СКАЗАНИЕ О ВЕЛИКОМ БИЧЕ
(ПРОЩАЙ, СССР!)
ПРОЛОГ 1
Тропа мира давно уж позарастала бурьяном, и давно уж не ведали душистого запаха табака трубки вождей. Негасимым пожаром полыхает война между племенами амбов и гугу. Так было и так будет.
Один из самых почитаемых воинов амбов - Свирепый Гризли - находился в засаде. Вообще-то родителям своим он более известен как Глеб, а так как его папу звали Геннадий Антонович Гутянский, то в метрике Свирепый Гризли был и вовсе поименован Глебом Геннадиевичем Гутянским, хотя этим полным титулом его называли пока что крайне редко. Одноклассники предпочитали называть его Гутей, Босяком или же Буханкой. Что поделаешь, если имя, данное нам родителями, прорастает в нашу жизнь постепенно, не торопясь. Друзья, любимые, враги предпочитают присваивать свои идентификаторы. Удивительно, что то - самое первое - имя пробивается все-таки сквозь плотную сеть дикорастущего разноимения прозвищ, кличек и псевдонимов.
Итак, Свирепый Гризли затаился за косяком двери, высоко подняв над головой томагавк, который мог показаться лицу непосвященному обыкновенным веником. Великий вождь амбов Коварный Лис поручил ему стоять на страже священных угодий племени. С минуту на минуту ожидалось вторжение свирепых гугу - этих презренных, заносчивых и задиристых пацанов из четвертого "Г".
Волнение пола составляло привычные для этого времени школьных суток - большая перемена! - два-три балла по шкале Рихтера. Но не землетрясение было причиной этих колебаний, а тучные стада старшеклассников, гонимые учителями и завучами. Дело в том, что по весне старшеклассник совсем сатанеет, впадает в детство и начинает играть в разные варианты квача или еще в какие молодецкие забавы типа "жучка". А то бывает, что какой-нибудь младой бычок дернет мирно-пасущуюся одноклассницу за прядь, и та с горящими праведным негодованием очами рванет за обидчиком, придерживая ставшую коротковатой с сентября юбчонку, провожаемая восхищенными взглядами девиц помоложе, чья очередь быть ощипанными еще не пришла.
Свирепый Гризли внимательно вслушивался в шумы прерий. Только ухо бывалого воина могло разобрать за топотом сотен копыт крадущийся шаг врага. И Свирепый Гризли был воином именно бывалым. Стал он им в прошлом году, после того, как зазевался при входе в класс, и ему крепко досталось по голове портфелем. Тогда он получил не самое благозвучное из своих прозвищ - Буханка. С тех пор сердце его жаждало мести, и сейчас он молил Всевышнего (а свирепый Гризли был человеком глубоко религиозным - свято верил в Винниту) только об одном: чтобы тот послал ему Могучего Бизона, того самого гугу, который, собственно, и нанес тот злополучный удар.
Разумеется, Винниту, как и всякое божество, был справедлив, он услышал просьбу Гризли и внял ей. Как только веснушчатая физиономия Бизона, небрежно прикрытая огненно-рыжим скальпом, показалась в дверном проеме, на нее обрушился град могучих ударов томагавка, то бишь непосвященные думали, что в руках у Глеба веник, но мы то знаем, что это был томагавк. Бизон сперва оторопел от неожиданности, но после очередного удара взвыл и обратился в бегство.
О, сладостный миг погони! Тот не мужчина, кто ни разу не видел спину врага! Разъяренный Гризли несся по прериям подобно огню: он не видел никого и ничего - только спину Бизона. Стайка первоклассников, игравших в ручеек, вылетела из-под его косолапых конечностей, как брызги из лужи, отдельно стоящая пионерка успела-таки (что значит молодость!) вжаться в стену, даже десятиклассник Вася, известный своей строгостью к младшим, и тот уступил дорогу и задумчиво посмотрел вслед индейским воинам. Расстояние между преследователем и преследуемым стремительно сокращалось. Бизон, правда, наивно попытался скрыться за поворотом, но тщетны были его потуги: удар веника и на этот раз был точен. Он пришелся аккурат между глаз тете Глаше.
Тетя Глаша испокон веку разносила в школе молоко. То ли из-за характера работы, то ли по какой другой причине масса покоя тети Глаши описывалась числом трехзначным. Поэтому, когда ее тело, сраженное ударом и собственным изумлением, взвилось в каком-то немыслимом прыжке вверх, весь коридор в едином порыве вдохнул, а когда оно с грохотом рухнуло на пол, выдохнул. В тишине, что зависла между вдохом и выдохом, то есть, когда Глашино тело находилось в фазе полета, отчетливо был слышен ее голос:
- Ой, боженько ж мий, що ж воно робыться...
Все это было полбеды, если бы не поднос с молоком, вылетевший из натруженных Глашиных рук, подобно диску из рук дискобола. Видимо, какие-то темные силы решали задачу встречи, а они ошибаются редко. Вот и на этот раз встреча подноса с телом директрисы, которая следовала метрах в трех за тетей Глашей, состоялась.
Глашу редко называли худощавой. Разве что, когда видели ее рядом с женщиной, подобной Варваре Борисовне - так звали директрису. Надо отдать должное Варваре Борисовне: когда поднос с молоком медленно и неотвратимо, как судьба, приближался к ней, она мужественно сделала попытку поймать его, но тучность тела вкупе с тем, что она при ловле летящего объекта не сделала поправку на деривацию, обрекло эту попытку на неудачу. На глазах изумленной школьной общественности, она, подобно Голиафу, получившему, как известно, в лоб камнем от Давида, была повержена в прах. После своего падения директриса еще какое-то время скользила по инерции, наращивая впереди себя, подобно бульдозеру, гору ни в чем не повинных малышей, обильно орошая их при этом молоком с подноса, который она все-таки поймала и держала в вытянутых руках на манер девиц, что вручают хлеб-соль высоким гостям у трапа самолета. Платье ее - впервые надетый по случаю какого-то районного торжества костюм из темно-синего панбархата - навеки теперь было запятнано молочными разводами.
Гробовое молчание воцарилось в школе. Его нарушил голос учителя физкультуры, прозванного Конем за некоторые особенности строения черепа. Глядя на оголившиеся во время падения директорские мяса, и пораженный не столько их стройностью, сколько обилием, он, не в силах сдержать восхищение, произнес:
- Елы-палы! - и, как и подобает коню, заржал. Следом за ним заржала вся школа. Коллективная истерика длилась до конца занятий с перерывом для набора воздуха в обессилевшие легкие.
Глеб возвращался домой под конвоем матери. Глаза его были красны, мысли черны, а будущее не рисовалось даже в самых мрачных тонах.
Отец читал газету, сидя в кресле и блаженно вытянув ноги. Он был атакован резко и решительно:
- Что же ты сидишь, как будто ничего не произошло?! - как-то неловко, но уже всхлипывая, затянула мать.
- А что? Что случилось? - робко промолвил Гутянский-старший, и, на всякий случай, убрал ноги под себя.
- Как что случилось?! Твой сын чуть не убил директрису!! Сорвал учебный процесс в школе!!! – голос мадам Гутянской стремительно набирал высоту.
- Но все-таки не убил? Что его остановило? - попробовал отшутиться папа.
Шутка успеха не имела.
- Остряк доморощенный! Теперь мне понятно, в кого он такой выродок! - возопила мать, кивая на Глеба и воздымая очи люстре. В этот момент она напоминала плакальщиц с египетских фресок времен Среднего царства. Тут отец понял, что легко отделаться не удастся. С вздохом он отложил недочитанную газету и смело выступил на стороне матери:
- Это что же получается? - начал он сурово. Брови его строго съехались, взгляд стал тверд. - Что ж ты стоишь потупясь, дуб стоеросовый! Ты же всех нас опозорил до скончания века! Как теперь жить?! Во что верить?!...
...Но, как заметил еще Соломон, все проходит. Кончился и этот, столь несчастливый, день, и Глеб был отпущен к себе. Он лежал в постели, свернувшись калачиком, поджав коленки почти до подбородка, и ему было до слез обидно.
