«Есть вещи, которые надо делать самому, даже если не умеешь».
(Г. К. Честертон)
В Фомино воскресенье в Свято-Феодоровский монастырь на Босфоре собралось из разных мест до сотни исповедников – митрополиты, епископы, игумены, монахи. Прибыл с Принкипо и Студийский игумен с Навкратием, Николаем и еще несколькими братиями – они уже несколько месяцев назад перебрались на остров, где построили себе кельи, устроив некоторые из них, в том числе для Феодора, прямо в местных пещерах. Патриарх возглавил воскресную литургию, а по ее окончании все были приглашены к праздничной трапезе. Когда все стали занимать места, патриарх, сидевший во главе стола, нашел глазами Феодора Студита, подозвал и указал ему место на скамье рядом с собой, а затем, обратившись ко всем, сказал:
– Позвольте, братия, многострадальному отцу Феодору председательствовать наравне со мной – хотя он, мудрый, вовсе не желает этого, – чтобы нам обоим, сидя вместе, совершить преломление хлеба. Ведь кто больше явил знаков любви к общему Владыке, тому больше и воздастся, как изрек Господь в Евангелии. И как существует различие в жизни святых, так бывает оно и в почестях, и Бог соразмеряет награду с заслугами каждого. А если так у Бога, то да будет так и у нас, смиренных!
Игумен сел рядом с патриархом, улыбаясь чуть смущенно и в то же время так обезоруживающе, что никому из присутствовавших и в голову не пришло завидовать ему: все понимали, что если кто среди них и был достоин сидеть рядом с главой Церкви, то это, конечно, Феодор.
– Да, – тихо проговорил Петр, митрополит Никейский, обращаясь к сидевшему рядом с ним митрополиту Синадскому Михаилу, – это справедливо! Никто больше Феодора не понес трудов ради православия!..
Михаил кивнул и ответил так же тихо:
– К тому же... если б не самовластие государя Никифора, Феодор стал бы патриархом... Как люди не стараются установить свою волю, а промысел Божий в конце концов всем воздает должное!
Николай с противоположного конца стола смотрел на своего игумена и не замечал, как слезы текут по его щекам.
После трапезы исповедники, не расходясь, еще долго беседовали. Когда патриарх, а за ним и остальные, наконец, поднялись и направились к выходу, к Никифору с поклоном подошел один из монастырских послушников и тихонько сказал:
– Святейший, там тебя уже часа три дожидается какая-то юная госпожа, из столицы приехала. Говорит, что у нее очень важное дело.
– Вот как? Что ж, до вечерни еще есть время... Скажи, что я сейчас приду поговорить с ней. Она в привратной келье?
– Да.
Кассия дожидалась патриарха в пристройке для приема женщин, находившейся у врат обители; сопровождавших ее Геласия и Маргариту она оставила в повозке. Ждать ей пришлось долго, поскольку она приехала в монастырь, когда только началась общая трапеза, и один из монахов сказал ей, что позвать сейчас святейшего нет никакой возможности:
– У него сегодня великое собрание честных отцов! Только что к трапезе пошли... Придется тебе обождать, госпожа.
– Конечно, я подожду, отче. А что... может быть, и Студийский игумен тоже здесь?
– Да, да! – радостно закивал монах. – Отец Феодор тут! Без него ни одно такое собрание не обходится! Святейший его перед всеми отличает! И не дивно: кто еще столько претерпел за веру, сколько он?!..
