По выходным дням мы дружно ходили в баню.
«Татарский двор», а такое прозвище ему дали в округе из-за четырёх татарских семей, проживающих в нём, был очень сплочённым, и даже в баню мы снаряжались, как в поход, благо баня находилась рядом, на нашей же улице.
Берёзовые веники, тазы, вместительные сумки, набитые туго-натуго различными банными принадлежностями и непременно в мешочке - аппетитный довесок(лимонад и фрукты) - вот весь незатейливый походный перечень.
Баня занимала тесное помещение: раздевалка с двадцатью местами, общее отделение с несколькими рядами скамеек и парная.
Мама любила мыться исключительно в этой бане, напоминающей ей деревенскую из детства. В районе насчитывалось немало просторных парных, но «татарский двор», вопреки бытующим мнениям был верен однажды заведённым традициям.
Стоя часами в очереди, иногда в предбаннике, а чаще на улице, татарки нахваливали парилку -
«Ну и пар, до самых косточек пробирает!».
Первым делом мама торопилась в парилку.
Ковшик с длиннющей ручкой ловко наполнялся водой из крана и с размаху летел на раскалённые камни.
Камни шипели, как змеи, и пар, медленно подползая к потолку, кусал всё подряд, что только попадалось на пути, будто пробуя на зубок старые стены, деревянные ступеньки и лавочки, а заодно и заядлых парильщиц.
Некоторые из женщин, особенно преклонного возраста, не выдерживали обжигающего натиска и спускались вниз - отдышаться и окатиться холодной водой.
Но женщины востока не из робкого десятка.
Их смуглая кожа стойко переносила ожоги. Уверенным шагом, как по горящим углям, поднималась мама по ступенькам к вершине. Покрякивая от удовольствия, она исполняла веником паровой ритуал.
Сидя на нижней ступеньке, я наблюдала за зрелищем добровольной экзекуции и никак не могла понять: зачем с таким нещадным остервенением мама избивает себя?!
Иногда я зажмуривалась, чтобы не видеть, но где-то в глубине души всё-таки гордилась смелостью мамы.
Парилку я ненавидела, а душ обожала. До посинения готова была торчать в душевой, подставляя лицо холодным струйкам.
Мама возмущалась, что так недолго простудиться и превратиться в посиневшего цыплёнка.
Она насильно вела меня в душную парилку, где со всем азартом хлестала веником по моей спине.
– Ай, больно, ой, горячо! – извиваясь, подпрыгивала я.
Но сопротивление бесполезно! Её невозможно было ничем остановить!
Мама хлестала что есть мочи, приговаривая: «Привыкай, казак, атаманом будешь».
Нужно отдать должное, что по наследству ей перешла цветущая внешность.
От неё исходили токи полнокровной жизни. Энергия ощущалась в каждом движении, а мне, худенькой девочке, достались только мечты о красоте и мощи роскошных округлостей.
Потому-то мама легко справлялась с неокрепшим цыплёнком.
Моё хрупкое тельце она подвергала крещению водой и огнём со всем, отпущенным природой темпераментом, намыливая мылом и надраивая мочалкой.
Сначала на длинные волосы намазывался кефир, а затем, спустя полчаса, прокисшая голова заталкивалась в таз с горячей водой.
Боже, как только мама не издевалась над моими бедными волосами!
Стирала, полоскала, отжимала, будто грязную простыню.
Вода с кефиром забивалась в уши, нос, в глаза и рот.
Превозмогая отвращение, я молчала, как настоящая комсомолка.
«Зоя Космодемьянская и не такое выдержала!» - думала я. Оставалось одно – молчать и терпеть.
После, чтобы отдышаться от перенесённого шока, я пряталась в спасительную, душевую кабинку.
Жирные мои косы постоянно пахли кефиром, но росли, как на дрожжах.