"Почему взрослые такие злые? Я же никому не хотел ничего плохого. Ну, получилось так, но я же извинился!" Потихоньку он успокаивался, воспоминания о директрисе, тете Глаше и маме уходили. Жаль было только себя и папу. Себя - потому что такой невезучий, а папу - потому что он несчастный: делает не то, что хочет, говорит не то, что думает. "Это из-за того, что мужчины вроде бы сильнее, и денег больше зарабатывают, и умнее, но заправляют всем - женщины. Стоит им начать плакать, как от мужской уверенности ничего не остается". Глеб знал это не по рассказам, а из собственного жизненного опыта. Была в классе одна девчонка, Галка Черепанова, такая чистенькая всегда, такая красивая, что аж дух захватывало; хотелось драться из-за нее со всем миром, а вместо этого выходило так, что то дернешь ее за косичку, то толкнешь, вроде бы нечаянно и, если случалось, что она после этого заплачет, становилось невыносимо стыдно, и внутри все переворачивалось. Так что Глеб знал предмет своих рассуждений не понаслышке.
"Вот умру, тогда они все узнают! Я буду лежать в гробу и слушать, как мама плачет: "Зачем я его только ругала! Да лучше бы он убил ту директрису!" А папа обнимет ее и смахнет слезу. И тогда я встану из гроба, рассмеюсь и скажу: "А я вовсе и не умер, я притворялся!" Вот умора будет - обхохочешься! Почище сегодняшней".
Глеб снова тяжко вздохнул, достал из-под подушки свою любимую игрушку - обломок старого карандаша. В воображении Глеба деревянный огрызок мог превратиться во что угодно: и в настоящий танк, как Т-34, только такой, что он умел еще плавать как подводная лодка и летать как самолет, и в волшебную палочку, и в меч-кладенец. Сейчас мальчик превратил брусочек в вездеход и отправился на нем в дальние странствия через огромные песчаные барханы, которыми стали складки его одеяла, и где-то там, в пустыне, укрытый от всех напастей могучей броней, уснул, свернувшись клубочком, тем сном, который бывает дарован только детям...
...
В ту ночь ему впервые приснилась Труба. Была она похожа на школьный коридор, только без окон и дверей, но зато с множеством подъемов, спусков и поворотов. Перед каждым поворотом нарастало ожидание необычного, но изгиб следовал за изгибом, коридор извивался и извивался, но не было ничего нового за поворотом. Не пришло еще время новостей, а, может быть, просто они еще не успели дойти сюда, потому что наступило утро...
ПРОЛОГ 2
Инженер пуско-наладочного управления Глеб Геннадиевич Гутянский поднимался по трапу ТУ-154, который отправлялся по маршруту Москва - Омск - Братск. Так далеко Глеб еще не летал, да и вообще многое для него было впервые, поскольку он был, что называется, "молодой специалист", только летом закончивший факультет водоснабжения и канализации инженерно-строительного института и получивший назначение в СПТУ В/О "Союзоргбумпром", то есть Специальное Пуско-наладочное Управление (каждое слово с заглавной буквы!) Союзоргбумпром. Последнее слово расшифровке не подлежало, но, тем не менее, было ясно, что: 1) Союзоргбумпром - это нечто, имеющее отношение к бумагоделательной промышленности, 2)Союзоргбумпром - это красиво, есть в этом буквосочетании упругость и масштабность, это вам не Облкоопснаб.
Да, уважаемый читатель, мечты Глеба о дальних странствиях, опасных приключениях и дерзких открытиях начинали постепенно сбываться. Но как причудливы бывают порою зигзаги судьбы! Ведь было время, мечтал Глеб о романтическом отделении археологии на истфаке университета. Древние города, поросшие джунглями, курганы, насыпанные неизвестными степняками, пирамиды ацтеков и египтян не давали покоя, бередили душу загадки этрусков и майя, хотелось всю жизнь посвятить тайне Працивилизации и подводным раскопкам Атлантиды. Но проза жизни почти всегда победительней подростковых виршей, и несостоявшийся Шлиман по настоянию родителей, поступил на факультет канализации и водоснабжения. Конечно, позже придет понимание, что историю можно и нужно изучать самостоятельно, а вот канализацией и, тем более, водоснабжением лучше заниматься профессионалам, но тогда, в начале семидесятых, Глеб сильно переживал. Откуда мог знать подросток, что разного рода Геродоты для истфака - не более, чем шлаки, отходы производства, что основное назначение факультета - ковать солдат идеологического фронта.
После всех предвзлетных процедур приятно было расположиться у иллюминатора чуть впереди крыла. Правда, колени упирались в спинку кресла, в котором покоилось грузное тело пенсионного возраста. Что делать, Глеб был роста выше среднего, а это есть достоинство не всегда.
Рядом с Глебом устраивался Артур Голыш, мужчина лет тридцати с небольшим. Как и подобает бывалому командировочному, Артур раскладывал свои вещи, покрякивая и поскрипывая, явно со знанием дела и даже с неким удовольствием. Несмотря на то, что Голыш был старшим на объекте, то есть непосредственным начальником Гутянского, он держался с подчиненным вполне демократично, и на все вопросы, - а Глеб был похож в этот период своего бытия на молодого любознательного щенка и донимал всех и каждого, - Артур загадочно улыбался и отвечал неопределенно: "Сам увидишь", "Не торопись - вспотеешь" или неожиданно философски: "От многого знания - много печали".
Наконец, самолет взревел, пассажиров вдавило в спинки кресел, и еще через несколько секунд "Тушка", резко задрав нос, начала бодро взбираться на небеса. Огни большого города обратились в звездное скопление. Звезды вверху, звезды внизу, да и где он - низ, верх? Что там - вне ограниченного объема, крошечного пузырька воздуха, плотно начиненного людьми? Хладная краса, посторонняя жизни, и собственно жизнь - потная, храпящая, пожирающая хладную красу...
Демонические мысли об устройстве мирозданья мрачно бродили в голове первокомандированного, который никак не мог совместить сонную обыденность, царившую на борту лайнера, с парением в небесах, от коих людей отделяло лишь несколько сантиметров дюраля.
Возвышенно-мрачные размышления были неожиданно прерваны пожилого вида пассажиром впереди, который решил откинуть спинку кресла, ибо имел на это полное право. Глеб взвыл от коварного удара по коленям и, невнятно ругаясь, попытался устроится в своем углу, нелепо выворачивая ноги, которые не соответствовали стандартам самолетостроения того времени.
Братск - это группа поселков, вольготно разбросанных вокруг центра: Энергетик, Падун, Гидростроитель... Вся жизнь вращалась вокруг трех промышленных гигантов: БЛПК - Братского лесопромышленного комплекса, БАЗа - Братского алюминиевого завода и, конечно же, Братской ГЭС, которая, собственно, и породила всю остальную индустрию.
Город был застроен обычными пятиэтажками, а украшали его несколько административных зданий и две высотные гостиницы, построенные какими-то скандинавами. Отели эти звались "Братск" и "Тайга" и похожи были друг на друга, как человек на свое отражение.
Когда Глеб, который на правах младшего по званию, тащил не только свой чемодан, но и главное достояние их экспедиции - Прибор, вошел в вестибюль гостиницы "Тайга", священный трепет охватил его. Как-то, в студенческие годы, он отправился в Москву "за песнями" и попытался там устроиться с провинциальной непосредственностью в гостинице. С тех пор он жутко комплексовал: слова "Отель" и "Столица" вызывали в нем чуть ли не панический страх.
Слава Богу, что Артур был человеком простым, никакими фобиям не страдал и слово "комплекс" понимал однозначно - как комплексный обед. Подойдя к стойке, шеф продемонстрировал командировочное удостоверение в сочетании со знанием народного юморка. Посредством этого инструментария ему удалось вышибить подобие улыбки из администратора - женщины с неприступным выражением на лице, возраста более неопределенного, чем бальзаковский, голову которой украшала башня окрашенных в цвет соломы и лакированных до изнеможения волос. Не всюду, но в некоторых райцентрах, прическа называлась "Последний стон Аглаи", хотя доводилось слышать и иные именования: "До свидания, мальчики!", "Свадьба с приданным", "Блошиный домик" и даже лаконичное "Навсегда". После того, как Артур жестом факира извлек откуда-то из-под мышки шоколадку, твердыня пала, и через минуту Глеб и Артур уже заполняли регистрационные бланки.
- В один номер? - осведомилась мадам.
- Конечно! - решил вставить словцо Глеб. И тут же был одернут Артуром.
- Конечно, нет, - сказал Артур и поясняюще подмигнул, - он храпит громко.
На физиономии мадам мелькнула ухмылка, но строгость и отстраненность тут же вернулись на свое законное место.
- Голыш - 319, Гутянский - 517.
