Две таблетки клофелина на нее не подействовали. В моей практике такого случая еще не было, я подумал, что у нее повышенное кровяное давление (в таком-то возрасте), но не настолько же повышенное, чтобы даже не задремать.
И возраст у нее был не почтенный, конечно. То есть я к ее возрасту почтения не испытывал. Пятидесяти ей не было. Пересеклись на трассе, она была за рулем. Я голосовал. Она возвращалась из пригорода, я – будто бы – от бабушки. Я был опрятно одет, рюкзак не испачкан. Она остановилась.
В машине посмотрела на меня рассеянным взглядом. Я зажал замерзшие руки между колен – никак не мог согреться. Вспомнил о бутылке вина в рюкзаке и признался, что зуб на зуб не попадает.
- Куда тебя подкинуть? – спросила она, когда мы оказались в черте города.
- Не знаю. Я очень замерз.
Она могла быть не одинока в ту ночь. Но оказалось, что она одинока всегда: муж ушел от нее к какой-то девчонке, дочь уехала в Германию, а родители умерли. Все по-разному остаются одинокими, но само по себе одиночество не может быть разным – для нас в ту ночь оно было совершенно одинаковым, хотя от меня никогда не уходил муж, и не уезжали навсегда дети.
Она жила в центре. Я думал – что-то вроде частного коттеджа, но у нее была четырехкомнатная квартира в старой хрущевке. А бизнес – обувная фабрика. Не очень крупная, работающая с перебоями. Она попыталась объяснить, почему перебои. Я не стал слушать.
Прошел по комнатам. Уютно. Видно, что когда-то здесь жила семья – крепкая, советская семья, а с тех пор очертания комнат и расположение вещей утратили свой прежний смысл, не приобретя никакого нового.
- Это детская. Бывшая детская, – сказала она. – Ты можешь там переночевать.
- В детской? – я искренне удивился.
И она тоже удивилась. В ней было очень мало хватки современной бизнесвумен. Поэтому «с перебоями».
- А в вашей постели нельзя?
Я мог бы не исполнять этого. Мы бы все равно выпили моего вина, даже если бы я согласился лечь в детской. Но я стал исполнять по привычке, мало сосредотачиваясь на ее лице и слабо понимая, что я несу. Язык действовал вполне самостоятельно: я говорил, как она хороша собой, добра и как приятно пахнет в ее квартире.
- Что-то извращенное, – заметила она. – Ты младше моей дочери. Как ты можешь хотеть этого?
- А я такой.
В квартире не было сейфа. Деньги могли лежать на бельевых полках в шкафу, в морозилке, на пыльных антресолях, в кастрюле на кухне. Такие тети обычно не прячут их в неожиданных местах и не доверяют пластиковым картам. В шкатулке у зеркала могли храниться золотые украшения. Искать можно было спокойно – никто не обещал прийти в гости. Но для этого нужно было скорее пить вино. И было бы намного лучше, если бы она сняла меня как мальчика на ночь. К психологическим разговорам я никак не был готов.
- Если мы не выпьем вина, я не согреюсь, – поставил я ультиматум.
- Я не очень люблю вино. У меня от него обычно болит голова.
Тетя явно предпочитала водку.
- Это очень хорошее, друг привез мне из Франции. Мой бывший сокурсник.
- А на кого ты учился?
- На биолога.
- И где работают биологи?
- В суперсекретных лабораториях.
- А друг кем работает?
- Какой друг?
- Из Франции.
- Барменом.
- Повезло ему.
Я засмеялся тому, что меня снова отвлек пустой разговор. О выдуманном друге. Или обо мне самом – но во Франции. Торчу за барной стойкой и наливаю всем дешевого вина с суперсекретными добавками. Не такой уж и секрет. Просто людям нужно быть осторожнее с незнакомыми.
Я быстро наполнил два бокала. Она сделала бутерброды. Выглядели они аппетитно, и зеленый салат привлекал. Мне захотелось есть и спать. Пусть даже в детской.
Мы стукнулись бокалами – звук вышел глухой, безнадежный какой-то. Она выпила. Не ждала меня, просто выпила. Потом взяла с блюда бутерброд.
- Приятное вино. Почему не пьешь?
И больше ничего не произошло. Она не повалилась набок, не съехала со стула, не упала на пол, даже не закрыла глаза. Пригладила волосы и подала мне бутерброд.
- Тогда хоть ешь.
Я был уверен в этом вине. Не первая же бутылка… Но реакции никакой не было. Я стал жевать.
Потом понеслось все вихрем – мысли о ее возрасте, давлении, детской, сексе, зеленом салате. Она поставила чайник.
