ПРИБЛИЖЕНИЕ К ГЕРОЯМ
Что это - шелест сухой травы? порыв ветра, гуляющего в кронах деревьев? журчание ручья? первые капли дождя, ударяющие по крыше? Звуки приходят ниоткуда - едва различимые, словно нашептанные поздней ночью. Затем - отдаленный раскат грома, многократно повторенный эхом, мгновение он дрожит в холодном воздухе, постепенно затихая во тьме. А в тишине, наполненной ожиданием приближающейся грозы, возникает голос. Он растет, набирая силу, и наконец звучит во всю мощь, сливаясь с редкими каплями дождя, порывами ветра, журчанием ручья, словно поет сама природа. В каком краю могла родиться такая песня - простая и естественная, как сама земля; светлая, как солнечный луч; прозрачная, как вода, стекающая с гор?
Эта страна существует лишь в ее воображении - Гила Башари никогда не была в Йемене; эта страна рассказана ей отцом; эта страна пропета ей его голосом; теперь она знает, что песни, которые поют в Йемене мужчины, отличаются от песен, исполняемых женщинами. В мужских песнях - плач и тоска по разрушенному Храму, надежда, что Б-г не оставит йеменских евреев на чужбине, приведет их в Иерусалим. Мужские песни пишутся на языке Торы и поются одним голосом, без инструментов: когда разрушен Храм - нет места радости. Женские песни - это гимн любви, повесть о трудной жизни жены и матери: девушек в Йемене отдают замуж рано, несовершеннолетними, они достаются вдовцу или мужчине, у которого уже есть в доме жена. Отныне девочке предстоит взвалить на свои плечи все хозяйство: она будет вставать до рассвета и позже всех пойдет спать.
Отец знает мужские песни и учит им Гилу, а женские она слышит впервые на йеменских свадьбах. Из семи детей семейства Башари поют все, но лишь одной девочке суждено стать певицей и объездить с йеменскими песнями полсвета.
...Говорят, что у негров особое строение стопы - не отсюда ли эта неповторимая пластика их движений в танце? Впрочем, у белого мальчика, родившегося в Южной Африке, не возникает подобных вопросов - он просто растет в окружении этих темнокожих людей, и для него нет ничего естественнее их пританцовывающей походки, ритма их барабанов на праздниках, звуков их мягкого голоса, печального выражении их глаз. Другую музыку Довис Миллер откроет для себя потом, а сейчас он весь пропитан древними звуками африканского этноса, он купается в них, его сердце отбивает тот же ритм, что и африканские барабаны.
ЭКСПЕРИМЕНТ, РАСТЯНУВШИЙСЯ - НА ДВА ГОДА
Они встречаются в середине жизни - обоим за сорок. Гила - профессиональная певица, много концертирует, а между концертами продолжает работать в фирме, не имеющей ничего общего с музыкой. Довис - профессиональный музыкант, выстроивший в киббуце суперсовременную студию звукозаписи, занимается только муыкой.
Судьба? Стечение обстоятельств? Случайность? Поди знай. Но так или иначе два года назад их пути пересекаются, и начинается уникальный эксперимент приведения древней йеменской песни к привычной современному уху гармонии. Справедливости ради заметим, что йеменская песня - целина, открытая в Израиле полвека назад, когда с потоком йеменской алии страну захлестнули неслыханные ранее песни, и страна запела их, как запела песни выходцев с Востока, хотя, прямо скажем, качество первых записей йеменских песен было еще то... Песня, рожденная в поле, лесу, в пути, сопровождаемая жестяной музыкой или постукиванием ключа о бронзовый поднос, в концертных залах звучала более чем странно.
Коснулась йеменской песни и изменчивая мода, попытавшись обрядить ее в стиль диско, да много ли осталось при этом от самой песни, извечной йеменской тоски по Иерусалиму, от плача по разрушенному Храму?
Однако с этнической песней существует одна проблема, и ее в этом повествовании никак не обойти. Послушайте оригинальную арабскую песню, исполняемую на одной ноте в унисон с музыкальным инструментом, - отзовется ли современное ухо, обласканное гармонией симфоний и изысками джаза, подобному однообразию? Чего проще - сыграть этническую музыку на современных инструментах. Но не потеряет ли она при этом своего лица? Как пройти по сей тонкой грани? И можно ли пройти вообще?
Затевая свой эксперимент, ни Довис, ни Гила ничего не знают наперед, да и откуда им знать? Очень долго это путь вслепую, путь в кромешной тьме, наугад. Пробуя то и это, они могут пока сказать лишь одно: ЭТО не подходит, да и ТО не очень… У Довиса в его навороченной студии можно сложить и сыграть музыку неземных сфер. Продолговатый электронный ящик, где хранятся совершеннейшие записи всех существующих на земле инструментов, сродни пещере Аладдина - назови нужный пароль и бери, что хочешь. Чистейшие звуки подобны алмазам, но их холодное совершенство не прельщает Довиса: оригинальная йеменская, песня требует тепла. Вступит барабан на четверть такта позднее, дудочка протянет чуть дольше, чем положено, - и музыка звучит непредсказуемо, как человеческое дыхание - то учащенно, то почти замирая. Довис ищет тех, кто помнит, как эта музыка звучала там, в Йемене, ради этого он готов перевернуть весь Израиль; ищет исполнителей, способных почувствовать и исполнить подобное; наконец, ищет по всему Ближнему Востоку инструменты сродни йеменской песне. Он записывает ЖИВЫЕ звуки, ЖИВУЮ музыку, чего бы это ни стоило. Он хочет выпустить диск йеменских песен такого уровня, какого никогда еще не было: "этнос", понятный и приятный ЛЮБОМУ уху.
