникам. Тогда и Филипп, до того времени искусно отступавший под натиском афинян, предпринял контрнаступление. Видя себя окруженными со всех сторон, афиняне бежали; 2 тысячи их воинов попали в плен, в том числе и знаменитый оратор Демад.
Теперь, Филипп стал полновластным хозяином в Греции за вычетом Пелопоннеса и адриатического побережья. Прежняя самостоятельность полисов уходила в область воспоминаний. Вместе с погибшими при Херонее была погребена свобода всех эллинов, - так говорил афинский оратор Ликург. «Рабство» - этим очень точным и емким словом определяли современники положение, в котором оказалась Греции. Однако все такие сетования, были, в сущности, пустой ностальгической «лирикой». «Рабство» было необходимостью, хотя и досадной. Неизвестно, во сколько раз большими оказались бы человеческие и имущественные потери полисов, не будь они подчинены единовластию Филиппа.
Тем временем Филипп должен был срочно урегулировать отношения с недавними противниками, все еще очень опасными. Прежде всего он ликвидировал фиванскую гегемонию в Беотии, объявив все города этой области свободными и автономными. Повсюду был установлен олигархический режим, демократы изгнаны или приговорены к смерти, их противники возвращены из изгнания.
В отношении Афин, на территорию которых Филипп еще не входил, была занята особая позиция. Афиняне усиленно готовились к обороне. Осада Афин могла оказаться вовсе безуспешной из-за господства афинского флота на море. Поэтому Филипп направил в Афины мирные предложения на почетных для обеих сторон условиях. Афиняне приняли их. Мир был заключен. По договору Афины сохранили свою независимость и территорию, а также контроль над островами Самос, Скирос, Имброс и Лемнос. Кроме того, они получили приглашение вступить в организуемую Филиппом Панэллинскую лигу и участвовать вместе с ним в охране судоходных маршрутов от пиратов. Плененные афиняне возвращались без выкупа. Филипп оплатил доставку в Афины их граждан, погибших при Херонее, и торжественную траурную церемонию погребения. Все это было поручено специальному посольству во главе с Александром. Народное собрание Афин любезно предоставило Филиппу и Александру почетное афинское гражданство.
Так Александр впервые оказался в прекраснейшем из городов тогдашнего мира, в крупнейшем центре интеллектуальной жизни с множеством философов, ученых, ораторов, писателей, художников, скульпторов, артистов. Бесспорно, в его мечтах о тех многочисленных процветающих городах, которые он заложит и отстроит на Востоке, Афины были для него живым образцом.
Власть Филиппа II со всей очевидностью, в том числе для него самого, уже выходила за рамки бытовавших в Греции представлений о царской власти. Издревле царь для греков (басилевс), будь то в Спарте, Беотии или Молосе, был первым лицом среди соплеменников. Под властью же македонского царя оказалась многоплеменная территория. Под его рукой находился даже царь Линкестии, горной области внутри Македонии. Все вместе это делало Филиппа больше похожего не греческого басилевса, а на персидского «повелителя царей». Многим, не одним только демократам, такое положение казалось нестерпимым, особенно в ожидании притеснений и поборов. Однако даже столь призрачное сходство нового царства с Персией, в частности, в отношении военной мощи, не могло не будить у многих надежд на скорую победоносную схватку с Персией. И эти ожидания не были пустыми.
В конце 338 г.до н.э. Филипп II собирает представителей всех греческих полисов с целью создания Панэллинского союза. Целью союза провозглашается наказание Персии за осквернение греческих святынь. Никто, кроме Спарты, не посмел, да и не пожелал ослушаться. В следующем году в Коринфе на основе предложений Филиппа были выработаны принципы взаимоотношений между государствами союза и его организационная структура. В частности, всеми была принята присяга не допускать каких-либо вооруженных столкновений между участниками союза. Запрещались изменение государственного строя, противоречащие существующим законам смертные казни, конфискация имущества, земельные переделы и отмена долгов, освобождение рабов с целью государственного переворота.
По сути, речь шла об установлении в Греции такого всеобщего мира, который способствовал бы экономическому подъему и, в то же время, исключал бы поползновение Афин и Спарты к новой борьбе за свою гегемонию. И, разумеется, поддержание гражданского мира было немыслимо без похода на Восток, который увлек бы за собой взрывчатые, социально опасные элементы и открыл бы широкие ворота для греческой колонизации чужих земель. Города-союзники освобождались от всяких налогов и повинностей, однако были обязаны выставлять свои воинские контингенты для борьбы против общего врага. Главой союза провозглашался македонский царь. Позже, когда подготовка к войне с Персией была уже в полном разгаре, Филипп II получил от союза титул стратега-автократора, самовластного командующего. Для рассмотрения текущих дел был создан Совет (синедрион) эллинов, а исполнение его решений предавалось в руках Филиппа.
