Маленькая Утопия -14- Империя
Валерий Бочков
http://www.proza.ru/2008/10/10/598
«... Две дороги, Эней, расходятся с этого места:
Путь направо ведет к стенам великого Дита, -
Этим путем мы в Элизий пойдем; а левой дорогой
Злые идут на казнь, в нечестивый спускаются Тартар».
Публий Вергилий Марон, «Энеида», книга 6, стих 540-544.
1
Вы когда-нибудь пробовали рубленый порей в масле? Оливковом?
Редкостная гадость.
Особенно если на завтрак...
Я свернул у арки Веспасиана.
На щербатых ступенях сидели калеки, попрошайки и торговцы тряпьём. С интересом наблюдали, как пара грязных мальчуганов состязалась в меткости, швыряя камни в распятого раба. Крест был на расстоянии десяти пассусов - не так-то просто и попасть. Насколько я понял, угодить нужно было в голову, всё остальное не считалось.
Я обошёл арку, стараясь не ступить в грязь. Каким образом при нынешней жаре эти вонючие лужи не высохли оставалось загадкой.
Мрамор арки был весь в серых пятнах и разводах. У парной скульптуры братьев Флавиев не хватало кистей рук, самому императору кто-то отколотил нос.
По крикам с площади догадался, что драка уже началась.
Так и есть. Хотя, что-то рановато сегодня... Ах да! Мавританские всадники! Враньё, конечно, но народу было явно больше обычного.
Человек триста, те что ближе ко входу, сосредоточенно мутузили друг друга. Впрочем, достаточно лениво, без особого вдохновения.
Я сжал кулаки и начал протискиваться к воротам.
2
-А вот это видел, пёс?- плюгавый сосунок показал кухонный тесак средних размеров. Где-то в пол-локтя ржавое лезвие.
Я напомнил ему про закон Юлия и решил не связываться. Кивнул в сторону ликторов, скучающих в проходе. И отвернулся. Такому пырнуть тебя ножом - пара пустяков.
Да, с соседями, прямо скажем, не повезло.
Зато места были просто потрясающие, третий ярус! Видно всё, как на ладони.
Соседи, компания пьяных подростков-колонов явно из предместья, никак не могла остыть после потасовки на площади. Продолжали пихать друг друга, ржать, скакать по сиденьям, время от времени пуская по кругу бурдюк какой-то кислятины.
Одному, тщедушному альбиносу, видать, досталось ещё там, на площади – он сидел, вытянув неприятно кадыкастую шею и запрокинув назад голову. Шумно дышал через рот. С прибулькиванием. Похоже, сломан нос. Я не доктор, конечно, просто, по опыту...
Вся грудь его была залита уже начавшей подсыхать и буреть кровью. По коричневому пятну и над ним настырно зудели и рыскали жирные изумрудные мухи.
Я сглотнул и отвернулся. Утренний порей дал о себе знать жестокой изжогой. Захотелось пить.
Внезапно раздался страшный визг.
Я вздрогнул.
Эти чёртовы горнисты-энаторосы вечно меня заставали врасплох. Привыкнуть же к таким звукам было явно выше человеческих сил.
Когорта трубачей из Финикийского легиона, выстроившись на арене в каре и изо всей мочи дула в свои гнутые дудки-бусины.
Словно этой какофонии было недостаточно, зрители на трибунах решили внести свою лепту. Лепта, кстати сказать, это самая мелкая монета. Правда, из-за инфляции исчезла из обращения.
А вот слово осталось.
Сначала отдельные крики, которые постепенно слились в вой. Потом вой перешёл в рёв из которого родились два слога:
-Це-Зарь! Це-Зарь!
Мои соседи вскочили и замахали руками. С красными рожами тоже орали:
-Це-зарь! Це-зарь!
От них потянуло потом и винным перегаром. Деревенщина ...
3
Я вгляделся в темноту императорской ложи. Из полумрака выплыл наш Благой и Величайший. В пурпурной одежде, в расшитым золотыми звёздами плаще. Уткнулся внушительным брюхом в балюстраду.
Балясины пожелтели от времен пожелтели от времени, некоторые вывалились – вообще всё вокруг явно нуждалось в ремонте.
Преторианские гвардейцы справа и слева выступили вперёд, подняв штандарты и венки с лентами.
Даже с этого расстояния Тит Руфус Лукулл с пегими кудряшками до плеч и нарумяненными кругами щёк более всего походил на дебелую тётку. Белая диадема, символ царской власти, кокетливо сдвинутая набок, только усиливала это сходство.
Он игриво помахал золотым жезлом над головой. Потом, явно утомившись, капризно выпятил нижнюю губу и плюхнулся в кресло. Тут же из темноты ложи вынырнула придворная сволочь, с дюжину человек, и потолкавшись локтями, устроилась возле Властелина и Повелителя.
Хотя, и этим подлецам, и императору, да и всему Риму было прекрасно известно кто на самом деле управляет страной.
Марк Терренций, Префект Сената...
Это имя если и произносилось, то шепотом и с оглядкой по сторонам.
Марк Терренций появился при предыдущем цезаре Грании Марцелле Весёлом, ныне, увы, покойном.
Поначалу никто даже не обратил внимание на появление этого невзрачно гаденького, с вечно гноящимися глазами, префекта. Обычная шмакодявка из плебеев.
Впервые о нём заговорили, когда Сенат проголосовал за "Закон об оскорблении Римского народа". Выяснилось, что Марк не только стоял за каждой буквой этого закона, но и как Префект Сената стал главным его инструментом.