А что было до того? Йеменские песни в исполнении молодых певцов и в сопровождении западных инструментов (но это звучит скорее как западная музыка) или йеменские песни в стиле диско. А настоящие поэтические песни, исполняемые так, как они исполнялись в старину, сохранились лишь на старых некачественных дисках. Еще их можно услышать сегодня на йеменских свадьбах - вот, пожалуй, и все.
О чем поют йеменские евреи? О том, как им трудно жить вдали от Иерусалима, среди чужаков. О благословенной Субботе.
О любви. И кстати, с этими песнями связано немало красивых традиций - йеменцы поют их в вечер накануне дня свадьбы; поют на исходе Субботы, готовясь к встрече новой недели. Такие вечера называются "джале", и песни на них исполняются часто
в форме диалога - один певец начинает, второй вторит ему, и постепенно к песне подключаются все присутствующие.
Итак, "они сошлись - вода и пламень...": спокойный, уравновешенный Довис, записавший за два десятка лет немало хороших певцов, и темпераментная Гила, срывавшая аплодисменты в концертных залах мира, - каждый со своим опытом, со своими представлениями. Песни рождаются в спорах и муках. "Ну и кто кого?" - не удержавшись, спрашиваю я, и Гила энергично взмахивает рукой: "Довис вынужден признать мою правоту! В конце концов я из Йемена, а не он, я знаю настоящую природу этих песен".
Сегодня из 12 песен диска записано шесть, все удовольствие обойдется студии Довиса в 60 тысяч долларов (оригинальные инструменты, оригинальные исполнители, оригинальные микрофоны), но зато не исключено, что выход диска ознаменует собой переворот в записи этнической музыки вообще.
Официальная часть закончена: фотокорреспондент прячет камеру в кофр, я помогаю Гиле снять тяжелые серебряные украшения (бедные йеменитки - носить на своей шее, груди и в ушах столько килограммов серебра!). Довис утыкается в компьютер, на экране которого мелькают замысловатые разноцветные хвосты. Из купленных за немалые деньги звуков ЖИВОГО исполнения он собирает на экране мозаику очередной песни диска. Одним нажатием клавиши Довис укорачивает мешающий ему "хвост" того или иного инструмента, гасит или усиливает звук, перетасовывает их на экране, расставляя в другой очередности, убирает глубокий вздох певицы перед взятием трудной ноты. Здесь он царь и бог.
Довиса не нужно долго уговаривать - он с удовольствием демонстрирует нам чудеса своей техники. Сначала мы слушаем каждый инструмент и голос певицы по отдельности, затем вместе, но что удивительно - в этом "вместе" отчетливо слышен звук каждого "исполнителя" и в то же самое время все звуки сплетаются в причудливую полифонию. Чего это стоит Довису, можно судить уже по тому, что для каждого инструмента он подбирает особый микрофон, что-то переделывает, что-то совершенствует, "дочищает" записанные звуки на экране компьютера. А в результате рождается новая версия этнической песни на современном языке, когда йемениты не чувствуют в ней фальши, чего-то чужеродного, а выходцы из Европы получают эстетическое наслаждение.
...Последний мой вопрос - училась ли она пению? - застает Гилу уже на пороге.
- Нет, я не училась пению, а училась лишь тому, как сохранить свой голос. Мне сказали: тебе от природы дан неповторимый голос. Иди и пой.
...А потом был шелест сухой травы, порыв ветра, взметнувший кроны деревьев, журчание ручья и первые капли дождя, ударившие по крыше. Звуки приходили ниоткуда - едва различимые, словно нашептанные поздней ночью. Отдаленный раскат грома, многократно повторенный эхом, подрожал мгновение в холодном воздухе и канул во тьму. И в тишине, наполненной ожиданием приближающейся грозы, едва слышно возник ее голос. Он рос, набирал силу и наконец взорвался во всю мощь, сливаясь с предыдущими звуками - редкими каплям дождя, порывам ветра, журчанию ручья, словно сама природа запела темной ночью у разложенного в степи костра.
- Черт возьми, бывает же такое!.. - говорит мой спутник, поднимая воротник пальто и выходя за порог студии в ветреную ночь.
...В каком краю могла родиться такая песня - простая и естественная, как сама земля; светлая, как солнечный луч; прозрачная, как вода, стекающая с гор? И если такой страны не было, ее, наверное, стоило выдумать.
Шели Шрайман, опубликовано в "Окнах", 1999 год.
P.S. К сожалению, я не отслеживала дальнейшей судьбы Гилы Башари и ее диска. Я пересеклась с ней девять лет назад случайно в студии, куда была привезена на прослушивание приятелем-израильтянином, собиравшимся сделать из меня певицу. Послушав Гилу, я сказала ему, что меня вполне устраивает моя профессия, и лучше я буду писать о таких, как Гила. Что я и сделала...))