Кассия просидела в привратной келье три часа, как на иголках. Сначала она окрылялась надеждами, потом, напротив, ей стали представляться всякие ужасы. Вдруг патриарх не благословит ее замысел, а велит поступать в какой-то определенный монастырь? Или посоветует отправляться за благословением к духовному отцу? А если она скажет, что это игумен Студийский, то не позовет ли он его и не спросит ли его мнения?.. А Феодор... ведь она так и не ответила ему на последнее письмо! Что он подумал о ней? Может быть, он теперь скажет патриарху, что она – девица своенравная, непокорная и гордая, и потому лучше всего ее отправить в такую обитель, где ее будут сурово испытывать на смирение?.. «Что ж, – думала она с печальной иронией, – может, мне действительно для спасение души нужно именно это... Только ведь я гордая, я на такое не пойду... Зачем я вообще приехала сюда?.. Смогу ли я объяснить святейшему, чего мне хочется?.. Объяснить святейшему, чего мне хочется! Цель обличает гордыню сама по себе!.. Не лучше ли убраться подобру-поздорову и не искушать судьбу? Я и так один раз ее искусила... Нет, никто, кроме Льва, не поймет меня!.. Кроме Льва и, должно быть, Ианния... Какая насмешка судьбы!.. Мартинакий сказал бы сейчас, что всё оттого, что я слишком много читала эллинские сочинения вместо Священного Писания!.. Слишком много, но всё же не больше, чем Грамматик!.. И не больше, чем...» – и она опять мысленно оказалась в Золотом триклине. «Не правду ли говорят, что “чрез женщину излилось зло на землю”?» Да, правда, – могла бы она ответить, и тогда всё сложилось бы совсем иначе... И если сейчас у нее ничего не выйдет с монастырем, значит... значит, она сделала неправильный выбор! Ну и что, призвание? Призвание на что? Шить хитоны или обрезать виноградные лозы вместо того, чтобы заниматься философией и писать стихиры и эпиграммы? Ах! Зато – послушание, смирение, спасение души! Ей вспомнилось из Еврипида:
«– Удел рабов – трусливо прятать мысли.
– А каково от грубости терпеть?
– Да, жить среди глупцов... какая пытка...»
Какая гордость! Какое превозношение над монахами, которые в простоте спасают свою душу, не заботясь о том, что там писали Аристотель или Платон!
– Что ж, Феофил, – прошептала Кассия, – если сейчас ничего не выйдет, значит, я ошиблась, когда отказала тебе! – и она сама испугалась произнесенных ею слов.
Тут дверь в келью отворилась, и вошел патриарх. Последний раз Кассия видела его больше одиннадцати лет назад, и с тех пор он не очень изменился, только стал совсем седым.
– Здравствуй, владыка! – она поклонилась и подошла под благословение.
Патриарх благословил ее, и вдруг всё смятение, обуревавшее девушку, совершенно ее оставило.
– Здравствуй, госпожа...
– Кассия.
– Кассия? Мне сказали, ты из Константинополя? Это не ты ли написала стихиру в честь Первоверховных? – улыбнулся патриарх и вдруг принялся напевать: – «Светильники великие Церкви, Петра и Павла восхвалим...»
Девушка растерялась от неожиданности. Она никак не думала, что ее первое сочинение дошло до самого святейшего.
– Да, владыка, – смущенно ответила она.
– Значит, чадо отца Феодора? Что ж, рад с тобой познакомиться, почтеннейшая! Присаживайся, – он указал ей на стул и сам сел напротив. – Что привело тебя к нашему смирению?
– Я... – Кассия вдруг забыла все те фразы, которые приготовляла по дороге сюда и здесь, пока ожидала патриарха. – Я хотела... – она набрала побольше воздуха и выдохнула, словно бы падая в пропасть: – Я хочу создать монастырь и приехала просить у тебя на это благословение, святейший.
– Вот как! – Никифор внимательно посмотрел на нее. – Что ж, это весьма похвальное намерение! Но сколько тебе лет, госпожа?
– В этом году будет двадцать два, – ответила она и вспыхнула, подумав: «Сейчас он, конечно, скажет, что я слишком молода, и посоветует отправляться куда-нибудь на Принкипо!»
Но патриарх ничего подобного не сказал.
– Ты сочиняла еще какие-нибудь гимны, кроме того в честь апостолов? – спросил он.
Кассия опять растерялась.
– Да, я... немного... вот, недавно – в честь святых Адриана и Наталии...