Пройдет несколько дней, и Глеб поймет всю глубину командировочной мудрости старшего товарища. Но сейчас, быть выставленным на посмешище... Глебу было обидно.
Номер 517 содержал в себе две одинаковые кровати, рядом с каждой - тумбочка, под окном стол, два стула, на столе графин, пара граненых стаканов на тарелке и трехпрограммный приемник, настроенный на "Маяк", пол - сосновый паркет елочкой, возле каждой кровати коврик. Номер предварялся предбанничком, эдаким перекрестком перед выездом из номера: прямо - выход в коридор, налево - дверь во встроенный шкаф, направо - в санузел. В санузле, как и подобает, унитаз, душ, раковина, над которой висело слегка битое зеркало. Кроме всего этого богатства, в номере наличествовал телефон - по тем временам просто роскошь. Надо ли говорить, что Глеб, ранее стесненный опекой родителей, никогда в столь шикарных условиях еще не ютился, а потому наслаждался каждой мелочью. Сюрпризом для Глеба явилась собственная аккуратность, но главное наслаждение доставляло то, что ничьи вещи не соседствовали с его, что он впервые в жизни мог обустроиться на свой манер.
Когда же в довершение всех приятностей, свалившихся на него, в душе обнаружилась горячая вода, не оставалось ничего другого, как смыть с себя дорожную накипь, а после этого вытянуться на кровати, предавшись с наслаждением сну.
Вечером собрались в номере у Артура. Триста девятнадцатый отличался от пятьсот семнадцатого лишь цветом марселевых покрывал и сюжетом, изображенным наподобие ковриков над кроватями: горцев на привале сменил тигр, не в меру усатый и страшно свирепый, а место рыбаков на пьянке заняла не то русалка, не то Баба Яга - без специального изучения предмета определить было сложно.
Рабочее совещание началось. На нем присутствовали Артур, Глеб и приглашенные: бутылка "Агдама" - красного азербайджанского вина грубого помола, которое в народе именовалось "Как дам", мелко нарезанное сало, запасливо привезенное из дому, поскольку в Братске сало можно было купить только на базаре за бешеные деньги, банка зеленого горошка, минтай в томате и плохо пропеченный хлеб с вкраплениями сырого теста. Артур и Глеб уже обследовали огромный гастроном, который располагался в соседнем со зданием гостиницы доме. В ходе обследования в магазине было обнаружено следующее:
1. ХЛЕБ ЧЕРСТВЫЙ. Это радовало, поскольку наличие черствого хлеба неопровержимо свидетельствует о том, что в магазине бывает и хлеб свежий.
2. КОНСЕРВЫ РЫБНЫЕ. Уже упомянутый в списке приглашенных минтай в томате полностью вытеснил с прилавков сардины, как в масле, так и в пряном соусе, а также сарданеллу, скумбрию, бычков, корюшку, щуку, не говоря уже о таких низкопробных сортах рыбы, как горбуша, семга, кета. Не любили братчане и селедку всех посолов, причем в равной мере как атлантическую, так и тихоокеанскую, если судить, конечно, по ее полному отсутствию в продаже.
3. ГОРОШЕК ЗЕЛЕНЫЙ. Вот где выбор был неограничен! Горошек суповой и мозговой, расфасовка от 0,2 литра до литра, банки металлические и стеклянные, производство Украина, Кубань, Болгария, Румыния, Венгрия! Казалось, население города поголовно состоит из приверженцев зелено-гороховой диеты. Это изобилие было тем более поразительно, что в те времена в Европейской части Союза зеленый горошек, столь необходимый для обязательного на праздничном столе салата "Оливье", купить было невозможно. Можно было только достать.
4. ЛИКЕРОВОДОЧНАЯ ПРОДУКЦИЯ. Без проблем. На прилавках, правда, отсутствовал коньяк "Наполеон" и виски как шотландское, так и ирландское, ну, дык, кто же станет травиться этой бодягой, если есть коньяк армянский и спирт питьевой!
5. МОЛОКО И ЯЙЦА. Продавщица сообщила, что б ы в а е т еще сухое молоко по спискам, а также яйцо диетическое. Артур переспросил: "Одно на всех или одно в руки?", но очередь шутки не поняла, и сразу стало ясно, что в здешних краях к еде относятся серьезно.
6. ОВОЩИ. Картошка действительно была хороша. А ведь если есть картошка, то капуста, морковь и прочие деликатесные продукты – излишество, не так ли?
7. МЯСО. Продажа мяса в гастрономе не производилась, дабы не возбуждать у населения низменные инстинкты.
8. КОНДТОВАРЫ. Сластенам предлагалось несколько вариаций на тему "бисквит", аранжированных карамелью сливовой, подушечками и леденцами.
Все.
Совещание открылось вступительным словом старшего на объекте Артура Голыша. Он сказал:
- С приездом!
Речь докладчика была воспринята с воодушевлением. Сразу же налили по второму, и товарищ Голыш произнес заключительное слово:
- Завтра подъем в семь, в восемь - на объекте. Не забудь командировку!
На этом бутылка "Агдама" была исчерпана, и совещание перешло в неофициальную фазу.
- А теперь о главном.
Глеб попытался сосредоточиться и стать серьезным, как и подобает вполне взрослому, солидному человеку.
- Главное же в нашем деле - найти женщину на все случаи жизни.
Минтай в горле у Глеба никак не ожидал подобного поворота, а потому сделал какой-то странный кульбит, а выпитый "Агдам" и вовсе чуть было не ринулся наружу.
Довольный произведенным эффектом шеф хохотнул и начал развивать свою мысль.
- Видишь ли, командировка у нас долгая, полтора месяца, а нормальный мужик без бабы может сколько протянуть? Ну три дня, ну четыре, ну неделю, если запарка на службе или запой, положим. Конечно, оно по-всякому бывает: может и любовь встретиться, большая или маленькая. Но любовь приходит и уходит, а бабу хочется всегда.
И откинувшись на спинку ободранного стула, Артур весело заржал, демонстрируя все свои четыре крупных резца, пожелтевшие от никотина и нерегулярной чистки. Глебу бросилось в глаза, что, кроме упомянутых резцов, во рту у шефа мало, что сохранилось, и наблюдение это сделало Артура особенно неприятным.
- Сейчас позвоним старой приятельнице, - Голыш был в Братске не впервые, - как, тебе подругу заказывать?
Глеб пожал плечами, что было воспринято как согласие.
Артур поковырялся в старой замусоленной записной книжке и, наконец, возгласом "Ага!" известил, что нужный номер найден. Глеб представил, что каждая страница этого телефонного справочника нашпигована душами девиц из десятков городов необъятной страны, и мороз прошел по его коже. Почему-то вспомнилась цитата из Ленина, правда, сейчас Глеб не помнил из какого именно труда: «аморальный промискуитет» и Глеб почувствовал себя если и не преступником, то уж нехорошим человеком – точно.
Трубку сняли почти сразу. "Как пожарка или скорая", - мелькнуло в голове у юноши.
- Але, привет, Светик! Узнала..., ну да, узнала, зая, гы-гы..., а как же, сегодня прилетел и первым делом звоню тебе..., так первая же любовь не ржавеет..., ну, зая, до тебя же все это так, несерьезно, первые пробы пера, Пушкин в лицее, гы-гы. Как у тебя вообще?.. Ой, ой, так уж и соскучилась, два года с гаком прошло, а ты все забыть не можешь. Ладушки, а когда примешь?..., ой, зая, доживу ли?.. понимаю, работа - это святое. Да, вот что, зая, у тебя там назавтра подруги не из пугливых не найдется? А то тут у меня соратник, пылкий, молодой, горячий, метр восемьдесят, семьдесят пять кило, образование высшее, белокурая бестия, глаза - огонь, душ уже принял, гы-гы. Что, уже согласна? Ну ты даешь. Она хоть как, ничего? если уж очень, так я такой, что уведу, гы-гы. Не, ну, зая, ты же лучше всех, это я шучу. Понял, что не смешно, больше не повторится... Лады, давай, зая, привет подруге.
Артур положил трубку. Весь вид его выражал блаженство, казалось, еще немного и он замурлыкает.
- Значит так, завтра культпоход к дамам.
- А кто они?
- Рядовые многомиллионной армии тружеников. Но не боись, безотказные, как трехлинейка Мосина образца тысяча восемьсот девяносто первого года, гы-гы. Да не переживай ты, все будет путем! - И вновь став серьезным, подытожил: - Ладно, пора баинькать, завтра день тяжелый. Смотри, не проспи.
Аудиенция была закончена.