Вскоре Панэллинский союз объявил Персии войну. Войско македонян высадилось в Малой Азии, ведомое не самим стратегом-автократором, а только его испытанным полководцем Парменионом. Предполагалось освободить из-под власти Персии все эллинские города средиземноморского побережья, которые в дальнейшем стали бы плацдармом для наступления в глубь Персидского государства.
Поход начался при благоприятном пророчестве оракула, истолкованного как предсказание гибели Персидского царства: «Увенчан лаврами бык, свершается жертвоприношение, есть и тот, кто принесет жертву». Позже, но еще до начала похода, это пророчество было истолковано иначе – как предсказание близкой смерти самого Филиппа.
Ожидания сбылись: в Малой Азии тамошние греки встретили воинов Филиппа как освободителей; Парменион легко овладел важными пунктами, городами Эфес и Магнесия. Но развития успеха не последовало.
По всему судя, для Филиппа власть и военная слава не были делом всепоглощающим, ради которого приносится в жертву все прочее. Не ко времени Филипп разошелся с Олимпиадой, воспылав страстью к юной племяннице Аталла. Ладно бы только страсть вела его, что уже не раз с ним случалось, принося внебрачных детей. На этот раз Филипп решил сделать свою новую пассию настоящей царицей. Будто он вовсе не собирался лично идти на Восток со своим войском! Но, по всем свидетельствам, собирался. Однако опасно, чрезвычайно опасно было бы оставить далеко позади себя, в своем доме такой гадюшник с новой и старой женами, с их родственниками и теми, кто давно таил вражду за присвоение короны Аминты. Так нет! Обвинив Олимпиаду в супружеской неверности, Филипп тотчас устроил новый свадебный пир.
Во время этого пира Аттал, разгоряченный вином, стал уговаривать македонян, чтобы они просили богов породить от Филиппа и Клеопатры законного наследника царской власти. Филипп молчал, видимо, одобряя речи сподвижника. Положение Александра и сама его жизнь оказывались под угрозой. Не сдерживая ярости, царевич закричал Атталу: «А меня ты, гнусная рожа, считаешь незаконнорожденным?» - и с этими словами швырнул в него чашу. Сам Филипп бросился к сыну с обнаженным мечом, но споткнулся и упал. Александр овладел собой и вышел, позволив себе заметить вслух: «Вот этот-то, люди, собирается перейти из Европы в Азию, он, свалившийся, переходя от ложа к ложу?»
Теперь Александру было ясно, что оставаясь при царском дворце, он и его мать подвергаются смертельной опасности. Тотчас отправив Олимпиаду на ее родину, в Эпир, сам Александр укрылся еще дальше, в Иллирии (на берегу Адриатики, севернее Эпира).
По-видимому, опомнившись, Филипп предпринял все меры, чтобы успокоить Олимпиаду и Александра, понимая, что эпирские родственники, как и иллирийцы кровно заинтересованы в ослаблении македонского царства и представляют для него нешуточную опасность, в особенности тогда, когда он будет в походе за морем. С помощью посредника Филипп уговорил Александра вернуться в Пеллу, и можно было подумать, что царевич обрел при дворе прежнее положение. Страхуясь, Филипп решил выдать свою дочь от Олимпиады замуж за эпирского царя Александра, брата Олимпиады.
Но примирение было лишь внешним. Зрела драма подобная той, которую описал Шекспир в «Гамлете».
Клеопатра ждала ребенка. Олимпиада и Филипп с каждым днем ожесточались друг против друга. Довольно было искры, чтобы гнойник лопнул. Так и случилось, когда правитель Карии Пиксодар не ко времени предложил свою дочь Аду в жены Филиппу Арридею – внебрачному сыну Филиппа II от фессалийки Филлины. Александр и его окружение увидели в этой матримониальной комбинации новую угрозу себе. В частности, и потому, что ходили слухи, будто Олимпиада сильнодействующими ядами вызвала и поддерживала у этого своего пасынка состояние слабоумия.
Сам Арридей едва ли мог быть серьезным соперником Александру в случае смерти Филиппа. Но за ним стоял карийский правитель со своим войском и богатством. Обеспокоенный Александр предложил Пиксодару, чтобы тот выдал Аду не за Арридея, а за него, Александра. Видимо он просчитал так: ежели Пиксодар желает и сможет с помощью дочери наложить на Македонию хотя бы один свой палец, для него разница между Александром и Арридеем не велика, и по меньшей мере в пользу Александра. Пиксадор действительно согласился: такой зять его устраивал гораздо больше.
Но этот проект натолкнулся на ожесточенное сопротивление Филиппа, конечно, раскусившего игру сына. Явившись к Александру в сопровождении Филоты, сына Пармениона (до этого Филота считался одним из лучших друзей Александра), Филипп осыпал сына упреками и запретил ему жениться. Он говорил, что желая стать зятем варвара-карийца, раба персидского царя, Александр показывает себя низким человеком, недостойным тех благ, которые у него имеются. В речах Филиппа, в их тоне, сквозила угроза лишить Александра прав на престол.
