На задних улицах больших городов полно маленьких домиков, грязных мусорок, бездомных котов и собак. В любом дворе – пара стариков, тощий пёс в лучшем случае, такой же тощий огоро-дик. И ничего больше.
Из-за деревьев показался один такой дом. Прямо напротив – большой котлован, который ме-стные жители за пару лет превратили в свалку.
Давно не крашеный забор с мощными металлическими воротами. Их легко открыть, просу-нув руку сквозь прутья и вытащив железную скобу, которая висит там вместо замка.
Двор зарос бурьянами чуть ли не по пояс; узенькая тропка ведёт через него к жилому дому. Другой – заброшенный, с выбитыми стёклами и прогнившим полом – стоит напротив. Нам он не нужен.
Дверь ещё довольно прочная, она успешно защищает хозяинов от многочисленных хулига-нов. Но если вас здесь знают, то ключ не понадобится – гостям здесь всегда рады.
Первое, что поражает в доме – это перегар, исходящий изо всех углов, настолько сильный, что новички долго не выдерживают, выходят обратно на свежий воздух. Давние знакомые сразу стараются не заходить.
Сначала идёт кухня. На маленькой печке и столе рядом стоит пара грязных тарелок. Единст-венный чистый предмет во всём доме – это ведро с питьевой водой. Далее – печка. Когда-то о ней заботились, но сейчас глина по краям облупилась и кое-где провалилась внутрь. Тем не менее, печь довольно жаркая: холода здесь боятся.
В доме две комнаты; одна побольше, другая поменьше. Обе тёмные, закрытые и по качеству вещей похожие на свалку за воротами. Осмотрим большую.
Посредине на выцветшей дорожке стоит грязное кресло – символ былой роскоши. По углам соответственно старый телевизор, шкаф и диван; куча тряпья на нём заменяет хозяевам постель.
Оба дома окружает сад. Несмотря на озверевшие бурьяны, он каждый год приносит плоды, которые затем продаются на базаре.
В углу послышалось движение, и из груды тряпок вылез хозяин обители, похожий на грязного, сонного, тощего и старого паука. Он давно уже забыл, что такое душ, баня и тому подобные вещи, доступные более обеспеченному сословию. Сел, проморгал глаза и сморщил лоб, пытаясь вспомнить, что же его разбудило. Шатаясь, прошел на кухню; дряблыми пальцами скрутил бычок, закурил. «Нет, не то». Ах да, мучительно хотелось есть. Он и спать-то днём лёг, чтобы хоть во сне забыть о голоде. Валек не помнил, когда к нему пришло чувство голода – в последнее время (год, может два?) оно не покидало его. Чаще просто тихо сдавливало живот и туманило голову, но иногда – как сейчас – просыпалось острой резью в желудке и мешало заснуть. Руки уже протянулись к жидкому месиву из обрезков картошки и старого сала, но на полпути остановились. «Надо подождать Женьку – тоже придёт голодный». Но резь не утихала, и Валентин, жадно схватив миску, принялся быстро хлебать. Неожиданно дверь распахнулась, и на пороге появился новый сожитель. Маленький, коренастый, с большой квадратной головой. Глянул тяжело, голодно; и Валентин уже постыдился своей минутной слабости.
– Садись, ешь. Я уже не хочу.
Всё ещё хмуро поглядывая, Женька подвинул стул, сел. Вытянул бутылку. Глаза братьев жадно встретились, и Валентин, не глядя, достал стаканы.
Выпивка давно уже перестала быть чем-то особым; она прочно вошла в их жизнь и крепко там поселилась.
– Ну что, по маленькой?
Наполнились стаканы и сразу же осушились. Налили по второй. Женька взял ложку.
– Ну и я с тобой ещё перекушу.
Вторая ложка потянулась к миске и сразу же наткнулась на хмурый взгляд Женьки.
– Ты ж только что жрал! Целый день на диване валялся, хоть что-то бы сделал, а тебе ещё и есть подавай!
– Ты у меня живёшь – должен кормить!
Вторая ложка снова сделала попытку, и сразу же тяжёлый кулак опустился на голову Валика. Он упал с ноющей болью в голове, – даже резь в желудке немного приутихла.
Он не соображал, как добрался до постели. Знал только одно: ему хотелось есть, но есть-то ему как раз и не давали. Голова гудела от сильной боли и незаслуженной обиды. Провёл рукой по лицу; рука окрасилась кровью. «Наверное, всё лицо в крови». Надо бы встать, умыться, но двигать-ся не хотелось. Обычно после таких драк кровь сама засыхала и отпадала маленькими кусочками, крошилась.