Следующие события стали своего рода вехами восхождения Марка Терренция: таинственная смерть сенатора Апулея Вариллы - главного противника принятия этого закона; смерть Лидона - поэта, оратора и острослова, открыто высмеющего жуликоватого, вертлявого Перфекта. Говорят, Лидон был отравлен. Перед смертью у него выпали все волосы, а кожа покрылась волдырями, как от ожога.
Потом было дело всадника Рубия. Он был казнён по обвинению в "оккультной практике, направленной против интересов Империи".
Затем были казнены и все сенаторы, входившие в так называемый "Союз Рубия". Семнадцать человек.
По "Закону об оскоблении Римского народа" всё имущество казнённых переходило в распоряжение Префектуры Сената. Короче, в личное распоряжение Префекта.
По натуре прижимистый Марк Терренций, щедро раздавал это добро своим подчинённым - офицерам Преторианских когорт, - рабы, виллы, оливковые плантации и виноградники оказались отличным фундаментом преданности и любви к начальнику.
Когда до цезаря, прозванного Весёлым, хотя, если по-правде, то звать его должны были скорее Нетрезвым, наконец дошло, что его страной управляет этот "слизняк-холодная гусеница" как император брезгливо называл своего главного полицейского, было уже поздно.
Весёлый бежал на Капри да там и повесился. Говорят, что сам.
А новым императором стал, похожий на красномордую торговку, Тит Руфус Лукулл - ничтожество и любовник Префекта Марка Терренция.
Однако намекать или острить по этому поводу было бы крайне неразумно.
Терренций ценил остроумие и шутников пытал лично.
Практически всё население Рима стало делаторами, добровольными доносчиками. Ведь трудно устоять перед соблазном свести личные счёты, ускорить карьеру или просто поживиться за счёт имущества обвиняемых. А уж тем более во благо Империи и народа!
4
-...Идущие на смерть, приветствуют тебя!
И никто ведь даже не засмеялся.
Никто!
Кроме меня.
Нет, поймите правильно – я человек не кровожадный, но это уже был явный перебор. Просто насмешка. Издевательство.
Все эти истории про зрелища, которые устраивали Нерон и Калигула теперь кажутся разнузданным враньём. Морские бои в искусственном водоёме с солёной водой и морскми животными? Сражения на слонах? Четыреста колесниц, запряжённых верблюдами?
Ну-ну...
Правда, всё это было до Изоляции... Во Времена Расцвета – как это называют местные.
Сразу после трубачей-финикийцев и скучного парада героической центурии Сицилийских Ястребов на арене появился неизбежный Туллий Арделион.
В наряде кифареда. Короткая туника едва прикрывала толстые розовые ляжки.
Тут же его щенки из "Кесаревой Зари" , сидевшие справа от императорской ложи, снова заорали:
-Це-зарь! Це-зарь!
Естественно, все подхватили и всё пошло по второму кругу.
Солнцеликий опять выполз к балюстраде и, расплывшись в улыбке, принялся посылать воздушные поцелуи с обеих рук.
Туллий дирижировал скандирующей толпой, не сводя восторженного взора с кесаря. Как только верноподданические чувства начали сходить на нет, Туллий привстал на цыпочки, брякнул по струнам кифары и неожиданно высоким и довольно-таки приятным тенором запел:
Сын неба! Светлый Тит! Ты сам среди полей
Вола дебелого ярмом отягощаешь!
Ты благодать свою на нивы проливаешь,
И в отческий сосуд, наследие сынов,
Лиешь багряный сок из Вакховых даров...
...ну и так дальше.
5
Гладиаторы!
Наконец на арене театра Флавиев появились гладиаторы.
Персы.
Мирмилоны и секуторы были вооружены - ха! - короткими дубинками. А у ретиариев вместо трезубцев были шесты в пять локтей. Тоже деревянные.
Всё это воинство встало в круг, лицом друг к другу. Такие же низкорослые, как и все местные, даром, что островитяне.
Представление началось.
Бойцы принялись уныло размахивать своими палками. Потом, загребая босыми ногами песок, неспешно начали перемещаться по арене. Иногда делая не слишком грациозные выпады.
Каждое из этих жалких движений вызывало на трибунах бурю эмоций. Будто там внизу действительно происходило что-то захватывающее.
Так продолжалось с полчаса.
Римляне заскучали.
В этот момент западные ворота со скрипом поднялись и на арену трусящей походкой, прихрамывая, вышел лев. В каких-то рыжих потёках, походил на побитый молью, тощий тюфяк.
Персы растерянно сгрудились у стены. Похоже, лев был для них полной неожиданностью. Выставили вперёд свои шесты и палки.
Зверь тоже их увидел. Остановился. Наклонил лохматую башку и зарычал.
Что тут началось на трибунах!
От этих криков хищник вздрогнул, поджав уши, испуганно присел и сделал лужу. Потом по-кошачьи принялся скрести лапой, закидывая тёмное пятно песком и время от времени обнюхивая его.
Трибуны рыдали от хохота.
Магометане тоже слегка осмелели, но палок своих не опускали. Опасались... Хищник, как ни крути, царь зверей.
6
-Ну и как мавританские всадники? – насмешливо спросил Квинт, лениво поглаживая, дремлющую обезьянку-капуцина. Иметь домашних животных, а уж тем более столь модных в этом году ручных обезьянок, по карману было лишь очень состоятельным римлянам. Коим Квинт, собственно, и являлся.
Я не стал отвечать.
-И опять я оказался прав! Не было никаких всадников!
Квинт мизинцем выудил из кубка муху, вздохнул, и допил вино. Кубок его был из перламутровой мурры. Я пил из простого стакана толстого зеленоватого стекла.