– Может быть, споешь нам? Арсений! – крикнул патриарх в сторону двери, которую, войдя, оставил приоткрытой. – Иди-ка сюда, послушай!
В комнату вошел дежурный монах и остановился у порога.
– Вот, наша гостья – госпожа Кассия, та самая, что сочинила гимн в честь Первоверховных, который тебе еще так понравился, помнишь?
– О, да, святейший! Дивно красивый! – монах воззрился на девушку. – Так это ты его сочинила, госпожа?
– Да, – ответил за нее патриарх. – А сейчас она нам споет еще одно свое сочинение. Просим, госпожа!
– Я... – Кассия встала; щеки ее горели. – Хорошо, владыка, я попробую...
Она глубоко вздохнула, собираясь с мыслями, помолчала и негромко запела:
«О, супруже святой и избранный Господу!
О, верста изрядная и блаженная Богу!
О, вожделенная двоица и возлюбленная Христу!
Кто не удивится о сем, услышав сих выше человека деяния?
Как женский пол вмужился на горького мучителя
и своего сверстника укрепил не вдаться лютым,
но избрать о вере умереть паче, нежели жить?
О, богоплетенные глаголы Наталии премудрой!
О, поучения божественные, небеса прошедшие
и к самому престолу Великого Царя
Адриана славного знаема поставльшие!
Но, о, двоица святая, о нас Богу молитесь,
любовию творящих память вашу,
напастей избавить и всякой скорби».
– Прекрасно! Просто прекрасно! – воскликнул патриарх. – Не правда ли, брат? – восхищенный Арсений молча кивнул. – Бог действительно дал тебе великое дарование, госпожа. Смотри же, не зарой талант в землю!
– Я стараюсь, владыка.
– Господь да поможет тебе! Можешь идти, Арсений, – монах поклонился и вышел, а патриарх снова окинул девушку внимательным взглядом и сказал: – Я слышал о тебе госпожа – и о том, что ты с детства решила идти монашеской стезей, и о том, что пострадала за иконы в прошедшее гонение. Благословен Бог, укрепляющий против ереси и столь юных девиц! Знаю и о том, что Господь даровал тебе большой ум и способности к наукам. Поэтому думаю, что такая, как ты, вполне способна создать обитель, несмотря на свою молодость... Но, как видно, ты задумала какой-то особенный монастырь, не похожий на другие?
«Как он узнал?» – мелькнуло у нее в голове.
– Да, святейший, – кивнула она. – Я... я потому и приехала сюда, что мне подумалось, что тебе я легче смогу объяснить... Сначала я думала поступить в какой-нибудь монастырь из тех, что уже есть... Но в последнее время... я стала понимать, что... устав в тех обителях, по крайней мере, женских... как бы это сказать... больше направлен на телесную деятельность и на чтение книг только с аскетической целью... то есть только таких, где написано, как монах должен проводить жизнь. А я... прочла много всего, в том числе много философских сочинений... Мы с моим учителем разбирали эллинские произведения, занимались символическими толкованиями... В общем... мне хотелось бы жить в монастыре, где сестры занимались бы не только и даже не столько телесными трудами, сколько умственными, науками, перепиской книг, может быть, теми же символическим истолкованием древних писателей... Мне кажется, это тоже может быть полезно для души... и для борьбы с еретиками тоже! Ведь вот, Иоанн Грамматик, например, очень силен в философии и благодаря этому многих сумел запутать...
– Ты права, – согласился патриарх. – И понятно, к чему стремится твоя душа. Итак, не видя среди существующих обителей такой, ты решила создать ее сама?
– Да, – Кассия вздохнула с облегчением: похоже, патриарх действительно ее понял, хотя она и объяснила всё довольно сумбурно.
– А справишься? – спросил Никифор, пристально глядя на нее.
– Божьим содействием, владыка! – улыбнулась она.