«Сейчас он окончит есть, и уже до утра не заглянет в кастрюлю». Навязчивая мысль крути-лась в голове: «Когда он заснёт – я поем…. Когда заснёт – поем». Но ложка всё стучала и стучала о края миски, и этот звук отдавался в ушах Валентина барабанным боем. В такие минуты он забывал, кто находится рядом – брат или животное; в воспалённом мозгу казалось, что это чудовище. Страшное, злобное, с опухшей мордой. Оно не знало пощады, под него надо было подстраиваться, – а иначе на Валентина обрушивались голод и побои.
– Ты скотина! Есть я хочу, понимаешь? – голос сорвался до крика. – Что тебе, картошки во-нючей жалко?
– Ты ни хрена не делаешь, только дома валяешься, а только и просишь, что жрать да жрать! Думаешь, я не хочу? Встал бы и хоть что-то сделал!
– Сделал…. Как я могу, если у меня рёбра поломаны?
– Я, что ли, целый? У меня ноги отморожены, глазами еле дорогу вижу!
Валентин замолкал. Ему казалось, что всё это Женька выдумал, чтобы не давать ему есть. И тогда начинались упрёки. Маленькие, злобные, тяжёлые. Валек словно боролся с гадиной, выливая на неё всю желчь своей душонки.
Упрёки усиливались, брань тоже. Валентин дошёл до крайней точки возбуждения.
– Уходи отсюда, это мой дом! Не будешь ты здесь жить!
– Тьфу!
Хлопнула дверь, и Женька, уже порядочно набравшись, вывалился наружу.
Валек знал, что тот пошёл к своей бывшей семье. Женька всё ещё надеялся, что рано или поздно они примут его назад.
Но сейчас ему было не до этого. Он схватил миску, и вдруг разразился бранью: она была пуста! Миски, тарелки, кастрюли – нигде ничего не было. «Картошка… где-то стоял мешок кар-тошки, только где?» Он знал, картошка была, но не помнил когда. Всё постепенно сливалось; дни, недели, месяцы проходили не оставляя и следа в опьяневшем мозгу.
«Картошка, мы же её выменяли на мопед ещё в начале зимы». Валек остановился в недоуме-нии. Он ясно вспомнил, когда они взяли этот мешок. Был конец, а не начало зимы, снег, мороз. Но за окном сейчас лужи. «Что это – весна или осень?» Прошёл год и наступил новый. Или два года? Он слабо удивился. Ещё подумал и вспомнил, что действительно той картошки уже нет, и что не один мешок они покупали с тех пор. Но как получилось, что несколько лет выпали у него из памя-ти? Тем не менее, картошки не было, и есть было нечего. Потянулся к стакану, хлебнул. Голову за-кружило знакомое колесо, убаюкало. Валентин опять лёг. В тёмной комнате на него нахлынули воспоминания. Он помнил, что у него есть дочка. Маленькая, она так любит папу. И его жена, и Женька со своей Верой. И у них тоже есть две дочки. А потом они переехали в свою квартиру, а Танюшка пошла в первый класс. «Она, наверное, уже в седьмом…. Нет, она ведь уже окончила школу и, кажется, уже вышла замуж. Или это Женькина дочка?» Водка убаюкивает, кружит голову. «Танюшка, где ты?» Ушла жена, ушла Томка, и забрала дочурку. И Женькина Вера тоже выгнала своего, и теперь они с братом живут вместе.
Стемнело. Во дворе послышались шаги, – вернулся Женька. Валик смутно почувствовал, что не хочет его видеть. Женька потоптался на крыльце и, словно почуяв мысли брата, повернулся и пошёл за угол.
«Можно ещё поспать… что это?!»
Валентин подскочил: из гаража доносились звонкие удары.
«Опять чинит свою тележку». Быстро накинул на голое тело драный полушубок и вышел на воздух. Лёгкий мороз сразу продрал старые лёгкие.
- Тебе что, делать больше нечего? У меня и так голова раскалывается!
– Меньше дрыхнуть надо, так и не будет болеть!
- А ну убери это барахло! – Валентин подбежал и пнул ногой железки. Тачка упала набок.
- На чём металл возить будем? На руках, что ли? Ты много унесёшь?
- Сам и понесёшь!
Женька плюнул, развернулся и пошёл за ворота. Валентин понемногу остыл. «Действитель-но, тележка нужна. Зря я так». Металл – это металлолом, кучами валявшийся на свалке. За кило-грамм давали 6-7 копеек, цветной дороже. На руках много не унести, а ведь это был чуть ли не единственный их заработок. С тележкой уже можно было худо-бедно пробивать себе на хлеб и вы-пивку.