-И куда мы только катимся?
Снова вздохнул.
Квинт Гней Бибулус был всего лет на пять меня старше. Но меж нами повелось, что он изображал умудрённого опытом древнего патриарха. "Учил жизни" - как он это называл. Я, собственно, особо и не возражал.
Ещё он любил повторять, что род его кузена Августа восходит по матери к царям, а по отцу - к бессмертным богам. "Поэтому, - назидательно говорил Квинт, - мы и неприкосновенны, как цари, которые могуществом превыше всех людей, и благословением, как боги, которым подвласны и сами цари. Но несмотря на всю свою аристократическую фанаберию, Квинт был страшным пьяницей и вообще славным малым. И моим единственным другом.
-Но не всё так уж скверно. Несмотря на тупоумие, воровство, убийство, клеветничество, зависть и разврат. Осталась ещё радость в этом печальном мире!
Я улыбнулся:
-У тебя, сенатор, есть такие примеры?
-А вот! Прозерпина...
Обезьянка проснулась, подняла умные глаза на хозяина. Её сморщенная мордочка напоминала лицо печального старичка, безнадёжно разочарованного в этой жизни.
Квинт чмокнул зверька в нос.
На Прозерпине была коротка туника и золотая цепочка с геммой, изображающей богиню подземного царства и плодородия. Обезьяну явно раздражал этот наряд - цепкими птичьими лапками она пыталась стянуть с себя тунику.
-Когда ожидаем прибавления? – спросил я, косясь на круглое брюшко и набрякшие розовые сосцы.
-К августовским идам. Хочешь малыша?
-Мне нельзя. Я безответственный. Но всё равно спасибо.
7
Квинт звонко щёлкнул пальцами.
Виночерпий наполнил кубки и так же неслышно исчез.
-Ну что, давай теперь выпьем за тебя! За тебя и твой Элизий! За благое место, где государственные мужи отличны от римских, если только следует так называть их, распущенных, расслабленных, совершенно вялых, пропитанных насквозь мздоимством, по-детски определяющих благо лишь своим удовольствием. За другой мир, за Элизий!
Вино было страшно кислым, сводило скулы. Но это было лучшее вино. Из погребов Виллы Бибулус.
Я зажмурился и сделал пару глотков.
Уксус!
За восемь лет я так и не смог привыкнуть к местным напиткам и еде. К такому, пожалуй, привыкнуть просто невозможно. Если пробовал что-то другое.
-Ты знаешь, Гай, что у нас в каждом последующем поколении число мальчиков растёт? А девочек рождается всё меньше и меньше.
-Разумеется. Это биологический факт. Агрессивность общества определяет потребность в большем числе воинов. Сколько лет вы уже воюете с персами?
-Ха! Сколько? – Квинт хлопнул себя по ляжке, - Тысячелетняя Война называется, сам знаешь. Как они Сардинию и Корсику захватили так и началось. Сразу после начала Изоляции...
-При Нероне?
-Угу... - Квинт вытер рот ладошкой, - рыжий хряк вскрыл вены. В Год Хвостатой Звезды. Сам отправился в Аид, а нас твои боги колпаком накрыли. Как тараканов.
-Не мои, - общие.
-Что - общие?
-Боги у нас общие.
-Ну уж нет. Наши так не поступают. Это ваш, этот... распятый, как его там, обиделся. Особенно, когда Нерон начал сектантов в театре львам скармливать.
-Да уж, согласись, явный перебор был...
-Зато было на что посмотреть. Не то что сейчас, - Квинт грустно вздохнул, - деревянные мечи! Э-э-эх...
Сокрушённо замотал головой:
-Хотя что ты хочешь при нынешних ценах на рабов?
Я пожал плечами потому что особо ничего не хотел. Да и ценами на рабов не очень-то интересовался.
-Плебс поэтому и устраивает эти драки перед Колизеем. И на Бычьем Рынке... Хотят крови настоящей... Хоть из расквашенного носа, а настоящей! - он помахал у меня перед носом кулаком. Я слегка подался назад.
-А то ведь на арене - рассказать бы Калигуле - деревянные мечи!Деревянные!
-Палки.
-Что палки?
-Не мечи у них, палки.
-Ещё хуже...
8
Сегодня горячей воды не было.
Поэтому мы просто лежали и пили. Воду в термах теперь грели лишь по средам. Раз в неделю.
Квинт снова ругал кесаря, законы, сенат, народ. Как обычно. Всех по порядку. Имя Префекта Сената не упоминалось - тоже как обычно. Как говорят местные - у стен есть уши и мы даже знаем чьи они.
Квинт обличал. Жестикулировал, говорил горячо и страстно - просто Цицерон!
Время от времени закидывая через плечо упрямо сползающий плащ. Плащ, вернее, тога была белого цвета с пурпурными полосками. Квинт, естесственно, принадлежал к сословию всадников. Размером тога была с парус небольшого судна. Этим Квинт давал понять, что и денег у него достаточно.
- И ведь что интересно, - работать просто некому. Никто не хочет! Эти чёртовы колоны на плантациях. Лодыри и пьянь! Все теперь, видишь ли, свободные граждане! И рабов тоже нет. И не будет. И каждый год всё хуже и хуже. Мы просто сами себя изнутри жрём! Да уж и сожрали почти всё.
Квинт в сердцах хватил кулаком по блюду между нами. Увядший порей разлетелся в стороны, а бледные, будто линялые, редиски запрыгали, застучали по плитам пола.
