Габриэль Гарсиа Маркес

       

       ОЧЕНЬ СТАРЫЙ СЕНЬОР С ОГРОМНЫМИ КРЫЛЬЯМИ

       Три дня ливней набили дом таким количеством крабов, что Пелайо вынужден был пересечь залитый водой патио и выбросить их всех в море, потому что у новорожденного ночью был жар, и даже думали, что виной тому распространяемая ими зараза.
       

       Со вторника мир был печальным. Небо и море слились в однообразную пепельную массу, а песок на пляже, тот, что в марте искрился как уголья костра, сейчас превратился в болотную жижу из гниющих ракообразных. Полуденное солнце было такое тусклое, что когда Пелайо выбросил крабов и возвращался домой, то с трудом смог разглядеть нечто шевелящееся и стонущее в глубине подворья. Должен был подойти довольно близко, чтобы обнаружить, что это какой-то старый человек лежит лицом в болотистой жиже, и, несмотря на все усилия, не может подняться, так как мешают ему огромные крылья.
       

       Напуганный этой кошмарной сценой, Пелайо побежал искать свою жену Элисенду, которая, тем временем, сама прикладывала припарки больному ребёнку, и привёл её вглубь подворья. Вдвоём, в молчаливом ослеплении, вглядывались в барахтающееся тело. Одето оно было в лохмотья. На лысом черепе торчало несколько бесцветных прядей, во рту - пара зубов, а жалостный вид задрипанного пращура был лишён всякого достоинства. Крылья, как у огромного грифа, грязные и наполовину общипанные, напрочь застряли в болоте. Приглядевшись к нему внимательно, быстро успокоились и, в конце концов, показался им таким близким. Тогда осмелились заговорить, а он отвечал на непонятном диалекте голосом старого моряка. Помянули неуместность существования крыльев и пришли к верному предположению, что этот одинокий - потерпевший крушение с какого-то чужеземного корабля, который одолели штормы. Всё же позвали соседку, искусную во всех делах жизни и смерти, посмотреть на него, а той хватило одного взгляда, чтобы вывести их из заблуждений.
«Это ангел» - сказала. - «Наверное, пришёл за ребёнком, но оказался бедняга таким старым, что одолели его дожди».


       На следующий день все знали, что у Пелайо поймали ангела из костей и крови. Вопреки советам мудрой соседки, для которой современные ангелы были спасёнными беженцами, вплетёнными в какой-то небесный список, у них не хватило сердца, чтобы убить его палками. Пелайо присматривал за ним из кухни всё послеобеденное время до самого вечера вооружённый сторожевой дубиной, а перед сном с трудом вытащил его из болота и запер вместе с курами. Около полуночи дождь перестал, а Пелайо и Элисенда всё убивали крабов. Вскоре ребёнок пробудился, пробудился совсем без жара и захотел есть. Тогда они, в приливе великодушия, решили поместить ангела на плот, снабдить сладкой водой и провиантом на три дня и пустить на волю счастья в открытое море. Но, когда, с первыми лучами солнца, вышли во двор, наткнулись на толпу соседей, которые забавлялись с ангелом без малейшей набожности и бросали ему еду через дыры в ограде, так как будто это была не сверхъестественная сущность, а какое-то цирковое животное.
       

       Около семи часов утра прибыл отец Гонзаго, взволнованный небывалым известием. К этому времени собралось довольно много ротозеев, высказывавших разнообразные предположения о прошлой судьбе пойманного. Простачки думали, что станет новым правителем мира. Другие, в очень суровом духе, что будет вынесен к ногам генерала с пятью звёздами, чтобы тот смог побеждать в каждой войне. Некоторые посетители ожидали, что оставят его на семя, чтобы вывести на земле род людей крылатых и мудрых, которые в будущем завладеют всей вселенной. Отец же Гонзаго, перед тем, как стать священником, был дюжим дровосеком. Протиснувшись через ограждение, в одно мгновение мысленно пробежал по всему катехизису, и уже просил, чтобы ему отворили калитку; ибо вблизи хотел расспросить его о жалостливом Боге, у этого человека, что скорее напоминал огромную дряхлую курицу между замечтавшимися наседками. Лежал в уголке, среди овощной кожуры и остатков пищи, той, что набросали ему с самого ранья и сушил свои крылья. Нечувствительный к обидам этого мира, чуть поднял свои глаза антиквара и пробормотал что-то на своём диалекте, когда отец Гонзаго вошёл и приветствовал его по-латыни. У священника зародилось подозрение в мошенничестве, как только он убедился, что пойманное существо не понимает слов Господа и не умеет приветствовать Его слугу. Позднее заметил, что вблизи выглядит совсем человеком: невыносимо несло тухлятиной, всяческие паразиты копошились в его крыльях, земные ветры растрепали его огромные перья, и ничто в его жалкой природе не согласовывалось с возвышенным достоинством ангелов. Тогда он покинул курятник и в короткой проповеди предостерёг чернь перед последствиями наивности. Припомнил, что дьявол имеет паскудную привычку использования всяких карнавальных штучек, чтобы ими прельстить безрассудных. Доказывал, что только лишь крылья не являются существенным элементом для выявления разницы между ястребом и самолётом, тем паче - это ничто для распознания ангела. Однако обещал написать письмо епископу, чтобы тот написал кардиналу и чтобы тот известил Святого Папу, чтобы окончательное решение пришло из Высшего Трибунала.
       