Валентин вышел за ворота.
- Женька, хватит сердиться, пошли в дом.
Налили ещё по стакану, бутылка опустела. Выпили залпом. Валик опять плюхнулся на ди-ван, но сон уже не приходил – то ли слишком замёрз на улице, то ли ещё что. На ум опять пришла семья. Он любил Томку, правда и выпивал часто, и бил иногда, но кто из его знакомых поступал иначе? И поэтому её уход нельзя было объяснить иначе: ушла – значит, предала. Сказала: или я – или водка. А как он мог бросить пить? К выпивке их приучил ещё отец, когда они были подростка-ми. Сначала его, потом брата. Пришли со школы – сразу наливали стакан. Мать молчала: она нико-гда не работала, и отец просто грозил выгнать её на улицу, если будет противиться.
И Валентин выбрал водку. Она заменяла мать, жену, детей. Не требовала ходить на работу, не брюзжала; всегда была рядом. Успокаивала, помогала забыться.
Утро.
Какой-то мужик, заросший трёхдневной щетиной и в оборванном пиджаке, забрёл во двор, по-свойски открыв ворота. Поднялся на крыльцо:
- Эй, есть тут кто? Валентин, открывай, принимай гостей!
Подошёл к окну и постучал. Стекло зазвенело.
Дверь открылась, и Валентин с порога зычно проревел:
- А-а, привет, привет! Заходи, рассказывай, как делишки! Проходи, будь как дома!
Расставив руки, будто собираясь обнять весь мир, Валентин пошёл навстречу гостю.
- Здорово!
- Привет, как тут у вас дела? А, Женька, почему не здороваешься?
- Делать мне больше нечего.
Женька повернулся, вышел и подался за ворота. Валентин посмотрел ему вслед.
- Не любит он хорошей компании. А мы люди не гордые, так что присаживайся, рассказывай, что, как. Ого, да у тебя есть ещё что выпить! Живём, живём!
Два пропитых, постаревших мужика разом осушили стаканы. Валентин достал шахматы.
- Ну что, сыграем?
Расставили фигуры. Началась игра, время от времени прерываемая звоном стаканов.
Валентин не так давно нашёл этого нового друга, и с тех пор тот каждые выходные заявлялся к нему поиграть в шахматы, выпить. Иногда приходил и в будни, если надо было где-то переночевать. Женьку раздражала наглая манера поведения этого гостя, но Валентина это особо не беспокоило. Главное, что теперь ему было с кем посидеть, сыграть в шахматы, и – главное – потрепать языком. Под старость Валику стало не хватать общества Женьки. Конечно, он был его брат, но моложе него на девять лет, да и выглядел покрепче; а у Валентина уже и зубов нет, а волос и подавно. Его старый изношенный организм отказывался служить, а Женька этого не замечал, заставлял работать. Не понимал простого желания поболтать. Вот и приходилось Валентину искать друзей. Этот – недавно вышел из тюрьмы, ему было о чём рассказать. Да и вообще Валек любил, когда приходили гости. К нему ли, к Женьке. Особенно радовался племяннице, которая иногда заходила проведывать своего «батьку». Его собственная дочь лет пять назад однажды выставила Валика из своей квартиры, и с тех пор он её не видел. Мать её – Тамару – встречал пару раз, когда та ездила в больницу. Расспрашивал, но зайти к ним сам боялся. Боялся снова увидеть, как его маленькая Танюшка выставляет его за двери. Услышать, что его не хотят видеть, что он никому не нужен, и что лучше ему не показываться. Да, его выставили раз и навсегда. А Женьку нет. Тому повезло, что его младшенькая ещё слишком молода, чтобы так разговаривать с батькой.
Утром Валек решил пройтись. Зашёл к одному знакомому, потаскал дрова, другому помог подтолкнуть машину. Насобирал и сдал бутылки - поздно вечером в кармане была пятёрка. Уже темнело, когда он подходил к дому. Соседка – старая баба Оля – подпирала забор вместе со своей кумой. Поздоровался, рассказал, как опять с Женькой поругался. Рассказал, как пятёрку заработал. В конце концов пошёл в свой двор. Когда он скрылся за воротами, баба Оля повернулась к куме:
- Они так друг дружку и позабивают как-нибудь. Какие – оба немытые, вонючие. Валек во-обще чуть на ногах стоит, рёбрами светит. Это если Женька пьяный будет, как всегда, - опять за эту пятёрку драться будут.
