***

ЛЕВ ТОЛСТОЙ И БАБУШКА

 
Когда бабушка была совсем маленькой, она спала в крохотной комнате вместе с Тётей Полей. Тётя Поля была няней или, как тогда говорили, домработницей. Но на самом деле, она была самым главным человеком в семье. Особенно для бабушки.
Однажды бабушка проснулась очень рано и увидела, что Тётя Поля сидит на своей кровати и целует сердитого, бородатого старика. Старик этот, к тому же, смотрит на Тётю Полю важно, потому что он взгромоздился на ужасно смешной велосипед: высокий, с огромным передним колесом и, как показалось бабушке, трёхколёсный. Некоторое время бабушка делала вид, что спит, и сквозь зажмуренные глаза наблюдала за Тётей Полей. А та, не только целовала старика, но и разговаривала с ним. Бабушка молчала, молчала и, наконец, не выдержала:
  - Кто это, Полечка?
Тётя Поля погладила ладошкой фотографию и сказала шепотом:
 - Лев Николаич. Граф. Толстой.
Бабушка слышала от папы об одном графе. Это был некий Тото, который играл в лото и проиграл пальто. Дальше в этой, как понимала бабушка, неприятной истории, появлялась графиня Тото и узнавала про то, что граф Тото играл в лото и проиграл пальто. Бабушке всегда было жалко графа, она понимала, что ему здорово влетит от графини. Бабушка даже видела выражение лица графини, очень недоброе и брезгливое. Точно такое, какое было недавно у бабушкиной мамы, когда она обнаружила, что бабушка вылила ненавистный молочный суп в новый заварочный чайник.
- Полечка, у него была графиня? Она его ругала?
Тётя Поля не успела ответить, потому что в это время прогрохотал гудильник. Полечка проворно спрятала графа в свой блестящий чёрный ридикюль и сердито щёлкнула замком.
  - Ангельская душка, пора собираться в путь-дорогу. Сегодня тебя сестричка отведёт. Так что ты лучше не болтай, не спрашивай ни о чём. Она и так на нас с тобой серчает.
По дороге в детский сад бабушка так долго молчала, что сестра с беспокойством поглядывала на неё:
- У тебя горло не болит? – спросила она насмешливо. Бабушка помотала головой.
- Ну, что ты, трясёшь головой, - раздраженно сказала сестра. – Говори уж, что ты там надумала.
Бабушка очень боялась старшую сестру, но никогда и ни за что не показала бы ей этого. И, поэтому, она громко, на весь трамвай, спросила:
- У графа, у Толстого была графиня? Она его ругала? Она была плохая?
Сестра прошипела сквозь сжатые зубы:
 - Такая же плохая и приставучая, как ты. Он сбежал от неё, куда глаза глядят и умер. Будешь приставать, я тоже сбегу.
Бабушка обиделась. Сестра была, как всегда, несправедлива: сама ведь её спросила, а теперь шипит. И бабушка решила молчать до самого Детского Сада.
Бабушка очень давно уже научилась читать. И читала она, как говорили взрослые, «бегло», не тыр-пыр, не по слогам. Этому умению очень радовалась старшая сестра, потому что теперь её не заставляли «читать ребёнку перед сном». И воспитательницы в детском саду радовались. Они называли бабушку «умницей, артисткой, сказительницей», открывали нужную страницу, рассаживали детей вокруг бабушки и объявляли «литературный час». Сами они усаживались в сторонке, и пили чай. Получалось очень уютно. И книга была, какая-то домашняя, слегка замусоленная. Называлась она «Круглый год». Разные отрывки там печатались: стихи, рассказы, сказки, загадки, пословицы. И приметы на каждый месяц, потому что книга называлась «Круглый год».
На улице и в трамвае, когда бабушка ехала в детский сад, было холодно, очень холодно. Но наверху страницы большими буквами было написано: МАРТ. И дальше: «И март на нос садится» (т. е. мороз бывает). Примета.
       Бабушка прочитала это вслух и с выражением, но ей тут же захотелось добавить своё, вернее Тёти Полино:
- Пришёл марток – надевай сто порток! – выкрикнула громко бабушка
и все захохотали. Все, кроме воспитательниц. Одна из них перестала пить чай и строго сказала:
- Пожалуйста, без отсебятины. Читай по книге.
 На «отсебятину» бабушка постаралась сдержаться: «Это - меня черти изымают, как сказала бы Тётя Поля». И бабушка стала читать дальше.
- Косточка. Быль, – читала бабушка.
