Их трое. Хрупкая девушка с длинными, слегка вьющимися тёмными волосами, перехваченными на лбу пёстрым шнурком. Высокий парень в дохе, с лицом тонким и грустным, обрамлённым тёмно-русыми кудрями, падающими на плечи. Во внешности третьего нет ничего примечательного, кроме круглых «ленноновских» очков на курносом носу. Он среднего росточка, одет в тёплый вязаный свитер, держит под мышкой скрипичный футляр, небрежно засунув при этом руки в брючные карманы.
За спиной высокого болтается гитара в выцветшем брезентовом чехле.
Они едут в метро. Вокруг стоят люди, загнанные в тесноту вагона часом пик. Но эти трое выделяются из общей массы пассажиров. В них есть некая внутренняя обособленность, сосредоточенность, что ли, которая позволяет сразу и безошибочно отделить их от толпы.
Девушку зовут Марина, друзья же называют её просто Золушкой. Получается нежно и ласково. Под пальто у неё спрятана флейта с посеребрёнными клапанами, которую она придерживает одной рукой. Её вторая рука лежит на сгибе локтя высокого парня.
– Так куда двигаем? – спрашивает скрипач, – можно на «Три вокзала», там тусня большая. Ты как, Золушка?
Девушка пожимает плечами и вопросительно смотрит снизу вверх на высокого. Тот отрицательно качает головой:
– Ты не прав, Джек. Стрёмно там, урлопанов заезжих навалом, попрошаек всяких. К тому же, не успеешь разыграться, как менты доставать начнут. Ну его нафиг, лучше к «Ноге» двигать или на «Тургеневку», спокойнее будет.
Золушка вмешивается в разговор, поглядывая то на одного, то на другого парня:
– Давайте на «Тургеневку», там хоть менты не такие завёрнутые, как в Центре. Хорошо?
Высокий – Влад – широко ей улыбается, от чего лицо его утрачивает вдруг печальное выражение, становясь добрым и светлым:
– Устами Золушки глаголет истина – сегодня работаем на «Тургеневке». Джек, как тебе?
Теперь настаёт очередь скрипача пожимать плечами:
– Ништяк. Главное, чтоб опять «вязать» не стали. У меня уже этих «приводов» – как собак нерезаных. Того гляди из «кулька» попрут. Разве это жизнь?..
Вскоре они выходят из электрички метро, и просторным залом серого камня направляются к резиновым поручням эскалатора, который должен опустить их под землю ещё глубже.
Высокий шагает размашисто и энергично, при этом полы его распахнутой шубы колыхаются как полковое знамя на ветру. Справа от него семенит скрипач, слева идёт Марина, бережно придерживая под пальто свою флейту.
Ей девятнадцать. Она изящна и, пожалуй, даже красива. Однако красота её совсем иного рода, нежели красота фотомоделей в глянцевых журналах. Её красота идёт как бы изнутри, через огромные карие глаза. Свет этих глаз заставляет забыть о её мешковатом пальто, драных застиранных джинсах, стоптанных башмаках. Она – вся в этих лучистых глазах. Она – Золушка, она верит в Бога, добро и людей. И ничто на свете не в силах заставить её отказаться от этой наивной веры. А ещё она обожает музыку, и играть на флейте выучилась давным-давно.
У неё нет дома. Её дом – весь мир, она свободна. Но она Золушка, и ждёт Принца, который наденет на её ножки хрустальные туфельки вместо стоптанных башмаков. Только где он, этот Принц?..
Она украдкой смотрит на Влада, стоящего несколькими эскалаторными ступеньками ниже неё. Может Принц – это он?..
Они спят вместе. Он приютил её, отогрел, но относится к ней больше как к товарищу. Она же любит его до безумия. И боится признаваться в этом даже самой себе, что бы не показаться дурой. Навязываться Золушка не хочет, да и не умеет – гордая.
Глупая девчонка.
Она коротко вздыхает, ступая с резиновой ленты на полированный гранит пешеходного перехода между станциями.
Своды его отражают непрерывный шелест шагов, обрывки разговоров. Ровный матовый свет падает на муравьиную толчею внизу. Впрочем, и в этом беспорядочном людском шевелении есть свой порядок.
Сейчас утро, все торопятся в Центр, на работу. Сонные, злые, безликие. На выходе давка и ругань – эскалаторы переполнены. В стеклянной будке между ними мирно дремлет «Красная Шапочка» – старушка в железнодорожном форменном кительке. А вдоль стен уже расположились бомжи-калеки, тут же, в метрополитене, наверное, и ночевавшие.