Кума закивала:
- Это ж как их батька воспитал, то такими они до конца дней будут. Женки поуходили, так они и не следят за собой.
- А я вот своего не бросила – и он у меня ухоженный. Правда, не пил, как эти, всё-таки сердце не позволяет. И мне помогает.
Прошёл Женька, буркнул что-то и прошёл к дому. Долго ключом не мог попасть в дверь.
- Точно драться будут.
Но они не дрались.
Ночью пришла шайка молодых парней – тех, которые недавно задирали Валика.
- Эй ты, ублюдок, выходи! Мы те, сукин сын, покажем, как пасть раскрывать!
- Чё спрятался? Иди давай, а то сами вытянем!
В воздухе просвистело несколько камней; какой-то кирпич сбил кусок шифера.
Валек подскочил как ужаленный, бросился к двери. Женька успел его схватить.
- Куда идёшь, дурак? Тебе что, жить надоело?
Вопли и ругань за дверьми усиливались.
- Пусти, ты что, не слышишь, как они меня, заразы?
Валентин оттолкнул Женьку, вышел. Кто-то подставил ему подножку, и Валек упал, прока-тившись по ступенькам. Больно ударился сломанным ребром, и тут же на него обрушились удары – в спину, живот, голову. Молотили палками, ногами. Валек старался закрыть голову, кричал от боли. А остервенелая шпана, почуяв кровь, била ещё сильнее. Но тут заработали кулаки старого боксёра, и один, другой отлетели с вышибленными зубами. Женька схватил Валика под мышки и втянул в дом. Парни перестали галдеть, подняли пострадавших и услышали крики соседки:
- Убирайтесь, идолы, а не то милицию вызову! Нашли игрушки – над стариками издеваться!
- Не твоего ума дело!
- Пошли отсюда!
Через пару минут двор опустел. А Женька, убедившись, что закрыл дверь, пытался привести Валика в чувство. Понемногу тот отдышался.
- Эх, выпить бы тебе, так ни капли нет.
- У меня там, в кармане, пятёрка, возьми, сходи.
- Как откроется магазин - пойду.
В восемь утра Женька уже был возле гастронома. Тот был ещё закрыт, но рядом стоял какой-то мужик с бутылками. Женька молча взял одну и вернулся домой.
Валек спал. Подушка была вся в крови. Женька налил в кружку водку, разбудил:
- На, выпей. Верное средство!
Валентин попробовал улыбнуться.
- Конечно, верное.
Осушил кружку, затем ещё. Женька отлил немного себе, остальное протянул брату.
Бутылка опустела.
- Что-то мне нехорошо.
- Что такое, Валек?
- Плохо, живот что-то крутит. Ой, помоги!
Валентин заорал от боли. Женька побледнел: с ним тоже что-то творилось. «Водка, это была не водка». Вспомнилось, как от купленной по случаю бутылки умирали знакомые.
Обливаясь холодным потом, Женька кинулся на кухню, нашел бидон с остатками прокисше-го молока, выпил его. Немного полегчало, резь в животе утихла. Через пару минут его вырвало. Женьку всего шатало, выворачивало наизнанку. После этого он почувствовал себя разбитым, но здоровым.
А Валентин всё ещё стонал в доме. Женька бросился к нему, по дороге налил в стакан воды. Дрожащей рукой протянул брату:
- На, выпей и постарайся вырвать.
Стуча зубами, Валентин попытался приподняться, но не смог. Стоны перешли в хрип, нача-лись судороги. Женька застывшими глазами смотрел на Валентина, а его всё трясло и трясло, пока наконец он не упал на подушку, без движения, со стеклянными глазами.
- Валек, очнись, что с тобой? На, выпей, да очнись ты!
Женька побил его по щекам. Наконец оставил свои попытки.
Почти ничего не соображая, поспешно оделся. От двери вернулся, посмотрел на часы, нашёл карандаш и листок. Что-то записал на нём.
Вышел и постучал к бабе Оле. Не помнил, что говорил ей. Та перекрестилась и пошла к те-лефону.
А Женьку ноги сами понесли, не зная куда, - дальше от дома, от неподвижного Валентина, - вперёд, вперёд. Пошёл снег, и стал медленно покрывать его плечи, голову. Женька ничего не заме-чал.
Когда прибыла вызванная соседкой милиция, то застала лишь распахнутые двери и мёртвого Валентина. Он лежал на диване, и подушка была вся в крови. А на столе под лампой лежала записка:
« Валентин, 11 часов ... »