Когда бабушка подошла к концу «Были» и, когда обнаружилось Ваничкино враньё и он от стыда заплакал, – воцарилось молчание. Через мгновение кто-то из мальчишек громко произнёс:
- Вот дурак. Чего плакать то? Зато сливу попробовал раньше всех.
 Бабушка тоже подумала, что плакать не стоило, тем более, когда все кругом смеются, но она решила промолчать назло чертям, которые её изымали.
- А вы знаете, дети, кто это написал? – спросила литературная воспитательница, - Лев Николаевич Толстой.
- Граф? – громко воскликнула бабушка.
- Писатель, - быстро ответила воспитательница.
Всё завертелось в голове у бабушки. Она удивилась, что Полечка не сказала ей об этом: «Всегда у неё какие то секреты, всегда она о чём-то молчит и чего-то боится». Бабушка стала думать о графе. Или о писателе? Она сама не понимала, о ком надо думать, и решила думать о них по отдельности. Граф ушёл от жены. Ушёл и умер. Так сказала сестра. Жена была приставучая и она, наверняка, ругала его. Может быть за пальто, а может быть за то, что он написал Быль про Косточку.
- Спрошу у Полечки, – решила бабушка. – Боженька, сделай так, что бы Полечка за мной вечером пришла, ну, пожалуйста.
Весь день бабушка только и думала о графе и никак не могла дождаться, когда же наступит вечер. Но, вот наступил вечер и за бабушкой пришла сестра. Бабушке очень хотелось расспросить сестру о графе, но в трамвае было тесно, душно и все пихались. Сестра держала бабушку за концы шарфа, которым она, довольно туго, обмотала воротник бабушкиного пальто.
- Между прочим, твой граф Толстой не стал бы так пихаться в трамвае, как ты, - прошептала сестра бабушке в ухо. – Он говорил, что не надо противиться злу насилием. Но тебе этого не дано понять, – мала и соплива, - закончила сестра.
Бабушка не успела даже обидеться: надо было выбираться из трамвая и, к тому же, её очень заинтересовало, как это «не противиться злу насилием». Что же это такое? Если тебе дадут несправедливый подзатыльник, что частенько любила делать сестра, или же, несправедливо на тебя наябедничают, например как та же сестра, в случае с чайником и супом, надо, что ли смолчать? Это предлагает граф? И, когда бабушка промолчала про новый чайник и ненавистный суп, и её несправедливо поставили в угол на целый час, значит тогда она «не противилась злу насилием»? И поэтому Полечка за неё не заступилась тогда, хотя всё знала?
- Это, потому что она своего графа очень любит, - пробормотала бабушка вздохнув.
Когда наступило время укладываться спать, бабушка решила спросить Полечку сразу про всё: про Графиню, про писателя, о непротивлении, о смертельном уходе и, самое главное, о Поличкиных поцелуях, разговоре, фотографии и смешном велосипеде. Полечка помогала бабушке раздеваться и очень неохотно отвечала на все вопросы. Оказалось, что этот граф написал про льва и собачку, и про Филиппка тоже он написал. Бабушка очень этому обрадовалась. Она знала эти истории почти наизусть. Сначала, очень давно, ей эти рассказы читали взрослые: мама и сестра. Потом бабушка сама читала их вслух Полечке. Они даже спорили, что читать – Полечка просила чаще про Филиппка, а бабушка очень любила про льва и собачку. Ещё Полечка сказала, что граф написал про катюшу в воскресенье. Тут у бабушки в голове всё окончательно запуталось. Но на самый главный вопрос, Полечка не захотела отвечать: почему она разговаривала с графом и целовала его.
- Спать надо, а не разговоры разговаривать, - проворчала она, - голова как у вола, а всё кажется мала, - продолжала Полечка, пытаясь стянуть с бабушки платье.
Бабушка знала, что если Полечка не хочет рассказывать, то ничего уж тут не поделаешь. Надо ждать. До завтра. Но заснуть бабушке никак не удавалось. Она вертелась, крутилась, вздыхала. Наконец Тётя Поля решила сдаться и рассказала бабушке всё-всё.
- Я была с ним знакома, я его видела и он, даже, разговаривал со мной, - сказала Тётя Поля шёпотом.
Каждый раз, когда бабушка доходила в своём рассказе до этого момента, внук изумлённо восклицал: «Так сколько же было лет твоей Тёте Поле?»
Бабушка начинала терпеливо объяснять что-то про позапрошлый век, начало следующего прошлого века и про нынешний двадцать первый. Совместными усилиями бабушка с внуком установили: Тётя Поля родилась в последнем десятилетии девятнадцатого века, Лев Толстой умер в первом десятилетии следующего века. Полечка разговаривала с бабушкой в первой половине того же века, в котором умер Лев Толстой...