- Вы империя, а империя развивается лишь при постоянном поглащении новых пространств и завоевании новых народов. Это как топливо.
-А как у вас было? Ну в начале? Тоже империя?
Я засмеялся:
-Ты что ж, сенатор, считаешь это идеальным государственным устройством? Вот это? – я кивнул на грязноватый мрамор стен весь в трещинах и плесени. Крупный таракан остановился и замер, решив, что разговор о нём. Пошевелил усищами и юркнул в трещину. На всякий случай.
Квинт пожал плечами.
-У человечества был выбор в самом начале. Принципиальный, - я отщипнул кусок от сероватой лепёшки, - Как развиваться...
-Это ты про свою эволюция опять.
-Не совсем. Было два варианта. Два направления развития. Кардинально противоположных. Первый – экстернальный. Изобретение разных приспособлений и механизмов, постоянное их совершенствование. И как следствие – полнейшая зависимость от них. Все эти чудеса техники – это же жалкие протезы. И без них человек беспомощен как безногий калека без своих костылей. Человек изобрёл одну вещь, потом другую, третью. Сказал – я – хозяин вещей. А вещи ответили – уже нет. Ты не хозяин. Ты раб. Наш раб. Ибо без вещей ты ничто, тебя просто не существует без нас.
-А второе направление? – Квинт скептически ухмылялся.
-Это интернальный путь. Развитие себя. Своих внутренних сил, эмоций, чувств. Тела и духа.
-Ну-ну! Это что ж твой калека разовьёт себя так, что без костылей на руках ходить будет? Так что ли?
-Может на руках, а может и просто мысленно.
- Что мысленно? Ходить?!
-Ага.
Квинт захохотал, откинувшись на тюфяки и подушки, набитые стриженой шерстью.
Я переждал взрыв веселья и спрсил:
-Сенатор, а вот ответь мне, отличается ли римлянин времён, скажем, Клавдия от сегдняшнего римлянина? Ну так, в общих чертах... Кроме роста. То, что народец ваш измельчал...
-Измельчал?! Да со времён Божественного Юлия на целую голову ниже стали! Измельчал, Юпитер Всеблагой... - Квинт насупился. Он тоже не был великаном, мне едва до плеча доставал.
-Ну а если в общих чертах, то, скорее всего, не очень и изменился. Может трусливей и глупее, а так, вряд ли...
-Словом, никакого развития?
-Какое там развитие... - он махнул ладонью, - А что, у вас там «это» по-другому?
-У нас «там» совсем по-другому. И не только это...
9
-Что-то не пойму. Ты умираешь, а душа переходит в другое тело... А потом в другое. И так до бесконечности? Так?
-Нет. Не до бесконечности. Каждое воплощение происходит на более высоком уровне. Как по ступенькам в круглой башне.
-А что там? Наверху?
-Ты сливаешься с Богом.
-С Богом? С распятым что-ли? С евреем?
-Причём тут евреи? У вас евреев полтора тысячелетия нет. А вы всё - евреи, евреи... Я говорю "с Богом" для простоты. Тут дело не именах. Можно называть как угодно – Бог, Космос, Вселенский Разум... Мы называем Абсолют. Дело-то не в названиях.
Квинт запустил пятерню в свои космы.
-Что-то уж слишком мудрёно...
Его явно развезло от той бурды, что мы пили весь вечер. Но, хочешь - не хочешь, а родовое прозвище нужно было оправдывать: Бибулус - любящий выпить. Пьяньчуга - по латыни.
В термах к вечеру стало людно. С нашего балкона это было хорошо видно. Хотя я и старался вниз не смотреть. Аппетит боялся испортить.
На противоположном балконе расположились гетеры. Две жирные курчавые брюнетки. С красными ртами. Дело у них спорилось на славу - на клиента уходило минут пять. От силы. Очередь к ним начиналась внизу и тянулась по замусоренным ступеням вверх под анфиладу.
Кому гетеры были не по карману выходили из положения сами. Там внизу. В бассейне. Воды там было всего по пояс и именно поэтому я старался туда не смотреть.
Квинт начал мерно сопеть. Взъерошенная голова пару раз качнулась вниз и уткнулась подбородком в грудь. Пальцы продолжали чуть заметно почёсывать загривок дремлющей обезъянки. Она тоже сопела почти в униссон с хозяином. На октаву повыше.
Проклятый вопрос, вопрос, на который не было ответа, вопрос, который я гнал от себя и который возвращался и возвращался снова всплыл в моём сознании. Робко и лениво появился сначала, полунамёком, легкой тревогой - что это? - потом, осмелев, раздулся пузырём, набрал силу, вытеснил остальные думы и мыслишки и сейчас единовластно гудел колоколом в моей голове. Вопрос это был:
"Что будет со мной?"
Нет, не завтра или через год, нет, - это-то меня как раз не интересовало вовсе.
Где будет моя реинкорнация?
Там - в Элизии?
Или здесь в Империи?
И если здесь...
От одной этой мысли меня замутило.
То в кого? Кем я стану? О, господи....
Превращусь вот в этого, похожего на уличного менялу, толстяка. Бледного дрожжащего с грязными руками и прыщавым лбом?
Или стану таким вот? Как этот... С рыскающим взглядом и вертявыми жестами? Тоже безусловный мерзавец.
Или хохочущей гетерой с жирными губами, похожими на красных червей?
10
Я вздрогнул и проснулся. Это во сне, что ли?
Снова раздался жуткий крик с улицы.
Не-е... Значит, не во сне.