       Его благоразумие тщетно стучалось в сердца прихожан. Весть о пойманном ангеле распространилась со скоростью молнии, и уже через несколько часов на подворье воцарился суматошный праздник: даже вынуждены были вызвать солдат, чтобы они своими штыками отпугнули толпу, которая ещё немного и повалила бы в дом. Элисенда, с плечами сгорбленными от тяжкой уборки ярмарочного мусора, пришла к счастливой мысли, закрыть подворье и взимать по пять сентаво за вход и осмотр ангела.
       

       Приехали любопытные аж с Мартиники. Приехал странствующий балаган с летающим акробатом, но никто не обратил на него внимания, поскольку тот не имел ангельских крыльев, а только обыкновенные, как у звёздного нетопыря. В поисках здоровья приехали самые несчастные больные со всех Караибов; какая-то бедная женщина, которая с детства считала удары сердца, и уже не хватало ей цифр для счёта; больной с Ямайки, что не мог уснуть, ибо мучил его звёздный голос; лунатик, который вставал ночью и уничтожал вещи сделанные им наяву и многие менее страждущие.
       

       А в середине этого беспорядка, хаоса, сотрясавшего землю, который был хуже паники на тонущем корабле, Пелайо и Элисенда слонялись смущённые и счастливые: за неполный день заполнили деньгами спальню, а хвост паломников от самого входа тянулся до горизонта.
       

       Только ангел не участвовал в происходивших вокруг него событиях. Проводил время, стараясь устроиться более удобно в выделенном ему гнезде; был ошеломлён жаром, исходившим от оливковых ламп и жертвенных свечей, которые подсовывали под ограждение паломники. Вначале хотели, чтобы он питался кристалликами камфары, что, в согласии со знаниями мудрой соседки, и было главным пропитанием ангелов, но он отвернулся от них с пренебрежением, так же, как не удостоил вниманием папскую еду, что приносили ему кающиеся грешники. Никак не могли догадаться из-за того ли, что был старым или ангелом, но съел кашицу из баклажанов. Самой же его сверхъестественной чертой была - терпеливость. Особенно в начальный период, когда клевали его куры в поисках звёздных червячков, которые расплодились в его крыльях, и, когда калеки вырывали у него перья, чтобы прикладывать их к собственным увечьям; и даже самые набожные бросали камнями, чтобы он поднялся, ибо хотели рассмотреть его полностью. Только один раз удалось разволновать его: припекли тогда ему бок железом для клеймения телят, так как лежал без движения и многие думали, что уже умер. Пробудился, напуганный, с глазами полными слёз и, бормоча что-то на своём непонятном языке, затрепетал крыльями, взбивая облако куриного навоза и лунной пыли, а также вызывая панику непонятную этому чуждому миру. Хоть многие и полагали, что эта реакция вызвана болью, а не вспышкой гнева, с той самой минуты старались ему не надоедать, когда большинство поняло, что его безразличие не от бессилия поразившего его несчастия, а скорее равнодушие притаившегося катаклизма.
       

       Отец Гонзаго остановил вершину своеволия толпы доморощенными средствами, ожидая поступление приговора разрешающего вопрос о природе пленника. Но почта римская потеряла чувство поспешности. Время шло, а они всё спрашивали: имеет ли подсудимый пупок, или имеет что-нибудь общего с арамейским язык, которым он пользуется, или сколько ангелов помещается на конце иголки или, попросту, не является ли он обыкновенным норвежцем с крыльями.*) Эти письма кружились бы туда и обратно до скончания века, если бы не одно непредусмотренное происшествие, которое положило конец огорчениям церковников. Оно произошло в ближайшие дни: среди множества ярмарочных аттракционов, привезённых со всех Караибов, в городок приехало непонятное зрелище с женщиной, превратившейся в паука за то, что она не слушалась родителей. Вход в балаган, чтобы на неё посмотреть стоил значительно меньше, чем вход на осмотр ангела, кроме того она позволяла задавать себе различные вопросы связанные с её абсурдным видом и рассматривать себя со всех сторон так, чтобы никто не сомневался в правдивости её жалкого положения. Представляла собой тарантула величиной с барана с головой обыкновенной девушки. Невыносимо разрывал сердце не только её безобразный вид, но и, то спокойствие, с каким рассказывала о причинах своего несчастия: будучи ребенком, убежала из родительского дома на гуляние, а когда возвращалась через лес, протанцевавши без разрешения, целую ночь, страшный грохот расколол на две половины небо, и из той расщелины ударила огненная молния, которая превратила её в паука. Оживили же её только одними кусочками жеваного мяса, которые святые души вкладывали в её уста. Вид подобного страшного зрелища, наполненного такой правдой о человеке, невольно должен был наголову разбить весь спектакль с пришибленным ангелом, жалостливо смотрящим на смертных. Кроме того, в несостоявшихся чудесах, приписываемых ангелу, происходил странный беспорядок: взять хотя бы чудо со слепым, у которого выросли три новых зуба, хоть зрение так и не вернулось; с паралитиком, который так и не начал ходить, а между тем выиграл в лотерею; с прокажённым, у которого из ран выросли цветы. Другие же чудеса выглядели, скорее всего, разыгранными шутками и только подрывали славу ангела, а женщина, превращённая в паука, окончательно их уничтожила.
       

