Поезд натужно загудел, предупредительно зашипел, готовясь отойти от платформы. Пассажиры прощались на перроне, стоял гомон. Бабулька с ведром величиной вполовину её самой ковыляла вперевалку, громко кричала:
- Семечки! Орешки!
- Лизка, Лиз, смотри, что это там?
Сквозь перила железнодорожного моста просунулась девочка лет пяти в ярко-голубом платье и бирюзовых босоножках, указывала вниз, на красно-серую плитку, которой был старательно выложен перрон. Старшая сестрёнка дёрнула её за кружевной воротничок.
- Варька, отойди! Слетишь, косточек не соберёшь.
- Что там блестит, Лиз?… - заныла Варя, - это бриллиант!
- Какой тебе бриллиант? – уныло скривилась десятилетняя Лиза, - стекляшка какая-то. От бутылки, наверное. Смотри, сейчас поедет.
Гудок поезда подтвердил её правоту. Люди засуетились быстрее, проводники махали призывно, загоняя запоздавших в вагоны.
- Ох, ты ж, батюшки, - сзади запыхавшийся голос, - никак опоздала!
По ступеням мимо девочек торопливо спускалась пожилая женщина с большим баулом. Она бросала испуганные взгляды поверх перил, туда, где шипел состав и проводники уже поднимали ступеньки.
- Не, Лиз, это не бутылка, это…красивый какой! – Варя вскарабкалась на нижнюю планку перил, перегнулась, всматриваясь.
И тут женщина, опаздывающая на поезд, споткнулась, едва не выронила баул. Лиза инстинктивно рванулась навстречу, помогла, подхватила.
- Спасибо… - вздохнула та, утирая пот.
И вдруг замерла, побелела в один миг, глядя через плечо девчушки, а потом сиплый крик вырвался из груди.
Лиза опрометью оглянулась, ощутив, как на секунду перестало от страха биться сердце…
Она успела лишь увидеть, как мелькнуло голубое пятно и, пискнув, исчезло за перилами.
Последнее, что увидела Варя – стремительно приближающийся к ней блестящий, переливающийся солнечными лучами… осколок простой пивной бутылки. Она протянула руку.
Бесконечная, бескрайняя пустота. Спокойное сияние. Странный покой и умиротворение. Она мягко и невесомо покачивалась на волнах тепла и ни о чём не думала, ничего не помнила. Ей и не хотелось думать. Она ощущала, что просто ЕСТЬ и это было очень много. Это было пониманием того, что она –часть этой пустоты и вечности. Она была свободна, так же светла и невесома. Она отдыхала.
Боль. Какая же внезапная, дикая боль накатила в один миг… Тошнотворными волнами окутала её всю. Она поняла, что имеет форму, границы и эта форма страдает безмерно. Сияние сменилось серыми красками, острыми углами, выплывшими откуда-то из небытия. Суетливыми силуэтами наполнилась, визгами, неприятными звуками и запахами. Но в следующий миг всё снова стёрлось, изгналось, затмилось болью. Одной терзающей, мучительной. Ей захотелось вернуться назад в сияющую пустоту, где не было цепкой, держащей её плоти…
«- Варя-а-а-а-а!..»
Сквозь миг, когда она уже было нырнула, спряталась обратно, её рванула назад страшная, уверенная сила. Тело покрылось трещинами боли, распадалось на пласты. Серые углы расплывались, окрашивались красным, красные узоры повсюду… И боль. Тошнота, выворачивающая наизнанку, ломающая кости и выкручивающая суставы.
ОТПУСТИТЕ МЕНЯ!!!!
Вой сирены - даже он не мог заглушить пронзительного свиста в ушах, сменяющегося низким гулом, потом вновь переходил в ультразвук. Хотелось кричать от боли, но она не могла. Она чувствовала себя, но не владела собой.