- Не такой ты и алкоголик, каким хотел казаться.
- Не могу почему-то.
Наверное, я просто пропустил эту бутылку. А потом сунул в рюкзак машинально. Такое могло быть. И что теперь? Сказать, что уже согрелся и уйти? Кажется, я обещал ей ночь любви.
Я поднялся. Может, у нее просто замедленные реакции? Может, стоит подождать? Я снова сел.
- Чаю выпьешь – согреешься. Примешь горячую ванну. Я в детской тебе постелю, не бойся.
- Не шути так. Это не смешно. Я не боюсь.
С перепугу я перешел на «ты». Она чуть не облила меня кипятком. Но, наконец, мы снова оказались за столом друг напротив друга, перед чашками чая и вазочкой с конфетами. Ее звали Елена.
Это была женщина не очень высокого роста, с не морщинистым, а, скорее, немного усталым лицом. Или даже не усталым, а огорченным. Как будто только что ей сообщили что-то очень неприятное, но она пытается не подать виду – живет, говорит и дышит через эту пелену спрятанной обиды, и эта пелена не дает ей видеть мир ясно и четко. Она не видит, что я проститутка и вор. Не видит, что я вру. Не видит, что мое место не за столом, не в ванной и не в постели, а на обочине трассы у придорожных мусорных баков. Или может, она видит что-то другое.
- Когда мне больно, я кричу, матерюсь, плачу. Я ору! Знаешь, как я ору?! – сказал вдруг я.
- Это ты к чему?
- Мне кажется, ты так не делаешь. Ты терпишь. И ждешь, пока само пройдет.
- А что толку орать в пустой квартире?
- Все равно. Пусть и в пустой. Даже лучше. Пусть соседи-придурки тоже не спят.
- Они не придурки. Там за стеной грудной ребенок. И без меня есть, кому орать по ночам.
Мне хотелось спросить, как она себя чувствует. Но ее вид говорил о том, что ничего необычного не происходит. Она просто посмотрела на меня внимательнее, словно прогоняя туманную пелену.
- Тебе утром на работу?
- Нет.
- Ты не работаешь?
- Я в поиске. В творческом.
- Хочешь, поговорю со знакомыми – возьмут тебя менеджером в солидную корпорацию?
- Нет, спасибо.
- А живешь где?
- Вообще-то за городом. У бабушки.
- Играешь?
- В смысле?
- Ты игрок?
- Нет. Вообще не играю. Никогда не тянуло даже.
- А я играла одно время. Много не ставила. Так, чтобы развеяться. Но стала привыкать. С большим трудом бросила.
- А наркотики не пробовала?
- Нет. Курить пробовала – меня не очень берет. Такой организм какой-то.
- А оргазм бывает?
Она помолчала. Но не улыбнулась.
- Таким тоном доктора спрашивают или налоговые инспекторы. Так, как будто это часть их работы, не больше. Какой баланс по оргазму за месяц?
- Ну, это здравый подход. Любые физические реакции должны программироваться…
Я сбился. Любые, но не любые. Вино в бутылке еще оставалось.
Потом я пошел в ванную, долго лежал в горячей воде и ароматной пене и уже ни о чем не думал. То есть думал о шоколадных конфетах, о том, что не пробовал их с детства. Как-то мне не приходило в голову купить самому себе кило шоколадных конфет и трескать. А они вкусные оказались. Мысли были глупые и ноющие.
Она постелила мне в детской. Я лег, она выключила свет и ушла. Не сидела надо мной, не пожирала глазами. Просто вышла и закрыла за собой дверь. Потом еще слышались ее шаги, и свет пробивался из-под двери в щелку, я уснул, глядя на тонкий лучик света и зная, что рядом кто-то ходит, а проснулся ночью, в полной темноте. Мне снилось, что я ищу в шкафу свою рубашку, но не нахожу вообще ничего – не нахожу своих вещей, везде только детские, маленькие, короткие, распашонки какие-то. Я обрадовался тому, что проснулся.
Из ее комнаты не было слышно ни звука. Я прошел на кухню и увидел, что вина в бутылке стало меньше. Скорее всего, она выпила еще и, наконец, уснула. Я заглянул в морозильную камеру – там лежал кусок замороженного, побелевшего мяса. Потом я открыл шкатулку в прихожей – украшений там не было.
С минуту я постоял и послушал тишину, потом прошел в зал. Приоткрыл дверцу шкафа. Ощупал полки с бельем. Запустил руку поглубже и выловил тугую пачку. Пачка была одна, но долларовая. Достаточно толстая, чтобы я оставил дальнейшие поиски и вернулся к себе.