Высокий останавливается от убогих подальше, начинает неспешно расчехлять гитару. «Двенадцатиструнка» у него почётная, подарок друга. Тёртая, битая, клееная, царапанная в походах и «сейшенах». Бывалая, одним словом. Звучание – закачаешься!..
Друг же владов погиб. Смыло штормовой волной с рубки подводной лодки на службе. Глупая смерть, лишь гитара от него и осталась на память. Да ещё несколько писем, фотографий в альбоме, последняя из которых – с Севера, в парадной матросской форме и бескозырке.
Влад проводит по струнам, и для разогрева начинает играть «Дом восходящего солнца». Золушка подхватывает тему, и грустная, нежная мелодия разлетается по залу, окутывая собой суету подземного перехода.
И странно – у прохожих появляются лица. И уже нет вокруг стен, нет раскисшей февральской Москвы у них над головами. И гнедой мустанг-трёхлетка уже размеренно бежит по степи навстречу солнечному диску, встающему из-за далёких красных скал.
Джек не вступает, его черёд ещё не настал. Пока суд да дело, он сидит на корточках, опершись спиной о мрамор, и скрипка его, извлечённая из футляра, покоится на коленях. Ему уже охота курить, но Влад не одобрит, если он задымит здесь. Приходится терпеть.
Люди в тоннеле, у эскалаторных лент словно замерли на мгновение. Оглядываются удивлённо на музыкантов, смотрят по сторонам. Даже «Красная Шапочка» в будке проснулась.
Мустанг продолжает свой бег, и всем вдруг становится кристально ясно, что ему никогда не достичь скал, над которыми поднимается дневное светило, потому что они отодвигаются всё дальше и дальше вместе с линией горизонта...
Влад вспоминает погибшего друга. Несчастный случай, винить некого, да и сколько лет уже прошло... Они вместе учились в институте, общие интересы, увлечение психоделикой, рок-н-роллом, игрой на гитаре, одна тусовка. Но если Влад относился к своему хиппарству трезво и с долей иронии, то друг его ушёл в это дело с головой, днями, а то и неделями не появляясь на занятиях. Влад смеялся над ним – тот отшучивался, отмахивался, и вновь пропадал на флэтах, в подмосковных лесах, «шёл на стоп». Он был неисправим, этот девятнадцатилетний идеалист и романтик. Собственно за это, да ещё за «академку» его и погнали из «бурсы». Затем призыв (Влада спасла тогда институтская бронь). И казённое извещение о смерти, пришедшее родителям спустя полтора года после ухода их сына на Угрешку.
Интересно, что он чувствовал в свои последние минуты?.. Страх, холод, отчаяние... А потом? Вся эта кришнаитская чушь насчёт бессмертия, переселения душ и прочего – может она не так уж и глупа, как кажется?.. Хотя нет, скорее всё-таки это просто спасительная ложь, выдумка. Человеку свойственно по-страусиному прятать голову от всяких напастей. А друга жаль, хороший был парень. Надёжный.
Размеренный бег трёхлетка продолжается. Откуда же тогда такая неизъяснимая печаль в унисоне гитары и флейты? Ах, вот оно что – степь под копытами обрывается вдруг бездонным каньоном, и мустанг стрелой, нацеленной в сердце восходящему солнцу, взмывает ввысь...
Всё.
Влад улыбается Золушке:
– А классно вышло, ты молодец. Ну-ка, сколько там у нас набралось?
На алом бархате раскрытого скрипичного футляра у ног музыкантов лежит немного серебра и меди. Сиротливо валяется скрученная рублёвая бумажка.
Джек кривит рот:
– Что-то нынче даже больше чем обычно накидали, эдак к обеду мы уже миллионерами будем. А, Влад?
Но Владу всё нипочём. Он наклоняется к скрипачу поближе:
– Маэстро, это только начало. Теперь слово за вами, сударь, надо из толпы слезу вышибить. «Йестэдэй» в самый раз. Золушка, готова? – девушка послушно кивает, – окейно, тогда погнали, и... раз-два-три-четыре!..
Он вступает первым. За ним Джек, по-прежнему скептически ухмыляясь, легко касается смычком скрипичных струн.
Постепенно, правда, тонкогубая ухмылочка эта исчезает, игра захватывает всё его существо, да так, что даже пачка «Полёта» перестаёт жечься в заднем кармане брюк.