Я накрыл голову подушкой. Где эти чёртовы вигилы? Хотя рисковать своей шкурой кому охота? За 400 сестерциев? Вспомнил упорные слухи, что вигилы сами грабят ночных прохожих. Вполне возможно, я бы не удивился.
Крик перешёл в визг. Высокий и истошный.
Я покрутился с боку на бок. Понял, что не заснуть.
Спустил ноги на пол.
Каменные плиты за ночь успели остыть. Приятно холодили пятки.
Подошёл к окну. До рассвета часа два – луна выползла уже из-за башни Каракаллы.
Я опустился на пол.
Лёг на спину.
Начал с дыхания. Каждый вдох чуть глубже, каждый выдох чуть длиннее... Вдох через нос, выдох через нос.
Закрыл глаза.
Сосредоточился на шестой чакре.
В сознании поплыли картины, образы. Я равнодушно следил за ними. Как за волнами прибоя.
Один образ сменялся другим, третьим... Одни были из здешней жизни, другие из Внешнего Мира.
Дыхание стало ровным и глубоким. Сознание очистилось, всё отодвинулось - мысли, тревоги, планы, воспоминания слились и превратились в мягкий, ровный шум. И растаяли.
Тёплый свет окутал меня.
Покой...
Мне стало всё равно...
Просто сидишь на берегу и смотришь.
Как волны...
Вдох.
Выдох.
11
С Империей стало всё понятно к концу первого века. Более или менее.
Христианство было спущено сверху как альтернативная форма. Там, наверху, решили, что способ разделения человечества, так сказать, по интересам, прост и логичен. Кто за братскую любовь и всепрощение - пожалуйте направо, кто за моральное разложение – будьте любезны налево.
Там, наверху, всегда очень ценили фактор свободы выбора.
Не могли, однако, предвидеть, что Империя отреагирует на христианство столь брутально.
Кровью удивить римлян трудно, такого насмотрелись – не дай бог, но то, что власти вытворяли с несчастными христианами явно выходило за привычные рамки. За крайне широкие рамки римских моральных норм. Если само понятие «мораль» применимо в этом случае.
Словом, вся идея полюбовного развода оказалась под угрозой.
И тогда было принято решение изолировать Империю.
Аппениннский сапог с прилегающими островами накрыли колпаком. Не буквально, конечно... Чем-то вроде силового поля.
Колонии и провинции, отрезанные от метрополии, растерялись. Без железного кулака Рима, власть там развалилась на удивление быстро - за несколько лет. Дольше всех продержалась Галлия. Но и она рухнула к середине второго века.
Экономический кризис, поразивший Империю в третьем веке, вызвал мощные волнения в самом Риме и по всей стране. То, что от неё осталось. Армия превратилась в карательный инструмент и была направлена на усмирение внутреннего врага. Колоны, мелкие ремесленники, обнищавшие горожане сбивались в банды и вели патризанскую войну против регулярных частей Рима.
Восстание это было подавлено с невиданной жестокостью. Были захвачены и сожжены дотла мятежные Пизы и Метапонт. Исчез с карты Посидоний. Говорят, что число убитых при осаде Неаполя и установить было нельзя. Город был сожжён вместе со всеми жителями. Те, кто пытался спастись бегством, были изрублены на куски перед стенами акрополя.
Проводились показательные пытки и казни, включавшие одновременно до тысячи человек. Вдоль всех дорог Империи стояли кресты с повешенными.
Этот мрачный период получил название Великая Италийская Резня.
Спустя пятнадцать веков Империя изменилась мало. В лучшую сторону. Скорее наоборот.
Во внешнем мире, в Элизии, тоже всё шло своим чередом.
Христианство неожиданно слилось с буддизмом. Кое-что было заимствовано из индуизма. Йога стало общепринятой практикой, связав физическую суть с духом и моралью.
Христианская молитва слилась с медитацией.
Поначалу, правда, были некоторые перегибы с сексуальным аспектом. Сексуальную энергию перенаправляли и использовали в целях совершенствования личности и укрепления духа. Так называемая "брахмачарья" - полное или частичное половое воздержание, была признана позднее "радикальным перегибом" и осуждена.
Всё это случилось где-то к концу седьмого века.
Идея любви к ближнему и духовное совершенство с этого момента стали главным направлением развития.
Каждый член общества превратился в маленькую клетку огромного организма Элизия. И каждый мог пользоваться энергией и знаниями этого организма. Поистине неисчерпаемыми. Не стало болезней, люди просто не представляли себе, что это такое.
С каждым новым поколением суммарный интеллект и духовная энергия общества накапливались и росли.
Новая религия - Божественная Истина - сформировалась к восьмому веку.
Из христианской составляющей исчезли все атавизмы иудаизма, необходимые лишь в переходный период. Буддизм потерял все ответвления, включая Тхераваду и Тантризм, упростилась идея Великого Срединного Пути. Всё свелось к взращиванию трёх добродетелей: нравственности, мудрости и сосредоточении.
Махаяна, как концепция коллективного совершенства, когда даже достойный вступить в Нирвану отказывается от завершающего шага и остаётся на земле с целью спасения других, находящихся на более низкой ступени, полностью победила идеалы Хинаяны - учения эгоистичного, направленного лишь на индивидульное просветление. Идеи Малой Колесницы были обьявлены ложными и признаны враждебными. Та же участь постигла и Алмазную Колесницу.
Великая Колесница стала одним и единственно правильным учением. Как говорили тогда - Махаяна всесильна потому, что она верна.
В Божественной Истине бесконечная цепь смертей и новых рождений, с целью достижения Нирваны - блаженного прозрения и освобождения от оков собственного "Я" путём смирения, щедрости, милосердия, отказа от насилия в новой религии было заменено на слияние с Абсолютом - своего рода квинтэссенция Нирваны и Царствия Небесного.
