CIPA
рассказ
…Кроме белой фарфоровой маски с двумя отверстиями для глаз, слезящимися черными акварельными потеками, на нем не было больше никакой карнавальной атрибутики. Молодой (а может, и не очень?) человек сидел за столиком, положив обе руки на стол, и смотрел на нее. По крайней мере, ей так показалось. А может, просто сказывалась срочная потребность в дозе.
Мягким кошачьим шагом она подошла к столику и опустилась на стул напротив. Слегка закружилась голова. Насыщенный яркими сполохами света, углекислым газом и табачным дымом зал ночного клуба покачнулся и задрожал, как марево горячего воздуха над асфальтовой трассой. Ее молодое гибкое тело, затянутое в черный латекс, передернуло судорожной волной боли. Родившись где-то в позвоночнике, она обвила щупальцами грудную клетку, стянула затылок и шею.
Слегка отдышавшись от приступа, она доверительно подалась поближе к маске. Спутанные черные волосы упали на столешницу.
-Ширево есть?
Человек в плачущей маске не шелохнулся.
Она попыталась заглянуть ему в глаза.
-Чего молчишь? Я видела, как ты на меня пялился.
-И что? – Голос из-под фарфорового забрала прозвучал глухо и невнятно.
Она усмехнулась. Откинулась на спинку стула.
-Ты шутишь?
Он снова промолчал. Ее начинало злить такое положение вещей.
-Черт! Херово мне. Или не видно? Ты не ответил на вопрос.
-Предположим, что есть. А что можешь предложить мне ты?
Музыка в ушах, казалось, усиливалась. Хаос из нестройных импровизаций модного московского диджея тисками сдавливал височные кости. Глаза, похоже, вот-вот выпадут из орбит… Ее снова замутило. Веки запрыгали, окружающий мир вместе с маской косо съехал куда-то вбок.
-Хочешь – отсосу. Чего тебе надо? Ну же, говори… - Игривые интонации в ее голосе плохо сочетались с явными рвотными позывами.
Он не ответил и не пошевелился. Музыка взорвалась в ее голове тысячами острых осколков, зеленый лазерный луч больно резанул по глазам. Почти теряя сознание, она неловко сползла под стол. Нащупала его ботинок, колено. Паника подкатывала к горлу, мешала справиться с пуговицами ширинки. Кое-как расстегнула, запустила руку под его трусы. Нащупав искомое, резко дернула наружу, потянулась ртом.
Маска не шевелился. Его руки по-прежнему лежали на столе.
С эрекцией все в порядке, пронеслось у нее в голове. Все-таки не просто так он на нее пялился.
После трех вялых движений головой она поняла, что переоценила свои силы. Ее вырвало прямо на его ботинок, – какой-то зеленой жижей с алкогольной вонью. Свернувшись калачиком у его ног, она сквозь слипающиеся веки смотрела на сполохи светомузыки, проникающие сквозь тонкую скатерть стола.
Почему-то вспомнилась бабкина изба в деревне. В детстве она частенько засыпала на раскладушке в теплой кухне, под сумрачный аккомпанемент потрескивающих языков пламени в печи, рисующих на побеленных стенах такие причудливые сказочные картины…
Паника ушла. Обхватив его ноги под столом и зажмурившись, она притихла. Он не пинал ее, не делал попыток высвободиться. Он вообще не шевелился. Почему?
Если здесь есть еще, за что ухватиться, значит, не все потеряно.
…Телефон мягко вкрадывается в мой сон нежным голосом Келли Кларксон. Словно по команде, я тянусь к тумбочке, шарю там в поисках трубы. Нашарив ее, с закрытыми глазами нажимаю отбой. В груди что-то сжимается, какое-то мерзкое ощущение. Я поскрипываю зубами. Судя по всему, в квартире жутко холодно, - в горле комок. Перед сном забыл закрыть форточку.
Новый день.
В офисе меня встречают старший менеджер Паша и секретарша Катенька в новых лакированных сапожках, подаренных директором в знак особых заслуг.
Паша скользко лыбится, жмет руку. Ладонь мягкая, как щупальце осьминога.
-Привет, привет. Как оно? Как здоровьечко?
Я пожимаю плечами.
-Серега у себя?
-Ага.
Я вхожу к директору. Слышу, как Паша шепчет хихикающей Кате:
-Приперся, уродец… Во вырядился, мудак, а? Пугало херово.