- Уф! – сказала бабушка, - ты меня совсем запутал. Я никогда об этом не думала. Я просто верила Полечке и всё. Ты лучше дальше послушай, что она мне рассказала, и это, действительно, правда. Может быть, это я сейчас что-то слегка путаю, но Полечка всегда говорила: « У меня память хорошая, где обедаю, туда и ужинать иду».
Полечка родилась в деревне, под Тулой. А рядом было имение графа Толстого «Ясная поляна». И деревня, где родилась Полечка, была то ли графская, то ли его брата. Деревня Львово. Бабушка своими глазами видела, что в паспорте у неё было написано: место рождения - дер. Львово, Тульская обл.
Полечка рассказывала, что графа там все очень любили. Особенно дети. Он для них и школу построил, и читать-писать учил. И про Филиппка для них написал.
- А вот, графиню твою не очень любили, - продолжала Полечка, - она была сердитая и, как говорили, жадная. Но я её не помню совсем, наверное, не видела. Может быть, она и неплохая была. Деточек у неё было очень много и ей тоже несладко приходилось, - прошептала она жалостливо.
Тётя Поля всегда всех жалела. Даже злющую соседку Варвару Кузьминичну.
- Полечка, а о чём ты с графом говорила? Он тебя учил читать-писать? Или он учил тебя на велосипеде кататься? Рассказывай поскорее, - просила бабушка.
       - Однажды, когда мы пошли в Порточки за грибами, - начала рассказывать Тётя Поля, - мы увидели, что нам навстречу по дороге кто-то скачет на лошади.
- Куда-куда вы пошли? – захохотала бабушка и  внук в голос.
- Ну, закатилась, кочергой не достанешь, - рассердилась Тётя Поля, - тише, а то не буду рассказывать. - Порточки это небольшой лесок, рощица, которая была напротив нашей деревни, а почему все называли её Порточками, я не знаю. Называли и называли. Ну вот, мы идём, а он нам навстречу на лошадке скачет, и кто-то из нас сказал, что это наш граф. Мы все заробели, а он к нам подъехал и остановился.
- Ну, что, - говорит, - по ягоды или по грибы собрались?
- Все молчат, а я бойкая была, - рассказывает Полечка и улыбается, - и крикнула: «По грибы!»
- Ах, ты, белоголовая, - граф нагнулся и погладил меня по голове. – Ты чья? – спросил он меня.
- Я Дёмкина Ивана. А зовут меня Пелагея.
- Какая-такая Пелагея, - удивилась бабушка. – Ты же Полечка.
- Это по-городскому Полечка. А по-деревенски и по крещению – Пелагея. Ты слушай дальше. Граф чуть-чуть отъехал от нас, а потом остановился, обернулся и сказал:
- Приходи ко мне в школу Пелагея Ивановна Дёмкина, - и ускакал. - С тех пор все в деревне про меня говорили: «графская знакомка». Но в школу меня не отдали, а графа я потом ещё раз видела, когда мама нас в имение с собой на работу взяла. Она в графском доме убиралась, полы мыла, окна. К Пасхе. А мы во дворе дорожки подметали. Граф на нас из окошка смотрел и улыбался, а я ему тоже улыбнулась и даже прутиком помахала. Чуть-чуть. Вроде ему, а вроде бы просто так. Я боялась, что мама увидит и заругает. Мне показалось, что граф узнал меня. Он тоже помахал рукой, но тут же отошёл от окна.
- Это его, наверное, графиня отогнала, - решила бабушка, - он ведь с ней ссорился и, даже, ушёл от нее и умер. Мне сестрица рассказывала.
- Да, верно. Он ушёл от неё и вскоре умер. Но, только это было, когда я в городе жила и была совсем большая. Мне уж лет двенадцать было, и я помню, как мои хозяева и все-все в доме за него переживали. Все его очень любили и жалели. Говорили, что он хотел всё-всё людям раздать. И дом, и землю, и деньги. А она не разрешала. Вот он и ушёл.
- Он хороший был, правда Полечка, - вздохнула бабушка. – Он, наверное, и лошадь и велосипед тоже бы отдал. Какая же ты счастливая, что была с ним знакома! Погладь меня, пожалуйста, по голове и скажи мне, как граф: «белоголовая», - попросила бабушка. – А то, я тоже уйду. Всё раздам и уйду.
Полечка поднялась с кровати, подошла к бабушке и стала гладить её по волосам, приговаривая: «спи, засыпай, моя белоголовая и не вздумай никуда уходить и не обижайся на свою сестричку и, пожалуйста, никому не рассказывай, про что мы с тобой говорили. Ни про моё знакомство с графом, ни про то, что я в имении у него была, ни, тем более, про Пасху. Я знаю, что ты, если пообещаешь, то будешь молчать, моя белоголовая». И бабушка заснула.