Глеб лежал под одеялом и честно пытался заснуть. Но оказалось, что сделать это нелегко. Впечатления о перелете перемежались с видениями завтрашнего свидания.
Глеб ворочался с боку на бок, переминаясь с одного полусна на другой. Через некоторое время он понял, что спать ему совсем не хочется. Посмотрел на часы - было одиннадцать часов, время вроде бы и позднее, но в гостинице самое оживленное. Как раз закрывался ресторан, и из него на улицу вывалила веселящаяся толпа. Шло распределение ролей на ночь, и кое-где на этой почве возникали неприязненные, а потому громкие, отношения: женщины, частью заливисто смеялись, частью - верещали, выражая тем самым, в доступной им форме, свое присутствие в этом мире; мужики залихватски, хотя и без особой злобы, били друг друга по морде или принимали угрожающие позы, пугая конкурентов и случайных прохожих незатейливым матерком. В гостинице же господствовали звуки более приглушенные. Где-то, в соседней камере справа, но рядом, этажом выше или ниже - сказать трудно, - ритмичный скрип кровати переплетался с прерывистым и чувственным дыханием в джазово причудливой композиции; слева, подобно горному ручью, шумели голоса кавказцев; в коридоре скрипнул паркет под чьей-то неосторожной ногой... тихий стук в дверь... мужской голос: "Да ладно, я на минутку"... звук ключа в замочной скважине...
"Нет, так не заснуть". Глеб встал, включил радио, которое незамедлительно сообщило мужским голосом: "Московское время - девятнадцать часов. Передаем последние известия".
"Как - последние?" - тут до Глеба дошел истинный смысл услышанного. "Что же это получается? Все, приехали, больше никогда ничего нового. Сейчас расскажут напоследок какие-нибудь глупости и все". Стало совсем грустно.
Сон пришел к нему только под утро. И второй раз в жизни снилась ему Труба. Она была большая и темная, но темнота ее была совсем не страшной. Перемещаясь в Трубе, Глеб осознавал, что это та самая Труба, которая снилась ему в детстве, но главное: Труба - это не конечная цель, это дорога. "Куда? Дорога куда?" - мелькнуло в голове, но сразу же появился ответ, как будто некто многознающий шепнул: "Не торопись! Рано еще спрашивать. Наслаждайся пока полетом".
ПРОЛОГ 3
Первый рабочий день прошел в организационных хлопотах: получили рабочую комнату, в технической библиотеке им выдали комплект документации, в секретариате отметили командировки. Все это выглядело так по-взрослому, что Глеб просто обалдел от осознания собственной значимости, хотя и не понимал, в чем, собственно, сия значимость состоит.
Обедали в заводской столовой. Глеб, перепуганный вчерашним знакомством с продуктовыми магазинами, заел двойной гуляш стаканом сметаны, что обошлось ему аж в рубль двадцать три. Сметана была, конечно, жидковата, да и гарнир - некая неведомая доселе домашнему мальчику каша - оставлял желать, но гуляш был из мяса, пусть жилистого, но мяса. После обеда покурили у себя в комнате, поцыкали зубьями, и Артур решил провести рекогносцировку местности, то есть для начала осмотреть некоторые венткамеры.
Венткамеры - бетонные бункеры размером три на три, с установленными в них огромными, до двух метров в диаметре, вентиляторами и теплообменниками, находились под самой крышей. Путь ко многим из них лежал по кровле, а так как день выдался морозный, да еще и с ветерком, то по дороге от одного вентилятора к другому Глеб успевал замерзнуть и в венткамерах отогревался - они были оазисами, обогреваемыми теплым и влажным воздухом от бумагоделательных машин.
Обход уже близился к концу, когда Глеб наткнулся на аккуратно сложенные в дальнем углу одной из венткамер вещи: кулек со старым бельем, два граненых стакана, две алюминиевые вилки, две тарелки с надписью "ОРС БЛПК". Украшением найденной коллекции была стопка книг. Глеб с любопытством просмотрел их. Мэри Шелли "Франкенштейн", Гегель "Избранное", Льюис Кэрролл "Алиса в стране чудес" и "Математические чудеса и головоломки" Гарднера. На семнадцатой странице каждой книги синело овальное клеймо - "Библиотека Дома Культуры БЛПК". Это клеймо придавало книгам вид беглых каторжников с галер библиотечных полок.
- Что это?
Артур, возившийся с Прибором, глянул через плечо и буркнул:
- А-а... картина неизвестного художника "Бичи прилетели". Не трогай, а то наберешься вшей.
Руки Глеба невольно дернулись, что вызвало улыбку Артура.
- А кто это - бичи?
- Бичи? Бич - это Бывший Интеллигентный Человек. Водится в этих краях такой зверь.
- Откуда они берутся?
- Да кто его знает?.. Бывшие зеки, спившиеся инженеры, а то и просто бывает, что живет себе человек, а потом бросает все к едреной фене и давай бичевать. Летом прикармливается случайными заработками да грибочками с ягодками, там дров старухе за бутылку и тарелку щей нарубит, там погреб кому выкопает, картошки с чьего-нибудь огорода наберет, на базаре кусок колбасы свиснет - много ли надо двуногому прямоходящему для пропитания? Ну, а как холода ударят, забираются кто куда: в венткамеры, в теплосети, в подъезды, в подвалы, на чердаки - что твои тараканы...
Как все пацаны, слышал Глеб еще в детстве, в пионерских лагерях, в тот, послеотбойный, час, когда вожатые разбредались по кустам и закоулкам, странные истории о диковинных людях. Воспринималось это как страшилки, а вот, подишь ты, оказывается некоторые из этих сказок - быль. Но если это так, то может, и остальные истории - правда? Про маньяков и шпионов, про страшные лагеря в Сибири, про наркоманов и людоедов, про работорговлю на Кавказе и в Средней Азии, про снежного человека и пришельцев с других планет, которые воруют людей для тамошних зоопарков и много-много еще разной всячины. Нет, не может быть! Хотя кто его знает?...
Когда Глеб открыл дверь к себе в номер, то понял, что одиночество было недолгим. С кровати навстречу ему поднялся невысокого роста, с виду щупловатый, мужчина лет сорока.
- Коля, - представился он и протянул Глебу руку, - из леспромхоза я, мастер. Вот теперь соседствовать буду с вами.
Рукопожатие Николая было крепким, да и вообще, весь его вид - открытая улыбка, морщины вокруг глубоко посаженных глаза, то, что первым представился - все располагало к себе.
- Надолго в Братск? - из вежливости спросил Глеб.
- На два дня. Совещание у нас тут.
Как поддержать разговор Глеб не знал, да и спать хотелось после бессонной ночи неимоверно.
- Вы извините, Коля, я вздремну, а то что-то устал, - пробормотал Глеб.
- Да чего там, конечно, я и сам не прочь покемарить с дороги.
Глеб лег поверх одеяла, не раздеваясь. Не успел он смежить очи, как пролетело полтора часа, и голос Артура будильником отозвался в голове.
- Але, ты что, забыл, что нас ждут?
Глеб проснулся сразу, чего нельзя сказать о его организме. В глазах резь, во рту привкус чего-то такого, что хочется немедленно выплюнуть, но теплый душ и зубная паста "Поморин" сделали свое дело, и уже через двадцать минут Глеб был в норме. Артур за это время, будучи человеком негордым, сходил в гастроном, где и приобрел полный джентльменский набор: "Столичная", шампанское полусладкое Новосветское и торт бисквитный. Господа Голыш и Гутянский отправились в поход за женскими сердцами, вооружившись до зубов. По сути дела, несчастные женщины были обречены стать очередной жертвой заезжих донжуанов. Впрочем, вопрос о том, кто жертва, а кто охотник, весьма спорен.
Света была под стать Голышу: невысока ростом, коренаста, с бесинкой в глазах. Жить ей явно нравилось. Подруга же ее, предназначенная Глебу, производила совсем иное впечатление. Вроде бы, и росту она была выше среднего, и длиннонога, и грудью обильна, да вот беда - лицо, хотя и имело черты правильные, выражения не несло никакого. Глеб поминутно оглядывался на девушку, потому что стоило ему утратить прямой визуальный контакт с нареченной, как ее светлый образ начисто исчезал из памяти юноши, и это несмотря на то, что теплое плечо девы все время, как бы ненароком, касалось его руки по причине известной тесноты за столом. Тесно было и на столе из-за обилия яств, щедрость коих поражала воображение.
