Ночь под музыку

     
       Осеннее утро расплывалось в тёмно-синей дымке. Размытые очертания города после ночного ливня завораживали своим изяществом, пустотой и усталостью. Марк стоял у окна, прикасаясь ладонью к стеклу; к такому холодному, влажному стеклу. В комнате звучала музыка, чудесная, немного меланхоличная музыка, способная гипнотизировать, вводить в транс – это был Лист, это было «Утешение». Молодой мужчина, такой изящный и такой молодой, стоял около окна в строгости чёрного костюма. Он наблюдал за лужами, за этими неглубокими озерцами, рассыпанными по городу, по очаровательному, пустому городу, влюблённому в самого себя.
       Сон так и не пришёл к Марку, ни окунул его в свои тайны, потоки, миры. Чёткость – пожалуй – это то слово, каким можно описать его состояние. Чёткость и ранимость – такая особая, мужская ранимость. Он прикрыл глаза, и беспричинно улыбнувшись самому себе, замурлыкал «Утешение»…..
       На столе, на коричневом журнальном столе лежали книги: новые и потрепанные, открытые и исписанные, разные. Музыка, книги, сигареты и мутноватый отблеск электрического света - проникали в сознание, делая реальность осмысленной, сконструированной, макетной, и потому одинокой.
       Воспоминания – эти тонкие нити, эти распахнутые двери, постоянно навязывающие свою волю, правду, всё, то, что не давало уснуть, с головой унося в прозрачную, сонную ночь, сейчас спустя три пачки сигарет казались чем-то не принадлежащим ему, чем-то, на что он смотрел как бы со стороны. Это помогло ему избавиться от печали и даже возможно скорби, но теперь чувство усталости, разбитость накрыло его с головой. Тёмные мишки под глазами, кровавые белки глаз… Усталость….
       Марк закрыл на секунду глаза, боль пронзила глазницы, они будто вспыхнули, слёзы покатились по небритым щёкам и, застряв где-то на середине, исчезли в щетине аккуратно обрамлявшей его широкие скулы
       Остановка жизни, исследование пустой квартиры, начало чего-то нового, необычного, инкрустированного, всё это происходило где-то рядом, едва касаясь кожи. Он вспомнил ирисы, фиалки, магнолии, почти ощущая аромат цветов, Марк с закрытыми глазами немного потянулся вперёд, будто желая более отчётливо почувствовать в запах, утонуть…. Но нет, он от него ускользнул, исчез едва поманив….
       Внятно объяснить причину бессонницы для начала хотя бы себе самому он не мог. Особых причин не было, обычный будний день, начавшийся со звона будильника; плавно перешедший в тянущийся, словно струйка мёда рабочий полдень, а далее вечер, дом, книги по маркетингу, любимый Марсель Пруст и медленное тление недокуренных сигарет в пепельнице. В голове путались мысли, слова отдельные фразы, всё словно в калейдоскопе - приобретало неожиданные ракурсы. Бессвязные предложения о ликвидности, неожиданно переходили в рассуждения о происхождения названий мест во Франции. И зачем он включил Листа? «Утешение» всегда действовало на Марка по особому сильно – выбивая слезу, заставляя переживать и сопереживать чему-то магическому, таинственному, глубокому и трогательному, заставляющему почувствовать поток, искристый, свежий поток красок и звуков. Печаль и меланхолия, так несвойственные Марку при первых аккордах проникали внутрь, в самые потаённые уголки души и возводили их в степень, возвеличивая, словно наследного принца. Вот и сегодня ночью звуки лились из колонок, и хотелось прибывать в этом чарующем потоке, растворяясь в его гармонии, плыть по его медленным водам целую бесконечность, ни чем не делимую бесконечность.
       Марк открыл глаза и не узнал комнаты. Вместо мягкости персиковых обоев и мебели перед его глазами разлился яркими пятнами фиолетовый, грязно-зелёный, темно-синий. Словно избитая, комната покрылась синяками, кровавыми подтёками, речной тиной вы¬брошенной на проселочную дорогу после дождя. Марк внимательно всматривался в странные преобразования, случившиеся вокруг него…. Новые краски погрузили комнату в состояние пограничное с декадентством, с мистикой, таинством, мрачным сном? Реальностью?
       - За журнальным столиком сидит мужчина. Это я. Курит, читает, слушает, плачет.… И вот…, вот теперь, наконец, он ещё и видит…