Но утром, проснувшись и вспомнив Полечкин рассказ, решила, что всё равно уйдёт.
   - Ну почему, почему, ты всегда хочешь уйти, - воскликнул внук, когда бабушка дошла в своём рассказе до этого момента, - и тогда, когда была маленькой, и, сейчас, когда ты старая. Вечно ты твердишь: « уйду, уйду я от вас!».
- Ой, мой дорогой, я сама не знаю почему. Мне действительно часто хочется уйти от всех. А тогда, я и вправду, ушла. Первый раз в жизни. Только недалеко. Меня быстренько поймали и вернули домой.
- Расскажи скорей про свой уход, - сказал внук.
Всё следующее утро, а это было воскресенье и в детский сад, к бабушкиной радости, идти не надо было, она ходила за тётей Полей хвостиком и шёпотом расспрашивала про фотографию и про велосипед. Полечка отвечала коротко и нехотя – у неё было много дел: и пирожки испечь, и в баню сходить, и свою старшую сестру Марусю навестить. Бабушка стала проситься и в баню, и в гости к Тёте Марусе. Тётя Маруся была молчаливая и строгая. Она была образованная, работала бухгалтером и жила на Маросейке, что бабушку приводило в неописуемый восторг. Но Полечка была непреклонна.
- Нет. И всё, - отрезала она. – Велосипед я в имении увидела, в сарае стоял. Не такой как на фотографии. И в этот день он на нём не ездил. А фотографию, мне мои добрые хозяева подарили. Я её всю жизнь храню.
- А что ты ему говоришь, когда на неё смотришь, - не унималась бабушка, - ты ему рассказала, что выучилась писать и читать?
- Вот репей! Отстань! Мне некогда! - рассердилась Полечка.
Бабушка сжала зубы и не заплакала, но подумала: «Надо уходить от них. Всё раздать, а потом уйти и умереть. Они будут, наверное, очень плакать, особенно Полечка, но будет уже поздно». В это время в комнату зашла заспанная и сердитая старшая сестрица.
   - Ты что Полечке и в выходной житья не даёшь! Опять в угол захотела? Могу устроить, - сказала она вредным голоском.
Бабушка чуть не задохнулась от такой несправедливости: «Ведь она же знает, что это она, а не я… Ведь это она суп в чайник вылила, а я не стала её выдавать».
И Полечка, тоже хороша, всё знает и молчит. На Маросейку свою торопится, а меня с собой не берет. Нет, я точно уйду. И раздавать никому ничего не буду.».
Полечка вскоре ушла к Тёте Марусе на Маросейку, сестрица покрутилась перед зеркалом, фальшиво напевая: «…да, Мари всегда мила» и отправилась на урок музыки с большой нотной папкой, нацепив её на правую руку, а левой показав бабушке кулак, на всякий случай. Бабушкина мама принялась быстро-быстро стучать на пишущей машинке, под грустно-монотонное чтение папой собственного романа. Они очень часто так делали по воскресеньям. Это называлось: «уйди, не мешай, мы работаем». Сегодня бабушка была этому очень рада. Она на цыпочках прокралась в прихожую, взяла свои ботики и, то и дело, оглядываясь на закрытые соседские двери , стянула с вешалки шубку, оборвав при этом петельку, на которой она висела. «Ну и пусть, теперь уж всё равно, пропадать, так с музыкой!» – весело подумала бабушка. Напялив ботики на ноги в тапочках, кое-как накинув шубку на короткое байковое платье, которое бабушка ненавидела всей душой: всегда из-под него виднелись штаны, она тихо подошла к входной двери: «Ну вот, я так и знала! – заволновалась бабушка. – Вечно эта Варвара на все замки, засовы и цепочки дверь закрывает. Хоть день, хоть ночь на дворе – всё равно. Как в крепости». Дверь была старинная. Большая и тяжеленная. И замки-засовы - такие же. Варвара жила в комнате рядом с входной дверью и, если бы бабушка стала отпирать все эти засовы и греметь, Варвара непременно бы свой нос высунула и тогда прости-прощай бабушкин побег. Бабушка стала прислушиваться: из Варвариной комнаты не доносилось ни звука. Даже радио молчало, а обычно оно громко работало и днём, и вечером, и ранним-ранним утром. Бабушкина мама всегда хваталась за лоб, морщилась и говорила, что «это невыносимо, в конце концов, из-за этого у меня постоянная мигрень». Но сейчас за Варвариной дверью стояла «гробовая тишина», как говорит Полечка. Бабушка старалась очень осторожно и медленно освободить