И снова спасительная пустота… Резкое облегчение, она рванулась изо всех сил в никуда, подальше прочь, в этом порыве застыло безумное желание убежать от недавнего страдания…
Боль опять настигла, схватила когтистыми лапами, обвила удушливым одеялом. Она ощутила, как кто-то что-то делает с её телом. Она не слышала голосов, но чувствовала как те вибрируют, чувствовала страх; и чужой страх, чужое страдание стократ усиливали её собственное.
«- Варюшка, доченька…»
Мама???
Боль сдавила стальным кольцом неподвижное тело, пронзило адской судорогой.
ХВАТИТ МЕНЯ МУЧАТЬ!!! ПРЕКРАТИТЕ!
Благословенная пустота. Теперь уже никогда не покинуть, не возвращаться, во что бы то ни стало! Тот мир невыносим… Как же здесь хорошо…
Пустота эта так красива, она уже не однообразна, сияние наливается красками, узоры вырисовываются в пространстве, пульсируют, танцуют красиво. И цвета эти нежны, приятны, легки.
Вот только это ярко-красное полотно, что так ласково колышется прямо перед ней, так выделяется среди остальных причудливых разводов, что кажется: протяни бесплотную руку – и коснёшься тончайшего шёлка. Протянула…и увидела маленькую ладошку, её собственную ладошку. Рассмеялась радостно, коснулась алой ткани, ощутила нежно-гладкое кончиками пальцев, погладила.
Тут же с другой стороны появляется лёгкая белая дымка, изгибается прямо перед глазами, тянется к красной, словно хочет слиться.
А всё её существо в этот момент вдруг охватывает дрожь. Озноб накатывает, как предвестник чего-то, чему пока нет названия.
И вновь безжалостным врагом обрушивается БОЛЬ. Она настигает теперь и тут, в благостной невесомой пустоте, хлещет тело. Но даже стон не может вырваться наружу. И только обеими руками изо всех сил она схватилась за красное и белое полотна, спасительные, ощутимые…
«- Срочно! Готовьте операционную!»
НЕ НАДО! ПОЖАЛЕЙТЕ МЕНЯ!
А боль мутит сознание, мысли, она внезапно ощущает, что скользит где-то в пронзительном холоде и скользит вниз…Она из последних сил держится за единственное, что ощутимо, от чего веет теплом.
И вдруг, как блик молнии – огромные сияющие стежки перед глазами. Мама такими намётывала наволочку для подушки. Красная и белая ткани сшиты воедино! Чуть ниже, там, где она не заметила, а соскальзывая вниз – увидела. Неаккуратные стежки натянуты до предела, нитки дрожат, как струны, вибрируют, готовые разорваться вот-вот. Лопнул пронзительно зазвенев один стежок. И вместе со взорвавшейся болью пришло лёгкое онемение, показалось, что падение замедлилось. Лопнул второй – и боль уменьшилась, падение в холод стало почти неощутимым. Ох, как мало осталось стежков! Всего несколько, а там, выше рваные края полощут на невидимом, неощутимом ветру. Скоро, совсем скоро она будет свободна! От мук, от ощущений.
Но боль снова накатила.
«- Нужен донор! Она потеряла много крови!..»
«- Варенька…доченька...»
Скорее же! Рвитесь скорее! Ну!
Что-то заблестело под рукой. Зеленоватое сияние. Осколок!
Не веря своему счастью, протянула ладошку, приняла его отблеск, сжала. Потянулась к туго натянутым швам. Полоснула раз, второй. Они так крепки. А вместе с этой крепостью затмевает сознание мука, с каждым движением, с каждой попыткой яростно выворачивает наизнанку, тянет в холод. Надо поскорее освободиться, надо спешить.
Она трёт и трёт острой переливающейся гранью светящиеся нити, вечность длится страдание, уходят силы, меркнут краски. И лишь так же ярко белое и красное.
«- Варюшка, солнышко, ВЕРНИСЬ!!!..Я не могу без тебя, доченька…»
Мама… мне больно, много очень больно…я не могу выдержать. Прости, но я не могу больше. Слишком много разорвано.