Насколько Филипп считал для себя опасным брак Александра и Ады, видно из фактов: он тотчас разогнал все окружение непокорного сына, а его ближайших друзей – Гарпала, Неарха, Эригия, Лаомедонта, Птолемея – выслал из Македонии. В дальнейшем все эти люди займут высокое положение при особе Александра. Не исключено, что отношение Александра к Филоте и его отцу Пармениону определилось уже тогда, когда Филота недвусмысленно принял столону Филиппа. У Александра были основания думать, что именно Филота донес Филиппу о его замыслах. Не мог Александр забыть и о родственных связях Пармениона и Филоты с Атталом – своим злейшим врагом.
Шекспировская драма между тем развивалась. Во время свадьбы Клеопатры, дочери Филиппа, и эпирского царя один знатный и еще совсем молодой македонянин по имени Павсаний, претендовавший ранее на любовь невесты, прилюдно зарезал македонского владыку (336 г. до н. э.). У этого Павсания, конечно, были сугубо личные мотивы для такого поступка. Но смерть Филиппа была выгодна прежде всего Олимпиаде и Александру. Так что представляется весьма вероятным, что один из них или они оба подстрекали Павсания к убийству. И этого нельзя исключать, судя по тому, с каким хладнокровием и жестокостью Александр вскоре разделяется почти со всеми своими недоброжелателями. Возможно, что мать и сын разогревали ненависть ревнивца к Филиппу, хотя Плутарх, бывший наблюдателем всех этих событий, и называет все такие измышления клеветой. Примечательно, что сам Александр откровенно нелепо толковал гибель отца как результат заговора, организованного персами.
Смерть Филиппа открывала молодому Александру дорогу к трону. Однако на этом пути стояли еще и другие члены династии Аргеадов, тоже имевшие право на царский венец. Помимо Александра и Филиппа Арридея у Филиппа II были две дочери: Киннанна - от иллирианки Авдаты и Тетталоника – от фессалианки Ферэи. Эти женщины, конечно, большой опасности не представляли, но могли оказаться союзниками более серьезного противника в лице последней жены Филиппа II, Клеопатры, родившей за несколько дней перед его гибелью дочь Европу. Сама Клеопатра с ее дочерью тоже не была бы опасна, если за нею не стоял бы ее дядя Аттал, уже попытавшийся поставить под сомнение права Александра. Наконец у Филиппа II был еще один сын, Каран, от дочери одного из фракийских царей. Но самым серьезным, смертельным врагом являлся безусловно двоюродный брат Александра, Аминта, которого Филипп в свое время отстранил от власти. Слишком многие видели теперь в Аминте законного наследника престола. Опасными недругами Александра зарекомендовали себя и три сына линкестийского царя Аэропа – Аррабай, Геромен и Александр.
Тем не менее в момент смерти Филиппа Александр был в соответствии с македонскими обычаями провозглашен на сходке войска царем. Возможно, что Александр вовсе не ожидал от царской дружины столь решительной поддержки, и потому он не делал ничего особенного, чтобы заручиться ею. Да и зачем было домогаться ее, если невозможно было предвидеть внезапную гибель отца, назодившегося в расцвете физических сил? Но с этого дня забота о расположении и доверии к нему армии стала для юного полководца одной из главных задач.
Уразумев практическое значение "популизма", новый царь тотчас обеспечил себе поддержку прочей «толпы» македонян обещанием продолжить политику отца. Но главное – он даровал македонянам освобождение впредь от всех повинностей, кроме военной службы. Последняя же сулила возможность обогатиться за счет добычи в азиатском походе. Все же Александр, грезивший завоеванием Персии, не мог вполне спокойно отправиться в поход, пока были живы достаточно реальные претенденты на власть и их пособники. Власть есть власть. Она сладка, как финик, который никто просто так изо рта не выплюнет.
Первыми жертвами династической политики пали Арробай и Геромен, обвиненные в соучастии в убийстве царя. Только третий из сыновей Аэропа, Александр, избежал казни, поскольку первым из всех придворных признал своего тезку царем. Жертвой пал и Каран. Аминта был позже также казнен по обвинению в организации заговора с целью свержения нового царя. Расправу с Клеопатрой облегчила Олимпиада. Сразу после кончины Филиппа она самолично убила младенца-дочь ненавистной соперницы прямо у той на руках, а саму ее побудила удавиться. Во время этой трагедии Александра не было в Пелле, но вернувшись, он получил возможность прилюдно выразить благородное негодование в адрес матери.
Оставался Аттал, который отправился со своим тестем Парменионом к находившимся в Азии македонским войскам. По подозрению в тайных сношениях с враждебными Александру кругами в Афинах, он был убит посланным в Азию человеком, возможно, при непосредственном участии Пармениона. Несколько позже, уже отправляясь в персидский поход, Александр приказал уничтожить всех родственников Клеопатры и Аттала.
Для войны с Персией требовался прочный тыл, притом в объеме не Македонии, но всей Греции и ее окрестностей. Поэтому поход Александра в Азию состоялся только через два года, в 334 г. до н. э.
Как все это сходно у всех исторических драм становления империи!
***