Снится Алеше перед вахтой, будто турнули его с флота под сокращение и всеобщее мировое лобызание, да так споро все это обделав, что он, уже и не помня как, оказывается вдруг в Архангельске. Почему именно там, а не где-нибудь в другой точке нашей некогда могучей и необъятной, Алексей у глубин своего подсознания спрашивать не стал – сон ведь... Впрочем, и так ему было все предельно ясно – пристроил его некий знакомый по блату в турбюро, для сопровождения разных-всяких дорогих иностранных гостей до Соловков и обратно. Так вот.
Короче, идет Алеша вместе со своим благодетелем по причальной стенке, а солнце предзакатное ему прямо в глаза бьет. Может, оно, конечно, и не предзакатное вовсе, может, просто сезон белых ночей наступил. Но важно не это – важно то, что лето кругом стоит, теплынь, краны портовые, корабли гражданские, да бакланы орущие по-над водой носятся. Соответственно сезону и одет Алешенька: в чистую ковбойку клетчатую, свои застиранные «левисы», те самые, что служат ему верой и правдой еще со времен легендарных училищных самоходов.
На душе у Алексея хорошо так, спокойно и вольготно, как давно уже не бывало. Шагают они с приятелем вдоль швартовых кнехтов, и по дороге приятель этот втолковывает Алешеньке его будущие обязанности. Оказывается, идут они не просто так прогуляться, свежим воздушком подышать, а встретить на морвокзале финскую делегацию, хлеб-соль поднести и разместить всех прибывших туристов в городской гостинице.
Алеша послушно кивает словам своего наставника, а сам все по сторонам головой вертит, радостно оглядывая суету морской жизни столь его сердцу милую и привычную. Слово за слово, подымаются они по каменной лестнице от порта, и останавливаются на небольшой привокзальной площади перед таможенным павильончиком, да автобусной стоянкой, на которой точно борзые в стойке замерли интуристовские «Икарусы». Тут будто бы враз засумерничало, причем мягко как-то, по-южному. Вдоль асфальта не то туманом потянуло, не то дымкой концертной. Повсюду разноцветные огни зажглись, словно на какой-нибудь там приморской танцплощадке в Ялте. И вроде бы даже музыка приятная зазвучала откуда-то.
Алешин знакомец шепнул ему что-то горячо на ухо, сверкнул напоследок очками зеркальными, и канул с концами в пестрой толчее. Не понял Алексей его коварного поступка, оставшись среди народоскопления один-одинешенек, как тот ежик мультфильмовский. Вдобавок, в руке у него обнаружился вдруг несколько аляповатый букетик непонятного цветочного содержания. Откуда? К чему? Что и говорить, глупее ситуации не придумаешь.
Делать, однако же, нечего – пошел Алеша своих финнов разыскивать, будто бы рад он им был несказанно, гори они все синим пламенем.
Мать честная! А народищу-то на площади!.. И какого – в неискушенные Алешины глаза отовсюду настойчиво брызнуло сплошное стройное разновозрастное женское тело, аппетитно запакованное в модные летние одежки. Подобное изобилие было выше сил человеческих, и Алексей явственно почувствовал реакцию своего молодого растущего организма на всё это немыслимое великолепие.
Финские гости находились где-то среди такого сплошного матриархата, но где именно – выяснить визуально никак не удавалось. Расспросы тоже ничем не помогли. Многочисленные красавицы оказались, в довесок ко всему, еще и поголовными иностранками.
Другой бы на месте Алеши отступился бы, налетев лбом на языковой барьер, но пронять нашего героя таким образом было не так-то просто. «Юкси, какси, кольми, нелле…» - нараспев считал кто-то по-фински невдалеке. Женский аромат кружил голову, навевая порочные амурные видения.
Усилием воли отогнав настырные образы, Алеша шагнул к скромно стоявшей у павильонных дверей длинноволосой девчушке, намереваясь спросить ее о пропавших жителях Суоми.
Но, взглянув на нее внимательней, Алексей замер с открытым ртом, выставив перед собой дурацкий букетный веник. Перед ним стояла девушка его мечты.
Гибкая, не слишком высокая, с тонкими правильными чертами лица и озорными миндалевидными глазами. Темные прямые волосы аж до талии – Алеша внутренне застонал. Даже одета она была точно так, как он всегда представлял себе летний вариант своего идеала – расклешенные «бермуды», являвшие миру пару загорелых длинных ножек, спортивные туфельки и сиреневую эластичную безрукавочку, плотно облегавшую все ее уже вполне сформировавшиеся прелести. На серебряной цепочке, переброшенной вокруг изящной шеи, болтались пляжные очки, и, посмотрев на них, Алексей понял, что лифчика под безрукавкой нет.
Облизав пересохшие внезапно губы, Алеша не нашел ничего лучшего, как протянуть девушке имеющиеся в наличии цветы. Та улыбнулась, сделав благодарный книксен, и в глубине ее васильковых глаз что-то таинственно замерцало.