Серега, как обычно, окопался в накладных и расчетах. Кивает мне.
-Здорово.
-Здорово.
Я кладу портфель на стол, сажусь напротив. Некоторое время наблюдаю за вспотевшим директором.
-Что там у нас?
Серега мученически разводит руками. Глаза его бегают.
-Три заказа за месяц, прикинь? Это жопа. Аренду не вытянем.
Я мысленно усмехаюсь.
-А что реклама?
Он глядит на меня так, как если бы я совершил жуткое святотатство. Задевает ногой пустую бутылку виски. Она падает и со звоном выкатывается из-под стола на середину офиса.
-Денег дай?
-А? – Я вскидываю брови.
-Ни хера ты пошутил – рекламу! Тут не знаешь чем за аренду платить, а он – рекламу!
Я понимающе киваю. Виски за сто баксов и новые итальянские сапожки на Катеньке – это весомый аргумент для арендодателей и налоговиков.
Серега продолжает стенать, - вошел во вкус:
-Паше зарплату платить – чем? Я что, бля, наизнанку вывернусь? Где мы еще такого специалиста найдем?
Я ковыряю скрепкой под ногтем. Скажи уже открытым текстом, дружище, не пантуйся. Паша – ценный кадр, спору нет. Его маманя без двух минут депутат законодательного собрания, такими связями разбрасываться не стоит. Катенька всегда течет при виде директорского пивного брюшка, такие люди тоже в дело сгодятся. Наконец, «Лексус» в кредит за два с половиной миллиона, - куда без него?
-Будем сокращать штат, - Серега косится на меня, делая вид, что поглощен перебиранием бумаг.
Я киваю и выпячиваю нижнюю губу.
-Ага.
Скрепка входит под ноготь на полсантиметра. Я задумчиво покручиваю ее, пока ногтевая пластина темнеет от крови.
В висках постукивает. Я беру со стола сигареты и выхожу из кабинета.
-Катюху позови, - воет мне вслед Серега.
В приемной я улавливаю обрывок захлебывающейся Пашиной словесной диареи:
-И вот ты прикинь: идем мы с ними покурить, а эта свинья стоит раком возле своего «Лексуса» и блюет! А тут наряд из-за угла…
Катенька заливается щебечущим смехом.
Я подхожу к окну и киваю Катеньке на дверь директора. Та подхватывается, поправляет белокурые локоны и чеканит к Сереге, излишне старательно виляя загорелыми бедрами в обтягивающей юбчонке.
Я затягиваюсь, глядя в окно. Рядом – то справа, то слева – трется оставшийся без благодарной слушательницы Паша. Тоже закуривает. Доверительным тоном сообщает мне:
-Как сракой крутит, а? Ты погляди! Шлюха долбаная. А Сережа ее прет и в ус не дует! – толкает меня локтем, подмигивает. – Вот бы ее раком поставить да как вдуть, ты прикинь, а?
В висках стучит все сильнее. Мерзкое маленькое существо в груди точит своими маленькими мерзкими зубками что-то жизненно важное. Паша снова толкает меня локтем, явно ожидая ответа на столь мудреную остроту.
-А?
Натянуто улыбаясь, я поворачиваюсь к Паше.
-Хочешь фокус?
Я высовываю язык и тщательно растираю об него тлеющий окурок. Паша бледнеет и начинает икать.
За обедом Серега и Паша Блатное Сердце вспоминают лихое прошлое.
-А помнишь Сеню Цыгана? – обращается ко мне подвыпивший директор.
Я улыбаюсь.
-Нет.
-Как! – Серега трясет жирными щеками в благоговейном ужасе. – Не помнишь?! Паха, он не помнит, бля!
-А ведь это он Кирю завалил, - пьяное чмо Паша еще не совсем оправился от икоты, и бокал с коньяком в его руке слегка подпрыгивает, время от времени выплескивая содержимое на рубашку.
-Да? – Я с серьезным видом покачиваю головой. Воткнуть бы вилку в твою ослиную башку, тупая мразь.
-А то! – Паша, в знак своего превосходства, вздымает вверх указательный палец. – Я тогда в соседней комнате был, все видел. Кирю спалили, что он, сука, ментам стучит. На сходке порешали – кончить! Ну, мы с Сеней по-скорому берем на него кредит полтора ляма, и – в расход! Сеня из дробана его в ванне завалил. Кровищи было!.. Я потом дня два стены от мозгов отмывал.