Не будем перечислять все, спросим лишь, откуда взялись щука заливная, бутерброды с красной икрой, печень трески, мелко рубленная с яйцом и зеленым лучком, на обеденном столе простых работниц? Спросим, но отвечать не будем.
Водка с морозца пилась, как вода в пустыне. Домашняя снедь, тепло дома, дразнящая близость женщины - все располагало к неге и блаженству. Света с Артуром щебетали без умолку, что избавляло Глеба от необходимости блистать застольным остроумием. Хмельные мысли бродили неспешно в голове у Глеба, мысли о том, как это здорово перенестись за несколько часов на другой континент и сразу же оказаться в компании, где совсем не надо напрягаться, где можно нести разную чушь и не бояться быть осмеянным, где нет злобы, а есть лишь предчувствие любви.
Скромный ужин тем временем шел своим чередом.
- Сейчас, мальчики, мы вас угостим чем-то таким, чего вы отродясь не пробовали, - загадочно объявила Светлана.
- Так ты, зая, утаила что-то в прошлый раз? А я ж думал, что все перепробовал, - отозвался Артур и в свойственной ему изящной манере загыгыгал.
- У тебя мысли только об одном, - Света попыталась изобразить на лице девичью застенчивость, но плюнула на эту затею и залилась смехом на октаву выше Артурова гыгыганья.
Пока женщины колдовали на кухне, Артур деликатно осведомился:
- Ну, как тебе твоя?
- С пивком покатит, - охмелевший Глеб сам не понял, как память услужливо вытолкнула фразу, слышанную им неоднократно от главного на курсе ловеласа Сереги. Артур довольно рассмеялся и по-приятельски хлопнул Глеба по плечу.
В это время на пороге появилась Светлана с подносом пельменей, окутанных облаком соблазнительнейших запахов.
- Ничего себе комар, - возопил Артур, - ну, Светка, ты просто ведьма! Так же и приворожить навсегда недолго.
- Сибирь без пельменей, что Украина без сала, - снова удивил себя эрудицией Глеб.
- А ведь пельмени непростые, - с видом знатока заявил Артур.
Что пельмени были домашние, Глеб тоже догадался, но так как никогда в жизни никаких пельменей, кроме магазинных, не едал, то и в тонкостях был неискушен.
- А как же! - Света явно гордилась произведенным эффектом. - С медвежатиной, - с неподдельной гордостью вымолвила Глебова соседка, и, кажется, это были первые слова, произнесенные ею за вечер.
Когда с пельменями было покончено, Света отправила "молодых" мыть посуду. Глеб смотрел, как споро и ловко выделенная ему дама расправляется с горой посуды, и понимал, что пора что-то делать. Он подошел к ней сзади, обнял за грудь и произнес даже не фразу, а так, слово, которое, видимо, должно было сразить девицу наповал:
- Помочь?
- Не-а, я сама. - Девушка не сделала ни то, что попытки освободиться от Глебовых объятий, она вообще никак не отреагировала. Все это начинало раздражать нашего героя. Это раздражение тем более понятно, что у Глеба не получалось вспомнить, как зовут подругу. Спрашивать же было, согласитесь, не совсем удобно. Тогда, охамев от собственного головотяпства, Глеб выпалил:
- Когда встретимся?
Он ожидал любого ответа в диапазоне от "никогда" до "да пошел ты, кобель недозрелый", но в ответ прозвучало:
- Послезавтра. Светка на второй смене. Я у нее ключи возьму. Приходи в шесть.
Ввиду необходимости как-то обрадоваться Глеб припал к девичьей шее, но и на этот раз никакого чувственного ответа не удостоился - девица продолжала, как ни в чем не бывало, монотонно мыть посуду, а потому он взял закипевший чайник и поволок его к столу.
Весь следующий день Глеб испытывал душевный дискомфорт. Конечно, приятно было хоть на вечер погрузиться в обстановку домашнего уюта, но как-то неловко все складывалось. "Женщина приглашает к себе, а ты мало, что помнишь. Давай разберемся спокойно: абсолютно точно не помнишь, как ее зовут; лицо вспоминается с трудом. Положим, это не так уж и страшно: Блок, возможно, тоже, плохо запоминал имена, но нашел же выход - создал образ Прекрасной Незнакомки. Вот именно, что прекрасной. Тут ему повезло больше. Да хоть что-нибудь я помню? Отдельные детали - без сомнения. Вот, например, грудь у нее хоть и крупная, но уж очень тугая, ноги длинные, но формы непонятной. Во всяком случае, прямыми их назвать можно, а вот стройными... Опять-таки, слово "ноги" к ним подходит, а вот ножками назвать - язык не поворачивается".
Впрочем, язык после вчерашнего поворачивался вообще с трудом и, судя по всему, не только у Глеба. Шеф был сегодня непривычно хмур и неприветлив и во внеслужебные разговоры подчеркнуто не вступал, поэтому Глеб счел за благо проявить инициативу и вызвался добровольно отправиться на крышу для осмотра вентиляторов с целью поиска и разметки технологических отверстий.
Не счесть ходов на крыше, огромное число траекторий можно проложить по белому покрывалу пороши, что устилала кровлю, но отчего же получалось так, что путь Глеба обязательно лежал мимо той венткамеры, где вчера были обнаружены следы жизнедеятельности бича? Манило необычное, манило. Но и отталкивало. Наконец, Глеб сдался на милость собственному любопытству и решительно подошел к железной двери в венткамеру. Из-под нее выбивалась узкая полоска света. Юноша прислушался. По каким-то высшим соображениям вентилятор сейчас не работал, только крыльчатка, движимая восходящими потоками воздуха, шелестела внутри кожуха. Промыслив: "Да что мы, Йетти не видели", - юноша потянул дверь на себя. И она со скрипом отворилась. Глеб сделал шаг вперед и остановился. Прямо на него немигающим взором смотрели злобные зеленые глаза огромного кота. Кот был иссиня-черен, лишь кончики лап были белы (Глеб даже подумал, не запачканы ли они в снегу) да на груди его красовалось пятно в форме концертной бабочки. Кот ощерился, поднял хвост, ударил им несколько раз себя по бокам и выставил трубой, отверз пасть, и в бетонном бункере прозвучало:
- За мной, что ли?
Глеб встряхнул головой, отгоняя наваждение, и только после этого сообразил, что голос принадлежал, скорее всего, не коту, а щуплому мужчине, который напряженно глядел на него слева из-за вентилятора. Бич был одет в ватник, стеганые штаны и рабочие ботинки, голову его венчала лысина в красных прожилках, вправленная, как бриллиант в платину, в кольцо седины, которая плавно переходила во взлохмаченную бороду, имевшую вокруг рта желтые никотиновые подпалы.
- Нет, я к вентилятору.
Кот расслабился, завалился на бок и стал выкусывать блох у себя на лапе, потеряв всякий интерес к происходящему. Бич начал бочком протискиваться к выходу, но Глеб его остановил:
- Оставайтесь, я не надолго, вы мне не мешаете.
Пока Глеб делал вид, что изучает тщательнейшим образом дырку в патрубке, которая, собственно, и была искомым технологическим отверстием, бич с интересом рассматривал юношу.
- Так вы, значит, по вентиляторной части? - прервал он молчание.
- Да. А вы?
- Что, я?
- Вы что, живете здесь?
- А это вас удивляет? - Бич ухмыльнулся, и Глеб заметил, что рот его изрядно щербат: редкие чернеющие остатки зубов были разделены зияющими провалами. - Изолированная квартира с почти всеми удобствами. - Бич затрясся в мелком по-бабьи хихиканье, но вдруг сорвался на глубокий сухой кашель, кашель этот долго не проходил, венткамера наполнилась смрадом его дыхания, настоянного на хроническом перегаре.
- Вам надо врачу показаться.
- Ага. Патологоанатому. Отличная идея: завещаю все, что у меня есть, а именно, свое сгнившее тело - городскому моргу. А, может, при жизни загнать за бутылку? Как полагаете, молодой человек? Нет, - и он тяжко вздохнул, - кто же станет покупать даже по дешевке то, что скоро ему и так достанется. Я, по сути, ходячее вымороченное имущество. Вы знаете, что такое вымороченное имущество, молодой человек?
Молодой человек не знал, но догадывался.
- Как вас зовут? А то ведь разговариваем, а с кем, неизвестно. Меня зовут Глеб.