– Да будет так! – патриарх поднялся. – Но вопрос этот, конечно, серьезный, госпожа Кассия, поэтому мы еще должны будем обсудить всё это подробнее. Сейчас у нас будет вечерня... Пожалуй, ты можешь присоединиться к нам. Одета ты почти по-монашески, так что надеюсь, братию не смутишь, – он чуть заметно улыбнулся. – Дева мужеумная! Пойдем теперь в храм, а после службы еще побеседуем.
По дороге он спросил девушку:
– Ты особо почитаешь святых Адриана и Наталию?
– Меня сестра моя попросила написать им стихиру, – смущенно улыбнулась Кассия. – Она недавно вышла замуж за очень хорошего человека, и у них как раз всё решилось в день памяти этих святых. С тех пор они очень чтят этих мучеников...
– Понятно, – улыбнулся патриарх. – Вот что, госпожа Кассия, если ты что-нибудь еще будешь писать из гимнов, присылай и нам сюда. Очень уж красиво у тебя получается!
– Хорошо, владыка.
В храме Кассия забилась в самый дальний угол, за колонну у входа, чтобы не обращать на себя внимания, и удивилась, когда, сделав отпуст вечерни и сказав краткое слово, патриарх сошел с амвона и направился прямо к ней, позвав с собой и Студийского игумена.
– Вот, отче, гляди: твое ведь чадо?
– Мое, – улыбнулся Феодор, чуть удивленно взглянув на девушку, которая так растерялась, что даже не могла ничего сказать, а только поклонилась ему. – Здравствуй, госпожа Кассия! Какие ветры занесли тебя сюда?
– Ветры философии, надо полагать! – сказал Никифор. – Как говорил один от древних, «каждый проводит свои дни с друзьями именно в тех занятиях, какие он любит более всего в жизни, потому что, жилая жить сообща с друзьями, люди делают то и принимают участие в том, в чем мыслят себе совместную жизнь». А госпожа Кассия предпочитает философию, не так ли?
– Да, владыка, – проговорила Кассия.
– И не дивно! – продолжал патриарх с улыбкой и взглянул на Феодора. – Кажется, ты, отче, называл наше время «временем философии»? Я слышал, ты писал об этом кому-то.
– Да, правда, – кивнул игумен. – Но вот не думал, что это дойдет и до тебя, святейший!.. Пожалуй, мои слова точно может передать Николай, – Феодор чуть улыбнулся. – Сам я далеко не всегда помню, что кому писал, а он, по-моему, всё наизусть заучивает, – он повернулся и взглянул на Николая, который смиренно ожидал его чуть поодаль. – Брат, подойди сюда! Вот, познакомься, наконец: это госпожа Кассия.
– Я уже наслышан о тебе, госпожа, – поклонился Николай, – а теперь рад и познакомиться.
– Я тоже очень рада, наконец, познакомиться с тем, чьи подвиги и чудесный почерк мне уже давно известны, – ответила девушка с улыбкой, кланяясь в ответ.
– Николай, ты не помнишь, кому я писал письмо о «времени философии», вернее, что там точно говорилось? – спросил игумен. – Святейший вот интересуется.
– Сейчас, отче, – Николай немного помолчал, глядя в пол. – Да, вспомнил! Это было письмо кому-то из мирян, ты хвалил его за дружбу и благочестие, а про философию там говорилось так: «Видишь, как я философствую в это время философии? Ибо философия есть средство избежать гибели от ереси, к которой Бог да соблюдет тебя непричастным».
– Аминь! – сказал Никифор. – Так вот, отче, твое чадо приехало ко мне за благословением на создание обители, и нам бы надо еще немного обсудить этот замысел. Если ты не имеешь других планов, я бы хотел, чтобы ты присоединился к нам.
Они втроем просидели у патриарха около двух часов. Кассия, наконец, совершенно успокоившись, смогла внятно изложить свои мысли и планы, начала было извиняться перед игуменом за то, что не написала сначала ему, но Феодор прервал ее и сказал, что прекрасно понимает, почему она поехала именно к патриарху, и что она поступила вполне разумно. Патриарх задал девушке кое-какие вопросы из разряда: «А что ты будешь делать, если...» – но у Кассии на всё нашелся ответ, поскольку со Львом они успели не по одному разу обсудить «скользкие места» ее плана.