дверь от тяжеленной, с крупными чугунными звеньями цепочки, но она, проклятая, вырвалась из бабушкиных рук, ударилась о дверь и по всей квартире загрохотало. Бабушка от ужаса присела на корточки, зажмурилась и в этот момент из родительской комнаты донеслась команда: «Капитан приказал свистать всех наверх!» и в ответ - громкая очередь маминой пишмашинки. Тогда, слегка отдышавшись, бабушка принялась за огромный, весь покрытый позеленевшими заклёпками, засов. Закусив губу и громко сопя носом, она одолела его и, совершенно обессилив, привалилась к двери. Дверь, громко заскрипев, медленно отворилась. Бабушка очутилась на лестничной площадке! Кто-то забыл запереть дверь на замок! «Это мне мой ангел-хранитель помог, - подумала бабушка, - он не только у Полечки есть». На лестнице, как всегда, был тусклый свет. Бабушка стала торопливо спускаться вниз. Она отворила дверь подъезда, вышла на улицу и остановилась: куда идти, в какую сторону, к кому. Бабушка забыла надеть шапку, шарф и варежки. Ей было холодно. « И март на нос садится». Настроение у бабушки стало портиться. Она медленно добрела до угла дома и переулка и направилась в сторону мебельного магазина.
  Навстречу шёл высокий человек без шапки, в лёгкой рубашке, летних брюках и сандалиях на босу ногу. Его чёрные волосы спускались до плеч, огромные глаза сияли и смотрели вдаль, вперёд, мимо всех прохожих. Бабушка его знала. Он работал грузчиком в мебельном магазине и в любой мороз был так одет. Полечка говорила, что он городской сумасшедший. « Я, наверное, сейчас немного на него похожа. Тоже без шапки», – подумала бабушка. И вдруг, кто-то схватил сзади бабушку за воротник.
-Ты, что же дверь в квартиру оставила открытой, - заверещала Варвара, - вот я сейчас тебя в милицию отведу.
Она всегда, чуть что, милицией пугала. Но бабушка не испугалась, а наоборот, обрадовалась Варваре. Ведь никто ничего не заметил, никто про неё не вспомнил. Родители не знают даже, что она, как граф Лев Толстой ушла от них, ушла из дома. Бабушка вырвалась из цепких Варвариных рук и во весь дух помчалась к дому, взлетела на свой этаж, прошмыгнула в прихожую, моментально разделась. Вот только пальто пришлось в комнату отнести. Через некоторое время в комнату заглянула мама и, увидев, что бабушка старается вдеть нитку в иголку, а на коленях у неё лежит шубка, похвалила её.
- Я тогда поняла, как трудно было уйти графу из дома, - сказала бабушка. – Вот так-то, мой дорогой внучек. Я всю жизнь знаю, но никому об этом не говорю: я была знакома с графом Львом Толстым. Почти так же, как и моя любимая Тётя Поля.
-Ну, что ты выдумываешь, - захохотал внук, - с твоей Полечкой он разговаривал, даже гладил её по голове…
Ну вот, - воскликнула бабушка, - ведь Полечка меня тоже погладила и его слова сказала.
- Это не считается, - продолжал хохотать внук, - какая ты бабушка смешная и …
- И…? И глупая? Ошибаешься, мой милый. Все люди на земле знакомы друг с другом. В какое бы время и в каком бы месте они не жили. Так мир устроен. И ты, дурачок, через меня знаком с Львом Толстым. А, если ты будешь продолжать смеяться надо мной, то я… - обиделась бабушка.
- То ты уйдёшь? – улыбнулся внук. – А я тебя запру.


 (Все это было рассказано моим дочкам. Детям всегда интересно, как это родители были маленькими. Потом внук просил рассказать. Но теперь многое людям молодым непонятно: быт,разговоры. Ведь это сразу после войны .1947-48год. Трудно представить, как все по-другому. Разница уже огромная в моей, в нашей жизни даже по сравнению с шестидесятыми. Мало того, что мы были голодными, плохо одетыми, испуганными - это в Москве, в самом, что ни на есть центре Москвы, - мы и говорили не так, и наши убогие игры исчезли, хотя многое и в быте, и в словах, несмотря на все прошедшее время, тогда было ближе к тому, запретному, дореволюционному. Я это все к тому, что многое мне приходилось объяснять и растолковывать своим деткам. А уж внуку тем более. Да и слова многие исчезли. Не буду впадать в пафос, но, пусть и не так уж занимательно и талантливо, хоть, что-то сохранится.)