Но дрогнула рука, сжимающая осколок. Блеснул он в последний раз и исчез.
А из пространства, отовсюду, потянулись к ней светящиеся нити. Они пахли мамой, они звучали её голосом, звали её, милую Варюшку.
И она решилась. Она протянула руки и свела воедино разорванные края. Как же они легко прильнули друг к другу. Но вместе с тем и усилились страдания, боль, словно дворняжка, подкараулившая в подворотне, выскочила и набросилась с новой силой. У этой боли почему-то сейчас было несколько лиц – два мужских и два женских, в белых масках и халатах. Они выплывали из небытия и вместе с ними захлёстывало вновь и вновь неимоверное страдание.
Она кричала беззвучно, а светящиеся нити тянулись прямо в руки. И пришло вдруг чёткое понимание того, что надо делать…
Она брала нити, пропускала сквозь плотные красную и белую дымки. Она шила полотна, сшивала их. Отрешившись от разрывающей и усиливающейся с каждым стежком боли – шила. Переступая через себя, через отчаяние и желание бросить всё, только бы не мучаться – шила.
Сколько прошло времени – она не знала, здесь, в этой пустоте, не было времени, не было ничего. Лишь она, её подруга-боль и километры несшитой ещё ткани.
И ещё были появляющиеся из ниоткуда нити. Иногда их было много, целые россыпи, иногда – одна-две, тонкие и почти невидимые. В такие моменты она с нетерпением ждала. Она знала, что, как только зазвучит родной мамин голос, нитей, этих спасительных паутинок, накрепко плетущих её путь назад, станет бесчисленное множество, идущих из самого сердца. И любое страдание становилось терпимее от радости скорой встречи.
Говоря с родным голосом, она ощущала, как притупляется боль. И чем дальше, тем меньше её оставалось, словно вытекла постепенно по каплям. Пока её не осталось вовсе.
Она шила и думала лишь о том, что едва не ушла от любви, поддавшись отчаянью. Сейчас её безумно манила жизнь. Так, как раньше тянуло забвение.
Она шила. Шила бесконечность, соединяя дух с телом. По одному стежку, она шила самой любовью, самым крепким материалом, творящим жизнь.
И в один миг она увидела края полотен. Бурей счастья взорвалось всё её существо.
МАМА!!!
Последние стежки. И слились, соединились две сути в одну, божественную.
Она открыла глаза.
- Мама!!!
Женщина, сидящая на краешке кровати, подскочила, сорвалась так, будто весь мир сейчас зависел от неё одной.
- Мамочка…
- Варюшка…
Бездонные голубые глаза с плещущимися в них океанами любви. Поседевшие волосы серебром отсвечивают в лучах солнышка, что пробилось сквозь больничные занавески.
Варя невольно залюбовалась светло-голубоватым сиянием, окружающим её самую любимую, самую дорогую. Она видела то, что чувствовала мама, о чём думала.
- Мамочка, не бойся, я навсегда вернулась.
«Господи, спасибо!» – подумала мать.
- Девочка моя…
Она целовала бледные щёчки, три месяца не видевшие солнечного света, гладила судорожно хрупкие ручонки, с трепетом и слезами шептала счастливые бессвязные фразы. Пока, наконец, не опомнилась. И тогда позвала врача.
На следующий день они уезжали из больницы. Врач, изумлённый тем, что с тела исчезли все синяки и следы трагедии, настоял на обследовании. И оно не выявило никаких последствий. Абсолютно здоровый, только слабенький, ребёнок.
- Это чудо! – восклицал он, - сам Бог её исцелил!
А Варя очень хотела домой. К сестрёнке, к папе, к новой жизни, которую она выбрала сама и создала для себя. В которой её дух слился с телом воедино, так, как у редких из живущих. Варенька горела от нетерпения - ей столько хотелось и предстояло рассказать родителям о том, что она теперь могла видеть и ощущать! И вся жизнь была впереди. Потому что она приняла такое решение. Чудесная жизнь.