– Что ж, – наконец, сказал Никифор, – ты хорошо подготовилась к осуществлению своего замысла, как я вижу. Такую обитель, по-видимому, нужно создавать в столице. Клувийская игуменья даже во время гонений сумела оградить себя и сестер от общения с ересью, а сейчас время гораздо более благоприятное. Даже владыка Евфимий свободно живет в Городе, несмотря на свою «дерзость», – патриарх улыбнулся. – Конечно, мы не знаем, что будет впереди, но поэтому же не стоит и загадывать, – он на несколько мгновений ушел в себя, точно прислушиваясь к некоему внутреннему голосу, а потом взглянул на Кассию. – Пожалуй, если ты приедешь ко мне осенью, я постригу тебя, чадо, а пока готовься... Бог да вразумит тебя и да соблюдет от искушений, как знает Сам!
Когда Феодор с девушкой вышли на монастырский двор, Кассия взглянула в уже темневшее небо, вздохнула и тихо сказала:
– Прости меня, отче, что я тогда написала... такое злое письмо... Мне было жаль сестру и родственников... Они так огорчились!
– Я понимаю, – ответил игумен. – Что делать! Не всё в жизни получается по нашему хотению... Но я сужу в меру своего скудного понимания. Может быть, я и не прав, чадо, но пусть тогда Бог рассудит нас по смерти!
Девушка ощутила, как у нее к горлу подступают слезы.
– Нет, – прошептала она, – лучше... пусть... там мы просто будем все вместе!
– Да будет! – игумен благословил ее. – Господь да сохранит и наставит тебя, чадо!
Кассия с Маргаритой и Геласием переночевали в соседнем селении, а утром пустились в обратный путь. Впервые за много месяцев Кассия ощущала в душе чистую и ничем не омраченную радость. Всё-таки выбор был сделан правильно, и она пойдет тем путем, на который направил ее Господь, а искушения – что ж, без них не стяжать совершенства!
Между тем, в Свято-Феодоровском монастыре после литургии и общей трапезы приехавшие к патриарху исповедники стали собираться в обратный путь. Во время прощальной беседы Феодора с Никифором у них зашла речь о Кассии.
– Я рад за нее, – сказал Студийский игумен. – Именно такое дело ей нужно, и, надеюсь, она справится. Правда... одно только меня беспокоит... Ведь когда монастырь будет создан, ты, владыка, поставишь ее игуменьей?
– Да, – кивнул патриарх. – Тебя смущает ее молодость?
– Молодость и то, что она все же еще далека от бесстрастия и не так опытна, как бы надо для того, чтобы руководить другими. Хотя она уже давно, можно сказать, живет почти по-монашески, но это ведь всё же не то, что настоящее послушничество.
– Вспомни, отче, «Слово к пастырю» Иоанна Синайского, – и Никифор процитировал на память: – «Видел я – хоть это и редко случается, – что страстные, по некоторым обстоятельствам, начальствовали над бесстрастными и мало помалу, устыдившись своих подчиненных, отсекли собственные страсти. Думаю, что воздаяние за спасаемых произвело в них эту перемену: и таким образом, начальствование в страстном устроении послужило для них основанием бесстрастия». Случай в чем-то похожий. Но тут дело и в другом, – он помолчал немного. – Своей волей я бы не поставил ее на игуменство так сразу... может быть, и обитель благословил бы строить не в столице... Но здесь воля не моя. Я еще вчера за вечерней это понял, и сегодня снова молился... Так должно быть, а зачем – Бог ведает. Я только должен исполнить Его волю.
– Что ж, да будет воля Его! – тихо проговорил игумен.
...Вернувшись домой, Кассия через неделю отправилась во Фракию и первое, что она сказала матери после приветствия, было:
– Мама, «дай мне причитающуюся часть имения»!