- Эх, юноша, юноша, все испортил! Еще несколько мгновений назад мирно беседовали два свободных человека, ты слышишь: че-ло-ве-ка! А теперь: Глеб и Сашка Бичо - так меня кличут сердобольные аборигены. Теперь мы этими именами приколоты к жизни, как бабочки булавками в коллекции, теперь мы не люди, а лишь персонажи, - и бич закивал, как китайский болванчик, выражая тем самым свое сожаление.
Почему-то эта тирада развеселила Глеба.
- У нас в институте был один профессор, старенький уже, он еще до революции университет закончил. Так вот, он любил на лекциях о жизни поговорить. Его все Мэтр называли - ему нравилось. Можно я и вас тоже буду так называть?
- Гм, а сейчас что он поделывает?
- Уже ничего. На заслуженном отдыхе. Умер он два года назад.
- Да ты, я погляжу, циник. Ну что же, если он умер, то я, пожалуй, могу взять этот титул. Мэтр - звание высокое, и на Земле всегда должно быть постоянное число Мэтров. На нас, Мэтрах, держится гармония, а для гармонии избыток столь же опасен, как для завбазой - недостача.
Тронная речь новоиспеченного Мэтра сопровождалась размахиванием указующим перстом, который был украшен столь заскорузлым ногтем, что место ему было скорее на нижней конечности, чем на руке.
Подумав немного, Сашка Бичо вполне логично добавил:
- Слушай, а у тебя, случаем, выпить не найдется. Ведь как никак новый Мэтр на свет появился, а? Хотя б тройнухи?
Переход от милого словоблудия к прозе жизни был столь резок, что Глеб даже несколько оторопел.
- Вроде бы нет. Пора мне, а то начальство ругаться будет.
- Начальство на то и начальство. Ну, ступай, - милостиво отпустил Сашка молодого человека и, достав из стопки книг томик Гегеля, погрузился в чтение, не обращая более на вентиляторщика абсолютно никакого внимания.
После работы Глеб зашел в магазин, отоварился, и вновь ему взгрустнулось. Минтай и горошек не выдерживали сравнения со вчерашним столом ну никак. Чтобы отвлечься от грустных мыслей и отогнать призрак скуки, Глеб включил радио и уткнулся в свежую, то есть двухдневной давности, газету, купленную еще в Москве. Как раз такие завезли сегодня в местные киоски.
В начале шестого пришел Коля.
- Все, Глеб, завтра домой. Пройдусь по магазинам, может чего жене и детишкам присмотрю. А то ведь из Братска возвращаться с пустыми руками домой негоже.
Сказал и ушел. Глеб снова принялся за газету. Ничего нового во время четвертого прочтения обнаружить не удалось. Даже в передовой. Радио булькало что-то о ремонте сельхозтехники. Фраза "... смелее бичевать недостатки в..." вернула его к сегодняшней встрече с Сашкой Бичо. "Странный он. Юродивый - не юродивый, пьяница - да, так это, почитай, и не порок. И ведь не дурак, вон какие книжки читает, у нас на курсе никто, наверное, и названий таких не слышал. Вот и получается, что еще надо посмотреть, кто из нас ненормальный". Глеб твердо решил при первом удобном случае записаться в библиотеку, а пока достал колоду карт и углубился в раскладывание "Малой косынки" - единственного известного ему пасьянса. Глеб загадал, что если пасьянс получится, то завтра пойдет к Непрекрасной Знакомке, ну, а на нет и суда нет. Через час раскладывания выходило, что завтра он четыре раза посетит даму и семь раз откажется от этой затеи наотрез. Двенадцатое решающее испытание было прервано возвращением соседа, сияющий вид которого говорил о том, что набег на магазины был удачен. Грешно было не спросить:
- Как, нашел, что искал?
- А глянь, - с радостью откликнулся Коля, - какой женке отрез взял на платье.
- Чего ж не готовое? С отрезом еще сколько возни.
Николай рассмеялся и махнул на Глеба рукой:
- Да что ты, Дарья у меня мастерица. Она на дух не переносит готового. Говорит: "Че, чтоб я платье одевала, которое чужие руки лапали? Да че ж я - срамница какая?" - И Николай снова весело рассмеялся. - А глядь, че я детишкам купил. Это старшому, - на стол легли две пары боксерских перчаток, - а то он у меня смерть, как подраться любит, вечно то у него, то у дружков его морды в синяках. Пусть учатся драться культурно... А это младшому..., - младшому достался конструктор. - Младшой, он чудной малость, книжки читает о технике и того и гляди че-нибудь отчебучит. Ежели ему че в руки попадет, то пиши пропало, норовит он ту штуковину по-своему переосмыслить. К примеру, стоял у нас старый самовар, а тут смотрим с матерью - нет его. Куда запропастился? И самовар-то не иголка, куда мог подеваться? Пивать мы из него давно не пивали, да все одно жаль: вещь старая, добротная, еще дед мой из него чаи гонял, а, может, и прадед. Да, так вот. Через пару дней пошел я в дальний сарай за какой-то надобностью. Подхожу и слышу, что ктой-то там шебуршит. Я на всяк случай беру вилы, подкрадуюсь, а это мой меньшой возится, да с таким остервенением, что не увидал, слава Богу, как родной отец по собственному двору с вилами на перевес шастает. Сидит он, значит, шельмец, и к тому самовару чей-то приделывает. Я его, знамо дело, за ухо: "Че ж ты, мафиози, делаешь, че ж ты без спросу вещь берешь?" А он мне: "Так я ж, тятя, не из дому, а для дому. Хочу из самовара паровую машину сделать и мельничку малу запустить".
Чувствовалось по всему, что меньшой был Николаем любим особо.
- А вот это дочуркам... - Девочкам выпали спицы и набор швейных принадлежностей.
- Что ж не купил им куклу?
- А-а! Баловство это. Куклу я им и сам справлю. Пусть лучше к спицам и иголкам привыкают. А то будут, как эти, городские: шить, стирать, варить - не знаю, а все остальное - золотые руки.
Глеб хохотнул и поинтересовался:
- Сколько же у тебя детей?
- По два помощника мне и жене. Чтобы никому обидно не было, - пояснил Николай и добавил: - Слушай, ты че сегодня делаешь вечером?
- Да, вроде, ничего.
- Так пошли в ресторан: посидим, выпьем за знакомство, поглядим, как народ веселится, сами побуяним.
Глеб серьезно задумался. Хотелось, конечно, согласиться, но денег у него было в обрез, а во сколько может влететь вечер в ресторане... Размышления эти были прерваны Колей:
- Че пригорюнился? Денег че ли нет? Так это не беда. Если я приглашаю, так я и плачу. Чай мы пока у себя в Сибири, а не в Америке!
- Да неудобно, - попытался для виду возразить Глеб.
- Обижаешь! Тебя чалдон приглашает, а ты ему деньгами отплатить хочешь? Ты уважение мне окажи. Прости, что учу, но ты моложе, да и в краях наших, видать, впервой.
Зал ресторана был огромен, но, несмотря на это, попасть сюда было нелегко. Коле и Глебу повезло: после длительных уговоров всего за три рубля их усадили за столик к двум мужикам, которые, судя по всему, из лесу вышли, когда там был сильный мороз, и прямиком в местный кабак - душу греть, тело ублажать. Были они бородаты, обуты в пимы, пиджаки добротного сукна натянуты были поверх толстых свитеров, заправленных в брюки. Пока официант провалился сквозь землю в поисках Колиного заказа, бородачи, естественно, предложили попользоваться их запасами водочки. Предложение было с благодарностью принято, и не прошло и десяти минут, как Коля органично влился в компанию. Глеб же был несколько смущен и держался подчеркнуто скромно. Конечно, в студенческие годы он раз десять бывал в ресторанах по разным поводам, но всегда со своими давнишними приятелями, и, вот именно, что по поводу. Сегодня Глеб чувствовал себя несколько отстраненно - все же он был лишь гость.
Зал ресторана был похож на Долину Гейзеров. Каждый столик извергал дымы, окрашенные и ароматизированные на свой собственный манер. Дымы эти поднимались вверх, смешивались и превращались в особое марево, настоянное на мелодиях, изрыгаемых ансамблем. Архитектор, видимо, был мастак в акустике: ему удалось устроить зал таким образом, что начало каждой музыкальной фразы встречалось со своим же концом в специально отведенном для этого месте, единственном, где мелодия, воспроизводимая лабухами, была узнаваема. Чтобы не утомлять читателя нудным описанием физики процесса, ограничимся лишь сообщением, что мелодии, заархивированные в виде стоячих волн, размещались здесь, как книги на библиотечной полке: вот здесь солитон "Амурские волны", к нему нежно прислонилась пахмутовская "Надежда", за нею, как в очереди, "Священный Байкал", рядом что-то из блатного, дальше твистовый взвизг, опять русское народное, шейк, опять народное, но не русское... Солитоны кружились друг за другом по всему пространству зала, организуя некую симфоническую какофонию, не сталкиваясь и не пересекаясь, уживаясь друг с другом столь же естественно, как естественно общаются друг с другом многолетние соседи по коммунальной квартире.
