Безымянный женский монастырь, что стоит уже не один век на окраинах Барселоны, столицы автономной области - Каталонии. Стоит, освещенный оранжевым светом, уходящего на покой дневного светила, чей свет разливается по небу, словно неровные мазки художника.
На Барселону опускается ночь, укрывая город покровом таинственности и зыбкой, почти осязаемой опасности и в то же время покоя. Тут и там загораются огни в окнах – жители еще не собираются отходить ко сну.
Но вернемся к одинокому зданию монастыря, в одном из окон виднеется слабый отсвет свечи. Кто там? И почему не спит?
Келья. Маленькая келья. Холодный обволакивающий полумрак, заставляющий душу дрожать от холода, словно пожелтевший листок, готовый упасть на землю и закончить свой жизненный путь или быть унесенным вдаль резким порывом осеннего злого ветра. Воздух такой спертый и затхлый, что им трудно, почти невозможно дышать полной грудью. Сколько же эта комнатка не знала чистого, почти невесомого воздуха?
Маленький столик у окна. Невычурный, простой до безумия, как и полагается в божьей обители. На нем стоял лишь уже почерневший от времени подсвечник, перепачканный тающим воском. Догорала свеча. Ее пламя чуть колыхалось от сквозняка, что скользил по каменному полу, от чего тот становился еще холоднее. Огонек как мог, старался разогнать тьму, царившую в этой келье, но у него ничего не получалось. Темнота, заполнившая святую обитель, лишь становилась еще гуще, еще зловеще – она казалась почти живой! Протяни руку, и ты дотронешься до нее. Ощутишь ее бархатную, словно самая нежная кожа, поверхность. И моли Господа, чтобы она не поглотила тебя, не иссушила до дна, как бокал самого лучшего вина, чтобы не выкинула, словно куклу, надоевшую избалованному ребенку.
Рядом со столиком стояла простая деревянная кровать, на такой неудобно спать, ибо на утро кости будет ломить, словно от самых жестоких побоев, тело будет в синяках,… Но разве во имя рая небесного не учит Господь отречению от благ земных? А над кроватью висела небольшая иконка святой Каталины. Вот и все скромное убранство.
Холодный каменный пол. На нем стоя на коленях, в простой длинной тунике, стояла девушка. Ее длинные рыжие волосы небрежно раскинуты по плечам, одно из которых было обнажено. Лихорадочно блестели зеленые глаза на бледном лице, с которого, казалось, сошла вся краска. Обескровленные белые губы, чуть дрожали, пытаясь произнести слова. Но звук застревал в горле. Пальцы, сведенные судорогой, сжимали деревянный крест, словно ища спасения.
Она молилась. Молилась как никогда в жизни. Но это не были слова заученные еще в детстве, это был крик души. Полный отчаяния и надежды, которой не суждено сбыться. Она молилась,… пытаясь вымолить прощение. Молилась… не за себя. За него. Молилась, прося успокоение душе. Молилась, а соленые слезы текли по щекам, не замеченные. Молилась,… не замечая холода, что сковывал не столько тело, сколько душу. Молилась,… а сердце замирало от боли.
Ее судьба уже решена. Это рассвет будет, последним увиденным зелеными глазами. Она это знает. И нет, сил бороться, разве что встретить смерть с открытым забралом. Глупо конечно, но это все что осталось. Остальное лишь пепел. Пепел былого, тающий на ладонях. Пепел потерь, что таится в глубине души. Пепел, что снегом сыплется с неба.
А может это плачут ангелы? Оплакивая еще одну душу возложенную на алтарь…
В чем твоя вина?
Не знаю. Может в том, что люблю? Нет ответа. Продала свое сердце, продала душу. Сгорела дотла. Согрешила. Предала свою веру. Жалею? Нет. Плачу? Да.
И слезы такие же саленные, как кровь, окрасившая тунику. Все еще стоял в ушах резкий свист хлыста. Боль.
Она продолжала молиться. Не за себя. За него…
Ночь коротка…
На рассвете монахиню, нарушавшую данный обет по приказу Томаса Торквемады живьем замуровали в монастырскую стену…
Не за себя. За любовь…