– Пойдешь на страну далече? – улыбнулась Марфа.
– Ну, телесно нет, остаюсь в Городе, а духовно – да, ухожу, но, надеюсь, в противоположную сторону, чем блудный сын. Я была у святейшего, и он благословил строить обитель, а в сентябре думаю ехать опять к нему, обещал постричь.
– О! Ну, слава Богу! – Марфа оглядела дочь. – Наконец-то я вижу тебя счастливой!
– Да, я ужасно рада! И я там встретила отца Феодора, прощения попросила, и он всё понял, мы так хорошо поговорили с ним... А я боялась, что он обиделся на меня... Глупая я! Разве такие люди могут обижаться?.. Ну вот, а сейчас мне нужны деньги. Я уже с месяц назад присмотрела место под обитель, и как от патриарха приехала, сразу отправилась туда узнать насчет цены и условий продажи. Вроде ничего не изменилось, но надо спешить: хозяин намекнул, что появились еще покупатели, так что он теперь будет смотреть, кто больше даст...
– Что за место?
– Это в долине Ликоса, почти у берега, недалеко от Диевой обители, и Константинова стена там близко. Очень уютно, красиво, тихо! Мне там очень понравилось. Если бы всё получилось, мама, я была бы так счастлива!
Спустя две недели участок был куплен, а в середине мая там уже стоял деревянный забор и началась стройка. Кассии не пришлось продавать свою часть имений посторонним: Исидора, узнав о ее намерении, сказала, что «нечего разбазаривать земли», и Акила купил у свояченицы то, что она собиралась продать, и обещал, что они с Евфрасией непременно будут жертвовать на обитель часть доходов; впрочем, Кассия небольшую часть земель пока оставила за собой, предполагая прикрепить их к будущей обители; константинопольский особняк оставался за Марфой. Но денег от продажи и так должно было с избытком хватить на строительство обители, тем более что Кассия не собиралась строить большой монастырь. К ее удивлению, еще не успев начать строительство, она уже обзавелась двумя будущими сестрами: ее горничные Маргарита и Фотина, узнав, что их госпожа хочет создать собственную обитель, стали со слезами проситься взять их туда.
– Тогда вам придется учиться грамматике, каллиграфии и еще всякой премудрости! – строго сказала Кассия. – Потому что основным нашим делом будут не какие-нибудь огородные работы или шитье, а переписка книг.
– Мы будем учиться! – воскликнула Маргарита. – Мы постараемся, госпожа!
– Да, – сказала Фотина. – Ну, а если... не очень будет получаться... то ведь кому-то всё равно надо будет сестрам обед варить, например, правда же?
Анна, двоюродная сестра Кассии, узнав о ее планах, неожиданно проявила большую заинтересованность и, благодаря связям в придворных кругах и дружбе мужа с семейством эпарха, оказала немалую помощь: быстро был найден хороший архитектор, нанята опытная артель строителей и организованы покупка и подвоз строительного материала – камня, кирпича, извести, глины, песка, мрамора; всё это в основном подвозилось морем, а черепицу закупили в местных мастерских. Кассия каждый день бывала на стройке и часто брала с собой Льва, который, с интересом изучив чертежи зданий и храма, дал архитектору кое-какие полезные советы.
Муж Анны, уже давно не злившийся на «синеглазую святошу», – под влиянием жены он немного остепенился; по крайней мере, пьяным на улице его уже никто не видел, да и в блудилища заходить он тоже перестал, – даже гордился тем, что Кассия строит собственный монастырь и при случае не забывал упоминать об этом в разговорах со знакомыми придворными, рассчитывая, что будет и сам выглядеть более достойно в лучах благочестия своей родственницы. И вот, как-то в августе, патриарх, разговаривая с Сергие-Вакховым игуменом, сказал:
– Кстати, интересная вещь! Я недавно узнал... Помнишь ту девицу, которая надерзила государю Феофилу на смотринах? – Иоанн кивнул. – Так вот, она строит собственный монастырь! И похоже, она из иконопоклонников, потому что ни ко мне, ни к кому-либо из наших она за благословением на это дело не обращалась.