Сунул деньги в рюкзак и стал одеваться в темноте. Чувствовал, что как-то недоработал. Может, потому что не по схеме, а как-то так пошло, в сторону. Но удачно же. Вышел я очень тихо, замки едва щелкнули.
Я пошел прочь от дома, забрел в какой-то парк, сел на покрытую инеем лавку. Облегчения не было. Тем более не было состояния избавления от опасности. Холод накинулся на меня, как голодный пес, грыз за задницу и обкусывал пальцы. Я почувствовал себя побелевшим куском мяса в морозильнике – зубы застучали.
Ехать нужно было через весь город – в съемную квартиру Антона. Антон промышлял примерно тем же. Все остальное время мы таскались по клубам, курили, иногда уезжали к его родителям в провинцию, причем ехали всегда поездом и всю дорогу смеялись. Поезда нам казались ужасно смешными. Его родители бывали нам страшно рады, это были довольно простые и добрые стариканы, которые считали нас до сих пор непутевыми студентами и шалопаями. Связи у нас не было. Но грязь была общая. А это роднит сильнее. По-моему никто из нас никогда не пробовал изменить что-то.
Иногда мне хотелось уйти. Но, начав рассуждать об этом наедине с самим собой, я всегда приходил к мысли, что Антон в беде и бросать его – бессовестно. Какая беда у Антона, сказать было сложно. Конечно, он любил побаловаться легкими наркотиками, но эта беда была целиком в контролируемых рамках. В остальном же – просто хотел вести веселую и беззаботную жизнь, даже если для этого приходилось обирать престарелых дам или кавалеров. Милиции, конечно, мы побаивались, хотя летальных случаев на нашей совести не было. И если не углубляться в перипетии, дни были легкими…
К Елене я вернулся на рассвете. Позвонил в дверь, и она открыла тотчас же.
- А я деньги тебе привез. Прихватил по привычке. Сорри, – сказал я.
Она посмотрела на меня так же странно, как тогда в авто, а из кухни вышел чел в милицейской форме и ткнул в меня пальцем:
- Это он?
- Да, – сказала Елена.
Хорошо было то, что клофелин в деле не упоминался. Она просто уснула, а я ограбил ее. Поэтому других «чисто клофелиновых» дел мне не шили. Конечно, взялись серьезно, дали по зубам, пообещали вывести меня и всю мою шайку на чистую воду, погрозили превратить меня в послушную девицу, которой немногословность только придаст шарму на зоне. Но скажите, чего такого я не слышал за последнее время?
Вместо того чтобы сдержать свои обещания, на одном из допросов майор Лопатин посмотрел на меня долгим взглядом и сказал:
- Бедный парень. Еще и молчишь. А мадам твоя заявление забрала, рассказала нам, как все было на самом деле.
- Правда?
- Можешь больше не выгораживать старую дуру. Уговаривала мальчишку, соблазняла, вина подливала, заплатила, а когда ушел – денег пожалела и милицию вызвала. Они все на старости лет с ума сходят, а ты молчишь, деликатничаешь. Думаешь, мы не люди – не поймем тебя, не поверим? Да на каждом шагу такое. Ты ж только на работу устроился, начальник вот твой отзыв прислал – толковый ты сотрудник, коммуникабельный. А тут молчишь.
- Я могу быть свободен?
- Можешь.
Потом Антон позвонил. Мол, слышал, что дела твои плохи, так чтобы ты не вздумал обо мне заикаться. Я пообещал. Мне даже показалось, что теперь ощущение «недоработки» должно остаться у правоохранительных органов.
Звонок внутри ее квартиры зазвучал очень привычно. Она заметно обрадовалась, увидев меня на пороге.
- Выпустили?
- После всех ваших сказок.
Жестом пригласила войти.
- Хорошо, что заглянул. Расскажу, где твоя работа находится.
- Та, на которой я хорошо себя зарекомендовал?
- Да, это авансом, – она улыбнулась.
Хотела сказать что-то еще, но я перебил ее:
- Подождите, я извинюсь сначала. Не за кражу, а за то, что такое нес тут… про оргазмы и тому подобное. Мне кажется, это более преступное преступление.
- Сильно сказано. Ну, можешь остаться и жить здесь, сколько тебе нужно, раз мы все уладили. Только я есть не всегда готовлю.
- Я как раз не всегда ем.
- Идеально, – решила она.
Ее звали Елена. У нее были голубые глаза. И было ей тогда всего сорок шесть лет.