-Сеня справедливый мужик, - трясет башкой Серега. – Никогда не церемонился! Сейчас депутат в Москве, недавно виллу купил в Испании за десять лямов баксов. Неужто Сеню не помнишь? – Снова вопрос ко мне.
Я отрицательно качаю головой, разрезая отбивную на тарелке. От виска к виску перекатывается шарик для пинг-понга.
-Нет.
-Да хер ли ты вообще помнишь? – С вызовом бросает Паша.
Нож в моей руке соскальзывает по тарелке и вонзается в левую руку, в мякоть между большим и указательным пальцем. Лезвие пропарывает ткани и выходит со стороны ладони. На белоснежной скатерти расцветает и быстро растет ярко-красный цветок.
При виде этой картины из Пашиного рта бьет коньячный фонтан. Вращая глазами и схватившись за горло, он срывается с места и бежит в туалет.
Серега молчит. Сглатывает набежавшую слюну.
-Вот незадача, - улыбаюсь я ему, оборачивая руку салфеткой. – Порезался.
На главном проспекте жуткая пробка. Сигналы не стихают ни на миг, матерные вопли то и дело доносятся со всех сторон. Водилы машут кулаками из окон, брызжут друг на друга слюной, нервно курят.
Я постукиваю пальцами по баранке. Закрываю все окна, несмотря на то, что кондиционера в машине нет. В голове что-то стучит и сухо бьется в стенки черепной коробки. Внутри что-то раздирает мышечную ткань, распирает ребра.
Черный джип на соседней полосе с хрустом срезает боковое зеркало с моей машины. Я вздрагиваю от неожиданности, опускаю стекло и вопросительно гляжу снизу вверх на студенистое существо с жопой вместо лица, сидящее за рулем джипа. Оно улыбается мне сквозь стекла солнцезащитных очков.
Я улыбаюсь в ответ. Достаю из кармана ключ от квартиры и со скрежетом карябаю им по дверце джипа длинную кривую линию.
Существо визжит, бьется в салоне и пытается дотянуться до меня пухлой ручонкой в золотом браслете.
Я улыбаюсь и отвечаю ему:
-Пошел на х..й!
Пробка трогается. Скоро он прижимает меня к обочине. Я, разумеется, сразу выхожу из машины, - чтобы, не дай боже, не выхлестнул битой лобовуху.
Поблизости пост ДПС, поэтому я отделываюсь мощным хуком в челюсть и несколькими энергичными пинками в голову и живот.
-Все, сука, приплыл, закопаю на хер! – Вопит он голосом Маши Распутиной, запинывая меня под кустом сирени.
Я катаюсь в траве и хохочу. На самом деле, это жутко весело, правда! Я ржу как сумасшедший и подпрыгиваю от ударов жопоголового, как тряпичная кукла.
-Пошел на х…….йййй…
Тяжело дыша, он опирается на джип. Устал. Я встаю, отряхиваюсь, шарю языком по рту в поисках выбитых зубов. Противник смотрит на меня немного тупо. Похоже, он не совсем осознает происходящее.
В кармане заливается телефон. Я достаю его, подмигиваю жопоголовому и поворачиваюсь спиной.
Звонит мама.
-Ты купил обои?
-Ага. И тебе здравствуй, мама.
-ТЫ купил обои?! – Мамашин голос срывается на визг. – Ты еще на той неделе должен был их привезти! Ты где? Я спрашиваю!
После минутного разговора с мамой в висках снова начинает стучать. Когда я поворачиваюсь, джипа уже и след простыл.
Плохой признак. Я быстро сажусь в машину и оглядываю себя в зеркало. Так и есть: вся башка в крови, на лбу серьезное рассечение.
Я задираю рубаху и ощупываю грудную клетку. Одно из ребер слева подозрительно шатается.
Надо бы в травмпункт заехать. Однако в висках стучит все сильнее, и я решаю, что ребро погодит до завтра.
На сегодня у меня другие планы. Я иду в ночной клуб.
Абсолютно голый, он сидел в душевой кабине. Она лежала, поджав ноги и положив голову на его колени. Под плотными теплыми струями воды ее обнаженное тело слегка порозовело, черные волосы змеями извивались по пластиковому дну кабины.
В ванной царила темнота, лишь неоновая подсветка кабины немного разгоняла сумрак.
В квартире было очень тихо. Тишину нарушали только слабый шум падающей воды да тиканье часов в прихожей. Часы показывали три ночи.