– Вот как! Улучила, наконец, «лучший жребий», – усмехнулся Грамматик и, в ответ на вопросительный взгляд Антония, продолжал: – Она ведь еще тогда собиралась в монахи. Затем, думаю, и надерзила, чтобы государь не выбрал ее.
– Неужели? Вот оно что!.. А я, признаться, до сих пор иногда удивляюсь, что это на нее тогда нашло... Но откуда тебе известно?
– Она сама сказала, когда я беседовал с ней. Но ей судьбу захотелось испытать! – игумен чуть нахмурился. – Знал бы я, чем это обернется, так, пожалуй, попросил бы августейшую удалить ее со смотрин.
– Да, неприятно, конечно, получилось... Но дело прошлое! Государь, мне кажется, вполне доволен своим браком.
Иоанн чуть приподнял бровь.
– Но всё же лучше не говорить ему про эту Кассию и ее монастырь, святейший, – сказал он. – Боюсь, это может вызвать у него неприятные воспоминания.
Игумен произнес это спокойным, почти небрежным тоном, но, простившись с патриархом, погрузился в размышления. После женитьбы Феофил сразу дал понять, что больше никогда ничего не желает слышать о происшедшем во время выбора невесты, и во дворце об этом опасались заговаривать даже шепотом. Постепенно история стала забываться, поскольку внешне брак молодого императора действительно казался счастливым; только близко общавшиеся с царственными супругами могли бы заподозрить обратное. Однако, поскольку обе императорских четы исповедовались у патриарха, Грамматик не предполагал, что Антоний совершенно ни о чем не знает. Но он не знал, – Иоанн видел, что патриарх не притворялся. А это означало, что ни Феофил, ни Феодора даже духовнику не признавались в том, от чего больше всего страдали – а что оба они страдали, игумен, по определенным признакам и по некоторым фразам, иной раз проскальзывавшим у молодого императора, видел ясно. Каждый загонял болезнь вглубь и не хотел ни с кем о ней говорить, – значит, недуг был еще тяжелее, чем Грамматик опасался в то время, когда Фекла спрашивала у него, счастлив ли ее сын... Впрочем, Иоанн теперь знал, какой сильной может быть страсть, вызванная глубинным сродством душ, и Феофила он понимал; но что же Феодора? Страсть и страдания, мучившие ее, были, очевидно, иного рода. Пожалуй, она до сих пор держит всё внутри потому, что еще на что-то надеется... Как долго это может продлиться?.. «Посмотрим! – подумал он. – Помочь всё равно невозможно. Остается только наблюдать... А долго эта Кассия не постригалась! Не поколебалась ли в своем намерении, увидев Феофила? Может, потом еще не раз пожалела о том, что возразила ему! – игумен усмехнулся. – Впрочем, если она иконопоклонница, то, пожалуй, это хорошо, что они с государем не сошлись!»
«Слава Богу, что мы с ним не сошлись! Разве можно даже сравнить всё то, что было бы у меня там, с тем, что у меня есть сейчас!» – думала Кассия, в праздник Рождества Богородицы возвращаясь в Город из Свято-Феодоровской обители. Они сидели в повозке втроем, притихшие и похожие на только что умытых детей – новопостриженные монахини: Маргарита стала Лией, а Фотина – Христиной, только Кассии патриарх оставил прежнее имя. Повозку подбрасывало на ухабах, но они ничего не замечали: как будто еще не до конца веря в происшедшее, каждая прислушивалась к себе, к той тишине и радости, которая ровным пламенем горела в душе, и каждая думала: «Как же теперь надо жить, чтобы это не погасло, а разгоралось всё больше! Господи, Ты Сам помоги мне, грешной!»