Он уже весь во власти битловского гения:
Вчера все мои беды и печали казались такими призрачными
и далёкими,
Сейчас они рядом, и, похоже, меня уже не покинут.
О, я молю о вчера!
...Это дождь. Затяжной осенний ливень, пузырящийся по асфальту. Под его косыми холодными струями мокнет парнишка в сером плаще с поднятым воротником. Он словно не замечает дождя, скользящего по лицу, волосам, ложбинке между лопаток. Он вчера простился с любовью.
Я вдруг мгновенно повзрослел,
Меня гнетёт печаль.
Вчера предстало неожиданно.
Скрипка плачет. И лицо паренька мокро не только от небесной влаги.
Марина начинает свою партию – с первыми звуками флейты мелодия плавно идёт вверх, и происходит невидимый моментальный взрыв безысходной тоски по ускользнувшему вдруг счастью.
Я не знаю, что заставило её уйти.
Она не захотела мне сказать...
В матовом свете ламп под потолком зала тускло блестит мелочь, беззвучно падающая на футлярный бархат. Человеческая река в переходе так же не имеет конца, как и бесконечный осенний ливень.
Разные люди.
Одни замедляют шаг, услышав знакомый мотив, улыбаются. Другие безучастно проходят мимо – их лица и души непроницаемы.
Я был несправедлив.
Теперь я так хочу вернуть вчерашний день.
Созвучие флейты, гитары и скрипки безупречно. Джек откровенно балдеет от своего мастерства. Сейчас он всесилен, как Господь, но что толку в его таланте?.. Три раза он поступал в консерваторию, и три раза солидные седоватые тёти и лысые дяди благосклонно выслушивали его, с чувством благодарили, и... Джек опять не добирал баллов. Зато красивые чистенькие мальчики и девочки, изнеженные детишки богемных мам и пап, проходили приёмную комиссию без проблем. «Блат». Это было несправедливо, но Джек не завидует им – он их ненавидит. Из-за них он вынужден был подать документы в свой жалкий «кулёк», где просиживает штаны вот уже почти полгода. Но он всё равно, назло всем эти солидным дядям с тётями, добьётся своего, став настоящим музыкантом. Таким же, как Джон или Пол.
Вчера любовь казалась просто забавой,
Сегодня мне от неё никуда не спрятаться.
О, я молю о вчера!
Повторив последнюю строку музыкальной фразы уже тише и без сопровождения, скрипач опускает смычок. Веки его томно смежены.
– Ка-айф, – шепчет он, – тихий кайф. Я тащусь...
– О-о, браточек! – в глазах Влада пляшут озорные искорки, – эк тебя разобрало-то! Это, по меньшей мере, нескромно. Что люди подумают?
– А пофиг. Слушай, Влад, я наверх сбегаю, покурю? Всего одну сигаретку, ну Влад?..
– Нет, Джек, не стоит. Вот отработаем, все наверх вылезем – кумарь сколько хочешь. А сейчас бегать не стоит.
Скрипач тяжело вздыхает, всем своим видом изображая покорность судьбе. Это выглядит настолько трогательно и комично, что Золушка не выдерживает. Она вскидывает голову и смеётся. Смех её звонок и заразителен. Джек поправляет очки, корчит свирепую рожу и набрасывается на неё:
– Чё ты тащишься? Чё тащишься? Человек страдает, а ты тащишься!
Марина смеётся ещё сильней:
– Джек, милый, прости. Ты – прелесть!
– Ага. Прелесть. Вот по весне загребут эту прелесть в армаду, обреют. Тогда «таски» и начнутся. Ать-два, ать-два...
Марине не до смеха уже. Она заглядывает скрипачу в лицо:
– Ты это серьёзно?
Джек снова машет рукой, отворачивается.
– Куда уж серьёзней! На неделе снова из военкомата звонили, с «предками» базарили. Говорили, если я опять на призывную комиссию не приду, они документы на меня в суд отправят. Так что с моим зрением светит мне стройбат и сержант-«чурка».
Девушка смотрит на Влада, тот успокаивающе кладёт руку на плечо скрипача.
– Не бери дурного в голову, Джек. Коси «крезуху». Когда «ксива» будет, они отстанут.
– Они сильнее. Думаешь, я один такой хитрый? Раскусят в два счёта и «заметут».
– Ладно-ладно, старик. Они хоть и сильные, да глупые. А ты слабый, но умный. Всё будет окейно.