Он задумчиво гладил ее по голове. В глазах его застыло странное выражение, - так бывает, когда человек открывает для себя что-то новое и необычайно приятное. Стук в голове стих, внутри тоже было удивительно спокойно.
Она всхлипнула.
-Дай колес, сука… У тебя что, вообще ничего нет?
Он дотронулся ладонью ее мокрой щеки, прижался губами к волосам.
-Нет.
Она помолчала. Судорожно вцепилась ногтями в его предплечье. Вдруг он уйдет? Ей не хотелось, чтобы он уходил. Она еще не видела его лица, а если видела, то не запомнила. Маска! Да, должно быть, это он. Она попыталась приподнять голову, чтобы взглянуть на него, но сил не было. Зашлась судорожным кашлем.
Он потянулся к хромированной ручке, прибавил горячей воды.
-Замерзла?
Она сплюнула в воду красным.
-Ты что, трахнул меня?
-Нет.
-Ну и молодец. Я спидозная.
Его рука, гладящая ее по волосам, на секунду замерла, и тотчас же ее тело рефлекторно напряглось и сжалось в комок в ожидании удара.
Приподняв голову девушки за подбородок, он внимательно посмотрел в ее фиалковые глаза. Она задрожала, всхлипнула снова.
-Не бей… Пожалуйста, не надо.
Ему вдруг стало очень горько, на глаза сами собой навернулись слезы. Наклонившись, он осторожно поцеловал ее в губы. Приподнял, прижал к своей груди.
-Не бойся.
Она все еще плохо владела собой. Он вынес ее из душа на руках, положил на кровать. Вытирая тело девушки полотенцем, обратил внимание на россыпь темных пятен, покрывающих ее стройные щиколотки.
Укутав ее в теплый халат и одеяло, он усадил девушку в кровати, подложил ей под голову подушку. Сходил на кухню, принес чашку горячего кофе. Сел рядом.
Обхватив чашку обеими руками, она прихлебывала кофе короткими глотками и внимательно рассматривала его.
Он провел рукой по груди, испещренной шрамами, неуверенно улыбнулся стянутыми в узел губами. Свежий шрам на лбу, сеточка рубцовой ткани вокруг правого глаза и на полщеки. На левом боку – наливающаяся темным гематома.
Он развел руками.
-Главное – то, что внутри, правда?
Она перевела взгляд на осколки фарфоровой маски, разбросанные по полу. Опустила чашку на колени.
-Чего тебе от меня надо?
Он пожал плечами.
-Мне нужна ты.
Она слабо усмехнулась.
-Ну да. Я не завершила начатое.
-Мне нужно другое, - возразил он.
Ее брови поползли вверх.
-Ты мазохист, да?
-Не знаю. Наверное.
-Что значит – наверное? Зачем ты ходишь в этот клуб?
-А ты?
-Боль – это все, что у меня осталось. Я уже не боюсь боли.
Он по-турецки скрестил ноги, подпер подбородок кулаком.
-Давно колешься?
-Сейчас – нет. Два года назад мне поставили ВИЧ. У меня тогда была открытая форма туберкулеза. Ширялась в пах, пока не отнялась правая нога. Откачали… С тех пор перестала колоться, - еще пожить захотелось. Перешла на таблетки. Ты это хотел услышать?
Он смотрел на нее, - необычно мягко и добро. И нежно.
-Ты красивая. Очень.
Она криво усмехнулась, поднесла чашку с кофе ко рту и сделала глоток.
-Раньше была лучше.
Молчание.
-Все мои школьные подруги уже повыходили замуж и нарожали детей. Я понимаю, что у меня этого не будет никогда. Так все-таки, что тебе от меня нужно? Гляжу, живешь ты неплохо. Какое тебе дело до меня? Что у тебя с лицом?
Он вздохнул. Придвинулся к ней ближе, обхватил ее руки, сжимающие чашку, своими.
-Расскажи мне о боли.
Она склонила голову набок, глядя на него исподлобья.
-Я не понимаю.
Он прильнул лицом к теплой ямочке между ее плечом и шеей.
-Расскажи… Боль – как это? Что ты чувствуешь, когда тебе больно?
Она нерешительно коснулась его щекой. Вдохнула запах его волос, закрыла глаза.
-Ты псих, да? На тебе живого места нет. Тебя грузовик переехал?
Он отстранился от нее.
-Я… Я покажу тебе кое-что. Смотри.