Не менее разнообразны были одежды: вечерние туалеты, завезенные из Японии, весело отплясывали с домотканой шерстью, платья, исполненные на швейной машинке Подольского завода по выкройкам журнала "Кройка и шитье" десятилетней давности, льнули в сладкой истоме к гордым от осознания своей супермодности водолазкам, широкий носок - последний писк - с валенками, лодочки - с унтами, высокие каблуки - с зимними сапогами, - и никто не чувствовал себя здесь обойденным судьбой, и не было здесь лишних. Пожалуй, сибиряки, как никто другой, ощущают бренность внешнего, хрупкость оболочки, оттого и переходят от бального наряда к фуфайке с легкостью, без вздохов сожаления.
Наконец-то, объявился официант, и батарея бутылок на столе, и без того мощная, пополнилась парой "Столичных". Глеб вспомнил, как половой, когда принимал заказ, имел глупость осведомиться: "Одну?", - и тут же был награжден презрением: "Одну не заказывают. Две для разгону, а там поглядим". Кроме водки на столе появилось блюдо с копченостями, соленостями, балыками и другими разносолами, список которых возглавлял непременный в этих краях омуль, а перед Глебом и Николаем громоздились тарелки, на которых с трудом помещались отбивные на косточке, подмявшие под себя по полкило картошки фри в сопровождении вездесущего зеленого горошка.
Глеб изучал обстановку. Николай с таежниками ушел далеко вперед, но, тем не менее, несмотря на занятость, улучил минутку, наклонился к Глебу и прошептал:
- Глеб, ты не стесняйся, ежели душа хочет че, только скажи.
Коля исправно наливал, и Глеб исправно пил, все вокруг были милые, добрые, веселые, но вдруг, после седьмой, мироощущения стали меняться. Кожа горела, но не от жары, а, напротив, от обжигающего всепроникающего сибирского холода, снова, как и в самолете, Глеб начал физически чувствовать призрачность тонкой пленки, которая отделяет живое от небытия, он смотрел на тех же людей, чьей естественностью совсем недавно искренне восхищался, и они представлялись ему заводными игрушками. Завело их какое-то могущественное, но неразумное дитя и любуется, как человечишки дергаются отведенное им время, а когда приходит срок, лопаются, подобно мыльным пузырям. Холодно, и никуда не скрыться от этого холода. Глеб попытался разогнать стужу водочкой, но нет, не помогло, стало лишь еще холоднее. Когда же принесли мороженое, вспомнилось, что подобное лечат подобным: он ел мороженое, и ему в самом деле становилось все теплее и теплее, пока не стало и вовсе жарко, мороженое плавилось в нем, подобно металлу в домне и жгучим расплавом растекалось по всему телу. Дальше сознание начало давать перебои: сущее стало дискретным, оно то было, то исчезало. Глеб помнил, как Николай щедро расплатился тридцаткой, и все - процессор выдал сообщение об аварийной блокировке программ обработки внешней информации. Говоря языком общепринятым, Глеб вырубился.
Очнулся он у себя в постели. Как добрался до нее, естественно, не помнил. Голова была тяжелой, но если ею не ворочать попусту, то в благодарность за заботу она почти не кружилась. Постепенно Глеб начал различать, сквозь шумы и помехи, звуки голоса соседа, иногда голос умолкал, и тогда в темноте вспыхивала сигнальным огнем сигарета, вспыхивала на мгновение, чтобы вновь угаснуть.
- И вот что я не могу понять: я ее боюсь или я ее люблю? Ежели люблю, то зачем боюсь, а ежели боюсь, то зачем люблю? И уж семнадцатый годок пошел, четверых детей прижили. А тут еще эта история... Ты не спишь, Глеб? - вдруг спросил Коля.
- Нет, конечно, не сплю, - отозвался Глеб и удивился, как нелегко далось это "конечно". "Вроде слово простое, а подишь ты, как артачится. Последний раз так тяжко было со словом "универмаг". Я его победил только тогда, когда читать научился. Смотрел, как пишется и читал по буквам. Но тогда мне было годков шесть-семь, а сейчас что приключилось?"
- Так вот, ... – чиркнула спичка и Николай закурил новую сигарету. - Так вот, был я с полгода назад в командировке в Тайшете. Возвращаюсь домой, жду поезда на вокзале, делать, сам понимаешь, нечего. Думаю о детишках, мол, скоро дома, раздам им гостинцы, представляю, как они радоваться будут. Тут меня окликает кто-то. Оглядываюсь: стоит женщина с дитем - мальчонка лет десяти. Женщина и говорит: "Вы извините, мне неудобно очень, но тут такая история... Украли у меня кошелек с деньгами и документами, домой добраться не могу". Глянул я на нее: ага, думаю, наверное из этих, ну знаешь, что на вокзалах ошиваются. Да вроде непохоже: и по одежке порядочная, и, главное, в глазах что-то такое есть. А мальчишка, как с картинки, да и на моего меньшого чем-то смахивает. Короче, вижу - не врет. Где наша не пропадала, дал я ей четвертной, че там - пропиваем боле. Она давай благодарить: "Вы оставьте адрес, я обязательно деньги вышлю, честное слово". Ну, я сдуру и написал ей адрес.
- Почему сдуру?
- Да вот, слушай, сам поймешь. Доехал я домой, все путем, все хорошо, я уже и думать забыл о том случае. И тут возвращаюсь с работы, месяца уж два прошло после той истории, а женка в мою сторону и не смотрит, только кастрюлями гремит, что твой Илья-Громовержец на небесах. Я к ней, мол, че такое? А она - в слезы! Я ниче понять не могу. "Че буянишь?" - говорю, - "какая у тебя на то причина?" А она достает из передника бумажку какую-то и швыряет ее мне. Гляжу - почтовый перевод на двадцать пять рубликов. А моя давай наяривать, знаешь, как это бабы умеют: "Так вот чем ты в своих Тайшетах с Братсками занимаешься!? Че ты, кобель старый, совсем на старости лет окабанел? Это че ж ты там вытворял, что бабы с тобой деньгами рассчитываются?" Я ей рассказываю, как дело было, да куда там: "Нашел дуру, да кто тебе поверит, что ты на вокзалах бабам деньги раздаешь? А кабы и так! Че ж она пишет тебе: "Спасибо за участие от меня и от сына". Это каким же таким способом ты на вокзале за двадцать пять рублей в сыне ей поучаствовал?"
Коля вздохнул тяжело, глубоко затянулся и подытожил:
- Вот такие, брат, изюбры с носорогами... Ладно, давай спать, все равно уже ничего не поправишь. Зачем я только ей адрес дал?
- Так ты что, жалеешь, что деньги дал или что адрес оставил?
- Деньги я правильно дал. Че ж она на вокзале жить должна была? А вот, что адрес оставил - согрешил, за то мне и кара.
Глеб попытался представить эту историю в Саратове, Киеве, Харькове или Москве и понял, что в Сибири не так уж и холодно.
Утро дало о себе знать соловьиной трелью телефона. Захотелось метнуть в источник звука подушкой, но юноша сдержался и попытался укрыться от действительности одеялом. Не помогло. Пришлось вылезать из тепла и брать трубку. Трубка произнесла голосом Артура единственное слово "Подъем!" и перешла на многоточие коротких гудков. Глеб тяжко вздохнул и окончательно проснулся. Коли в номере уже не было, и настроение от этого не улучшилось.
Весь день Глеб лазал с прибором вокруг бумагоделательной машины. Особенно не понравилось ему в районе зульцера: температура за шестьдесят при почти стопроцентной влажности - это напоминает, конечно, русскую баню, да и хмель выгоняет на раз, но все же к радостям бытия отношения не имеет.
В половину пятого Глеб вспомнил о свидании с Безымянной и второй раз за этот нелегкий день издал тяжкий вздох. Не хотелось идти никуда, но чувство долга возобладало. Процедура сборов много времени не заняла: принял душ, пожужжал электробритвой, вспрыснулся горстью одеколона "Саша", надел рубашку, которая предназначалась для торжественных выходов, натянул ту пару брюк из двух, имевшихся у него, которая казалась менее мятой, и отправился навстречу романтическим приключениям.