К десятому веку коллективная энергетика Элизия уже позволяла любому члену общества использовать левитацию и телепортацию. Телепатия стала основным видом общения друг с другом и с Абсолютом. Правда, подключаясь к общему энергетическому полю, все твои мысли, чувства, переживания, твоё сознание и подсознание, становились достоянием всего общества. Хотя, по всей видимости, этот аспект никого особо не беспокоил.
Почти никого...
12
-Ты не хотел чтоб они читали твои мысли? Да?
Камилла приподнялась на локте и дотронулась пальцем до моих губ.
Поразительная сообразительность!
-Ну, в общих чертах...- я ухватил зубами её палец.
Она засмеялась и упала мне на грудь. Почти невесомая, - женщины Империи тоже измельчали. Хотя в случае Камиллы Секунды, я бы назвал это изящной миниатюрностью. За все годы здесь я не встретил ни одного человека, мужчину или женщину, выше меня ростом. Дома, в Элизии, мой рост считался средним.
"Дома?- подумал я, - и где же он, этот дом?"
-Вот так посмотрел и узнал, кто что думает? Так просто?
-Что-то вроде того.
-Ну и о чём я думаю? Ну? Давай?
То, что Камилла хотела писать уже сполчаса, но ленилась вылезать из кровати – это было на поверхности. Я слегка порылся, отбросил другие интимные мысли. Что-то о поездке в провинцию. В Ливадию... Некий Тиберий Лукулл, какое-то платье левконской материи с золотыми цветами и бирюзовой лентой, вышитой финикийским жемчугом, что-то про её отца, недавно погибшего на Корсике...
Она, не моргая, уставилась в меня своими чёрными глазищами, безуспешно пытаясь быть серьёзной. Потом всё-таки расхохоталась:
-Ну! Ну! Говори, что же ты!
Мы лежали на крыше моей инсулы, которую Камилла называла патио. Уставший за день город шумел внизу, словно кто-то нехотя ворошил щебень лопатой. Голоса, смех и ругань, шарканье ног, крики торговцев, звон молотка из медной лавки на углу - всё это сливалось в монотонный шуршащий звук, который вполсилы долетал до нас и таял в матовом бесцветном небе.
Солнце только что село и всё вокруг вдруг утратило краски, став на миг черно-белым. Серым.
Я взял её смющееся лицо руками. Притянул к себе:
-Не хочу... Не хочу читать твои мысли.
-Как это?
-А так.Что захочешь – скажешь сама. Словами... Вот этими вот губами.
Она перестала смеяться:
-Я бы так не смогла. Если б умела, сидела б у окна и читала, читала...Все бы секреты узнала!
-Секреты! Нет там ничего интересного. Даже скучно. И потом... пойми, что вовсе не обязательно использовать силу, которая у тебя есть.
Камилла задумалась, смешно сморщив нос.
-Так за это тебя и...
-У нас...- я запнулся, - там, - неопределённо мотнув головой в сторону и назад,- у них... нет смертной казни. Собственно и преступников нет тоже. Отклонения от нормы, ну вроде моего, лечатся медитацией. Групповой.
-Ну и...
-Я просто сам не захотел. Выбрал... это.
-Жалеешь теперь, да?
-Даже и не знаю...
И это было правдой. Иногда мне виделось это безумной ошибкой, такой нелепой и глупой,что я был готов просто выть.
А с другой стороны...
С другой стороны мне вовсе не хотелось чтобы мои мысли просеяли как горох, что-то выкинув, что-то оставив, что-то добавив.
Ведь это и есть Я, - мои мысли, убеждения, взгляды, заблуждения. Даже заблуждения...
Небо потемнело и сделалось грязно-фиолетовым. С тусклыми дырками первых звёзд. Как сито...
13
-Гай Аврелий Домиан?
На пороге стоял офицер-актарий, несколько легинеров топтались за его спиной.
По медной бляхе на груди было понятно, что это штабная крыса – из рекрутской когорты Римского Легиона. Несмотря на воинтственный вид, парень, нарерняка, видел персов лишь в цирке. С расстояния.
Я кивнул.
Офицер коротко и мужественныо стукнул себя в грудь кулаком и отступил вбок. Из-за его спины высунулся тщедушный писаришка со свитком в руках.
-"Тит Руфус Лукулл, Император Римский, Кесарь Благочестивый и Величайший, указом сим постановил:
Волею богов и святого Жребия призвать этого Гая Аврелия Домиана на военную службу в качестве стратиота на срок, целесообразный для ведения кампании и на усмотрение командиров.
Да будет уведомлен этот Гай Аврелий Домиан, что избегающий нести военную службу в качестве стратиота пусть будет наказан сурово, ибо уклонение от военной обязанности есть преступление. Призванный на военную службу и избегающий её обращаются в рабство как предатель свободы родины. Имущество же его конфискуется."
Руки писаря мелко тряслись, передавая дрожь желтоватому свитку документа.
Меня всегда удивляло, что рьяные патриоты призывного возраста из «Кесаревой Зари» были исключены из армейской жеребьёвки. А входило в эту банду никак не меньше четверти молодого населения Рима. «Заря» не участвовала и в Праздниках Цезаревого Урожая – весенних и осенних сельско-хозяйственных работах. Добровольно-принудительного характера. "Оливковая повинность" - как называли это местные острословы.
Писарь дочитал, свернул документ, передал офицеру. Тот протянул свиток мне. И снова хряснул себя браслетом в грудь.