– Тебе легко говорить, Влад!..
Мимо них всё также скользит людская стремнина. Однако час пик уже миновал, и течение это становится понемногу более спокойным, не таким монолитным как ранним утром. Бомжи уковыляли пропивать подаяние – их тут же сменили новые. А старушка за стеклом вновь задремала.
Золушка касается рукава вконец опечалившегося скрипача:
– Джек, брось. Хочешь, я тебе сыграю? Сама позавчера придумала. Хочешь?
Не дожидаясь ответа, она подносит к губам мундштук. В голове вертится мелодия – её, золушкина, мелодия. Она начинает наигрывать её, сперва тихо, едва слышно, затем всё громче и уверенней.
Ей всё нипочём, это её мир. Она растворяется в своей музыке, не обращая внимания на мимолётные косые взгляды прохожих. Мелодия её ласкова и звонка. Она хрупка, как сама Золушка.
И также светла. Она то затихает, истончаясь в воздухе подобно чахлому ручейку, то вновь разливается по тоннелю, ширясь как бурный поток в половодье.
Сказка. Это грустная сказка.
Влад встряхивает головой, стараясь отогнать наваждение. Но всё остаётся на своих местах: переход, старенькое золушкино пальтишко, серебристая флейта... и эта музыка. Нет, он знал, конечно, что она сочиняет своё, но чтоб такое... Откуда? Подумать только, ведь это та самая девчонка, пташка залётная, что живёт с ним вот уже второй месяц. Он ведь знает её всю. Точнее, думал, что знает. Господи, какая потрясная импровизация!..
Золушка думает о Владе. И тогда, два дня назад, когда к ней пришла эта мелодия, она тоже о нём думала. Он старше её почти на десять лет, но порой кажется ей совсем мальчишкой. Иногда так хочется положить его голову себе на колени, и ласкать, гладить эти непокорные русые вихры, целовать его серые прозрачные глаза и распахнутые ей навстречу нежные губы... Боже мой, как она его любит!.. Что она видела в своей жизни до него – опустившуюся мать, её дружков-приятелей, школу, где смеялись над верой Золушки в доброту, подвал, в котором её больно и жестоко сделали женщиной?..
Как только ей дали паспорт, она ушла из дому. Три года скитаний, случайных встреч и мимолётных разлук. Ни единого просвета не существовало в этой жизни, кроме Музыки. И тут ей встретился Влад, такой добрый и сильный. Как она хотела отдать ему всю себя, ведь у них могли бы родиться красивые и сильные дети, такие же красивые и сильные, как он!..
Первым замечает милиционера Влад.
Крепкий, розовощёкий молодой старшина приближается к ним, рассекая плечом толпу, уверенно и неторопливо. Да и куда ему торопиться, он на дежурстве. За ним стоит государство, право, законы. За ним стоит Власть, пусть небольшая, но реальная. И по всем статьям этой власти они трое оказываются нарушителями общественного порядка.
Уже предвидя всё то, что сейчас произойдёт, Влад расправляет плечи и поворачивается лицом к старшине. На губах его расцветает лёгкая беззаботная улыбка.
Жаль только, Золушка доиграть не успеет.
Милиционер останавливается в нескольких шагах среди зевак, и, уперев руки в бока, безошибочно распознаёт во Владе главного. Они встречаются глазами, и владовская улыбка становится шире.
Обезоруживающая улыбка.
Марина не замечает стоящего рядом стража порядка, продолжая грустить вместе со своей флейтой. Но скрипач уже видит его, и осторожно кладёт руку на локоть девушки.
Музыка обрывается, растаяв эхом в кондиционированном воздухе подземки. Марина, точно пробудившись ото сна, оглядывается по сторонам.
– Всё в норме, командир. Уже уходим, – примирительно говорит Влад. Его ослепительная белозубая улыбка достигает апогея. Перед ней невозможно устоять, и старшина тоже невольно улыбается в ответ.
Он легонько, носком сапога, поддевает распахнутый футляр с деньгами:
– Не положено здесь. Забирайте это и давайте отсюда. Поскорее.
Не переставая улыбаться, Влад медленно заправляет гитару в чехол. Джек берёт на руки скрипичный футляр, а Золушка вновь прячет флейту под пальто. Внутри неё по-прежнему звучит и рвётся наружу её мелодия, её недопетая песня.
Март – июнь 1991 года, г. Львов.