Нужный дом нашелся на удивление легко. Зашел в подъезд. Вот и заветная дверь. Позвонил. Дверь открылась сразу, как будто девушка уже час неотрывно, как вахтенный офицер на подводной лодке в перископ, глядела в глазок. Глеб живо представил себе эту картину и не смог скрыть улыбку, которая была воспринята как "Здрасьте". Так как говорить, собственно, было не о чем, Глеб вручил девушке бакалею и кондтовары, приобретенные им по дороге, повесил пальто и шапку на вешалку, и когда Безымянная вернулась к нему, руки его оказались свободными и ввиду того, что природа не терпит пустоты, объяли девичий стан. Глеб с удивлением наблюдал за слаженными действиями различных частей своего тела, которые в отличие от него самого знали, что делать. Девушка не препятствовала ничему, и Глеб понял, что в сложившихся обстоятельствах выбор у него невелик, а потому он поднял на руки ее несколько громоздкое и неуклюжее тело и отнес его на старого образца двуспальную кровать с никелированными спинками и панцирной сеткой.
Через полчаса, после предупредительного телефонного звонка, появилась Света. Девочки пили чай с тортом, Глеб напирал на мясо с картошкой. Идиллия, да и только! Светская беседа вертелась вокруг того, что завтра в столовой будут давать мясной фарш и яблоки.
ПРОЛОГ 4
...Глеб несся по почти отвесным розовым склонам, как на санках. Тела своего он не ощущал. Было совсем не страшно и очень интересно. Труба становилась все уже и уже: если вытянуть руки, то можно было коснуться одновременно двух стенок. Он так и сделал. На ощупь Труба была упругой и теплой, но не это было странно, а то, что руки его стали невидимы. "Нет, что за чушь! Просто здесь очень темно. Но откуда же тогда этот розовый свет? Так это же мои веки, но изнутри!" И в этот момент Труба внезапно расширилась и Глеб упал на самое дно, выстланное чем-то скользким. Дно содрогалось ритмично и двухтактно. "Что за двигатель странный?" - поумал Глеб и вдруг понял, что это стучит чье-то сердце, а Труба привела его сегодня в Утробу. Голос Таисьи произнес с интонацией старшей пионервожатой: "Ибо сказано в Ненаписанном: "И исторгнешься ты во Чрево"...
Глеб открыл глаза и уставился на радио, которое продолжило мысль:
"... верим, что так будет, обязательно будет!" Потом подумало и добавило: "Московское время десять часов. Начинаем передачи для детей". Глеб никак не мог сообразить: то ли гостиница во Чреве, то ли Чрево часть гостиницы, что-то вроде водопроводной трубы или электропроводки. Но привычный утренний телефонный звонок и благая весть, сообщенная Артуром одним словом "Подъем!", помогли навести резкость и совместиться с реальным миром.
День выдался серым, безликим. Серые мысли, серый снег, серое небо, злой мороз с ветром да меркаптановая вонь. Когда Глеб увидел в обеденный перерыв в столовой Бича, то даже обрадовался, хотел поздороваться с ним, но Мэтр прошел мимо, как будто никогда в жизни Глеба не встречал, вероятно, по привычке отверженных не компрометировать своих знакомых фактом связи с собой, а, может быть, и в самом деле не заметил, потому что внимание его было привлечено к соседнему столику. Там на тарелке осталась недоеденная кем-то пшенная каша с традиционной столовской подливкой, в которой плавали недожеванные куски говядины. Сашка набросился на еду с жадностью, заглатывая все, что удавалось набить в рот целиком. В этот момент на него с тряпкой в руке налетела Глаша, баба лет пятидесяти пяти, известная на весь комбинат посудомойка.
- А ну пошел отсюдава! Вшей нам только тут не хватает, - и тряпкой, которая была зажата в ее мощной длани, красной от постоянного пребывания в горячей воде, заехала Сашке по лысине. Тот вжал голову в плечи и, закрываясь одной рукой, второй норовил схватить уже так, без вилки, напоследок, кусок котлеты с ближайшей тарелки.
- Не надо, ухожу я, пожалуйста, Глаша, не бейся, больно же, - шамкал бич, наполненным объедками беззубым ртом, роняя в бороду и на одежду крошки и слюни. Наконец, он отпрянул от града ударов, выскочил и остановился за дверным проемом, с опаской заглядывая внутрь.
- Стой там, ирод окаянный! – Немного успокоившись, добавила: - Сейчас вынесу тебе че-нибудь, токмо ты там стой, а сады не заход. - Глаша исчезла у себя в моечной и через несколько минут вышла оттуда с тарелкой, наполненной кашей и кусками котлет.
- Бери и уходи отсюдава.
"Видимо, урезала порцию Полкана или как там зовут ее дворового пса", - подумалось Глебу.
- Дай Бог здоровья, Глафирушка, ты ж моя благодетельница, - бормотал Сашка, суетливо перекладывая содержимое тарелки в литровую банку, естественно, из-под зеленого горошка фирмы "Глобус". Переложил, облизал пальцы и заискивающе прогнусавил:
- Глафирушка, может у тебя и хлебушка найдется, а то ведь без хлебушка, что за жизнь?
Глафира, бурча себе что-то под нос, вынесла тарелку с хлебными огрызками.
- Добрая душа, как тебя благодарить...
- Сгинь со света, всем отрада будет.
- Это проще простого. Да, видишь ли, Глафира, не пришел мне еще срок предначертанный, а как придет, так куда деться - отъедем дерзко, без молитвы.
- Ах, ты, окаянный, да я тебя...
Не бывшая в церкви со времен войны Глафира в праведном порыве инстинктивного богозаступничества вновь замахнулась тряпкой. На этом обмен любезностями был закончен, так как Сашка счел за лучшее ретироваться.
Сцена в столовой произвела на юношу тягостное впечатление, и именно поэтому возбудила во глубинах Глебовой души жгучий интерес. Что-то в этом было ненатурально, как будто Сашка притворялся, играл в некую игру, им же придуманную, ставил эксперимент над своей жизнью. Литературные пристрастия и манера речи, когда Сашка был собой, а не ломал комедию, не могли принадлежать человеку со дна. В круге, где взращен был Глеб, читать что-либо, кроме детективов и фантастики, было не принято. Нет, конечно, в любой квартире, где проживал человек с высшим образованием, ветеринарным, экономическим или инженерным, обязательно были полки с книгами. Джентльменский набор составляли пять-шесть собраний сочинений и несколько десятков бессистемно подобранных томов. Однако наличие книг в доме, к сожалению, не всегда означало наличие в этом доме читателей. Бывали случаи, верите ли, когда книги превращались скорее в элемент знаковой системы, как модная прическа или поездка в отпуск. Подбор книг говорил не столько о вкусах хозяина, сколько о его возможностях "доставать". Дело в том, что в те, еще вроде бы недалекие, времена, книги, как и селедку, не покупали, а доставали, и не продавали, а выбрасывали. Мы говорим сейчас о выбрасывании не в мусор, хотя девяносто процентов издаваемого заслуживало этой доли, а о выбрасывании на прилавок. При желании в подобном собирательстве можно усмотреть определенную душевную тонкость, в некотором роде деликатность. Не полезешь же в первый визит в холодильник проверять, какую икру потребляет хозяин: черную, красную, баклажанную или кабачковую, - неудобно как-то. А вот подойти к книжному шкафу, с задумчивым видом просмотреть корешки книг, по степени их запыленности определить насколько опрятны хозяева, по цветовой гамме, образованной переплетами, понять, насколько тонок художественный вкус, по ассортименту оценить могущество их связей - да это все равно, что получить доступ к банковской подноготной американца!
А ведь стопка книг в венткамере, если предположить, что ее действительно читали, а, похоже, что это было так, была совершенно не типична. Да и манера говорить у Сашки-Бичо казалась необычной, как будто он все время в поддавки с собеседником играет. Так взрослые возятся с детьми. Но как это совместить со скотской нечистоплотностью, с поеданием отбросов? Как?
Загадка личности Бича настолько заинтриговала Глеба, что вечером, тем более все равно делать было нечего, молодой человек после работы отправился в библиотеку. "А почему нет? Бичи, видите ли, читают, а мы чем хуже?" - пытался оправдаться в собственных глазах Глеб.