       Тогда-то отец Гонзаго навсегда вылечился от бессонницы, а патио Пелайо снова опустело, как в то время, когда дождь лил три дня и крабы ползали по спальне. Впрочем, хозяева дома не имели причин для неудовольствия. На собранные деньги выстроили двухэтажную виллу с балконами и высокими порогами, чтобы крабы зимой не могли забираться в дом, с железными решётками на окнах, чтобы не тревожили их больше ангелы. Пелайо построил рядом с городом кроличью ферму и разорился даже на то, чтобы нанять в городе сторожа, а Элисенда купила себе в городе сатиновые туфельки на высоких каблуках и множество одежды из разноцветного шёлка, которую знатные сеньоры носили в прошлые времена только по воскресеньям. Только курятник был оставлен ими без должного внимания. Если даже и мыли его когда-нибудь креолином или окуривали дымом мирры, то делали это не ради ангела, а для того, чтобы, не дай бог, не завелась бы какая-нибудь инфекция, и не расползлась бы по всем углам и не разрушила новый дом.
       

       В начале, когда ребёнок научился ходить, дела всё возможное, чтобы он не приближался к курятнику. Позднее забыли о своих опасениях заразы, потом у мальчика выросли новые зубы и он играл уже внутри курятника, прогнившее ограждение которого распалось на части. Ангел относился к ребёнку так же, как и к остальным смертным: даже самые немыслимые проделки мальца сносил с терпеливостью пса утомлённого вниманием. Неожиданно появилась ветреная оспа. Доктор, который пришёл к ребёнку, не преминул возможностью осмотреть ангела, и уловил в его сердце столько шумов и столько удивительных звуков в его почках, что показалось ему невозможным, что ангел всё ещё продолжает жить. Однако больше всего его удивила логика крыльев. Были настолько естественными в чуждом организме, целиком человеческом, что не мог понять, почему их не имеют другие люди.
       

       Солнце и дожди давно уже уничтожили курятник, когда ребёнок пошёл в школу. Ангел валялся то тут, то там, был неприкаян, как душа утопленника, выметали его метлой из спальни и тотчас он оказывался на кухне. Даже казалось, что он пребывает одновременно в разных местах, закралась мысль - уж не растеклось ли его тело по всему дому. Выведенная из себя Элисенда гневно кричала: что это за несчастие жить в аду полном ангелов. А он то и ел еле-еле: выцветшие глаза антиквара замутнели так сильно, что при его виде думалось только о гробе, и, действительно, остались на нём только ощипанные кончики перьев. Пелайо прикрыл его рогожей и милостиво разрешил спать в сарае, и тогда впервые заметили, что ночью бьётся в горячке и бредит на непонятном языке старого норвежца. Была это одна из немногих минут, когда забеспокоились о нём и подумали, что умрёт, и даже мудрая соседка не могла подсказать, что делать с умершими ангелами. Однако не только пережил несчастливую для себя зиму, но и с первыми лучами солнца почувствовал себя лучше. Много дней провёл без движения в самом дальнем углу подворья, где никто его не видел, а в начале декабря начали расти у него на крыльях большие и твёрдые перья вековой птицы, что выглядело как новая волна, обновление.
       

       Должно быть, знал о причинах этих перемен, ибо очень хотел, чтобы никто о них не догадался, и услыхал моряцкой песни той, часами напевал под звёздами. Однажды утром, когда Элисенда резала на обед на дольки луковицу, ворвался в кухню ветер, как будто от волнующегося моря. Вывалилась в окно и застала ангела при первых пробах полёта. Был такой неповоротливый, что вырыл борозды между грядками овощей, и ещё немного и развалил бы сарай беспорядочным хлопаньем крыльев, которые мелькали на солнце, и не могли найти опоры в воздухе. Элисенда испугалась страшно за себя и за него, когда увидела его пролетающим над последними домами, взмахивая крыльями, почти также как старый гриф. Смотрела на него и даже перестала резать луковицу, видела до той минуты, когда уже совсем пропадал из поля зрения, ибо тогда он уже был не знаком в их жизни, а точкой над горизонтом моря.


       *) Норвежцами, в средневековой Испании, считали людей живущих на самом краю света.