Кончно, Квинту ничего не стоило выдать мне сенаторскую буллу неприкосновенности.
Мне нужно было лишь попросить.
Попросить и всё...
14
Месяц в тренировочном лагере прошёл быстро. Гораздо быстрее, чем я ожидал.
Физические и военные упражнения, некоторые крайне нелепые на мой взгляд, поначалу были крайне утомительны своим однообразием.
Странно, но именно это тупое чередование одних и тех же действий, уже через неделю, вместо раздражения стало вызывать у меня душевный покой и равновесие.
Состязания по бегу с оружием, кулачный бой и борьба были введением в начальную военную подготовку. Своего рода военно-прикладное троеборье.
Позднее к ним добавились стрельба из лука и метание дротиков.
Неожиданно для себя я даже сделал военную карьеру - правда, лишь благодаря моему росту, - был назначен аквилифером легиона. Мне вручили штандарт с орлом Юпитера. Позолота с него облезла и символ нашего легиона выглядел довольно-таки жалко. Особенно если рассматривать вблизи.
Несмотря на невзрачный вид, эта палка с приделанной к ней деревянной птицей, была объектом поклонения, почти что религиозного почитания. Таким манером, совершенно случайно, я стал чем-то вроде жреца или авгура.
Лагерь был разбит под Остией. Место почти курортное. Если бы не наш лагерь. Кому хочется жить по соседству с толпой солдат? Поэтому виллы достойных граждан можно было разглядеть лишь при ясной погоде на северном выступе побережья.
А нашими соседями были в основном спившиеся колоны с бурыми от скверного вина и южного солца лицами, бесцельно бродившие по своим выжженным виноградникам.
Я был приписан к первой когорте, поскольку орлы и штандарты хранятся именно там и наши палатки располагались по традиции в центре лагеря. Вместе со мной в палатке было восемь человек. Мы, как и всё остальное наше воинство, сразу и насквозь пропитались крепким козлиным духом. Палатки были сшиты из козлиных шкур и воняли безбожно. Тот, кто придумал называть эти душегубки "бабочками" явно обладал своеобразным чувством юмора.
Центурия состоит из восьмидесяти человек, соответственно в нашей линии было десять палаток. Плюс палатка для тех самых знамён и штандартов. А оттуда главная аллея лагеря упиралась в авгураторий с алтарями.
Поскольку с жертвенными животными дело было туго, работники культа воспринимали знамения и гадали, по большей части, по полёту птиц. Птицы же, наученные горьким опытом, за версту облетали наш лагерь, - голодные новобранцы осыпали каждую неосторожную галку или беспечного воробья градом камней. Так что информация от авгуров поступала скудная и будущее наше было более чем туманно.
Слева от алтарей стоял помост - трибунал. Взобравшись на него командиры могли принимать парады и говорить речи. Нашим легатом был коренастый галл из эвокатов, ветеран преторианской гвардии. Его нагрудный пацирь был увешан медалями и браслетами. Один, тёмно-синего стекла, Геркулес Величайший он получил из рук самого Кесаря, когда служил в знаменитых "Жаворонках". По крайней мере так говорили...
15
Я смотрел в холодное пустое небо.
За моей спиной кто-то возбуждённо говорил, слегка картавя и заикаясь, что на печени жертвенного барана будто бы обнаружились очертания лаврового венка и двух лент, что предвещало победу. Совершенно однозначно.
Картавому заике никто не возражал.
Нас погрузили на судно рано утром, ещё до рассвета. Это была потрёпанная трёхмачтовая пентера с боевыми марсами и пятью рядами вёсел с каждой стороны. Паруса состояли в основном из заплат и напомнили моё лоскутное одеяло и Камиллу.
Мы вышли из Лидо-дел-Фаро в первом часу, с рассветом.
Меня с моим деревянным орлом определили на корму, окружённую навесной галереей с балюстрадой. Там же были музыканты, - столь любимые мной, горнисты. И барабанщики.
Над нами, под тентом расположился наш непосредственный командир Луций Мунаций Планк, одноглазый центурион, с очевидно неизбежным прозвищем "Циклоп". Он, похоже, был единственным на корабле, кто имел боевой опыт. Луций говорил мало, как правило это была брань. Или фраза "На войне никто дважды не ошибается".
Судя по тому , что у него всё-таки остался второй глаз, с ним определённо можно было бы поспорить на эту тему. Хотя лично я не стал бы этого делать.
16
За обедом однажды зашла речь какая смерть лучше; Цезарь сказал:-Внезапная!
Скорее всего Божественный Юлий знал, о чём говорил...
Стрела с сухим треском, словно сломали сучок, пробила панцирь и теперь торчала из моей груди. Перо на конце было общипанным и довольно жалкого вида, но, очевидно, на аэродинамические свойства стрелы это не повлияло.
Боли я не почувствовал, лишь толчок и укол.
И удивление - откда эта деревяшка с рыжим пером? В моей груди?
Потом я понял, что не могу дышать.
Я раскрыл рот, тщетно пытаясь вдохнуть...
Но воздух каким-то невероятным образом вдруг стал вязким и тягучим. Как липовый мёд. И никак не хотел входить в мои лёгкие.
...Никогда не любил мёд...
Внезапно я понял, что это случилось не только с воздухом. Свет вокруг тоже сгустился и начал быстро меркнуть, словно кто-то запахивал штору.
Я до боли широко раскрыл глаза, пытаясь поймать ускользающий свет, пытаясь разглядеть хоть что-то в накрывающем меня мраке.
Ничего кроме тьмы.