Забыв и про финнов, и про давешнего наставника – забыв про все на свете – Алешенька тонул, тонул, тонул в этих кошачьих глазищах. И погиб казак!..
Оцепенение слетело, и стало вдруг Алексею вольготнее пуще прежнего. «Она полячка!» - с непонятным восторгом решил он отчего-то. Но прежде чем его догадка была высказана вслух, электронное табло над их головами выщелкнуло данные о прибытии очередного рейса. Площадь внезапно разом ломанулась в павильончик, точно толпа революционных матросов, штурмующих Зимний дворец.
В последний миг Алеша увлек молчаливо улыбающееся юное чудо подальше от дверей, ощущая при этом ладонями податливую теплоту девичьих плеч. Людской поток пронесся мимо, но они продолжали стоять, тесно прижавшись друг к другу, и друг на друга неотрывно глядя:
- Ты полячка?
- Не, я ческа.
- Чешка?
- Так.
- А как же тебя звать-то?
Засмеявшись, девушка слегка отстранилась:
- Каролина.
Алеша засмеялся ответно, но тут в его нечаянную радость ворвался беспощадный голос, разом ее всю перечеркнувший:
- Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант, вставайте. Помощника менять надо, - кто-то осторожно, но вместе с тем требовательно тряс его за плечо.
Алексей отбрыкнулся и крепче сжал веки, стараясь вернуться в ускользающее сновидение. Однако голос не унимался:
- Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант!..
С тяжким вздохом Алеша приоткрыл глаза, и уставился на склонившееся над ним небритое лицо матроса Крапивина, вахтенного центрального поста:
- Чего тебе?
- Помощника менять надо, товарищ лейтенант. Ваша вахта.
- Эх, Крапивин, Крапивин. Если б ты знал, что наделал…
- Что? – испугался Крапивин.
- Да ничего, в том-то и дело, что ничего… Ладно, иди – свободен.
Совершенно сбитый с толку матрос удалился, а Алеша, кряхтя, слез с койки, принявшись в купейной тесноте каюты натягивать кирзовые сапожищи.
Наверху было темно, холодно, сыро и тоскливо. Подводная лодка покачивалась на якоре в неполных двух кабельтовых от Мощного – острова, за которым она по ночам пряталась от ветра. Правда, помогало это слабо, так что зимняя Балтика все равно насквозь продувала мостик ходовой рубки ледяным «мордотыком».
По левому борту на рейде болтались рыбацкие сейнеры; за кормой стояло зарево над финским берегом; разбросанные по горизонту маяки весело перемигивались меж собою – Гогланд, Сескар, Тютерс, Соммерс…
«Юкси, какси, кольми, нелле…» - вспомнил Алексей свой сон, и ему стало еще тоскливее. Он сплюнул за рубочное ограждение в воды Финского залива, поднял капюшон «канадки» и сел на перископную тумбу, с горя положив на язык горсть леденцов. За его спиной стоял, нахохлившись как воробей на льду, сигнальщик стармос Шлыков, медленно околевающий от холода.
- Шлыков! – не оборачиваясь позвал Алеша, щурясь от ветра.
- А? – встрепенулся «воробей».
- Тебе сны снятся?
- Не-а, тут не до снов – как глаза закрываю, словно в чернилах тону. По нулям. А вам к чему?
- Так просто. Интересуюсь. Посмотри-ка, Шлыков, что там по траверзу?
- «Рыбак» это, товарищ лейтенант. Идет от нас правым бортом, – приложив бинокль к глазам, доложил Шлыков четко. – Пеленг девяносто.
Сигнальщик что-то еще добавил, но Алексей его уже не слышал, вновь в свои невеселые мысли погрузившись.
Нежный образ Каролины все стоял перед глазами, точно живой. Осталась только одна слабая надежда улицезреть ее вновь. Надо сказать, что еще с детства Алеша приметил за собой одну интересную особенность: когда он хотел досмотреть прерванный интересный сон, ему это часто удавалось. Стоило лишь хорошенько сосредоточиться, одеялом с головой накрывшись, напрячь воображение во время перехода от яви к засыпанию – и понравившееся сновидение возвращалось. Оно начиналось с оборванного момента, развивалось, а затем шло дальше до своего закономерного исхода. Такая способность видеть многосерийные цветные или черно-белые сны очень пригодилась Алексею в его курсантскую бытность. Правда, после выпуска из училища Алешенька этим своим волшебным качеством еще ни разу не воспользовался, будучи совершенно замордованным беспросветной жизнью корабельного лейтенанта-первогодка. Но теперь, кажется, настала пора снова тряхнуть стариной.
Придя к такому выводу, Алеша повеселел, поэтому четыре часа «верхней» вахты пролетели относительно быстро. Продрогнув до костей, он сдал дежурство заспанному начальнику РТС, и устремился к себе в каюту, насвистывая фривольный шлягерный мотивчик. До завтрака оставалась еще пара часов отдыха, и это время он намеревался провести вместе с Каролиной.