В обитель уже можно было поселяться: хотя храм был еще не завершен, но жилое здание и трапезная окончены, а в ближайшее время должны были быть достроены помещения для скриптория и библиотеки и каменная ограда. Главным из того, что еще предстояло, было внутреннее убранство храма: Кассия хотела непременно украсить его мозаиками и фресками, но пока не могла отыскать мастеров – прошедшие годы гонений на иконы привели к тому, что найти живописцев, согласившихся бы взяться за отделку целого храма в столице, было нелегко. Однако проводить богослужения можно было пока и в домовой часовне, сделанной в жилом здании. Лето у Кассии прошло в усиленных занятиях с ее горничными, которые столь рьяно взялись за учебу, что хозяйка попросила Льва помогать ей в их обучении, на что он с удовольствием согласился. Фотине учеба давалась нелегко, зато Маргарита преуспевала на удивление, к тому же у нее оказался прекрасный почерк, и Кассия понимала, что со временем она будет незаменима в скриптории. Заботы по строительству монастыря и занятия с будущими сестрами поглощали всё свободное время девушки, и она почти позабыла о прежних страданиях и сомнениях: всё, что было связано с участием в смотринах и с Феофилом, словно подернулось туманом и отошло вдаль. Постриг стал как бы печатью, наложенной на прошлое – оно было пережито, закрыто и, хотя и не забыто, перестало волновать ей душу и будоражить помыслы. Единственным, что немного печалило ее, было предстоявшее прощание с учителем: хотя они со Львом собирались переписываться, но живое общение должно было окончиться, и каждый ощущал, что ему будет не хватать другого.
– Ну, что ж, – сказала Кассия. – Одно теряешь, другое приобретаешь... Без этого нельзя.
– Ты-то много чего приобретаешь, – ответил Лев, с легкой грустью глядя на свою ученицу. – А что приобретаю я? По-моему, ничего.
– Только пока, – улыбнулась девушка. – Но подожди немного, и ты тоже что-то непременно приобретешь! Не грусти! А пока вот тебе подарок на память.
Она протянула ему книгу в синей обложке с золотым узором из цветов и птиц.
– О! – Лев был немного удивлен. – Благодарю, но почему именно эта книга?
– Так мне подумалось. Пусть это будет... что-то вроде военного трофея.
– Как знак окончания войны? – Лев пристально взглянул на девушку. – Или «в битву пойдем, невзирая на раны: зовет неизбежность»?
После того урока, когда Кассия попросила у Льва символически истолковать «Повесть о Левкиппе», они больше никогда не говорили о том, что открыли друг другу в тот день. Чуть позже Лев попросил у девушки повесть, чтобы дочитать, прочел и вернул, но они не возвращались к ее обсуждению или истолкованию. Однако учитель, наблюдая за ученицей, догадывался, что она еще не поборола поразившую ее страсть. И теперь, когда она покидала мир, он всё же решился спросить ее об этом.
– Мне кажется, – тихо ответила Кассия, – что Троянская война, наконец, окончена, и Илион разрушен.
– Рад за тебя, если так! – улыбнулся он. – Но всё же позволь пожелать, чтоб тебе не пришлось блуждать по морям, подобно Одиссею!
– Благодарю, Лев! – сказала она очень серьезно. – Это действительно важное пожелание, – и, увидев, что он собирается убрать ее подарок к себе в сумку прибавила: – Посмотри, там и дарственная надпись есть, только не в начале, а в конце. Точнее, это эпиграмма... Но я ведь пишу не как един от древних, так что в начало помещать ее не стала...
На внутренней стороне задней обложки Лев прочел:
«Умеренное зло – жена, сияющая видом:
Имеет всё же утешенье красота.
Но если же жена еще и безобразна –
О, несчастье, о, злая судьба!»
Он взглянул на Кассию и улыбнулся:
– Если говорить о жене в смысле супруги, как в повести, то это, конечно, часто бывает недалеко от истины. Но если говорить о жене философствующей, то я должен признаться, что для меня было счастьем и подарком судьбы познакомиться с такой!
ОГЛАВЛЕНИЕ РОМАНА: http://proza.ru/2009/08/31/725