Он перегнулся через край кровати, поднял с пола осколок фарфоровой маски. Задумчиво покрутил его в руках.
-Как тебя зовут?
-Марина.
Он улыбнулся.
-Красивое имя. Тебе подходит.
Не спеша, он сделал на левой стороне своей груди глубокий вертикальный надрез. Потом еще один, - рядом. Еще два надреза наискось соединили их и образовали большую букву «М».
Кровь закапала на кровать. Девушка смотрела на происходящее молча и с каким-то гипнотическим интересом.
-Ты мазохист.
Он пожал плечами.
-Возможно. Я никогда не узнаю этого. Я не чувствую боли.
-Что?
-Это CIPA. Полное отсутствие болевых ощущений. Врожденный дефект на генетическом уровне.
В ее фиалковых глазах появилось что-то новое. Что-то такое, чего раньше не было.
-Как… Как такое возможно?.. Ты что, вообще ничего не чувствуешь?
-Чувствую. Я чувствую вкус, запах, прикосновения, сексуальное возбуждение. Я не чувствую только боли. Вообще никакой боли. Никогда. Не чувствую холода и тепла.
Она потрясенно покачала головой.
-Но ведь это… Это же… Это… Это ведь как дар, как… Неужели ты не осознаешь, сколько людей хотели бы оказаться на твоем месте?
Он усмехнулся, нежно погладил ее по щеке.
-Нас не более ста. Во всем мире. Выживают единицы.
-Почему?
-Ну, как тебе сказать… В детстве, когда у меня начали прорезаться зубы, я обглодал себе все пальцы на руках. В лохмотья изжевал губы… Вот результат. Родители со мной намучались… Я мог засунуть руку в кастрюлю с кипятком, откусить себе язык за ужином. Четырнадцать переломов, девять сотрясений. Едва не умер от аппендицита. Я бы не стал называть это даром. Но дело не в этом, не в этом…
-А в чем же?
Он взял ее руку, поцеловал кончики пальцев, прижал к кровоточащему вензелю на груди.
-Расскажи мне о боли. Я хочу знать, какая она.
-Зачем?
-Мне кажется, я мазохист.
Она улыбнулась.
-Ну уж нет. Для мазохиста тебя слишком легко возбудить.
Он покачал головой.
-Нет. Ты не понимаешь. Внутри меня что-то есть… Я устал. Я устал от этой жизни, от этого мира. Что-то внутри меня рвет мои внутренности на клочья, подкатывает к горлу… Так бывает. Меня убивает все, что вокруг. Я должен познать боль. Иначе я сойду с ума.
-Тебе не нужно это, поверь.
-Ты слышала о Берндте Брандесе?
-Господи, нет. Кто это?
-Немецкий мазохист. Он попросил своего любовника, чтобы тот отрезал ему член, после чего они пожарили его и съели. Вместе.
-Херня какая-то. И что с того? Хочешь, чтобы я отрезала тебе пиписку?
Они рассмеялись. Он крепко обнял ее, плотнее укутал в одеяло. На белом белье остались красные кляксы.
-Нет. Просто… Понимаешь, это доказывает, что боль… Она необходима, она жизненно нужна каждому. И дело вовсе не в инстинкте самосохранения. Иногда я думаю, что то, что внутри меня, - это и есть боль. Бывают моменты, когда моя голова готова взорваться… От боли? Нет. Это другое. И это страшно раздражает.
Она задумчиво улыбалась, глядя на него.
-Скажи… Что ты чувствуешь ко мне?
-Нежность. Огромную. Безграничную. Может быть, это любовь.
-С ума сойти. А теперь скажи… - Она приложила свою миниатюрную ладонь к его груди. – Сейчас оно внутри тебя? То, что ты считаешь своей болью?
Он отрицательно покачал головой.
-Нет. Мне кажется. Мне очень хорошо с тобой. И спокойно. Я хочу быть с тобой всегда.
Она глубоко и прерывисто вздохнула.
-У меня СПИД.
Он пожал плечами.
-Пускай. Мне все равно.
…Рассвет постепенно наполнял комнату призрачным розовым сиянием. Они лежали в объятиях друг друга и сладко спали. Два близких, но таких разных человека.
Она испытала всю боль, какую только было возможно, и должна была испытать еще больше. Он никогда не знал другой боли, кроме душевной, и ему не было суждено когда-либо познать боль физическую.
Два разных, но таких близких человека.
17.10.2008г.