Уже в полусне, каким-то уголком угасающего сознания, он с удовлетворением отметил, что добился своего – бесконечное пространство перед закрытыми глазами вновь обрело вид летней привокзальной площади, ожило, наполнилось красками, голосами, задвигалось. Это была последняя связная мысль Алешеньки – когда перед ним появилась ладная девичья фигура в расклешенных «бермудах», наш герой уже крепко спал.
Счастливый, он хотел уже обнять славянскую прелестницу, однако та приложила наманикюренный пальчик к шкодливо улыбающимся губкам и... исчезла!
Потрясению Алеши не было предела. Наверное, поэтому он и не заметил, как оказался вместо портовой площади в мягко освещенном потолочными плафонами помещении, книжными стеллажами сплошь уставленном. Не до этого ему было. Зато когда он пригляделся к людям, которые сидели здесь за столами, и, попивая чаек, степенно беседовали, вопрос о женском вероломстве терзать его как-то сразу перестал.
Прямо перед Алексеем находился компактный лысый человек средних лет с усами и клиновидной бородкой, одетый в серенькую пиджачную троечку. Он что-то писал, низко склоняясь над листом. При этом его сократовский лоб бороздили глубокомысленные морщины. Иногда, не переставая писать, он одной рукой болтал ложечкой в полупустом стакане, очевидно перемешивая там не растворившийся до конца сахар. Вслед за этим быстрым движением человек этот скромно отпивал глоточек и вновь в писанину свою погружался. На Алешу он даже не взглянул – Ленин, Владимир Ильич Ульянов-Ленин, собственной персоной.
Алешенька оглядел прочих, узнавая знакомые с измальства по портретам и фотографиям в учебниках истории лица. Молодой густоволосый Джугашвили-Сталин, поглаживающий свои усищи, обрюзгший Берия в неизменном пенсне, Сергей Мироныч Киров, обсуждающий с Орджоникидзе вопросы реорганизации рабкрина... Все иконные партпокойники в сборе. Господи! Свят-свят-свят!
Надежда Константиновна за отдельным столиком, накрытом расшитой скатерочкой, раскладывала не то пасьянс, не то лото, стараясь не мешать при этом творить своему великому супругу. Находящиеся в библиотеке усиленно делали вид, что не замечают манипуляций товарища Крупской, но сами нет-нет, да и кидали в ее сторону жадные, нетерпеливые взгляды. Казалось, что движения ее рук притягивают внимание собравшихся людей.
Алексей по красной ковровой дорожке пошел меж столами, не совсем понимая смысл происходящего. Отдельно от всех, прислоняясь спиной к книжному шкафу, стоя пил чай вальяжный гражданин в маленьких круглых очках, с вьющимися черными волосами, козлиной бородкой и явно семитским носом. Алексей его тоже наверняка знал, но сейчас никак не мог вспомнить по фамилии. Что-то вроде Эйнштейна или Бернштейна... Поэтому, подойдя ближе, он спросил неожиданно властно и строго:
- Как ваша фамилия?
Гражданин вздрогнул, поперхнувшись чаем:
- Троцкий.
Вдруг Ленин, не поднимая головы от кучи исписанных листов, громко и отчетливо произнес:
- Собака Троцкий!
Тут все дружно вскочили со своих стульев, и с криками «Бис!», «Браво!» принялись ему аплодировать. Причем, громче всех это делал Сталин, озорно подмигивая Алексею.
Владимир Ильич быстро встал, раскланялся как бывалый оперный тенор с мировым именем, и неожиданно живо ткнул в сторону Алеши остреньким пальцем:
- Товарищи! Право первым тянуть жребий для распределения гуманитарной помощи, поступившей к нам во ВЦИК, я хочу предоставить нашему гостю, красному командиру-подводнику Алексею Сугоняеву! Прошу вас, товарищ Сугоняев!
Бухая своими подводницкими «кирзачами» по навощенному библиотечному паркету, Алешенька подошел к столу Надежды Константиновны. Не выбирая, взял первую попавшуюся карточку. Взял точно так же, как всегда, не глядя, брал билеты на всех своих экзаменах в жизни – и в школе, и в училище подплава. Эх, будь что будет, была-не была!..
На серой пористой картонке значилась здоровенная типографская литера «Б».
- Бэ! – громко сказал Алексей, передавая талончик Крупской.
- Есть такая буква! – радостно заявила та сочным мужским баритоном, и народ в библиотечном зале оживленно загудел, дыша Алеше в затылок.
Собственно, от этого Алексей и проснулся. Из вентиляционной решетки над коечным изголовьем несло сквозняком, приятно обвевая разгоряченное лицо. На нижней койке похрапывал штурман, который, как и Алексей, спал не раздеваясь.
В дверь деликатно стукнули три раза, и вслед за этим в каюту просунулась взъерошенная голова рассыльного матроса Самохвалова:
- Вставайте завтракать, товарищ лейтенант. Скоро с якоря снимаемся.
г. Кронштадт, 1992 год.