И растущей, обжигающей боли. Как факел в груди...
Штурм начался час назад. Персы сожгли уже пять наших пентер и две галеры.
Ещё издалека, только приближаясь к Сардинии, я понял всю безнадёжность нашей миссии.
Крепостные стены Арбатакса выростали прямо из воды, словно скалы. Серые и неприступные. По верху стен расположились сотни лучников и метателей дротиков.
Атаковать с моря казалось безумием.
Странно, но именно так и поступил наш одноглазый военачальник.
Главный удар нашей флотилии был нацелен в центр крепости. Однако это был лишь отвлекающий манёвр. Исход битвы должны были решить три пентеры. Включая нашу.
На тактических уроках в лагере я что-то слышал об этом приёме. Но и тогда довольно-таки скептически отнёсся к подобной "хитрости".
Оказывается, попытка захвата города через наиболее укрепленное место в системе обороны — в истории уже неоднократно приводил к положительному результату, поскольку защитники обычно слишком полагаются на надежность таких мест и оставляют их без охраны
В качестве «ахиллесовой пяты» обороны на этот раз был избран северный выступ, располагавшийся в месте соприкосновения мечети и крепости, самый высокий и казавшийся неприступным.
"Циклоп" выделил три отряда для осуществления задуманного плана.
Первый отряд должен был взобраться на стену и попытаться открыть ближайшие ворота изнутри. В это же время второй отряд должен был таранить ворота снаружи. Через открытые таким образом ворота предполагалось ввести третий отряд, наиболее многочисленный, и занять верхний край крепости.
Вооружившись лестницами и крючьями, первый отряд сосредоточился на носу пентеры. Я со своим орлом в соответсвии с Уставом ведения боя, теперь стоял возле нашего кривого стратега на верхней галерее. "Циклоп" был мрачен. Впрочем как обычно.
Невзирая на жару - солнце уже подбиралось к зениту, он кутался в свой малиновый плащ, застёгнутый коринфской булавкой в виде скрещеных мечей, на котором золотой нитью была вышита сцена первого подвига Геркулеса Непобедимого - поединка с Немейским львом. Лев был не больше собаки и с забавным умилением, поджав задние лапы, передними обнимал героя за шею. Геркулес же свирепо замахивался страшного вида палицей, совершенно, однако, бесполезной в данной ситуации. По досадному недосмотру мастер золотого шитья изобразил Геркулеса в львиной шкуре, а по строгим античным канонам он появляется в львиной шкуре лишь после этого подвига. Таким образом, на Геркулесе была шкура именно того хищника с которым он сейчас и сражался.
"Циклоп" резко вскинул руку вверх - операция началась!
На какой-то миг я подумал, что ошибся. Что это не безумие, а гениальный военный ход. Один из тех, что потом попадает в учебники военного искусства. На нашем участке стены не было не единого перса.
Увы!
Именно в этот момент, когда до крепости оставалось меньше стадия, на стене появились лучники.
Я без труда мог рассмотреть даже лица. Похожие на чёрный каракуль бороды. Пугающие своей синеватой белизной белки глаз.
Персы плавно подняли луки.
Я услышал нежный звук, словно струны кифары, - "тре-е-ень" пропели тетивы луков.
И я увидел ослепительный солнечный зайчик, блеснувший на острие одной из стрел, стремительно взмывших вверх.
17
Боль исчезла, растаяла как снег на ладони.
Вместе с болью ушли тяжесть и тьма. Мрак рассеялся.
Всё вокруг засияло тёплым золотистым светом.
Собственно, вокруг ничего и не было кроме этого мягкого, тёплого как вечернее море, света. Я понял, почувствовал, что и я сам тоже часть этого света.
Я вдруг вспомнил - я и есть и всегда был этим великолепным, божественно ласковым, искрящимся светом! Что же со мной случилось, что я делал там, внизу? В этой глупой грязи?! Что это было? Болезнь? Безумие?
Как я счастлив избавлению!
-Думаешь, он готов? - я услышал, понял - это обо мне.
-К Лайя? Не думаю... Он на уровне Кундалини. В лучшем случае...
-Так что же?
-М-м-м...
-Как всегда, решать должен я, да?
-Ну почему... У меня есть идея.
-Могу вообразить...
Я услышал смех.
18
- Нет, ну ты только погляди! Вот умора! Как человек! А глазища! Ишь таращится, а!
Квинт принялся качать новорождённую обезьянку, согнув руку в локте.
-Арибаз, ты корзину-то поставь, дай на мать-то посмотреть.
Арибаз, раб-перс, похожий на сухую коричневую корягу, охнув, согнулся и осторожно поставил круглую корзину перед Квинтом. Там в тряпье лежала Прозерпина, поглядывая то на Квинта, то на новорождённого.
-Красавица ты моя, - ласково протянул Квинт, - Вот это сынок! Чудо! - сенатор приподнял малыша, рассматривая со всех сторон.
-А окрас? Мать чёрная, а этот рыжий. Отродясь у Прозерпины не было таких, всегда чёрные. Только чёрные... А этот, гляди, рыжий! И мода-то, какая умная, а? Глядит-то как насмешливо, вроде всё про нас знает. На нашего Гая похож, тот тоже рыжий... Был...
Квинт внезапно расстроился.
Хорошее настроение словно сдуло.
Он бережно опустил рыжую обезьянку в корзину к матери. Дотянулся до своего кубка перламутровой мурры и, вздохнув, допил кислое как уксус вино.
Вирджиния
2008
© Copyright: Валерий Бочков, 2008
Свидетельство о публикации №2810100598